Прежде всего, Уьчбунар- это что-то вроде цитадели. Это республика клоунов и держава мучеников. Это цирк Софии, пародия на столицу и апофеоз её извращённой гигантомании. Это царство парадоксов, захватывающего гротеска. Может быть, в нём заключены больные зародыши всех преступлений духа, но в засасывающей воронке самоотрицания он находится будто-бы вне морали, окуклен круговоротом собственных противоречий, заблуждений и законов.
     Он- воистину совсем чуждый край для софийцев. Сто`ит выйти на Пиротскую улицу- и город оказывается совсем иным, отвратительно неинтересным и мизерным настолько, что недостаёт слов. Человеку следует здесь бы заткнуть ноздри платком и заключить душу в кирасу, настолько хмелён и нездоров здешний дух, насыщенный испарениями голода, дешёвой любви и больничной койки. Дух похоти, надувательства и нищеты, запах циркового реквизита и антиквариата. Белый как пар, дух крепких парфюмов и упревших тел низко стелется по тротуару в приторной и противной мгле, извращая чувства до искушений и топя душу, садистическое головокружение ипподрома и романтический разврат одеколона.
     И в этом блудливом, насыщенном испарениями иле живут странные люди, полуартисты-полумошенники, сущая орава одиночек и паразитов, существующих в экстазе неестественных желаний и бескрайней му`ке наслаждения, вечно ненасытные. Это человечество извращено и ущербно, оно разражается эпилептическими припадками коротая кошмары затянувшегося несчастья, в безумной жажде своих долей сладкой приманки, творя из безобразного, всего на миг единый, грязное чудо- и мучительно погибая в мираже, голи и томлении.
     Вблизи ,однако, уьчбунарец не столь страшен, он даже смешон. Накоротке он- обыкновенный смертный, фанфарон и наив, невежа с плохим вкусом, иногда -подозрителен, в общем- банален. Не требуется даже его фамильярности, мы и так его знаем издавна. Его жанр, его приёмы, его психологию. Ах, эха дивная элегантность, эта неискушённая угловатость: повседневный уьчбунарец, воскресный уьчбунарец- и что необычного в его допотопной грации, в его нелепых уборах уличного франта, что ещё обнаружить и открыть в нём, известном всем?
      И всё же, уьчбунарец интересен. Его красотой есть религия, чьим жрецом он и есть, единственным посвящённым в тайны её постулатов. Напрасно мода с соблазняющими заискиваниями служанки минает его застывшего с невозмутимой миной знатока, напрасно меняются времена и новое устаревает: для уьчбунарского gent* ничто не старо, понеже он превозмогает время суровой собственной непогрешимостью единственного- и тогда все стили и бесстилия сливаются в вечную и неразрывную амальгаму канонов, форм и бесформиц, в одно долгое кружево безвкусицы ,в один безумный итальянский салат крайностей, невозможностей и карикатурности.
          В само`м своём внешнем виде уьчбунарец incroyable**. Его одежда столь нетипична ,сколь традиционен костюм арлекина. Когда он одевается в парадное, цвет его пальто нестерпимо ярок, светло-зелёный или шафранно-кофейный. С неизменно долгой талией и короткими рукавами, с гривенником укутанным в платок и воткнутым в петлицу вместо цветка, с целлулоидным кушаком, пряжка которого истерически вопил красным или ярко-синим. Всевозможные цепочки, пуговички, кожаные ремешки и стальные перстни украшают его commis*** пурпурно-фиолетовый или золотисто-розовый пиджак, с невероятно широкими бортами и непременно тесный вверху талии. При этом панталоны обязательно клёш, тесные в коленях и широкие как уста драконовы у обуви, старательно подкатанные снизу и математически правильно выглаженные утюгом. Брюки без складки, впрочем, для уьчбунарца - преступление похлеже всех смертных грехов Содома - это же преступный плевок общему вкусу. Даже и тогда, когда концы брючин заляпан сухой