Из книги Г.П.Винс "В пути"

В поселке Заречном только и разговоров было, что о Косте Заболотном, известном воре и пьянице Но теперь речь шла не о его пьяных похождениях: говорили, будто Костя совсем переменился, оставил свое ремесло "карманника", бросил пить и даже курить перестал! А главное, по словам древних бабуль, сидящих летними вечерами на завалинках, Костя превратился в боговерующего "бахтиста". А уж они-то, эти бабули, всегда первыми узнавали все поселковые новости. И вот теперь история с Костей была у всех на языках. А случилось это с ним во время очередной отсидки в лагере, четвертой или пятой по счету, и в родной поселок, отбыв срок, Костя вернулся уже верующим.

В этом приволжском поселке на окраине большого города Костю знали все: здесь он родился и вырос. Еще совсем малым сорванцом Костя воровал кур и гусей у незадачливых хозяек, а когда чуть подрос, стал промышлять, воруя кошельки в трамваях и автобусах у нерасторопных пассажиров. "Беру, у кого есть лишнее, и как правило, только у ротозеев: не зевай, товарищ, держи карман покрепче! - похвалялся Костя перед своими дружками. - Документы и всякие там справки в кошельках всегда возвращаю владельцам по почте - это мое правило. Так что все у меня чисто, честно, работа - высший класс, ювелирная работа!"

В первый раз Костя еще подростком попался на каком-то очередном кошельке и угодил за решетку, для начала на "малолетку". ["Малолетка" - тюрьма для малолетних преступников.] Через пару лет освободился, вернулся домой, но затем снова тюрьма, и так побежала жизнь под горку: зима-лето, тюрьма-лагерь - немножко свободы и снова тюрьма, лагерь, зима-лето, снежок, солнышко... Уже взрослым, в краткие периоды свободы Костя "промышлял" не только в родном городе, но "гастролировал" по всей необъятной матушке России. Но из лагеря он каждый раз неизменно возвращался, хотя бы на короткое время, в родной поселок Заречный.

Родители Кости давно умерли. В их старом покосившемся домике жил какой-то дальний родственник с семьей, человек тихий и незаметный. Вот сюда, в отчий дом, и возвращался периодически Костя и сразу же принимался подправлять старый дом: чинил крышу, покосившийся забор, ворота. Костя развивал бурную деятельность, приходили помогать друзья-собутыльники, поднимался шум, смех, стук топоров и молотков чуть ли не на весь поселок, а под вечер угощение: водка, карты, песни и пляски до полуночи, а иногда и до самого утра. На веселье приходили и соседи, в основном мужчины, но частенько заглядывали и древние бабули перехватить рюмочку Костя угощал всех, всем был рад. Иногда во время разгула возникали драки, хотя сам Костя, даже будучи пьяным, никогда не ссорился и не дрался. Он и других пытался утихомирить, поучая захмелевших дружков: "Пить надо с умом - пьют для веселья, для души! Спрячь кулаки, спрячь, чего размахался?!"

Костя был выше среднего роста, крепкий, коренастый. Большие сильные руки, короткая шея, крупная голова с залысинами, широкий нос. Глубоко посаженные глаза пронизывающе смотрели из-под густых черных бровей. Говорил Костя громким басом, кратко и отрывисто. Когда кто-нибудь из его дружков начинал слишком буянить и переходил всякие границы "пьяного приличия", Костя подходил к нему, молча хватал нарушителя своими железными ручищами, с силой сжимал, приподнимал над полом и произносил громоподобным басом только одно слово: "Хватит!" И нарушитель сразу как-то сникал, трезвел и только лепетал: "У, медведище, отпусти! Кости трещат!"

Так Костя прожил до 35 лет. И вдруг все резко изменилось в его жизни. В пятидесятые годы Костя находился в одном из лагерей Сибири, где отбывали срок несколько тысяч заключенных. В лагере было около двадцати верующих-баптистов, в свободные от работы часы они собирались вместе Среди них был Николай Петрович Храпов, проповедник Евангелия и известный христианский поэт. Костя познакомился с ним, они стали часто беседовать. Для Кости было необычно и ново то, что говорил Николай Петрович, он заинтересовался и начал читать Евангелие, посещать небольшие собрания верующих. Вскоре он уверовал, бросил пить и курить. Об этом Костя открыто объявил своим лагерным дружкам, ворам в законе. Он перестал участвовать в воровских делах и все свободное время проводил с верующими.

