Когда-то в школе мы часто писали сочинения. На самые разные темы, не то, что сейчас. Мы учились думать и излагать на бумаге то, о чем думаем. Мы учились анализировать, сопоставлять, сравнивать. Мы познавали жизнь.

Помню, как писали сочинение по  Грибоедову. Мне почему-то стало жаль Мочалина. Не потому, что он был мне симпатичен, отнюдь. А потому, что нужно было написать о нем в сочинении плохо: какой он приспособленец, лицемер, трус, подлец... А  Чацкий - герой.

Я взяла и написала, что Чацкий не лучше Молчалина. Что хорошо ему много говорить, потом встать в позу и крикнуть: "Карету мне, карету!". У него много денег и он может позволить себе просто так взять и уехать. Ну и так далее. А дальше, мол, что? Уехал, а выход где? Мир вокруг Чацкого, который он так не воспринимал, остался ведь прежним, несовершенным.

Написала я много. Горячо, с юношеским максимализмом. И прибавила в конце: могу написать то, что требуется по программе, но не хочу, потому что у меня есть свое мнение.

За сочинение мне не поставили ничего.

Была беседа и пришлось сочинение переписывать. Правильное.

Моя любимая учительница долго переубеждала меня и говорила, в чем я ошиблась в своих суждениях.

Я сейчас думаю, насколько сложно было нашим учителям с нами.

Потом я начала читать Льва Толстого. Финал "Воскресения" поверг меня в шок.

Как это - прощать? Да еще бесконечно?

Что: и убийц, и насильников, и подлецов?

Да еще и щеку другую подставлять!

Я полночи сидела и писала в тетрадке свои соображения насчет прощения. Возражала Толстому, вела с ним полемику. Исписала всю тетрадку. А потом, вся гордая и довольная собой, пошла к учительнице показывать.

Сейчас я думаю, как в эпоху воинствующего атеизма, моей учительнице пришлось объяснять мне библейские истины о добре и зле. Где она нашла подходящие и доходчивые слова, не упомянув ни разу, что Толстой дословно приводит в эпиграфах и в финале "Воскресения" евангельские цитаты:

Матф. Гл. XVIII. Ст. 21. Тогда Петр приступил к нему и сказал: Господи! сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня? до семи ли раз?

22. Иисус говорит ему: не говорю тебе: до семи, но до семижды семидесяти раз.

Иоанн. Гл. VIII. Ст. 7 ...кто из вас без греха, первый брось на нее камень.

И концовка:

«мысль о том, что единственное и несомненное средство спасения от того ужасного зла, от которого страдают люди, состояло только в том, чтобы люди признавали себя всегда виноватыми перед Богом и потому не способными ни наказывать, ни исправлять других людей. Ему ясно стало теперь, что все то страшное зло, которого он был свидетелем в тюрьмах и острогах, и спокойная самоуверенность тех, которые производили это зло, произошло только оттого, что люди хотели делать невозможное дело: будучи злы, исправлять зло... Ответ, которого он не мог найти, был тот самый, который дал Христос Петру: он состоял в том, чтобы прощать всегда, всех, бесконечное число раз прощать, потому что нет таких людей, которые бы сами не были виновны и потому могли бы наказывать или исправлять...

С этой ночи началась для Нехлюдова совсем новая жизнь не столько потому, что он вступил в новые условия жизни, а потому, что все, что случилось с ним с этих пор, получало для него совсем иное, чем прежде, значение. Чем кончится этот новый период его жизни, покажет будущее»...

Но я поняла.

Настолько, насколько была способна в свои неполные четырнадцать лет...

Потом был Достоевский. Сложный, совершенно непонятный. Но он тоже говорил о том же: о добре, зле, о прощении и том, что человек должен пройти через страдания, жертвы и тогда он обретет духовное бессмертие...

Как все это не вязалось с пролетарскими писателями!

"Над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем гордо реет Буревестник, черной молнии подобный.

То крылом волны касаясь, то стрелой взмывая к тучам, он кричит, и - тучи слышат радость в смелом крике птицы.

В этом крике - жажда бури! Силу гнева, пламя страсти и уверенность в победе слышат тучи в этом крике... "-

Это звучало здорово и очень красиво.

Но призывало к чему-то совсем другому...

Мы ищем истину всю жизнь, не только в четырнадцать лет.

Мы спотыкаемся и падаем. Вновь поднимаемся и идем. Дальше, вперед? Или назад?

