...Оп-па...Где это мы остановились?...Полустанок какой-то.Не разобрать...А ты чё не спишь?...Мне вот тоже не спится. Нарассказывал тут вам. Раздёргался...Лезет теперь в голову всякое...Э-эх...воспоминания. Чемодан без ручки. И тащить порой невыносимо. И бросить - чёрта с два, в нём твоё ВСЁ!....В шахматишки? Ну, расставляй давай. А я пока чайку спроворю...О чём развспоминался, спрашиваешь?...Да о всяком. О том, что, как ты ни упрятывай детские переживания и обиды, но в какой-то, почему-то не самый подходящий, момент твоей, уже взрослой, жизни они вдруг начинают пинать тебя под копчик и мешают тебе принимать решения взвешенные и рассудочные, какие бы подобали по достигнутому статусу. И ты, столкнувшись с очередным в своей жизни негодяем, пытаешься потом мстить ему за прошлые обиды. То есть, действуешь так же, как действовал бы он сам... И чем, скажи, ты тогда будешь лучше него?...Не-е-ет...Допускать этого решительно нельзя. Иначе вся эта сволочь и шелупонь помоечная, в каких бы рангах она ни пребывала, будет считать, что ты - такой же, как и они. Поэтому рассуждения об этике и морали в отношении тебя будут неприложимы.
Отмщение, mon cher, это удел Господа. Так, как накажет Он, человеку не под силу. Нечего и пытаться, возносясь в гордыне... Что, говоришь, делать?...А ничего. Не знаешь, что делать - не делай ничего. То есть, то, что всегда. И терпение. Только выдержка и терпение.
Вот посмотри, что у нас с тобой тут образовалось на доске. Играется испанская партия. Как раз тот вариант, который знающие игроки именуют "испанская пытка". Пять ходов - а ни одна фигура не взята. Развитие замедлилось. Позиции почти зеркальны. И проиграет тот, у кого не хватит терпения подготовить резервный ход, и он кинется размениваться и упрощать. Японцы говорят, побеждает тот, кто умеет ждать. А противник должен бить себя сам. И начнёт непременно, если у тебя хватит терпения дождаться. У меня как-то в бытность сельским хирургом, в связи с этим рассуждением, презабавная история приключилась.
Дежурил это я как-то по хирургии в Криничанской ЦРБ. 1994год. Лето. Золотое для меня было время. К тому моменту я уже проработал там пару лет, понял, что состоялся,как профессионал, и перестал комплексовать. Обстановка рабочая там после медсанчасти №61 была для меня так и просто домашняя. Я почти сразу понял, что основная масса упрёков моего шефа по медсанчасти была просто истерикой его хронически неутолённой предстательной железы в преломлении плохонького, явно не мужского, воспитания в смеси с влиянием латиноамериканских сериалов. Профессионал, однако, он был преотменный. И я был сердечно благодарен ему за четыре года серьёзнейшей выучки под его началом. А в этой сельской больнице усилиями моего друга и шефа, покойного Лёхи, условия для работы были практически идеальными. Работалось весело и споро. Да и лет мне было меньше сорока. И здоровье не виляло. И нервы не бренчали, как расстроенное пианино в клубе при овощной базе. 
Ну вот...Дежурю. Пятница.Операционный день. Парочка нетяжёлых грыж. Проассистировал травматологу на остеосинтезе бедра. Потом удаление жёлчного пузыря с камнями. Лёха с коллегами разъехались по домам. Дежурство, в общем-то, как дежурство. Ничего особенно примечательного и героического. Ну, аппендицит у ребёнка. Парочка переломов предплечий. Один потоптанный бычком дед, без признаков внутренних разрушений. А к ночи так и вовсе угомонилось. Дамы дежурной смены по хирургии во мне по тем временам души не чаяли. А я отвечал им тем же. Поэтому я был накормлен прекрасным горячим ужином... под бдительным присмотром, чтобы мне во время поглощения отменной пищи не мешали вкушать её с должным спокойствием и неторопливостью.
Время уже близилось к полуночи, и я с наслаждением вытянулся на диване в ординаторской... Призрак почти райского покоя едва не расхохотался идиотски и гомерически, растаяв в трезвоне взорвавшегося трелями телефона, который, сволочь, втихомолку вынашивал свою месть в течение последнего часа...и лишь ждал подходящего момента... Итак, меня ждали в приёмном отделении.