Как-то ночью в одном из бараков собралась воровская сходка - совещание лагерного воровского актива. Туда вызвали Костю. Главарям явно не нравилась перемена в нем: они считали, что он изменил "воровской идее", а за это он мог поплатиться жизнью. Костя срочно встретился с Николаем Петровичем, они помолились, и он пошел на вызов. Собралось человек десять главных воров, один из них вынул нож и воткнул его в пол посредине круга. Дело принимало серьезный оборот. Костю встретили настороженно, указали, где сесть. Один из главарей спросил:

- Костя, это правда, что ты "завязал"? А ты знаешь, что за это бывает?! - и показал на нож.

- Знаю, - ответил Костя.

- Это не кум2 тебя подговорил "завязать"? - спросил другой.

- Вы все хорошо знаете, что с кумовьями я никогда не братался, и теперь с ними не связан. А порвал с прежней жизнью потому что стал верующим - я теперь верю в Иисуса Христа.

- Давай, расскажи нам подробней, что с тобой произошло, и как ты думаешь дальше жить, - приказал один из главарей.

- Меня уже давно мучала совесть, и я пришел к выводу, что негодная это жизнь - воровать, грабить, проливать кровь. Только раньше я не знал, как назвать ее, а теперь знаю: наша жизнь греховная, преступная, и дьявол крепко держит нас в своих лапах. Библия прямо говорит, что ни воры, ни пьяницы, ни хищники Царства Божия не наследуют. Поэтому я решил полностью порвать со старой греховной жизнью и начать жить по-новому, по учению Христа. Здесь, в лагере, я встретил христиан, которые искренне верят в Бога и живут между собой как братья. Власть их ненавидит за их веру но это лучшие люди и в лагере, и на воле - честные, справедливые! Теперь они и мои братья по вере. Да, я вышел из воровской семьи, и вы можете меня убить или зарезать, если, по-вашему, я нарушил воровской закон. Но знайте, что я уже другой человек, я - христианин, и никто не заставит меня перестать верить в Иисуса Христа: ни вы, ни начальник лагеря, ни кум! [Кумом в лагере называют работника оперативного отдела.]

Воры с интересом, не перебивая, слушали Костю. Когда он закончил, некоторое время все молчали. Затем главарь сказал: "Ты теперь ступай к себе в барак, а мы тут потолкуем о тебе и потом скажем наше решение". Костя вышел. С тревогой он несколько дней ждал решения своих бывших товарищей по преступным делам.

Пользуясь моментом, к нему стал цепляться один из мелких воришек по прозвищу Суслик. Никто в лагере его не уважал, о нем говорили: "Мелкая душонка, подленькая, шкодливая. Одним словом - Суслик!" Небольшого роста, тщедушный, Суслик угодливо улыбался сильным и злобно издевался над слабыми, зависимыми от него. Он способен был на любую подлость над беззащитным человеком.

И вот теперь Суслик стал приставать к Косте Он подбегал к нему и кричал: "Смотрите, святой идет! Хитрый какой - пристал к верующим, а сам он никакой не верующий, только притворяется!" Костя молча проходил мимо Суслика, стараясь не реагировать на его реплики. Но Суслик не отставал, и завидев Костю во дворе лагеря или в столовой, издалека начинал кричать: "Эй, святой! Дай, я ударю тебя по правой щеке, а ты мне подставь левую! Ведь так учит твое Евангелие!" - и, подбежав к Косте, Суслик тыкал его в спину своим маленьким сухим кулачком. Костя молча сносил оскорбления.

Как-то утром Костя, умывшись, возвращался в свой барак (дело было летом, и умывальники стояли во дворе, в стороне от бараков). Навстречу ему выбежал Суслик: "Святой, подожди, очень важное скажу!" Костя остановился, хотя чувствовал какой-то подвох. В руках у Суслика был небольшой пакет, завернутый в тряпку Подскочив к Косте, он размахнулся и влепил какую-то черную массу прямо Косте в лицо. Это была земля, перемешанная с мазутом. Костино лицо, голова, волосы - все стало черным и липким.

