Когда-то в школе мы часто писали сочинения. На самые разные темы, не то, что сейчас. Мы учились думать и излагать на бумаге то, о чем думаем. Мы учились анализировать, сопоставлять, сравнивать. Мы познавали жизнь.

Помню, как писали сочинение по  Грибоедову. Мне почему-то стало жаль Мочалина. Не потому, что он был мне симпатичен, отнюдь. А потому, что нужно было написать о нем в сочинении плохо: какой он приспособленец, лицемер, трус, подлец... А  Чацкий - герой.

Я взяла и написала, что Чацкий не лучше Молчалина. Что хорошо ему много говорить, потом встать в позу и крикнуть: "Карету мне, карету!". У него много денег и он может позволить себе просто так взять и уехать. Ну и так далее. А дальше, мол, что? Уехал, а выход где? Мир вокруг Чацкого, который он так не воспринимал, остался ведь прежним, несовершенным.

Написала я много. Горячо, с юношеским максимализмом. И прибавила в конце: могу написать то, что требуется по программе, но не хочу, потому что у меня есть свое мнение.

За сочинение мне не поставили ничего.

Была беседа и пришлось сочинение переписывать. Правильное.

Моя любимая учительница долго переубеждала меня и говорила, в чем я ошиблась в своих суждениях.

Я сейчас думаю, насколько сложно было нашим учителям с нами.

Потом я начала читать Льва Толстого. Финал "Воскресения" поверг меня в шок.

Как это - прощать? Да еще бесконечно?

Что: и убийц, и насильников, и подлецов?

Да еще и щеку другую подставлять!

Я полночи сидела и писала в тетрадке свои соображения насчет прощения. Возражала Толстому, вела с ним полемику. Исписала всю тетрадку. А потом, вся гордая и довольная собой, пошла к учительнице показывать.

Сейчас я думаю, как в эпоху воинствующего атеизма, моей учительнице пришлось объяснять мне библейские истины о добре и зле. Где она нашла подходящие и доходчивые слова, не упомянув ни разу, что Толстой дословно приводит в эпиграфах и в финале "Воскресения" евангельские цитаты:

Матф. Гл. XVIII. Ст. 21. Тогда Петр приступил к нему и сказал: Господи! сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня? до семи ли раз?

22. Иисус говорит ему: не говорю тебе: до семи, но до семижды семидесяти раз.

Иоанн. Гл. VIII. Ст. 7 ...кто из вас без греха, первый брось на нее камень.

И концовка:

«мысль о том, что единственное и несомненное средство спасения от того ужасного зла, от которого страдают люди, состояло только в том, чтобы люди признавали себя всегда виноватыми перед Богом и потому не способными ни наказывать, ни исправлять других людей. Ему ясно стало теперь, что все то страшное зло, которого он был свидетелем в тюрьмах и острогах, и спокойная самоуверенность тех, которые производили это зло, произошло только оттого, что люди хотели делать невозможное дело: будучи злы, исправлять зло... Ответ, которого он не мог найти, был тот самый, который дал Христос Петру: он состоял в том, чтобы прощать всегда, всех, бесконечное число раз прощать, потому что нет таких людей, которые бы сами не были виновны и потому могли бы наказывать или исправлять...

С этой ночи началась для Нехлюдова совсем новая жизнь не столько потому, что он вступил в новые условия жизни, а потому, что все, что случилось с ним с этих пор, получало для него совсем иное, чем прежде, значение. Чем кончится этот новый период его жизни, покажет будущее»...

Но я поняла.

Настолько, насколько была способна в свои неполные четырнадцать лет...

Потом был Достоевский. Сложный, совершенно непонятный. Но он тоже говорил о том же: о добре, зле, о прощении и том, что человек должен пройти через страдания, жертвы и тогда он обретет духовное бессмертие...

Как все это не вязалось с пролетарскими писателями!

"Над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем гордо реет Буревестник, черной молнии подобный.

То крылом волны касаясь, то стрелой взмывая к тучам, он кричит, и - тучи слышат радость в смелом крике птицы.

В этом крике - жажда бури! Силу гнева, пламя страсти и уверенность в победе слышат тучи в этом крике... "-

Это звучало здорово и очень красиво.

Но призывало к чему-то совсем другому...

Мы ищем истину всю жизнь, не только в четырнадцать лет.

Мы спотыкаемся и падаем. Вновь поднимаемся и идем. Дальше, вперед? Или назад?

Уже нет рядом учительницы, которая все объяснит. И я уже не школьница...

Или - нет?

Мы - вечные школьники в этом мире куда пришли жить, страдать и любить...



мое школьное фото.
Автор - одноклассник Володя Клих

Дин Конгер, работавший в National Geographic, приезжал в СССР более тридцати раз. Каждый раз он старался заснять моменты жизни простых людей, живущих в стране, и пытался передать при этом самобытность советского народа. Тогда он еще не знал, что это станет увлекательным путешествием в историю…

А для меня - это путешествие в моё детство...

