хочу сюди!
 

ИРИНА

50 років, водолій, познайомиться з хлопцем у віці 45-54 років

Замітки з міткою «роман»

Потанцуем??????

Ты мне скажи, о ком рассказ?
О нас?
История о нас?
А у меня о нас роман
Как в танго, страсти океан!
Ты говоришь, что ревность - зло?
Прости…Тебе не повезло…
Тебя, одной себе беру!
Разрез на юбке по бедру,
Станцуем?…
И вот шаги кладем мы на паркет,
В глазах - одет…
В уме - раздет!
Прикосновением руки
Коснусь щетинистой щеки,
Погонишь прочь…
И схватишь вновь,
И закипает в жилах кровь,
Как пламя!
PS: ну как вам мое творение?

Книга "Арма". Глава 1. Старые товарищи [1]





Первые лучи утреннего солнца прорвались в покои государя и пробудили спящую позолоту. Заставленная роскошной мебелью и дорогими произведениями искусства комната искрометно заблистала. Среди картин, коими были обвешаны владения городского главы, Эльро больше всего дорожил той, что висела над изголовьем его кровати. Портрет самого любимого на свете человека был выполнен из примесей золота, серебра и платины, а в изображенную на голове корону были вставлены несколько настоящих сапфиров и аквамаринов. 

После вчерашнего пиршества он мог нежиться в постели хоть до самого обеда. Но сладкий сон был прерван назойливой прислугой, пришедшей убирать весь тот бардак, который устроил их властитель.

– Пшли вон, идиоты… Дайте мне… Поспать… – спросонья пробормотал мэр. 

Вслед за горничными в комнату вошел и советник Эльро: высокий худощавый мужчина, всегда имевший при себе как записную книгу, так и пышные усы под носом. Он был мягкотелым, боязливым и до жути пугливым человеком. Прежде чем известить о чем-либо главу города, он тщательно подбирал слова и обдумывал каждое свое действие. А прознав о случившемся в тюрьме, десница и вовсе потерял дар речи.

– Г-господин, п-просыпайтесь… У меня д-для вас в-важная н-новость…

Он сказал это настолько тихо, что Эльро даже не шелохнулся.

– Господин!

– И ты пшел вон… Никого не хочу видеть…

Взгляд помощника пал на живописную картину над покоями градоначальника. Пухлые щеки, выпученные глаза, маленькие уши и самодовольная улыбка – вживую Эльро выглядел не хуже, чем на полотне.

Наконец мужчина с большим трудом выдавил из себя следующее: 

– Господин! Падший сбежал из темницы благодаря своему пособнику! Городская стража поднята по тревоге и прочесывает каждый закоулок и дом! 

Мэр резко вскочил, широко раскрыв глаза.

– Я не ослышался? А ну-ка повтори то, что ты мне сейчас сказал!

Усатый советник нервно почесал растительность под носом и побледнел.

– То есть как сбежал???

– Ну, п-понимаете…

– Нет, не понимаю! Вы что, меня за дурака принимаете? Почему никто не удосужился усилить охрану до того, как преступник сбежал? И кто его пособник? 

Прислуга, занимавшаяся уборкой, застыла в ожидании чего-то нехорошего. 

– Вы ведь сами дали отгул и… Его товарищ… в одиночку… всех наших… – промямлил десница. 

Глава Бель-Роу пришел в бешенство. Он стал истерически кричать, браниться и бросаться лежащими рядом бутылками из-под вина во всех присутствующих. Подчиненные поспешно покинули комнату, отложив все свои дела на потом.  

– Найти и привести, а иначе четвертую всех, кто не уследил! И начну с тебя! – рявкнул он. 

Советник испуганно обронил свою записную книгу и попятился прочь, оставив государя в одиночестве. 

***

Скрипучая дверь с трудом поддалась вперед, и на пороге пивнушки, именуемой как «Жало Скорпиона», объявились две фигуры, тщательно скрытые за плотной тканью. Незнакомцы, желающие избежать всеобщего обозрения, любили подобные заведения и чаще всего заглядывали сюда глубокой ночью. 

Таверна – одно из основных пристанищ гуляк, воров и наемников. Кто-то приходит сюда, чтобы насладиться дешевым пойлом, кто-то – ради беседы с себе подобными, а кто-то – чтобы померяться силой с другими. Каждая такая забегаловка имела свои правила и обычаи. Беззаконие и хаос царили лишь за редкими исключениями.

«Жало Скорпиона» – заведение неприметное, внешне оно ничем не отличалось от прочих домов в Бель-Роу, а уж тем более после недавней кражи деревянной вывески с изображением именитого пустынного жителя. Придя сюда, не пугайся, если на стенах вместо дорогих полотен или чучел животных ты увидишь множество пятен, принимающих диковинные формы, а вместо прекрасных бардовских мелодий услышишь неразборчивую ругань и беспрерывные вопли, от которых вянут уши.