Тут уж Костя не выдержал: взревев страшным голосом, он прыгнул на Суслика, схватил его за шиворот и приподнял над землей. Вторая рука Кости, сжатая во всесокрушающий кулак, на миг замерла в воздухе над головой Суслика. Костя воскликнул: "Прости, Господи! Последний раз в жизни бью!"

"Не прости, Господи! Не прости!" - заверещал Суслик истошным голосом, извиваясь в железном кулаке Кости и судорожно дергая руками и ногами. Костя крикнул с большой убежденностью: "Простит Господь! Последний раз в жизни бью! Знаю, что простит!" "Не простит! Не простит!" - отчаянно взвизгивал Суслик.

А Косте вдруг смешным показался и животный страх Суслика, да и вся эта нелепая история. Он разжал руку, и Суслик плюхнулся на землю. Вскочив на ноги, он мгновенно исчез. А Костя опять пошел к умывальникам и долго соскабливал с лица и волос грязь с мазутом. После этого случая Суслик старался не попадаться ему на глаза.

Через несколько дней один из воров в законе подошел к Косте: "Сходняк решил отпустить тебя подобру! Хотя жаль тебя терять, хороший ты был вор, правильный, а теперь вот стал боговерующим. Эх, пропал человек, даже Суслик над тобой пробовал куражиться. Ну, а ты все-таки молодец - такой страх на него нагнал! Он говорит, что это Бог спас его от твоих страшных кулачищ, и все бормочет себе под нос: "Господь простит! Господь не простит!"

* * *

Когда Костя, отсидев последний срок, вернулся в свой поселок, он, как и прежде, стал приводить в порядок свой дом и двор. К тому времени родственник, живший в доме Кости, давно уже умер, а дети его разъехались по другим городам. Дом в ожидании хозяина стоял пустой, запущенный, с протекающей крышей и облупившейся краской. Костя сразу же занялся капитальным ремонтом. Его прежние дружки в этот раз уже не пришли помогать - выпивки не предвиделось.

Впервые в жизни Костя устроился работать на завод - перед этим он никогда не работал. Ему, как вору в законе, согласно воровской идее не положено было работать, но теперь он решил честно зарабатывать себе на хлеб. По воскресеньям Костя посещал собрания верующих в городе, среди недели по вечерам брал с собой Библию и шел то к одному то к другому из соседей, рассказывал о Боге. Еще в первые недели после освобождения он обошел всех соседей в Заречном и попросил прощения у тех, кого чем-то обидел в прошлом. Многие открыто смеялись над ним: "С каких это пор ты стал баптистским попом? Пойдем лучше выпьем! Эх, каким ты был кампанейским парнем, а теперь что с тобой стало? Ни за что пропал человек!" Но были и те, которые уважительно восприняли перемены в его жизни.

Ближайший сосед Кости, Степан Петрович, старше его лет на десять, никак не мог примириться с потерей товарища по бутылке. Каждый раз, встречаясь на улице, он говорил: "Эх, Костя, Костя! Потерял я тебя навсегда! Как ты низко пал - даже выпить с приятелем брезгуешь! Эх, Костя, как ты низко пал!"

Как-то Костя чинил свой забор, заменяя старые подгнившие столбы новыми. Перед этим прошел сильный дождь, и на проезжей части немощеной улицы стояли большие лужи: ни проехать, ни пройти! Мимо дома Кости шел Степан Петрович.

Увидев Костю за работой, он остановился:

- Привет, Костя! Все трудишься? Отдохни! Пошли, выпьем!

- Здравствуй, Степан Петрович! Как здоровье? Как Дарья Федоровна? - приветливо стал расспрашивать Костя.

- Да что моя Дарья? Жива-здорова, только больно скупа стала: даже рюмки не поднесет мужу к обеду!

- А как твое здоровье, Степан Петрович?