Уже нет рядом учительницы, которая все объяснит. И я уже не школьница...

Или - нет?

Мы - вечные школьники в этом мире куда пришли жить, страдать и любить...



мое школьное фото.
Автор - одноклассник Володя Клих

Я смотрю в окно. Какой сейчас сумбур в мыслях! Сколько хочется написать! Казалось бы, все просто: подойти к столу и включить компьютер...

...Во дворе, по полурастаявшему снегу медленно бредут старички-пенсионеры. Они выходят во двор каждый день, при любой погоде и ходят, ходят, ходят мимо окон. Слышится: Янукович, Симоненко, Тимошенко, Азаров, пенсия, цены, газ....

Недавно прочла где-то, что умственные способности  существенно повышаются от прогулок на свежем воздухе. Что появляется оптимизм, уходят плохие мысли.

"Какие же эти старички должны быть умные и оптимистичные" - думаю я.

Я уже и не вспомню, когда я гуляла вот так, без цели.

Я уже не и вспомню, когда я читала нормальную книгу, настоящую, толстую, с живыми страницами, помнящую тепло человеческих рук и пахнущую особенным запахом, который так нравился в детстве...

Были ли люди тогда добрее и милосерднее?

Были ли менее завистливы?

Так много сейчас хочется написать, но получится ли? Или будет опять жуткий сумбур и перескоки с темы на тему?

Мы тащим сюда, в виртуальную жизнь наши проблемы. Нашу боль, обиду, разочарования. Делимся своим счастьем и радостями.

Встречаем понимание и поддержку. Искреннюю или лицемерную, по-всякому.

Наталкиваемся на непонимание. Бывает даже неприкрытую ненависть. Что же, это - жизнь. Пусть даже и виртуальная.

Я думаю о том, как найти такой прибор, которым можно измерить боль каждого из нас и определить, кому хуже. Кто из нас несчастнее и кому можно простить швыряние какашками в других, зависть к чужому счастью, здоровью, благополучию, которое может оказаться вообще обманчивым...

Так легко ошибиться, разглядывая фотоальбомы на чужих страничках. На них довольные и счастливые люди, семейные застолья, путешествия. И улыбки, улыбки, улыбки.

За фотографиями в альбомах не видно чужого горя. Не видно боли.

И кажется, что бессонные ночи, когда тысячи тяжелых мыслей просто сводят с ума, бывают только у тебя.

Те глянцевые манекены с улыбками на камеру демонстрируют всем свое счастье: смотрите, любуйтесь. У нас не болеют дети, не умирают родители...

Где же, скажите мне, взять такие весы, чтобы все взвесить и вынести вердикт: этот самый несчастный, а этот - самый счастливый?

В мире нашем, увы, много горя, болезней и невзгод.

Как быть с этим?

Можно оправдать любые подлые и низкие поступки своим горем.
 

Весенний мартовский день.

Женский день, который отмечали давным-давно, еще когда была страна нашего детства - СССР...

В этот день мужчины, хмурые и озабоченные, вечно спешащие куда-то и смотрящие себе под ноги, становятся вдруг какими-то  особенными, совершенно не такими, как всегда. Пропускают нас с мамой везде вперед, в транспорте подчеркнуто вежливо говорят: с праздником вас! и уступают место.

Мама смеется.

В обычные дни ей никто места не уступает. А при входе куда-нибудь могут и оттолкнуть. Отдежурив смену в больнице и выстояв в длинной очереди в магазине, вся нагруженная пакетами, она стоит, как и другие женщины в переполненном троллейбусе. Это - в обычные дни.

А сегодня мама целый день смеется. Она красиво накрасила глаза и сделала мои любимые "стрелочки".

 А на улице мужчины с букетиками. Улыбки. Внимание, комплименты. Так и должно быть:  ведь моя мама - самая красивая на свете! Почему же это замечают только в день 8 марта?

У моей мамы большие зеленые глаза. У меня тоже глаза зеленые-зеленые. Но не такие большие. А мне очень хочется быть похожей на маму и поэтому я, когда мы встречаем на улице знакомых, начинаю старательно таращиться. Ну, вы понимаете - это, чтобы глаза казались больше. И чтобы этот повстречавшийся нам знакомый - дяденька или тетенька, сказал: как ваша дочь на вас похожа!

И тогда мне станет очень радостно на душе. Значит, я такая же красивая, как мама.

