хочу сюди!
 

Людмила

48 років, рак, познайомиться з хлопцем у віці 45-55 років

Замітки з міткою «дождь»

Заметка по погоде





Погода шепчет "займи и выпей". По-крайней мере сейчас в Киеве так. А потому подборка грозовых облаков из Техаса как нельзя кстати... смотреть еще фото >>>

Почти по Тютчеву

Люблю грозу в начале мая

smile

Затерявшийся в дожде!




Пускай же, снова будет плакать дождь,

Все наши горести смывая и печали,

Очистив Душу, он бесследно смоет ложь!

Ты о тоске, забудешь, что была вначале...




Он будет долго барабанить по стеклу,

И отражение твое оставит в каждой капле!

Стирая все, он не оставит место злу,

 В той радуге, которой нету равных!




Во время дождя...

- Всё это не может так больше продолжаться! 
Да. Совершенно верно. Всё это не может так больше продолжаться. Ему уже давно всё это осточертело. 
- Мне уже давно всё это осточертело! Этот твой сарай, который ты называешь мастерской, этот твой хлам на полу, который ты называешь искусством, твой дешевый портвейн, твои вонючие сигареты – всё! Меня просто тошнит от всего этого! 
А ему было тошно от них. От женщин. От всех. Сколько их было в его жизни – он давно потерял им счет. Брюнетки, рыженькие, блондинки, худенькие и полненькие, красавицы и дурнушки – теперь они были ему одинаково противны, и та, что сейчас собирала свои вещи, запихивая их как попало в сумку, - эта девушка тоже была ему противна. Он не слушал её – он знал наперед, что она ему скажет. 
- Оставайся здесь один вместе со своим искусством, если оно тебе так дорого. А я больше ни минуты здесь не останусь! 
Она громко захлопнула за собой дверь, и в ту же секунду он услышал другой мощный удар – удар грома. 
Он осмотрелся. Его квартира, его мастерская, его убежище, его нора, откуда он месяцами мог не показываться на свет, состояла из одной-единственной комнаты под самой крышей старого двухэтажного дома. Здесь не было дорогой и модной мебели – её заменяла простая, старая, плетеная из лозы. Здесь не было ванны – он привык обходиться душем. Здесь не было книг, телевизора, компьютера – здесь были его картины.
В этой мастерской жил только он один. И его творчество. Его рисунки, наброски, этюды, пейзажи, нарисованные черным карандашом. Только два цвета – черный грифель и белая бумага – но для него они значили больше, чем все цвета и краски мира. В них были его чувства, его страхи, его сны, его любовь и его ненависть – вся его жизнь.
И в этой жизни не было места женщине. Да, у него были девушки. И их было, пожалуй, даже слишком много. Но они не приживались в его жизни, не приживались в этой квартире, исчезали, как пыль, которую смывал с городских улиц буйный летний ливень. 

Он прислушался. Гром гремел не переставая. Крупные капли дождя барабанили по оконному стеклу, будто выстукивая какую-то древнюю, вечную мелодию.
Первый ливень за долгие летние месяцы. Первые капли воды, упавшие на пыльный город, на раскаленные крыши домов и серые мостовые. И… первый день его одиночества. 
Да, это был первый день, когда он остался по-настоящему один.
Он достал из-под стула бутылку портвейна, налил немного в стакан, сделал глоток. Вино горчило. Или ему так просто казалось?.. Одно он знал точно: к нему больше никто не придет. Ни одна девушка больше не появится здесь и не будет переделывать его мастерскую и его жизнь на свой лад... 
Он отхлебнул еще вина, закурил сигарету. Дождь барабанил по оконному стеклу, навевая грусть, усыпляя сознание…
Может быть, где-то есть такая женщина – такая необыкновенная женщина! – которая не будет пытаться переделать его жизнь, внести в неё свои правила, которая примет его таким, какой он есть? Пить до утра в ожидании рассвета – какая тоска! Но что делать, если ему не с кем разделить свою жизнь?
И вдруг её образ возник в его сознании так ярко, будто освещенный вспышкой молнии. Он даже зажмурился, точно ослепленный. Но видение не исчезло. Забыв о вине и сигаретах, он потянулся к бумаге и карандашу. 