- Да что мое здоровье? Поддерживаю его водочкой! Хорошее лекарство. А ты-то уж, наверное, даже и вкус водки позабыл? Эх, Костя, Костя, как ты низко пал! Променял своих старых приятелей на бахтистскую веру, - и Степан Петрович укоризненно покачал головой.

- Зайди в дом, Степан Петрович, чайку попьем, побеседуем, - пригласил Костя.

- К тебе зайди! Опять достанешь Библию и будешь мне читать. Тошно мне от твоей Библии. И так невесело живется на белом свете, а ты еще каждый раз душу бередишь: Библия да Библия, Бог да Бог. Не нужно все это мне! Не верю! Пойду лучше выпью!

- Подожди, Степан Петрович, не спеши! Послушай лучше, что Библия говорит о вине: "Не смотри на вино, как оно искрится в чаше... впоследствии, как змей, оно укусит, и ужалит, как аспид" (Прит. 23:31)

Степан Петрович неистово замахал руками:

- Хватит с меня, хватит! Я уже сто раз слышал это от тебя! Правильно соседи говорят, что ты стал, как бахтистский поп, всех агитируешь в свою веру! Не хочу, понимаешь? Прощай, приятель! Эх, Костя, Костя, как же ты низко пал! Старых друзей оставил, даже выпить со мной не хочешь!

И Степан Петрович побрел по направлению к винному магазину, осторожно обходя лужи и укоризненно качая головой. А Костя продолжал чинить забор. Прошло часа два, и снова на улице показался Степан Петрович. Он был сильно пьян, шел шатаясь, и хотя старался обходить большие лужи, ему это не всегда удавалось. Спотыкаясь, он падал в очередную лужу, страшно ругаясь при этом, затем с трудом вставал и продолжал путь к своему дому. Поравнявшись с Костей, он остановился, поднял голову и скверно выругался. Костя участливо улыбнулся: "Степан Петрович, разреши, я помогу тебе дойти домой. Видишь, улица наша какая - одни лужи да грязь непролазная!"

Степан Петрович, стоя посреди улицы, сильно раскачивался, стараясь сохранить равновесие. Его резиновые сапоги были уже почти доверху наполнены грязной водой. Видя, что Костя приближается к нему, Степан Петрович отрицательно замотал головой: "Не трожь! Сам дойду без тебя! Нужен мне такой приятель-предатель - даже выпить со мной брезгует!" - в голосе Степана Петровича звучала явная обида.

Он снова тронулся в путь, пытаясь обойти большую лужу. Но ноги ему спьяна уже не повиновались, и потеряв равновесие, он упал лицом прямо в лужу. Барахтаясь в грязи, он безуспешно пытался подняться. С большим усилием встав наконец на четвереньки, мотая головой и сплевывая грязь, Степан Петрович хрипло твердил: "Эх, Костя, Костя! Предатель! Как ты низко пал! Как низко пал..."

Затем руки его, не выдержав напряжения, стали расползаться, и он снова плюхнулся лицом в грязь. Костя подбежал, поднял его. Степан Петрович уже совсем не соображал, где он и что с ним, но все бормотал: "Пал! Как низко пал! Эх, Костя, Костя..." С большим трудом Костя доволок Степана Петровича к себе в дом, снял с него грязную одежду и сапоги, обмыл лицо и руки, уложил на свою кровать. Затем он почистил грязную одежду соседа, его резиновые сапоги, постирал носки и отнес все сушиться во двор, - благо, день разведрился, стал теплым и солнечным. А Степан Петрович мирно спал на его кровати, похрапывая во сне.

Костя, преклонив колени, молился за эту несчастную душу, которую дьявол цепко держал в сетях порока. Но Костя знал, что для Бога нет невозможного: он вспомнил собственную безбожную и пьяную жизнь, и благодарил Бога за чудесное избавление от ужасного прошлого. Костя верил, что Господь коснется сердца Степана Петровича и возродит его к новой жизни, свободной от греха - Бог сильнее дьявола! И тогда, став обновленным человеком, Степан Петрович прославит имя Господне, как записано в Псалме Давида: "...Господь приклонился ко мне и услышал вопль мой; извлек меня из страшного рва, из тинистого болота, и поставил на камне ноги мои, и утвердил стопы мои; и вложил в уста мои новую песнь - хвалу Богу нашему" (Псалом 39:2-4).