грязью и потрепан в бахрому, уьчбунарец кладёт с неизменным усердием свои Unaussprechlichen*** под матрац дабы наутро достать их геометрически правильными и строго безупречными. Но великая страсть уьчбунарского gent - всё же обувь. Она- пара почти живых существ ,невыносимо тесных и невероятно длинных, с платформами ,которые всегда, с подмётками из автомобильной резины, недостаточно высоки и непоправимо скошены назад из-за плоскостопия хозяина - то обувки немыслимого колеру ,декоративно подлатанные, пробитые un jour**** тысячами малых и поболее дырочек  в виде кружочков и цветочков, с металлическими побрякушками на ремешочках, с шелковыми аксельбантиками, с красными и жёлтыми бусинами- и, наконец, отполированными до бледности ваксой, краской и графитом.
     Уьчбунарец воистину любит всякие крайности, придавая даже и наиобыкновеннейшим вещам некое каламбурное изящество и особый истерический писк, который, впрочем- лишь блеф. Мы все видали его катающимся на велосипеде, с этим красного бархата седлом, с выгравиранной напоказ монограммой, с большим автомобильным клаксоном между ног и с низким рулём,с которым сладить возможно только упираясь коленями в подбородок. Ни одну экстравагантную находку он не оставил без внимания, всё заботливо перенял: и кривые колодки на педали, и сверхдлинный никелированный насос, и ацетиленовую фару, вплоть до оплётки просмоленным шнуром корпуса и руля. Поскольку учьбунарец прежде всего спортсмен, с головы до пят, с явным предпочтением каскетки, гамаш и гимнастических сандалий, с привычкой скреплять края панталон прищепками, он принимает вид велосипедиста даже когда не пользуется бициклом.
     Но он ещё и спортсмен по отношению к красоте: старается побить рекорд,- вечный музыкант, поэт, художник и непризнанный талант, богемец с карманами набитыми под завязку газетами, трепач с неизменной мандолиной и репертуаром от Верди до Вагнера, любитель брабантских***** рассветов, хорист "Вольного театра", завсегдатай оперы и литературный критик жёлтого еженедельника. Ему всё красиво: и кинематограф, и русская театральная труппа, соблазнительные олеографии в молочной лавке, где он- постоянный покупатель, куплеты чардаша, дешёвые "литературные" книжки, ему по плечу всё царство мысли от Маркса до Ницше. Его душе неведомы преграды и дилеммы, этому прирождённому arbiter elegantiarum ***** и приговорённому судьбой к борьбе- и в его, сентиментального урода, голове мирно сочетаются все учения в неестественных сочетаниях полуистин и кощунств, в святотатственной погоне за эффектами, в анархической мегаломании цинизма и беспредельном смешении наглости, невежества и сенсаций.         
     И, коротая всю жизнь свою в преддверии столицы, он чужд ей как пария у врат храма. Хоть душа его испускает сущее зловоние, приличествующее нечистому животному, а не человеку, и мы в ужасе отрекаемся от его ghetto, а всё же, бывает, зайдём суда с улицы Марии Луизы.
     Что за существо уьчбунарец? Этот господин в кривом котелке, нечистой куртке и светлых кожаных перчатках? Или он- полудитя, полумуж с морщинистым лицом и опытными, развратными глазами? Где живут эти люди, когда спят и чем заняты?  Каковы их ночи и что за, наконец, гримаса таится, ужасная и бессмысленная, за их гротескным видом клоунов и затворников? Что там, неуловимое и кошмарное, за тысячами их метаморфоз уличных героев и сентиментальных сверхчеловеков, что приливает к их лицам сумраком мизерии и конвульсиями похоти, оседая на личинах мистическими отражениями безграничного проклятия и му`ки? В чём заключён этот ужасный парадокс их бытия в образах простых и безобидный смертных, загадка, которая однажды возвышает их трагическими очертаниями мучеников, дабы направить их, зачумлённых и фатальных- неужто угрызения совести?  