Когда-то, когда я была маленькой, я очень любила рисовать. Красками, карандашами. Впрочем, как и все дети в то время. Компьютеров еще не было, а по телевизору мультики показывали редко, хотя они были очень здоровские и добрые, не то, что сейчас. По телевизору шли какие-то съезды партии и пленумы. А когда показывали фильм, то вся семья садилась перед экраном и смотрела.

Когда на улице шел дождь, как сейчас, то я всегда садилась рисовать. А еще очень часто подходила к окну и смотрела, как слезинки дождя скатываются по оконному стеклу, прочерчивая себе неровную дорожку. И в капельке и в дорожке отражался целый мир: серое небо, взъерошенные, мокрые вороны, деревья, понуро стоящие под дождем, бегущие куда-то по делам прохожие.

Я прочерчивала дорожку по стеклу вслед за капелькой, старясь угадать, куда повернет дорожка и думала: вот бы нарисовать это оконное стекло, капельку и весь мир, отраженный в ней, как в маленьком, выпуклом зеркальце.

Вообще-то, когда долго идет дождь, на душе становится немножко грустно. Но зато здорово мечтается. Здорово сочиняются всякие разные истории. Да и рисунки получаются какие-то особенные. Взрослые их рассматривают, хвалят и показывают всем знакомым. "Из ребенка явно будет толк!", - говорят они.

Я думаю, что рисовать - это нетрудно. Надо просто уметь видеть.  Надо просто смотреть, например, на прохожего и представлять, куда он бежит и зачем. Надо смотреть на ворону и слушать, что именно она сейчас говорит другой вороне. Надо посмотреть на дерево - и сразу поймешь, что оно тоже устало от дождя, холода и ждет, когда наконец выглянет солнце. Тогда дерево выпустит навстречу ярким лучам зеленые листочки.

Надо просто постараться и увидеть в одной маленькой капельке дождя целый мир...



Gregory Thielker, американский художник дождя

 Карамельные драконы и птицы: сахарные петушки на китайский лад

Время в детстве течет совсем по-особому, не так, как у взрослых. Пока любой взрослый ведет какой-то длинный, скучный и совершенно ненужный разговор, можно столько всего переделать! Можно слетать на космическом корабле на какую-нибудь планету туда и обратно. Можно сто раз поссориться с подружкой и столько же раз помириться. Можно сбегать в магазин за леденцом-звездочкой на палочке...

А еще можно целый день пропутешествовать по городу и прийти в детсад только к ужину, в полной уверенности, что пришли как раз к завтраку и с тех пор, как мама привела утром, прошло только полчаса....

В детстве время течет в другом, сказочном измерении. Оно не подвластно часам на ремешках, которые взрослые носят на запястье. Оно не подвластно большим часам с боем, стоящим в гостиной. Каждая минута - это целая Вселенная со своими бесконечными Галактиками, туманностями, кометами и планетами...

Раннее утро. Мы идем в сад. Мама спешит и боится опоздать на дежурство. У нее прием больных, нельзя опаздывать. Она наклоняется ко мне и говорит:

- Ириша! Тут осталось чуть-чуть пройти, Давай ты сама дойдешь, а я побегу.

И поцеловав меня на прощанье, мама быстрым шагом ушла.

До ворот сада каких-то двадцать метров. Меня догоняет девочка из группы.

- Еще очень рано, - говорит она, - давай погуляем в парке.

Я с радостью соглашаюсь. У нас очень красивый, большой парк, с рекой, с каруселями, со старыми деревьями, которые посадил граф. Ему когда-то принадлежал эта вся территория. Сохранились даже несколько бронзовых скульптур и домик для прислуги графа. Он выписывал саженцы со всего света и сажал в своем любимом саду. На деревьях таблички и на них написано, как дерево называется и откуда оно родом. Все это мне потом рассказали дома: и про графа, и про его сад.

Мы гуляем с подружкой по парку и представляем, что мы жены графа и что сейчас сядем на своих красивых лошадей и будем кататься между деревьев.

Потом я решила, что путешественники всегда носят котомку на палке, за плечами. Я нашла подходящую, сняла рейтузы и привязала их к палке. Закинула на плечо и пошла, как настоящий путешественник из сказки.

Куда делись рейтузы к вечеру, я теперь не могу вам сказать. Быть может, они остались на берегу речки? Мы ведь и там побывали. Я постояла на камешке возле самого берега и смотрела, как быстро уплывает вода.

 А потом у меня закружилась голова и подружка, не растерявшись, схватила меня сзади за платье и удержала.

А потом добрая тетя долго катала нас на карусели бесплатно. Вы представляете? Совсем без денег!

А потом мы решили, что до завтрака еще есть много времени и решили погулять по городу. Вы же помните, что я говорила об особом детском времени, которое не измеряется часами со стрелками?

Мы славно погуляли тогда. Сколько интересных вещей увидели!

Мы проголодались и пошли домой к подруге. У нее на шее висела веревочка с ключом. Дома мы в кастрюлях ничего не нашли, но увидели варенье. Это было еще лучше! Мы поели и попили воды из крана. Было очень вкусно. После этой истории я еще долго просила  у мамы воды с вареньем.