Их было четверо. Трое одетых в потёртую милицейскую форму крепких мужичков с автоматами. И чернявый рослый сухопарый человекообразный в цивильном и наручниках...изображает боль в животе. Легенда звучала примерно так.
Конвоируемый - рецидивист. Две ходки за грабежи. Взят с поличным в селе Аулы, где, собственно, и проживал. Сбежал из-под стражи два дня назад. И выловлен был вчера поздней ночью при попытке вломиться в домишко одной одинокой бабульки на окраине Криничек, пока та занималась своими хрюшками. Выловили, кстати, соседи бабки, двое из которых его сегодня сюда препроводили. По всему проглядывалась Судьба-злодейка. Можно даже сказать, Кысмет. И возомнилось ему, недоумку, контуженному в родах, эту самую Судьбу-кысмет обмануть. Назавтра должны были его отконвоировать в область, в следственный изолятор на улице Рабочей. В тюрьму, то есть. А попадать туда ему категорически невозможно было. Без фатального ущерба для здоровья не обошлось бы. Было там кому из сидельцев ждать его. Обидел он людей неосмотрительно. Могли и покритиковать с усердием...до кончины позорной. Вот и удумал он трюк отмочить. Начал с час назад в кутузке от боли корчиться и на помощь звать. А когда сбежались к нему караульные, объявил им, что заглотал он дескать пару булавок, и они, вроде как, даже ему кишки проткнули. Дальнейшее просматривалось невооружённым глазом. Обнаружив такую беду, кто-нить из эскулапов слабонервных мог и операцию сделать ему отважиться. А там, как начнёт брюхо заживать, мог этот крендель и в побег из больницы податься. Из больницы-то цивильной легче, чем из тюремной, сбежать. Приходилось, знаешь ли, наблюдать не раз. Помню. как-то ещё в 1979м привезли нам одного такого в ГБСМП. Корчится. К животу прикоснуться не даёт. Мы его на рентген. На снимке в прекции желудка - гвоздь двухсотка. Операция. Вскрыли брюхо, вскрыли желудок...А в нём этот самый гвозь...заботливо в вату и тряпку замотанный да целофаном обёрнутый, да ниткой для надёжности перевязанный...Чтоб, значь, чего доброго не выскользнул из обмоток да и впрямь желудок не проткнул. Так он, изобретатель-кулибин, на шестой день из-под стражи-то и утёк. Через окно туалета на втором этаже. Прямо со швами неснятыми...
Начал я этого человекоподобного осматривать и щупать. Вижу - брэшет. Прикрикнул на него, чтоб комедию не ломал. И тут краем сознания уловил мелькнувшую в тускловатом свете сиротской лампочки под потолком тень странноватого испуга на его лице. Да и лицо показалось мне знакомым. Отправил я его на рентген. А сам гляжу в сопроводиловку. Имя, фамилия, возраст...Тут в меня воспоминания и вцепились мёртвой хваткой ополоумевшего ротвейлера...
Звали этого скота Алексей Киселёв. И был он года на три-четыре старше меня. Это когда вам обоим за двадцать, такая разница значения не имеет. Но мне тогда ещё не было четырнадцати. А ему почти восемнадцать. Он был в команде музыкантов, играл на альте (труба такая) и был зачислен ко второму отряду. Какого хрена таким переросткам (а среди музыкантов были и постарше) было делать в пионерском лагере, для меня и до сих пор загадка. А был ещё и спортотряд с такими же "школьниками". Но те хоть вели себя поприличнее. А этот... Есть такой тип людей. Они растут с младенчества в тесном застойном болотце какого-нибудь села, где все, как в тюрьме, испытывают жестокий сенсорный голод, где легко развивается "синдром пингвина"... Не слышал о таком?...По мнению пингвина, вся Земля состоит из льда....Добавь к этому ещё быт Страны Советов со съездами её Партии, телевидением с двумя каналами программ, похожие друг на друга газеты и уголовно-тюремную её историю. И если таких мальчиков не воспитывают по-хорошему в семье или вообще не воспитывают, то некоторые из них среди сверстников могут ОБОЗНАЧИТЬ себя, прибегая лишь к насилию. А поскольку на любую силу может отыскаться управа, то они, как правило, тяготеют одерживать победы над теми, кто заведомо сдачи не даст.