Он никогда не рисовал портретов. Но сейчас грифельные черты незнакомого лица легко ложились на бумагу. Рука сама, будто не подчиняясь своему хозяину, выводила на листке изображение. Удлиненный овал лица, слегка прищуренные черные глаза, брови вразлет к вискам, тонкие пряди черных волос… Небрежно брошенная сигарета дымилась на полу. За окном быстро сгущалась темнота, но он не зажигал света, продолжая рисовать при вспышках молнии. Прямой узкий нос, тонкие губы, родинка на подбородке…
И вдруг раздался такой сильный и резкий удар грома, что рука художника дрогнула, и грифель карандаша, скользнув по бумаге, сломался. 
Он поднял голову.
В мастерской было совсем темно, но он ясно различал очертания предметов, видел в темноте, совсем как кошка. И вдруг он понял, почему. Из щели под дверью его мастерской лился мягкий серебристый свет. Но в доме, кроме него, больше никто не жил и не мог зажечь свет в коридоре.
Медленно, очень медленно он подошел к двери. Внезапно его охватил какой-то липкий, первобытный страх.
- Кто здесь? 
Он осознавал, что выглядит глупо: взрослый человек, не решающийся открыть дверь, за которой, может быть, никого и нет… Он резко распахнул дверь и замер. 
Она стояла у порога, в луче серебристого света, в белом плаще, спадавшем складками до самого пола. С черных волос на паркет стекала вода. Тонкие пальцы лежали на кнопке звонка. 
 - Звонок не работает. 
Это были первые слова, которые пришли ему в голову. Он произнес их и не узнал своего голоса. 
 - Я совсем промокла. Можно мне войти? 
Он отступил назад в темноту мастерской, всё ещё не понимая, что происходит. 
Она вошла, распространяя вокруг себя мягкий серебристый свет, присела в широкое плетеное кресло. 
- У меня немного не прибрано, - несмело сказал он, - извини за беспорядок. 
- Беспорядок? – она вскинула брови вразлет к вискам. – Я и не заметила. Я бы с удовольствием выпила что-нибудь. 
Он совсем растерялся.
- У меня только портвейн, я боюсь, что… 
- Портвейн? Отличная мысль.
Он налил ей вина в свой стакан. Почему-то руки его всё ещё предательски дрожали.
Она выпила до дна, улыбнулась тонкими, красиво очерчеными губами. 
- Почему ты стоишь? Присаживайся. 
Он присел в другое кресло, достал сигарету, закурил, медленно затянулся, не сводя с нее глаз. Она наклонилась к нему, вытащила из его пальцев зажженную сигарету и с удовольствием затянулась. 
- Мне нравится у тебя здесь. Хорошая мастерская, хорошие картины. У тебя есть талант. 
- Ты думаешь? – пробормотал он.  
- Честное слово. Я, пожалуй, здесь останусь. 
- То есть как – останешься? 
Она поднялась, медленно прошлась по комнате. Совсем незнакомая, странная женщина в белом плаще, в луче серебристого света. 
- Послушай, как – останешься? Ты… Я ничего не понимаю. Кто ты такая? Для чего тебе здесь оставаться? 
- Кто я такая? Посмотри. Это же твой рисунок? Посмотри как следует. 
Она протянула ему лист бумаги.
Её лицо. Черные глаза, черные волосы, брови вразлет к вискам, родинка на подбородке… 
 - Не может быть…- он не верил своим глазам. 
- Теперь видишь? Ты придумал меня, и я появилась здесь. И тепер я никуда отсюда не уйду. 
- Но… послушай… я не понимаю, как… этого не может быть! Ты просто рисунок, карандаш и бумага, ты не можешь существовать! Тебя нет! 
- Я не просто карандаш и бумага. Я твоя мысль, твоя идея. Твоя мечта, если хочешь. Только твоя. Ты придумал меня. И я останусь здесь с тобой или уйду отсюда только с тобой.
За окном гремел гром. Капли дождя выстукивали по стеклу древнюю, вечную мелодию.  
       

В небе, в котором есть все.

Дождь пробудил во мне память.

Я спросил у нее : 

"И куда в этот раз?"

Она сказала: 

"Туда, где никто не ждет". 

Я смотрел на капельки крови,

Стекающие по стеклу

Из безжалостно отрезанной

Юности 

И видел в них небо. 