Только отчего-то знакомые смотрят на меня как-то странно и ничего не говорят. Наверное, я плохо таращу глаза.

А когда я вырасту и стану взрослой женщиной, буду ходить на высоких каблуках и в чулках со стрелочками, мне тоже будут говорить комплименты, пропускать вперед и уступать место в транспорте. И я тоже буду смеяться при этом, как мама.

Только жалко, что 8 марта бывает так редко...

"Я попросил дерево: расскажи мне о Боге. И оно зацвело". Рабиндранат Тагор

Как долго мы ждали весну! Мы ведь всегда чего-нибудь ждем.

А весна все не приходила.

Мы соскучились по теплому солнцу и зеленым листочкам. Солнце весной несмелое, ласковое. В нем нет яркости и мощи июля. И  зелень нежно-зеленая и трогательная, не сочная, как летом.

Весенний воздух пахнет особенно. Этот запах - запах пробуждения, рождения новой жизни. Это запах Творения, Созидания и Надежды.

Мы устали от холода, снега и злого ветра. Мы устали от длинный зимних вечеров. Когда сидишь дома у стола и сжимаешь в озябших от мороза ладонях чашечку с горячим чаем.

Весной всегда ждешь чего-то. Душа томится смутными предчувствиями нового. Предвкушением. Кажется, обязательно должно случиться чудо и появится  в жизни что-то необыкновенное. То самое, чего так долго ждал.

Весна - время  рождения новых ощущений, новой любви.

Весна - время, когда  мир снова заиграет красками. Яркими, разноцветными.

Так будет обязательно... И вместе с надоевшей зимней одеждой хочется сбросить все тяжелое, ненужное, что накопилось в душе. Забыть прошлые обиды и разочарования, отбросить усталость от жизни и плохие мысли.

Весна...

Из всего круговорота времен года она кажется особенной. Весна - жизнеутверждающа.

Весна - это гимн природы своему Создателю...

Я слушаю музыку. В ней слышен звон ручьев, пение птиц. В ней звучит неведомая сила,  призывающая проснуться спящий мир.

Китайцы - удивительный народ. Ощущение, что для них нет ничего невозможного.

Завалить весь мир своим дешевым ширпотребом - это только одна грань.

Меня больше поражает не это.

Смотрела как-то передачу о Китае. Огромный павильон, в котором сотни китайцев. И знаете, чем они там занимаются?

Они творят. Рисуют копии знаменитых картин!

Но как рисуют!

Стоит маленькая девушка китаянка перед холстом, держа в руке кисточку. Мгновение смотрит на репродукцию картины Ван Гога "Подсолнухи", прикрепленную рядом для образца и точным движением, в котором нет ничего лишнего, наносит первый мазок. Потом делает шаг к следующему холсту и тоже наносит такой же мазок. Перед ней с десяток таких холстов. Она конвеерным методом наносит по очереди мазки на холсты, не отвлекаясь, не раздумывая, не мечтая, не глядя для вдохновения на небо. Двигаясь, как робот: ни одного ненужного движения, ни одного бессмысленного взгляда по сторонам. За день десяток "Подсолнухов" готов.

То же самое делают сотни китайцев в павильоне.

Из-под их кистей ежедневно выходят Ван Гоги и Поли Гогены... Сотнями...

И стоят они всего ничего: как какая-нибудь ширпотребная кофточка...


Я чувствую потребность стать другим, начать все заново и извиниться за то, что мои картины несут в себе почти крик отчаяния, хотя мои сельские подсолнухи, возможно, и звучат благодарностью.

Так писал сам Ван Гог .

И еще, из письма к брату:

«Рисую и пишу с таким же рвением, с каким марселец уплетает свой буябес (марсельский рыбный суп bouillabaisse ), что, разумеется, тебя не удивит, — я пишу большие подсолнухи. Последняя картина — светлое на светлом — будет, надеюсь, самой удачной. Но я, вероятно, на этом не остановлюсь. В надежде, что у нас с Гогеном будет общая мастерская, я хочу ее украсить. Одни большие подсолнухи — ничего больше...
Итак, если мой план удастся, у меня будет с дюжину панно — целая симфония желтого и синего».

Ван Гог торопится: «Я работаю по утрам с самого рассвета, потому что цветы быстро вянут, и приходится заканчивать вещь в один прием».

К концу лета готовы всего четыре картины....