     ...Но, минуя Пиротскую улицу, мы почти забываем их парадные костюмы и гротескно- праздничные одежды, их невероятные причёски и спортивные манеры: нет, нет, уьчбунарец не смешон, поскольку за красным носом и порожними глазницами его маски кроется глупость порока и ненасытности, а за тёмным челом анархиста и уличного философа в хищных спазмах ухмыляется ледяное головокружение безумия. Поскольку в его силуэте испытавшего крушение одиночки открывается сама судьба человека, судьба всех нас, может быть... одним днём... в лица нам, пробуждённым от снища счастья, дохнёт гротескный и трагический позор человеческого и нашего личного ничтожества.

1941 г.
---- Примечания переводчика:* от gentillehomme (фр.) - аристократ; 
** фр. - невероятные;
*** нем. - несказуемые;
**** фр.- зд. однажды, по случаю;
***** Брабант- центральная, со столицей, Брюсселем, провинция Бельгии;
****** арбитр вкусов.
перевод с болгарского Терджимана Кырымлы

 Очень рекомендую прочесть тем кто в своё время не читал или тем кому уже в школе этого не преподавали. Времени оно много не займёт, но может хоть немного задумаетесь. 

      ПОВЕСТЬ О ТОМ, КАК ОДИН МУЖИК ДВУХ ГЕНЕРАЛОВ ПРОКОРМИЛ.М.Е. Салтыков (Н. Щедрин)

Вот вам ссыль http://rvb.ru/saltykov-shchedrin/01text/vol_16_1/01text/0483.htm

Информация о выставке была взята с сайта idom.kiev.ua

Фотографии были сделаны вашим покорным слугой.

     Тогда я был с фельдфебелем на дружеской ноге. За четыре-пять недель до того, как наш батальон был переведен в Триест, началось наше знакомство. Прежде я только видел Хвастека, а имя его слышал от солдат, которые рассказывали о фельдфебеле весьма запутанные и малоправдоподобные истории. То будто был он сыном проезжего коммивояжера и актрисы национального театра, то будто сам герр полковник- отец его, а один "свидетель" докладывал, что фельдфебель где-то на Белой горе нашёл полный горшок старых золотых монет времени шведского нашествия, отчего сорит доселе деньгами на вечерами в "Картечи": и на на шнапс, карты, и на Фриду Хошек хватает у него. А также, что расходы фельдфебель покрывает заимствованиями из полковой кассы- и это солдат сказывал не таясь, без всякого умысла в отношении Хвастека, даже радуясь при том собственному вымыслу. Однако, в действительности все совершенно точно знали, да любому ребёнку в Похоржельце было известно, что Хвастек прежде был офицером, но лишился чина. Обстоятельств события, повлекшего за собой разжалование Хвастека из младшего лейтенанта в фельдфебели, тем не менее, никто не знал, известно было лишь, что злосчастье приключилось в ином городе, где-то в Северной Богемии, и что в нем фигурировали пионеры и шампанское, коньяк и шнапс, но шнапс других, подороже тех, что потреблял Хвастек в "Картечи", марок. Двоих друзей фельдфебеля постигла та же судьба, но они поискали и ,наконец, нашли себе цивильные занятия. Один устроился почтмейстером, а другой- коммерсантом. Знаю это потому, что почтмейстер однажды навестил было Хвастека. Экс-лейтенант, впрочем, не распрощался с военной службой. Он тогда только закончил кадетскую школу за казённый кошт- и должен был ради компенсации отслужить положенные солдату восемь лет в другом полку. Восемь долгих лет. Срок минул- и наш герой вышел в фельдфебели, ему уже полагалась отставка. Но он её не принимал, оставался в полку, уставший или равнодушный к устройству собственной жизни, проигравший однажды, он всё никак не избирал нового направления.
     Наши отношения завязались когда я прошёлся было из кантины с фельдфебелем к нему на квартиру чтоб посмотреть пистолет на продажу. Тот день помнится мне очень хорошо, он выдался погожим, первый день первой моей весны на Градчанах. На крышах ещё оставалось немного снегу, но там, подальше за казармой, где начинались картофельные поля, уже стояли торговцы дожидаясь прохожих, а там внизу, у подножия горы Лауренци собирали две карусели, одни качели и одну большую будку-тир.
     Пока хозяин переодевался в штатское, в комнате фельдфебеля я присел на диван и рассматривал настенные литографии, одна из которых представляла битву при Сольферино, с пороховыми выстрелами, вставшими на дыбы лошадьми и разрывами гранат, а вторая- дуэль отчасти разоблачённых дам ,которые сходились на слабо освещённой лесной поляне на саблях.
     Предметы форменной одежды лежали там-сям по комнате вперемешку с детективными романами и потешным календарём со штампом унтер-офицерской библиотеки. Чистя брюки, Хвастек занимал меня пересказом мелких происшествий дня. У одногодка украли палатку- теперь ему следует возместить её стоимость; жена капитана Виключила должно быть подхватила скарлатину. "Герр полковник на офицерском собрании обмолвился, что императорские манёвры состоятся, должно быть, в окрестностях Йичина. Хорошее место для учений: доброе пиво, удобные квартиры, довольно провизии. Кантнёр подбросил старослужащим кота с розовым бантом на шее: те говорят, стервец-зверь, не знают, кто его хозяин. В приказе значится, что батальон по средам будет на полевых учениях и, это нечто новое, вы, вольноопределившиеся, станете упражняться в стрельбе по движимым марионеткам".
     С дальнего поля в отворённое окно доносилась музы`ка шарманки. Владелец наигрывал "А`ндулько ,ма ди`тье ("... моя детка", чешск.- прим.перев.)". Это -замечательная песня, эта "А`ндулько" с беспрестанными переходами от застенчивого "она" к блаженному "ты":