Небо, однажды вырвавшее нас из пропасти... 

В этой бездонной лазури мне было двадцать, 

А ей... 

Ей и было всего-то -

Вечность.

Дождь всему виной

В комнате за столом сидел Федор, сосредоточено мусоля во рту колпачок шариковой ручки, перед ним лежал девственно чистый лист бумаги. Рука пару раз тянулась начать набросок проекта, но так и замирала, не доходя до листа. За окном по подоконнику барабанили капли дождя. С точностью метронома они гулко стучали по железу – бум, бум, бум… 

Надо же, подумал Федор, а в Ницце сейчас, наверное, солнечно и тепло. Странно, почему это я подумал о Ницце? Как будто я там был. Наверное, потому и подумалось, что не был я на Французской Ривьере. Да и хрен с ней, с Ривьерой. Отдых в Турции, вот предел моих мечтаний. 

Федор горько усмехнулся. Ндя. А получится, как всегда, выбраться только на дачу к родному огороду, помидорам да огурцам… Тьфу ты, вот ведь мысли подлые. А ведь собирался быстренько набросать план, что бы было чем завтра поутру отмахиваться от начальства. Это все дождь проклятый, он с толку сбивает своим тарахтением. Что то в нем есть от жены – так же тарахтит без умолку, и не остановишь его… Так! Надо отвлечься. Чаю что ли попить?..

Кутаясь в теплый халат, кряхтя как старик, Федор встал из-за стола и, шаркая стоптанными тапками, пошел на кухню. Включил чайник. Он недовольно заурчал басовитым тоном. 

Федор ждал пока закипит вода, нетерпеливо постукивая пальцами по столу, тоскливо глядя в окно. Серые тучи низко проплывали над городом, задевая косматыми лапами крыши домов. 

- Да уж, погодка. – Пробормотал Федор.

Так, что там с проектом? Что вообще от меня требуется? Да и надо ли переделывать готовую программу? Ведь работает и хорошо… 

Федор даже замер поднося ложку с сахаром к чашке.

Стоп крамольные мысли! Как это зачем переделывать. На кой черт тогда мы вообще нужны, если не будем что-то делать? Так нас в два счета уволят без выходного пособия, и пойдем мы бутылки все собирать под дождем. А под дождем бутылки собирать не сахар… Хм. Сахар. Сколько я сахару положил уже? Ладно, пусть это будет вторая. 

Залив пакетик с чаем кипятком, Федор взял чашку, зачем-то понюхал ее, и также шаркая тапочками по полу, пошел обратно в комнату.

Над чашкой подымался пар, быстро рассеиваясь в воздухе. Поднеся ее к губм, Федор сделал осторожный глоток. Горячий… Вспомнилось как в детстве пил чай из блюдечка, дуя на него, что бы быстрее остыл. Да-а-а, это сейчас мы все стали культурными, и узнали, что так чай не пьют в культурных домах Лондона и Парижа. Какая разница культурно или не культурно, если так удобно. А вот возьму и пойду на кухню за блюдцем… Нет, не пойду – лень. Уже хорошо сижу, да и проект этот, будь он проклят. 

Федор снова потянулся к чашке, и так же не вынимая пакетик с заваркой, сделал еще один глоток. 

Так, проект. Необходимо сформировать внешнюю оболочку, которая бы управляла тремя программными комплексами… А дождь кажется усиливается. Вот почему мы полностью не утеплили всю стену, когда это делали соседи сверху и снизу. Теперь как только дождь, сразу в комнате барабанный концерт в исполнении капель по карнизу.

Федор снова посмотрел в окно – нет, этот дождь надолго. Вон даже просвета в тучах не видно. Все небо затянуло. 

Федор встал из-за стола, подошел к окну, подышал на стекло и быстрым движением, пока влага на стекле не успела испариться, нарисовал две точки-глаза и широкую улыбку. 

Федор улыбнулся. Надо же, все рисуют улыбки на стекле или только я? Ладно, прилягу, отдохну, а попозже основательно засяду за проект.

Спустя час Федор мирно сопел на диване, на столе стояла чашка с остывшим чаем, так же лежал чистый лист бумаги, а за окном по-прежнему мерно стучали дождевые капли по карнизу, и нарисованная веселая рожица давно уже растаяла, уйдя в небытие.

