Коренастый крепкий военный корреспондент, режиссер-кинодокументалист Сергей Гранкин и рослый огромный его оператор Егор Мазур нешумно, но со вкусом отдыхали. Так умеют цедить мгновения умиротворения люди, которые знают цену покоя. Потому захотелось просить в лоб:
— Ты – экстремал?
— Я — военный корреспондент. Это моя основная работа.
— Это какой-то особый набор качеств, мотивировок, принципов?
— На войне ты должен отличать по звуку мотор движущегося танка от БТРа хотя бы потому, что выстрел из танка или из БТРа определяет толщину стены, за которой надо залечь, чтобы в живых остаться. Хотя адреналин считаю браком своей профессии. Значит, что-то не просчитал, не продумал. Игры с жизнью рано или поздно плохо заканчиваются. Профессионально сделать работу — это абсолютно четко зафиксировать события и выбраться живыми, целыми, по возможности, с незадетой психикой. Шесть раз меня, конечно зацепили. Шесть ран – шесть моих ошибок. А дальше — все та же профессия. Журналистика — она всегда одинакова. В идеале — это микрофон с ножками.
— Война – это правда?
— Да, на войне обнажается все – эмоции, чувства, сущность человеческая. Это испытание себя, в первую очередь, и испытание друзей и тех, кто вокруг. Вот Егор Мазур, есть еще один хороший оператор Игорь Кочаровский, с которым прошли три года самых страшных боев, это — друзья. Даже больше, чем друг. Такому человеку могу полностью доверять. «Война — это дешевка с точки зрения кино, — сказал один молдавский режиссер. — Уж если ты рискнул и выжил, то дальше ты, как кинематографист не нужен — включи камеру и все будет интересно». Может, и так. Ты приходишь туда и видишь, какая она жизнь на самом деле. Чего она стоит. И чем можно рискнуть за какие-то абстрактные понятия — Родина, идея, религия, карьера, служба. Все эти вещи там настолько выпуклы, настолько понятны. И потом, когда возвращаешься
в мирный город, — в Израиле это 10 минут езды, и ты из войны попадаешь в центр нормального города — люди сидят в кафе, девочки в мини-юбках, — садишься, смотришь на них и понимаешь, как это классно — каждый день радоваться жизни.
— Человек с ружьем не такой как все?
— Если нормальный человек с ружьем, то это, во-первых, — ответственность. Во-вторых, это какая-то возможность, как это ни громко звучит, изменить мир. Потому что вылетевшая пуля может оборвать судьбу, а может спасти людей, а может защитить родину. Военные, кстати, очень похожи все. В американских сержантах абсолютно узнаваемы черты «дедушек» моих армейских воспоминаний. Я был на таком количестве войн. В Ираке имел дело с американцами и англичанами. В Косово входил с итальянцами и французами. Сам служил в Советской Армии и до сих пор служу в израильской. Сержант, между прочим. И даже орден заслужил в этом году, но отказался получать. Считаю, журналист не имеет права получать орден одной из воюющих сторон. Значит, я был необъективен, что ли.
— В «горячую точку» отправиться, это же не купил билет и поехал. Туда же еще попасть нужно.
— В Ирак когда залезали, посмотрели по карте, прикинули и полетели… в Турцию. Потом добрались до Курдистана. Там с одной стороны – турецкий Курдистан, с другой – иракский. Проводники перевели через пограничный Тигр за 100 баксов. Пришлось проявить некоторую смекалку, чтобы оказаться в Ираке еще раньше американской армии. И оттуда выходили в эфир, что было чистым хулиганством. Но это была одна из самых больших моих журналистских удач.
— Нравственность в военном репортаже. Есть граница между тем, что нужно показывать, и чего показывать нельзя?
— Понятие нравственность везде необходимо. Оно, как законы физики, существует независимо от нашего хочу-не-буду. И паркетный журналист, который снимает парламент; и гламурный, который иные человеческие меньшинства изучает; и военный, который все величие и мерзость жизни фиксирует, сами для себя решают за какую черту переступать нельзя. Когда ты видишь смерть, страдания, победы — это все легче распознается, ярче. Это — с одной стороны. А с другой — смещаются некоторые понятия и труднее определить эту границу. Но она всегда довольно жесткая. Шаг вправо, шаг влево не так уж важен, если у тебя есть внутреннее убеждение, что ты ее переходить не должен. Случайно заступил - шагни назад.
— Но в профессию надо
было тоже сделать шаг.
— Случайно получилось. Еще в Советском Союзе служил в спецчастях МВД. Потом наш полк бросили в Фергану. Я как раз дембельнулся, но поехал, начал снимать. Стало получаться. Когда переехал в Израиль понял: чтобы пробиться, нужно делать чуть больше того, что делают вокруг тебя. Если бы я снимал концерты знаменитых людей или пейзажи, вряд ли меня бы стали печатать. Фотографии с войны, если ты их снял и довез, это печатают. Это — работа. Это — профессия. Это — деньги, в
конце концов.
— То есть — чистая прагматика: снимать концерт совсем не то, что ситуацию, которая сама по себе будоражит людей, потому и востребован такой материал изначально.