          Андулько, девочка,
          ты мне- милейшая.
          Андулько, девочка,
          л`юблю тебя.

     А затем ритм вдруг переменялся:

          Люди косятся да на меня,
          что с тобою схожусь,
          и никто не завидует мне-
          оттого я стыжусь.

     В моей памяти тот год тесно связан с услышанною мною тогда песней. И когда я поднялся было с дивана, а песенка ещё звучала мне в спину, в глаза мне бросился портрет в рамке на столе фельдфебеля.
     На фотокарточке в коричневой рамке из благородного дерева я заметил Хвастека в мундире младшего лейтенанта под руку с очень красивой, статной и высокой девушкой в летнем платье, а из-за их спин виднелось Хальсштадтское или то озеро, на берегу которого находится монастырь Св. Гильгена.
     В сердце кольнуло: я знал девушку с фотографии, часто замечал её, будучи совсем ребёнком, на теннисном корте в Бельведере, куда я хаживал со своей старшей сестрой. Я уже много лет не видел её, но часто о вспоминал её- и вот, сразу же узнал старую знакомую на карточке. И мною, глупым восемнадцатилетним юнцом, внезапно овладела смехотворная ревность, ненависть к фельдфебелю, ведь это он красовался на карточке в восхитительном лейтенантском мундире, одной рукой взявшись за эфес сабли, а другой -касаясь девушки. Я завидовал всему: его девушке, его лейтенантским погонам, их общему погожему летнему дню, ах, и даже озеру, то ли хальсштадтскому, то ли тому, у которого находится Ст.Гильген. Я непрестанно вглядывался в портрет- и стал припоминать былое, все незначительные мелочи ожили в моей памяти: однажды я видёл эту девушку прыгающую через скакалку, как-то во время дождя я предложил ей зонт, а она ещё носила широкую и плоскую соломенную шляпку с голубыми цветами и одним-единственным долгим пером. И ещё я вспомнил, как она проводила раз домой мою сестру, по всему Вассергассе, до ворот и двери дома, и зашла бы к нам в гости, да поздно уж было тогда. А по дороге она и со мной поговорила о Шиллере, и  о "Телле", который шёл тогда в местном театре мы перебросились репликами, но последнее утверждать не берусь: может быть, то была иная девушка.
     Я снова и снова вглядывался в фотопортрет, а в спину мне из оконного отвора доносилась песенка "А`ндулько ,ма ди`тье". И ,когда я замер вот так, у стола, пришла мне в голову ребяческая затея: я вынул из папки свою, кабинетного формата, фотокарточку, которую просунул под рамку чужой так, что мой образ почти скрыл фигуру фельдфебеля. Тогда я отошёл на шаг- и обрадовался: теперь групповой портрет выглядел так, будто рядом с девушкой стоял я, совсем близко, почти рука об руку с ней, а её лицо- вполоборота ко мне. Её губы были слегка приоткрыты, будто она мне что-то вполголоса говорила, пожалуй,- о Шиллере. И почудилось мне ,что идём мы с ней рядышком по Вассергассе, и вечереет уже как тогда, и говорим о театре да о премьере "Вильгельма Телля". И я забыл своё нынче, военную службу, оружейные приёмы, строевую муштру, упражнения на турнике, дневные наряды, ночные подъёмы, все нынешние и вчерашние беды-несчастья запамятовал я и снова ощутил себя маленьким, влюбчивым школяром, шагающим по улицам с любимой девушкой.
     Я вдруг очнулся от хлопка по плечу: фельдфебель вычистил свои брюки- и стоял рядом со мною.
     - В чём дело? Что вы уставились как баран на новые ворота? Ах, да: фото. Нравится вам? О нём речь, милый мой. Другим тоже портрет понравился.
     - Вы знали её?- замявшись, спросил я. Мне бы хотелось узнать, что между ними двоими произошло, как они сфотографировались вместе и полюбила ли она его затем. И я задал глупый и невежливый вопрос:
     - Вы были с нею близки?...
     Он ненадолго замолчал и молвил затем, очень честно и вдумчиво, что было явно не в его манере:
     - То ,что мы рядом на фотокарточке? Кому знать?...
     Он снова умолк, и я не проронил ни единого слова, только сердце моё трепетало от возбуждения и ревности.
     - Близки!- продолжил он, уже больше не фельдфебель Хвастек из "Картечи", который говаривал со мною прежде, но -иной, совсем незнакомый мне чужак, чьи речи я не слыхал прежде. - Что значит оно, слово этакое "близки"? Мы стоим рядом и согласно наблюдаем один и тот же приозёрный пейзаж, и только-то.
     Он отвернулся, склонился над столом и полистал потешный календарь.
     - Но, я думаю, люди не могут быть близки,- добавил он, пока не глядя на меня, продолжая ворошить подшивку.- Какое дело нам до ближних? Мы стоим рядом на фоне одного ландшафта, и ничего более. Ведь так, не правда ли?
     Неожиданно взглянув на стол, он заметил мою фотокарточку, которую я не успел спрятать, рядом с образом девушки.
     Он рассмеялся, громко и заливисто, а я устыдился собственному ребячеству и покраснел. Фельдфебель тут же смолк и хладнокровно вынул мой портрет из рамки.
     - Вам не следует стыдиться,- молвил он безо всякой насмешки, но с едва заметной горечью в голосе, -ведь многие до вас поступали так же. Многие собственные портреты добавляли к её, так сказать, в тот же ландшафт- и, тем самым, заметьте, "были с нею близки". Многим это почти удавалось. Один даже сегодня, до вас, это испытал... Были ли оттого они близки?