Этот сукин кот был из Аул и, как почти все сельские, страстно не любил "городских". Вот эту свою нелюбовь он и вымещал на мне. Во-первых, я был младше и слабее физически. Это года три спустя я был способен завязать узлом здорового мужика. А тогда... Во-вторых, я почти год уже занимался занимался самбо. И ему было в кайф при всех безнаказанно бить самбиста. В-третьих, он всегда бил изподтишка. Либо науськивал на меня кого-нибудь из своих сявок (таких всегда хватает), а когда я давал наглецу укорот, нападал на меня сам, держал за руки и заставлял своих мозгляков бить меня. Я несколько раз подкарауливал его скрытно с кирпичом или железным прутом, чтобы проломить череп. Но. кажется, кто-то из его шакалов шпионил за мной и вовремя доносил хозяину, и тот ни разу мне не подставился. Ненависть моя была настолько сильна, что я годы спустя ждал случая встретить его где-нибудь и лупить смертным боем. То, что наши пути нигде не пересекались стало мне той летней ночью 1994го понятным. Было бы удивительно, если бы он проделал до нашей с ним, такой забавной для меня, встречи другой путь.
На мокрых рентген-снимках чётко обозначились две раскрытые довольно крупные булавки, застрявшие. очевидно, в месте впадения подвздошной кишки в слепую. Я сообщил ему об этом радостном для всех событии. Присовокупил, правда, что скорее всего он их обмотал чем-то мягким, чтобы не проткнуть себе в кишках ничего. Но булавки застряли так, что мало надежды на то, что они выйдут из кишечника естественным путём, и придётся наверное оперировать. Он забеспокоился было. Но я его утешил, сказав, что в том положении, в каком они застряли, булавки всё равно рано или поздно проткнут обмотку, а потом и стенку кишки. И всё равно придётся оперировать. Правда, уже в условиях перитонита, а это существенно снижает вероятность благополучного исхода. И он огорчился ещё больше. А потом рассказал ему до мелочей нашу с ним историю двадцатипятилетней давности. Он пытался было в полной панике от всего откреститься, убедить меня, что я принял его за кого-то другого, но потом как-то некрасиво, почти по-бабьи, сник. Милиционеры были поражены. Я, как мог, постарался его приободрить. Я сказал, что дал распоряжение сделать повторный снимок в пять часов утра. И если булавки останутся в таком же положении, то придётся срочно делать операцию по их извлечению. И придётся её делать мне. Потому что пока больше некому будет. Выходные.
Осуждаешь?...Нет?...А промелькнула у тебя в уголках рта тень тени презрения. А напрасно. Как профессионал, ты знаешь прекрасно, что я обязан, объявляя пациенту о необходимости операции, предупредить его о всех возможных последствиях и риске. Решение ведь за ним. Без его согласия, при наличии у него сохранённого сознания, я никакого права приступать к операции не имею. Так что я ни на йоту не преступил положений врачебной этики. Другое дело, что я всего-навсего человек. И память детского возраста и переживания могли бы сыграть со мной злейшую из шуток...Дрогнула вдруг рука...Промахнулся швом на доли милиметра...Впору было к Господу взывать не оставить меня в сомнениях моих...
Отдохнуть мне тогда всё равно не пришлось. В час ночи привезли травму автодорожную. Образовались у пострадавшего переломы рёбер слева и размозжение селезёнки, которую пришлось поэтому удалять, потом переливать кровь...Передремал часок. В пять пошёл смотреть снимок этого гада. Стоят булавки, как вкопанные. Подхожу к его палате. Навстречу мне караульный с заявлением письменным его "подопечного". Запросился засранец в тюрьму...Господь Милосердный и Справедливый избавил меня от страданий непереносимых и поступка недостойного....Ему же оставил его собственную судьбу, какую сей выродок сам себе взлелеял.
И вот не могу при этом не подумать. А ведь Змей Горыныч тоже когда-то был птенцом желторотым...Пугался темноты...И звал маму...Что же и когда случалось со всеми этими савонаролами, робеспьерами, бонапартами, шикльгруберами и им подобными, что они злодеями стали?...Вопрос вопросов.
Ну что?...Упрощать здесь ты, как видно, не собираешься. Да и мне ни к чему...Ничья, что ли?...