— Я видел концерты, которые затрагивали людей, их судьбы не меньше, чем репортажи из «горячих точек». Мой фильм «ДДТ. Дорога к чуду» как раз про группу «ДДТ» и Юру
Шевчука. Он чувствует войну. Она ему болит. Он был в Чечне, в других «горячих точках». И повез я его на палестинские территории. После этого он дал мне права на несколько своих песен. И вот тексты абсолютно русских песен абсолютно легли на мотивы израильской войны. Мы снимали фильм-концерт, а получилось – затрагивали судьбы людей. Мою точно, например. Так что не важно, что снимать. Важно, как к этому подходить и относиться. Если ты считаешь, что это не важно, не берись. А если для тебя тема болит, может что-то хорошее получиться.
— Рассказывать о войне, получая от этого не только деньги, но и удовольствие. Какая радость от этой работы?
— Творчество — трудно это. По 16-ть часов рабочий день. Но это ж огромная радость. Как будто делаешь что-то своими руками. Я не столяр, не токарь. Быть может, корабли бы строил, но не умею. А фильмы мне делать нравится. Раз их показывают, значит что-то получается. Мое любимое занятие, когда люди смотрят мой фильм, наблюдать их лица, реакцию. Какой кайф! Время чистого, ничем незамутненного кайфа.
— Есть спрос на документальное кино, на съемки реальных событий, людей, судеб?
— Я вообще не очень люблю это деление: документальное, художественное кино. Есть плохое и хорошее кино, интересное и скучное. Если есть возможность оторваться и сделать то, что ты хочешь, получается, как разговор откровенный на тему интересную. Интересные повороты сюжета, неожиданные жизнь так придумает. Жизнь – лучший режиссер. Не я сказал.
— О фильме «Новые самаритянки». Снимать шесть лет фильм о любви и документальный. Совсем непросто все это соединить и состыковать и чтобы получилось. О любви.
— Можно попытаться снять фильм о мечте. В моем фильме — две героини. Одна из Херсона, из совсем бедной семьи. Отец продавал сигареты с картонного ящика на вокзале. А его дочь мечтала стать принцессой. А вторая девочка, которая была изначально неплохо устроена, и бедность ее не пугала, мечтала о любви красивой. И обе мечты сбылись. Мы смотрели, наблюдали, нам было интересно — какая же мечта более правильная. Хотя не бывает правильной или неправильной мечты. Но какая из них более жизнеспособная что ли. Причем, все это происходило на фоне совершенно необыкновенного древнего народа, трехтысячелетнего, говорящего на древнеарамейском языке, на котором Христос говорил. Это очень закрытая община. Потребовалось время, чтобы они нас к себе подпустили. Это был очень чистый эксперимент.
После показа фильма "Новые самаритянки".
— Есть люди, которые могут своим мнением повлиять на дальнейшее творчество?
— Стараюсь изживать в себе «своего» зрителя. Конечно, есть какой-то круг людей, которые читали одни со мною книжки, учились со мной в одной школе, проверены в одних и тех же ситуациях. И мне с ними проще, понятнее. Я могу говорить с ними на их языке. Но я при этом теряю огромный мир вокруг. А в нем столько происходит. Мой фильм «Новые самаритянки» побывал на 30-ти фестивалях. Я показывал его в Непале, в Катманду. Люди в кинозал спустились с гор. Был аншлаг. Они смотрели мой фильм, что-то поняли, аплодировали. Вот это круто! Это значит, я смог оторваться от своего зрителя и сделать что-то, выходящее за рамки моего узкого мира.
— Каждый человек приходит в мир из своего детства, юности, где всё создает личность.
— Я — из Питера. Там родился на Пяти углах и с семи лет жил в рабочем Кировском районе. Детство было всегда молочное, счастливое, советское. Ездил летом в Крым с родителями. В школе учился на «тройки». Потом университет в Эстонии. Встречал людей необыкновенных. Дружил с Витей Цоем, Юрой Шевчуком, Борей Гребенщиковым. А потом все кончилось: университет, Советский Союз, страна, в которой я жил. Вити нет. Гребенщиков не тот. И я подумал, что мне все равно, где жить. И поехал путешествовать по миру. Долго болтался — несколько лет. Так получилось, что осел в Израиле. Сейчас там мой дом. А я так и остался безродным космополитом. Вот так они, наверное, и возникают — на переломе эпох.
— И нет потребности в родных стенах?
— Есть, конечно. Ни одна армия долго не продержится без крепкого тыла. Есть дом, жена, две дочери, собака. Не скажу, что я там другой. Это тоже мой мир. Мой дом. Покой бывает тоже необходим. Вот в отпуске показал дочкам Питер, Финляндию. Это моя родная природа, где я родился. Щук спиннингом таскал, грибы белые собирал. Такое радует, особенно потому, что бывает не часто. Было бы постоянно, наверное, было бы скучно.
Сергей Гранкин - победитель
Если бы у меня было несколько часов на то, чтобы свалить толстое дерево, я потратил бы половину времени на заточку топора.