Неожиданно пришел брат-школьник моей подруги. Мы спрятались под стол, круглый, большой обеденный. И тихо сидели, боясь дышать. Скатерть на столе была длинная, с бахромой и брат нас не увидел. Он забросил портфель и пошел во двор играть в футбол.

Путешествие продолжалось....

Попали, наконец, мы в садик только к ужину. Обрадовались:  успели - как раз завтрак!...

Мама долго не могла забыть эту историю. Ну вы же понимаете: мамы вечно переживают по пустякам! Им всегда мерещатся всякие ужасы. На то они и взрослые! У них и время измеряется какими-то стрелками...

Этот день был самый длинный в моей жизни.

И варенье с водой - самое необыкновенное и вкусное блюдо!

Семидесятые.

По черно-белому телевизору, когда ни включишь, почему-то скучная трибуна. И выступают какие-то серые дяди, много говорят, непонятно и длинно. А после - звучат овации. Мультики показывают редко.

Вот во дворе интересно. Там много детей и можно поиграть.

Интересно и в детсадик ходить. Правда очень уж неприятно, что там днем надо спать. Спать не хочется и поэтому от нечего делать, хорошо мечтается. Воспитательница ругается и требует закрыть глаза и не бубнить. А когда приходит мама забирать, всегда жалуется: ваша дочь не хочет днем спать.

А сегодня в группу пришла новая девочка. Тихая какая-то, спокойная. Не похожая на других. Она сказала, что расскажет нам какую-то очень интересную тайну. Но это будет чуть-чуть позже, потому что сейчас некогда - у нас занятия.

- Когда был Ленин маленьким,
С кудрявой головой,
Он тоже бегал в валенках
по горке ледяной...
Когда был Ленин маленький,
Похож он был на нас,
Зимой носил он валенки,
И шарф носил, и варежки,
И падал в снег не раз.

Звонкий, выразительный голос воспитательницы разносится на весь актовый зал. Я думаю: почему Ленин в валенках, ведь сейчас же лето?

Скорее бы узнать тайну!

И вот мы идем во двор, на нашу площадку. Окружаем новенькую.

- Бог есть! - тихо и четко произносит она, оглядываясь, не слышит ли воспитательница. Воспитательница не слышит, она рассказывает  что-то  нянечке и они весело смеются.

Мы не верим новенькой. Все знают, что никакого Бога нет.

- Я покажу его вам, вечером! - уверенно обещает новенькая.

Вечер. Наконец-то! Какой сегодня интересный день!

Мы по очереди заходим в деревянный домик для игр. По одному. Так велела нам новенькая.

Захожу и я. Смотрю и вижу светлую фигуру какого-то старика с белой, длинной бородой. Фигура колышется в воздухе и от нее идет какая-то прохлада, странная для летнего дня. Вот он, какой Бог!

Теперь я начинаю понимать, что в мире не все так просто.

Отныне я при каждой своей детской проблеме обращаюсь к Нему. Мама посмеивается и ничего не говорит. Бабушка пугается. Она говорит:

- Смотрите, у ребенка ненормальные глаза! Надо что-то делать!

Однажды мы идем с мамой из садика. У меня сильно болит живот. Мама заводит меня к врачу: а вдруг аппендицит. Доктор пощупал и успокоил.

Мы выходим и мама говорит:

- Видишь, доктор тебя вылечил и никакой Бог тут ни при чем.

Я смотрю на маму и отвечаю:

- Бог ему дал в ручки силу.

Иду и думаю: " Ну почему они мне не верят?"

А через несколько дней к нам в группу приходит лекторша из областного общества "Знание". Она ведет нас в парк и долго рассказывает что-то о природе, об обезьянах, от которых произошли мы, люди. В ее рассказе нет чуда и происходить от обезьяны совсем не интересно.

Потом она говорит:

- А сейчас, дети, я докажу вам, что Бога нет. Мы сейчас все вместе попросим Бога, чтобы он перенес нас обратно в садик.

Мы начинаем наперебой просить. Увы, чуда не происходит. Вокруг нас по-прежнему деревья старого парка, посаженного еще до октябрьского переворота каким-то графом...

Вердикт Богу вынесен.

Но я еще очень долго все равно продолжала верить в Него.

Через много лет мама мне рассказала, куда делась та самая девочка, от которой я впервые услышала о Боге. Ее из садика отчислили, как отсталый элемент, негативно влияющий на малышей. Малышам предстояло стать сначала "октябрятами", потом пионерами, комсомольцами...

Малышам предстояло расти.

Я тоже росла. Тоже была атеисткой. И "октябренком" и пионеркой.  Историю из моего детства мы часто вспоминали дома. Я думала: кто же это все-таки был там, в домике? Или это было мое детское воображение?

Много лет прошло с тех пор.

Я достаю старую черно-белую фотографию. На ней наша группа, в том самом дворе, где я впервые прикоснулась к реальному чуду...