Снова о дожде в декабре. Мои заметки.

Дождь. Стучат капли. Монотонно и тягостно. Отвлекают, не дают сосредоточиться. Был бы это снег, он бы медленно , величаво и спокойно устилал уставшую землю. Но нельзя говорить:"бы". Значит, кому-то это нужно- дождь в декабре. Кажется, совсем недавно было лето. Жарко. Солнечно. И мы жаловались друг другу: скорей бы прошла эта жара. Ведь это становится невыносимым. И так всегда. Как редко мы бываем довольны. Летом - теплом и солнцем, весной - переменчивой погодой и сыростью, осенью - тем, что скоро будет холодно, а зимой - что зябко и неуютно.

Стучит дождь. Давайте думать, что несет он в мир радость чистоты. Он умывает улицы уставшего города - города уставших от жизни людей. И мы стряхиваем с себя усталость, распрямляем плечи и вместе с городом просыпаемся. Радуемся и любим.  Тому, что живем и дышим. И всей душой своей начинаем любить жизнь и себя в ней.

Дождь пройдет. И еще все впереди: и снега, и холода. И  весеннее просыпание природы. И  летний зной тоже. Все повторится опять в бесконечном беге времени.

А пока идет дождь. В декабре. И разве это не чудо?




Осенние мысли лентяя.

Проснулся под утро от перестука дождя. Сейчас время года такое, что без часов время определить затруднительно. Такая всенебесная серость дорождественской плацентой окутала мир, где из всех времен-то – вечер да ночь. Дни стёрты. В душе один сплошной ноябрь. Иногда настроение развиднеется, но уже в 4 часа сумрак снова накатывает холодным туманом.

В эти дни я живу, погруженный в себя. Хорошо то, что не надо спешить. Можно подумать о жизни; подвести итоги, сверстать планы… Особых желаний нет, бытие катится силой инерции привычек. Если и их убрать, жизнь превращается в п-е-р-е-ж-и-т-и-е; такую пережевываемую тянучу, гудящую одной унылой нотой фа.

Большинство действий проживаются сумрачно механистическим процессом: и передвижение в потоке автомобилей, и церковные службы, и конторские будни. Теледиктор, по обязанности, хорошо поставленной скороговоркой вещает о количестве людей, погибших в очередной мясорубке. Очевидно, что его тоже не тревожит ценность (или бесценность) человеческой жизни. У него простая обязанность ежедневной войны: выглядеть хорошо и сообщать о сводках потерь.

В конце мая, когда световой день, удлиненный дополнительным часом летнего времени, длится до 7 вечера; когда цветение растений идет чередой и кажется, как в детстве, что вся жизнь впереди, трудно вспомнить и просто представить себе – как жить и чем заниматься в ноябрьской серости. В июне кажется. что такого ПРОСТО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ, чтобы серость, серость, серость; Светлая серость неба сливается с темной серостью земли и пространство серого воздуха пронизано серым туманом с прозрачной серостью дождя. Дни отличаются лишь градацией серости, как настроечная таблица советского телевидения. В такие дни коммунальные дворы видятся особенно унылыми.

 

И вот она – серая погода поздней жизни. Однако, живём! Возможно, живем только надеждой на светлые майские вечера. Но их тоже не будет. Летнее время отменили в надежде этой мерой приблизить светлое будущее, и в мае сумерки будут ранними. Но никто не помешает пораньше зажечь свет.

 

А хотя – кто сейчас мешает зажечь свет???

Дождь в декабре. Мои заметки.

Дождь в декабре. Он наводит легкую грусть. Хочется снега. Легкого, чистого. От которого на вечерней улице идет свет. И зима тогда совсем другая - настоящая, не календарная.

Но сегодня во сне я видела не снег, а летний дождь. После него на небе заиграла радуга. Было тепло, радостно. В воздухе дрожали мелкие ласковые капельки. Они падали на кожу и было щекотно и очень приятно.

Утром, уже не  во сне, на улице шел дождь. Тягучий, настырный, холодный.  И было совсем темно и мрачно.

Но я дождусь и снега, и настоящей зимы. Я дождусь летней грозы и радуги.

А дождь в декабре когда-нибудь закончится. Ведь со мной рядом - ты.
..