Прошел еще год, и на собрании верующих рядом с Костей сидел теперь Степан Петрович и вместе с другими пел:

Перед престолом благ склоняюсь я:

Господь мой в небесах, услышь меня!

Начни Свой труд святой, с души мой грех омой,

И будь в пути земном мне все во всем.

А его жена Дарья Федоровна не могла нарадоваться, и всем соседям в поселке Заречном говорила: "А мой-то Степан теперича стал, как херувим: такой ласковый, да сердечный, да чистый. Всегда трезвый, всю получку до копейки домой несет! А к водке - ни на полглотка, как отрезал. Вот какой стал верующий! Все вечера Библию свою читает, да меня учит, как правильно жить. А с Костей они опять друзья-приятели! Пойду и я, наверно, скоро на их собрание. Это очень правильная вера, если из моего пьяницы сделала человека!"

(с)

Все началось с микроволновки. Я просто хотел разогреть себе ужин. Ничего больше. Я не требовал от нее невозможного.  Не сушил в ней мокрое белье, не пытался использовать в качестве шкафчика или книжной полки. Даже заначки в ней непрятал. Я просто хотел  горячий, вкусный ужин. Поставил тарелку, выставил время, нажал на кнопку. Когда время вышло,тарелку достал. И ничего. Температура моего ужина не изменилась ни на градус. Я повторил процесс. С тем же результатом. Печка делала вид, что работает. Все горело, крутилось, жужжало, звенело по завершении, но мой ужин все равно оставался холодным. Я попытался урезонить ее добрым словом, даже погладил по белому блестящему кожуху. До фени. Ее КПД остался неизменно отрицательным. Я заорал на нее, пнул, пообещал выбросить на свалку, разобрать на запчасти и сдать на металлолом, где злые дядьки с газовыми горелками будут делать с ней такое, что ей даже в страшных снах не микроволновилось. Нулевой эффект . Я сдался и вернулся к истокам,  разогрев еду на газу.

Происшедшее меня расстроило, но я еще не принял угрозы всерьез. Что было с моей стороны преступной беспечностью. Осознание этого пришло уже следующим утром, вместе со странным чувством – что-то не так. Я открыл глаза. Я сел в кровати. Обвел комнату внимательным взглядом. Шкаф стоял там же, где и вчера, телевизор дружелюбно отсвечивал матовым экраном, на книжных полках пестро замерли корешки книг, на стуле смятые джинсы и свитер,сквозь не до конца сдвинутые шторы нерешительно пробивался лучик солнца. Ничего необычного. Все как всегда.  Home, sweet, home. Но я знал, я нутром ощущал– что-тоне так.

Все дело было в часах. В этих долбанных, но оглушительно честных часах. Они демонически хохотали, где-то там, в глубине своего механизма. И крутили мне кукиши. Потому что уже час как я должен был быть на работе. Я заистерил. Вскочил, начал суетиться, пытаясь одновременно надеть штаны и обуться. Я схватил свой мобильный, который должен был разбудить меня час  назад. Жал на кнопки, вглядывался в экран, тряс его, материл. И как-то незаметно оделся и выбежал в сторону работы.Все обошлось без эксцессов. Кроме одного. На моем мобильнике напрочь отрубило звук. Он страстно и со вкусом вибрировал, но оставался нем как рыба.

Уже тогда я начал чувствовать какой-то намек на закономерность.