Павильон... Сотни китайцев, которым не нужны живые цветы для натуры....

И сотни бездушных копий по всему миру...

Она поступила в родильное отделение городской больницы поздней осенью. Было уже холодно, стоял ноябрь,  вот- вот должен был пойти первый снег...

У нее была длинная коса, которая  сразу обращала на себя внимание. Светло-русая, толщиной в руку. Но еще больше поражал цвет ее лица - мраморный. Большие голубые глаза были не печальны и не веселы - просто нежизненные и безразличные. Бледные губы не улыбались.

"Снегурочка", - подумала я.

Рядом суетился муж с пакетами, то и дело выпадавшими из рук.

Я еще не видела такой равнодушной ко всему роженицы. Обычно женщины волнуются, особенно если рожают в первый раз. Да и опытные в этом деле проявляют всяческие эмоции. Тут эмоций не было никаких.

Она зашла в палату, тихо поздоровалась и легла на кровать. И все. Не было рассказов, обычных для больниц: о семье, о муже.

Через день она родила. Красивого мальчика. Но интереса к нему не проявила никакого. Не попросила показать, не задала ни одного вопроса.

Утром, придя на работу, я увидела, что ее кровать пуста. В списках ее фамилии тоже не оказалось. Странно, ведь не могли так быстро выписать мать с ребенком!

Все оказалось трагичнее. Снегурочка просто тихо угасла. Растаяла, как героиня сказки. Так ни разу и не прижав своего ребенка к своей мраморной груди.

Вскрытие показало, что у нее было очень больное сердце. Что ей нельзя было рожать. И она знала об этом. Ее родные рассказали, что ей была предложена операция в знаменитой клинике Амосова, но она отказалась наотрез. Вышла замуж, скрыв от мужа свою болезнь.

Я работала младшей медсестрой. Сообщала родным, кто родился, с каким весом, какие разрешены передачи. Мне очень нравилась моя работа, потому что я постоянно видела радость и первыми восторгами родственники делились именно со мной.

Мне  сказали самой ничего не говорить родным Снегурочки, а позвать заведующую.

Я со страхом ждала их прихода.

Я думала, как посмотреть в глаза матери, с которой мы накануне весело обсуждали будущее ее дочери и внука. Новоиспеченная бабушка с удовольствием делилась своими планами, а я с радостью слушала. Это была первая в моей самостоятельной жизни работа после окончания учебы и я тоже уже ждала ребенка.

Это была первая смерть на моей работе и мне было очень страшно. Очень.

Потом пришла наконец мама погибшей и они долго разговаривали с заведующей. Были слышны фразы: малый круг кровообращения,  большой круг кровообращения...

О ребенке, маленьком мальчике родные забыли. Я не понимала: как?

Шел день за днем, наступила зима.  За окном ветер  кружил снежинками. А я все думала о Снегурочке, которая никогда не увидит зимы. И о ее сыне, лежащем в кроватке в детской палате...

Опытный врач сказала мне:

- У родных шок, так бывает. Они еще приедут.

Они, конечно, приехали.

Мальчика забрали и увезли домой...

Жизнь продолжалась...

Из ворот больницы выходили молодые мамы с цветами, счастливые и гордые и папы, бережно прижимающие к себе розовые и голубые свертки с бантами....

В этой истории нет ничего из ряда вон выходящего.

Люди рождаются. Люди, увы, умирают. Здесь нет интриги, нет закрученного сюжета.

И я сама не понимаю, почему помню об этом всю жизнь...

Тема веры, религии всегда вызывала массу споров.

Один мой сомневающийся во многом друг спросил меня: как знать, где истина, кто прав, а кто ошибается, когда в мире столько религиозных течений, когда  огромное количество проповедников вещают свои взгляды?

И в самом деле, где она, эта истина?

Думаю о том, как человек на протяжении всего своего земного существования искал, мучился, сомневался, вел нескончаемые войны. И все во имя чего? Во имя той самой истины, которую так мучительно искал. И не гнушался в достижении своей цели при этом ничем.

Мы все боимся смерти, страшась того, что за чертой.

Мы все мучаемся вопросами: как возник мир и зачем, и какое наше предназначение в нем.

У каждого - своя дорога в поисках.

Чего только не придумывал человек, чтобы угодить, по его мнению, Творцу!


