Мы назвали его Петрухой. Петруха, скорее всего, был девочкой, но тем не менее.
Жил (или жила) Петруха в соседнем селе на такой стратегически важной высоте, что берег реки был всегда под его надзором. Стоило появиться на берегу реки первому самому раннему рыбаку, как Петруха открывал свою большую пасть в знак того, что пора бы уже и пожрать. А жрал Петруха не в меру много и нахаляву. Или, быть может, от того, что нахаляву, потому и не в меру много. Во всяком случае, он глотал рыбу, как заправский троглодит, высоко запрокидывая голову и делая поступательные движения пастью вверх.
В тот день нас собралось ни много, ни мало - шестеро человек. Как для рыбной ловли, наверное, многовато. Но, если учесть, что с собою чисто случайно были прихвачены пять бутылок водки и два ящик пива, то, как показал результат рыбной охоты, - недостаточно.
Завидев нашу шумную компанию на берегу реки в лучах восходящего солнца, Петруха привстал, несколько раз разинул пасть и стал с подозрением наблюдать за происходящим. Поскольку мы действительно, как нам на то время казалось, прибыли ловить рыбу, после первого раздавленного пузыря, все шестеро закинули свои спиннинги и уселись в ожидании клева.
Клев начался. Клевало все, что угодно, только не рыба. Поскольку называть рыбою тарань и густеру размером с девичью ладонь язык, честно говоря, не поворачивается. Первые полчаса, ну, час от силы, никто не придавал этому большого значения и не падал духом. Через некоторое время был раздавлен второй пузырь, приговорено несколько бутылок пива, и жизнь все так же текла своим руслом – в розовом цвете. Тем более, что Петруха наконец-то соизволил снизойти со своего пьедестала, по-хозяйски ходил между нами и подбирал всё, что цеплялось на крючок, выуживалось на берег, но, увы и ах, не являлось рыбою.
К полудню запасы водки были истреблены. Двое спали валетиком под вербою, двое стойко продолжали ловить рыбу на спиннинги, пятый взялся за удочку и на хлеб таскал из речки для Петрухи верховодку. Шестой исчез в неизвестном направлении, но его еще никто не кинулся (да и не кинется) искать.
Петруха с большим удовольствием проглатывал верховодку. Во-первых, она была удобоваримее тарани и густеры, а во-вторых, поступала с куда большей частотою, нежели живность с самого дна реки. Тем не менее, когда на спиннинг таки попалась жирная икристая густера длинною чуть менее Петрухиного клюва, он и от нее благородно не отказался. Сначала он заинтересовано обошел её, осмотрел поочередно левым и правым глазом, наклоняя голову так, как могут делать только его собратья, а затем, все-таки, решился. Подцепив кончиком клюва рыбеху за голову, он взметнул ее над собою и перехватил клювом уже так, как ему было нужно. Делая поступательные движения вверх, Петруха начал глотать рыбу.
Трое из нас еще бодрствующих ржали так, что разбудили почивавших под вербою валетиком. Чумные они смотрели то на нас, то на Петруху, и не могли понять, где они находятся. О шестом и не вспомнили. Ну, на следующий день, если быть точнее. Да и не в нем дело.
В какой-то момент нам показалось, что Петруха вот-вот удавится и прикажет долго жить. Он неистово вертел шеей и проталкивал густеру поглубже в глотку. Переминался с ноги на ногу и закрывал глаза. В какой-то момент его даже стало жаль, но после-таки успешного проглатывания рыбины, он был изгнан с берега реки с целью недопущения преждевременной кончины.
А изгнан он был следующим образом. Несмотря на то, что Петруха с рождения мнил себя аистом, птицей перелетной и птицей умеющей летать, взлететь ему удалось только под страхом смерти от зубов местной дворняги.
Когда в его сторону начали махать руками и кричать на него так, как дотоле никто и никогда из рыбаков не кричал, он попытался взлететь, но не тут-то было. Взмахнув своими размашистыми крылами, он оттолкнулся от песчаного берега и … как козел в огороде, запрыгал по песку. Он повторил процедуру еще несколько раз, но так и не почувствовал свободы полета. Пешком выбравшись из обрыва на усеянную зеленой травою равнину и прекратив попытки взлететь, Петруха, гонимый улюлюканьем и размахиванием рук, поплелся в направлении крайнего двора, на котором возвышался старый неиспользуемый телеграфный столб с водруженной на него автомобильной шиной. Он шел неспешно, раз за разом вертя головою и обиженно посматривая назад.
Он находился уже на полпути до двора, когда оттуда в его сторону сломя голову кинулась рыжая дворняга. Завидев, что дело пахнет керосином, Петруха развернулся в нашу сторону и еще пару раз спаясничал козла в огороде. И только тогда, когда дворняга уже практически настигла его козлиное обожравшееся высочество, Петруха вспомнил, для чего он был рожден. А рожден он был летать. И уж никак не ползать по земле с набитым брюхом. И уж никак не для того, чтобы стать жертвою четвероногого млекопитающего.
Отделавшись парочкой перьев с хвоста и тяжелым, может быть, даже опасным для психики испугом, Петруха сделал круг почета над селом и взобрался обратно на свое гнездо. В гнезде, скорее всего, никого не было, ибо какого бы черта он полдня пожырал на берегу халявную рыбу и не наведывался бы туда ни на минуту. Как, впрочем, не было и возле гнезда. Ни на суше, ни в воздухе. Ни детей, ни пары.
Вот так и жил в свое удовольствие Петруха-аист, то ли он, то ли она, отжимая у рыбаков рыбу и набивая ею брюхо. Жил не тужил целое лето. А когда пришло следующее – не стало Петрухи, не возвратился. То ли на дворнягу обиделся, то ли на рыбаков. Поговаривают, что аисты способны чувствовать, где им рады, а где не очень. И дворы для витья гнезда по тому же принципу выбирают. И местность. Бог его знает, где он теперь - любитель халявной рыбки.
,как только я её видел,даже,издалека.Полностью я отказался от ухаживаний,когда она назвала меня "гадким утёнком",который ни к чему не стремится.Это было на выпускном.Я с горя,занялся сексом) с другой,влюбился(провстречался с ней потом год).Так с выпускного наши дороги разошлись,я только слышал,что она пошла учиться в Медицинский,но я очень часто думал о ней...