Вечером я собрался почитать. Со вкусом, от души. В удобном кресле, укутавшись пледом, заварив огромную чашку чая. Я сел, укутался, сделал глоток ароматного напитка и решительно открыл свою электронную книгу. И крик ужаса замерз на моих устах. По экрану моей милой, удобной, такой уютной книжки расплылись серые кляксы.  При очень сильном желании в них можно было разобрать тонущие обрывки слов, предложений, смыслов. Словно какой-то инфернальный водоворот засасывал их в бездну беззвучия и косноязычия. За окном заскрипели на ветру ветви, старый дом кряхтел и хрустел перекрытиями и кровлей, на чердаке мне отчетливо  послышались чьи-то вкрадчивые шаги. Темнота начала сгущаться, подкрадываться, тянуться ко мне щупальцами страха. И я в безумном порыве схватился за пульт телевизора. Экран вспыхнул, и оглушил меня модным шлягером популярной певицы Скамейки «Полюби меня, умоляю, а не то я быстро слиняю!». Подхваченный незатейливым ритмом, я уже готов был махнуть рукой на свои темные предчувствия. Тем более что Скамейка в вокальном порыве вдруг выпрыгнула за пределы диапазона своей честной певческой октавы, чему судя по выражению лица удивилась сама. И на пике этого триумфального события телик всхлипнул, изобразил экраном взрыв сверхновой и покрылся снегом помех. На всех каналах.

Как я провел эту ночь, не помню. Рассвет пришел спасением. Я прибежал на работу на два часа раньше. Минут сорок просидел перед выключенным компов, не решаясь нажать кнопку пуск. Я смотрел в монитор и ощущал исходящий от него сарказм. Но солнечный свет спасает нас от малодушия. И я нажал свою кнопку.

С тех пор прошло несколько месяцев. Но я по прежнему с дурным предчувствием подхожу к любому детищу хай-тека. Пугливо включаю комп,настороженно пользуюсь кофеваркой, с напряженным ожиданием открываю дверцу холодильника и стиснув зубы приближаюсь к тостеру. Но ОНИ прикидываются паиньками. ОНИ затаились. ОНИ пытаются заставить меня облегченно расслабиться,поверить, что все это безумия, плод воспаленного воображения. И уже тогда нанести новый удар.

Не выйдет. Я на чеку. Я слежу за ними. Я словно страж,избранный судьбой, одинокий воин, агент Молдер стоящий между НИМИ и слабым,беспечным, ничего не ведающим человечеством. Я – защитник. И пусть мои глаза обведены темными кругами бессонницы, руки дрожат от постоянного ожидания катастрофы, и взгляд мечется, отыскивая угрозу. Я не сдамся никогда, доктор. Вы можете на меня положиться.

От моих же кавказских дедов нрав мне достался  кроткий и ласковый. . Только несколько ехидный. Вот так я и живу — мстительный и вспыльчивый чисто порох с дустом, но незлоблив и весел. И если память предков с Большой Смоленской дороги требует мести, то память предков из солнечного Кавказа, широко улыбаясь златозубой улыбкой нашёптывает: «А, дарагой, пылюнь на это дело, пусть будэт харашо и савсэм без кров».

Вот хоть разорвись. Но как-то всё-таки удаётся угодить и той, и этой памяти тех и этих предков.

Дубль раз.

Массовку на съёмках рекламы разместили в актовом зале какого-то предприятия. Стены светлые, освещение мягкое, фотоаппарат в сумке. Съёмочная группа ещё даже не разложилась. Впереди часы ожидания. Кто флиртует, кто болтает, ветераны массовки играют в карты.

 Я решил поснимать сам себя для портфолио. Ветеранам это показалось смешным. Потом стало почему-то раздражать. Особо надрывался невысокий, похожий на монгола. В ответ я вполне внятно пояснил что именно ложил на их раздражения и в какую даль им идти.

Автор текста: Виктор Мельников.

----

Кухня. Окно открыто. Но всё равно душно. Я всегда ухожу сюда, чтобы собраться с мыслями. Здесь лучше думается. Я и друзей принимаю на кухне, как в добрые старые времена. На кухне можно всё, и говорить, и сплетничать, и выпивать, и писать, как я сейчас. В ногах лежит кот. Он любит прижаться к ногам даже в такую жару. Странный зверь: ему не жарко, мёрзнет в любую погоду. Я толкаю его, он неохотно поднимается, идёт к миске. Там ничего нет. Наглая кошачья морда с большими глазами смотрит на меня. Мне некогда, я игнорирую его просьбу дать ему поесть. Он понимает, что всё напрасно, подаёт голос и снова ложится у моих ног – пускай!