Манихеи, например, считали, что физическое тело человека - это зло, абсолютное, нечистое и что такова его природа. А душа - чистая и праведная, светлая и непорочная. И отсюда следует вывод: значит со своей мятежной и грязной плотью надо бороться всеми мыслимыми и немыслимыми способами. И они в этом преуспели.

Дуалистическое мировоззрение, то есть бесконечная борьба тьмы и света, зла и добра ведет к тому, что возникают определенные догматы, обычаи, целая система жизненных ценностей.

Эти взгляды были позаимствованы христианами. Усмирение плоти, подавление инстинктов, самоуничижение - это считается богоугодным делом. Приветствуется отказ от интимных отношений вообще, развивается монашество. Появляется догмат о первородном грехе.

Вспомнилось, как читала о мученике одном. Это был молодой и здоровый мужчина. Полный всяких, как он считал, греховных желаний.

И зарыл он себя почти по шею в землю, чтобы усмирить свою плоть, которая, как я полагаю, бурно восставала против этого. И просидел так в земле-матушке 30 лет, если я не ошибаюсь. Не работал, а кормили его люди добрые, которые в отличие от него, тяжко трудились. А он все молился и просил Господа, чтоб плоть его не восставала и не смущала безобразным таким поведением. Вылез из земли уже когда постарел и обессилел. Крепкий мужик оказался, надо полагать...

В иудаизме же, например, семья и семейная жизнь - это огромное благо. Супружеские отношения, воспитание детей и забота о близких для иудеев играют большую роль и считается, что такое поведение человека наоборот ведет к его духовному росту. Грешит тот, кто уклоняется от брака. Проявления телесной жизни человека не считается грехом - ни вкусная еда и напитки, ни чувственное влечение к противоположному полу.

Ибо, по своей природе, считают иудаисты, тело не является «сосудом греха». Зло никак не может быть в нем заложено.
 

Аскетизм в иудаизме не приветствуется. Течения же его немногочисленны и развития не получили.

Подобный взгляд  противоречит  христианству. Кто тут ближе к Богу?

Чтобы угодить Богу многие фанатики веры даже  оскопляли себя. Евнухом был, например, величайший христианский богослов Ориген. Тем не менее, это не помогло ему найти общий язык с собратьями по вере. Ориген являлся сторонником веры в реинкарнацию и у него было довольно много последователей.

Лишь на пятом Вселенском Соборе учение Оригена было названо ересью. Опять же - где истина?

Различных течений, взглядов, мировоззрений, учений и их адептов в мире огромное количество. С общими взглядами, но при этом и с непримиримыми разногласиями... И часто - с нелюбовью друг к другу. А ведь это противоречит заповедям Бога.

Думаю о том, как ответить своему другу.

С грустью признаю, сколько непонимания среди христиан, иудаистов, буддистов, мусульман даже между собой.

Каждый считает правым себя. И  неправыми - остальных.

Каждый придумывает что-то свое. Свои обычаи, догматы, предписания, формы богослужений...

Одни заходят в храм с обнаженной головой, другие ходят в кипе.

Одни прячут лицо, другим не зазорно открыть пупки.

Одни едят говядину, другие считают корову священным животным.

И так - до бесконечности...

А ведь конечная цель у всех одна - соединение со Всевышним.

А что, думаю я, если отбросить всю эту шелуху? И ненужные споры?

Что тогда?

Остается только:

Создатель и ты.

А путь...

Он не может быть быстрым и легким. Это я знаю точно...

И у каждого из нас он свой.

Он шел своим привычным маршрутом.

Все было, как всегда: улицы города, дома, люди. Никому не было до него никакого дела.

Рядом бежал его единственный друг. Четвероногий. Они были знакомы давно, вместе ели и спали. И понимали друг друга без слов.

Другие его друзья остались в прошлой, далекой жизни. Та жизнь казалось теперь совершенно чужой и те события, что происходили с ним - дереальными.

Свежий ветер дул в лицо. Но ему не было холодно, он уже привык и теперь редко простужался. Не то, что вначале.

Привычным взглядом он окинул мусорный бак, определяя, есть ли там что-то, стоящее внимания. Кто-то подошел совсем близко, вероятно хотел что-то выбросить. Он привычно отодвинулся, дав место и отвел взгляд. Зачем смущать людей, им неприятно смотреть на бомжа, копающегося в баке.

Но этот кто-то почему-то не уходил и он чувствовал на себе внимательный взгляд. Он поднял глаза и увидел женщину. Она стояла и смотрела. Прямо ему в глаза.