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

    Вспомнил Маяковского строки из стихотворения,посвящённого моему любимому поэту С.А.Есенину...

Это время- трудновато для пера,

но скажите вы,калеки и калекши,

где когда,какой великий выбирал

путь,чтобы протоптанней и легше?

Задумался...У нашего поколения либо ещё страшней и трудней время,либо просто перестали рождаться великие...Сколько перечитал современных "гениев" Коэльянов и Браунов,все как один выбирают протоптанные и лёгкие пути попсы и пиара через СМИ...Литература умерла во время смерти Бунина,Хэма и Шукшина,они были последними великими...Ну,ничего будем ждать...

Приехала из типографии наша книжка. Смотрю, радуюсь. Поздравляю авторов сборника, поздравляю портал и себя лично.

[ Читать дальше ]

Кому чего, а я все о своем. Осилив взгляд на Интернет из 90-х и еще не дойдя до Майн Кампф набрел на интересную книжицу об истории создания спецподразделения "Альфа" от М. Болтунова.

Фамилия автора доверия не внушила, но пока читаю. Общий вывод похож на расхожее "В России две беды - дураки и дороги" (кстати, помните, кто сказал?) - все выглядело примерно так:

- О, Михалыч, терроризм расшалился в миру, делать надо че-нить.
- Так давай вон как у фрязов, ребят соберем и оне если что и с террористами разберутся
- Давай

Собрали людей, а дальше люди государевы сами с террористам боритесь, ни финансирования поначалу, ни базы...

Но ведь русский человек только так и может горы сворачивать...