- Идемте, - вдруг сказала женщина.

И он пошел. Вместе с собакой.

Женщина поставила перед ним тарелку с едой, налила горячего чаю.

И вдруг он начал говорить. Бессвязно, сбиваясь и перескакивая с одного на другое. Он давно не говорил так много.

Он говорил о том, как трудно было ему жить без дома. Как не мог он привыкнуть к отсутствию тысячи привычных вещей, как страдал без горячей воды и чистой постели.

Он рассказывал о своей умершей жене.

Он говорил о дочери - единственной и любимой. С которой учил буквы. Которую отвел когда-то в школу, в свою школу, где сам учил детей.

Потом он сбился и начал читать женщине стихи - свои и чужие.

Женщина слушала и не перебивала. Просто смотрела на него.

Дочь, любимая дочь... После смерти жены он переписал квартиру на нее. Потом у дочери появился молодой человек и они решили, что отцу будет лучше на улице.

Он рассказывал, как потерял работу. Как потерял дом. Как лишился дочери.

Он рассказывал о том, как трудно было выживать. Что опыт приходил не сразу. И как по пакетом от мусора можно определить, есть ли там что-то съестное.

Он рассказывал, как много остается кефира, йогурта в упаковке. Люди же не разрезают упаковку и в каждой можно найти еще пару ложек...

И кожура от бананов. которую выкидывают, оказывается очень вкусная и полезная...
Он рассказывал о собаке. Ее тоже кто-то предал. Ведь у нее был ошейник и подстриженные когти на лапах. И она была такая же неприспособленная к бродячей жизни, как и он вначале...

Он рассказывал о том, как часто болел. Как неделями кашлял. Как непривычный желудок протестовал и не хотел впускать в себя объедки. Один раз он даже попал в больницу, его полечили, покормили и он смог помыться...

Потом заговорила женщина.

Оказывается, она давно обратила на него внимание. Она увидела его глаза, которые он привычно прятал.

Не решалась подойти и не знала, что сказать и как...

Теперь они живут вместе.

Соседи поговорили и перестали.

Он оказался красивыми и нестарым еще мужчиной.

Когда они выходят на улицу, он всегда держит ее за руку, словно боится потеряться.

А дочь... Дочь живет, у нее семья, уже есть ребенок. Я не знаю, думает ли она когда-нибудь о своем отце.

И получилась ли у меня история любви, я тоже не знаю...

Когда-то, когда я была маленькой, я очень любила рисовать. Красками, карандашами. Впрочем, как и все дети в то время. Компьютеров еще не было, а по телевизору мультики показывали редко, хотя они были очень здоровские и добрые, не то, что сейчас. По телевизору шли какие-то съезды партии и пленумы. А когда показывали фильм, то вся семья садилась перед экраном и смотрела.

Когда на улице шел дождь, как сейчас, то я всегда садилась рисовать. А еще очень часто подходила к окну и смотрела, как слезинки дождя скатываются по оконному стеклу, прочерчивая себе неровную дорожку. И в капельке и в дорожке отражался целый мир: серое небо, взъерошенные, мокрые вороны, деревья, понуро стоящие под дождем, бегущие куда-то по делам прохожие.

Я прочерчивала дорожку по стеклу вслед за капелькой, старясь угадать, куда повернет дорожка и думала: вот бы нарисовать это оконное стекло, капельку и весь мир, отраженный в ней, как в маленьком, выпуклом зеркальце.

Вообще-то, когда долго идет дождь, на душе становится немножко грустно. Но зато здорово мечтается. Здорово сочиняются всякие разные истории. Да и рисунки получаются какие-то особенные. Взрослые их рассматривают, хвалят и показывают всем знакомым. "Из ребенка явно будет толк!", - говорят они.

Я думаю, что рисовать - это нетрудно. Надо просто уметь видеть.  Надо просто смотреть, например, на прохожего и представлять, куда он бежит и зачем. Надо смотреть на ворону и слушать, что именно она сейчас говорит другой вороне. Надо посмотреть на дерево - и сразу поймешь, что оно тоже устало от дождя, холода и ждет, когда наконец выглянет солнце. Тогда дерево выпустит навстречу ярким лучам зеленые листочки.

Надо просто постараться и увидеть в одной маленькой капельке дождя целый мир...



Gregory Thielker, американский художник дождя