За барной стойкой, справа от входа, стоял несменный бармен Болл, заведовавший как алкоголем, так и самой таверной. Когда в заведение приходили посетители, уста старика всегда расплывались в улыбке. Он был добрейшей души человек и редко на кого-то злился. А если такое и случалось, то под рабочим местом всегда лежал излюбленный клинок.  

Темный, как смола, меч Мемориум был выкован неизвестно кем и неизвестно кем зачарован. Возможно, причиной тому стало его необычное магическое свойство. Когда этим оружием убивают человека, то все, кто знал погибшего, навсегда забывали о его существовании. Будто бы его и не было. 

Прежде чем попасть к Боллу, оно погубило не одну сотню жизней, в числе которых наверняка могли оказаться богатые купцы, выдающиеся волшебники или короли. Но, так как никто о них уже не помнит, то нет смысла что-либо рассказывать.

Миновав пустословных пьяниц, парочка направилась в дальний угол таверны, к столику под лестницей. Это было единственное место, которое невозможно разглядеть со входа.  

– Надеюсь, за нами никто не следил... – с опаской молвил Мироэн. 

– После такого эффектного ухода они еще долго не смогут очухаться! – уверил Герц. 

К столику путников подошла официантка. Девушка с весьма изысканной фигурой приветливо улыбнулась и застыла в ожидании.

– Что будете заказывать? – поинтересовалась она, накручивая на тоненький палец светло-рыжий локон.  

– Нам, пожалуйста, два бокала эля, что-нибудь закусить и... ваше имя, – с улыбкой сказал мечник.    

– А вы не промах! – подчеркнула она. – Меня зовут Сью, и к вашему прискорбию, у меня есть… любимая.

– Простите, вы словом-то не ошиблись? – нервно сглотнув, спросил беглый пленник. 

– Ребята, вы чего, впервые в Рахасе? Это же регион неограниченных возможностей! Здесь нет таких глупых стереотипов и запретов. Если это все, то ожидайте, – молвила девушка и ушла. 

– Хех, не везет тебе, дружище!

– Пф-ф, мелочь жизни. Повезет в другой раз. 

Спустя немного времени служанка вернулась. С легкостью придерживая тарели и бокалы, она поставила их на стол и вновь ушла по своим делам. Ребята откинули громоздкие капюшоны. Они выглядели измотанными и уставшими. 

– За встречу? – спросил Герц, держа в руке увесистый бокал с выпивкой.

– Более того – за необычную встречу! – с улыбкой ответил Мироэн. 

Сделав несколько затяжных глотков, товарищи полностью расслабились и начали беседу.

– Чего забыл-то в Бель-Роу? – поинтересовался беглец.

– Я свободный человек, куда хочу – туда и хожу.

– И все же… 

– Я ищу работенку, притом неважно, какую. Последнее, что я делал – выполнял заказ одного вельможи, но он мне не заплатил. 

– Хм, почему же? – удивился кареглазый.

– Ему, видите ли, не понравилось то, как я договорился с его, скажем так, конкурентом. Он хотел, чтобы тот не совал нос не в свои дела – вот я ему его и сломал.

Мироэн негромко засмеялся.

– Что смешного?

– Простой и грубый, как медяк. Ты как всегда, Герц.

Товарищ нахмурил брови.

– Иди к черту.

– Ладно-ладно. Ты не думал примкнуть к гильдии? Шанс того, что тебя надурит заказчик, в разы меньше, если ты выполняешь поручения под знаменами «честных».  

– Да ты что? Скажи на милость, давно ли ты был в Корвеле? Открою небольшую тайну – в этом регионе нет ни одной гильдии. А если и есть, то они мастерски скрываются от взора семейств. К тому же, я не люблю работать в команде, а тем более – делиться наградой. 

Мироэн сделал несколько глотков из деревянной кружки.

– Два года назад я посещал Лагуну[1] и мне рассказали об одном забавном инциденте. Некий молодой человек моего возраста мало того, что был уличен в подглядывании за оголенными девицами, так еще и набил рожи всем стражникам, пытавшимся выдворить его. Серые глаза, округлое лицо, доспех из черной кожи и полуторник за спиной. Никого не напоминает? 

Герц налился румянцем и буквально загорелся от стыда. Мироэн без лишних слов понял, куда хотел его послать товарищ. Ребята одновременно засмеялись, да так, что привлекли внимание одиноких пьяниц, сидевших поблизости. 

– Как поживает твой отец?

Герц тяжело вздохнул и отвел взгляд от собеседника. 

– Он умер десять лет назад. Позже я покинул селение и начал странствовать. После прихода к власти семьи Калингемов, Ланслайт стал его вассалом. Тогда начали твориться ужасные вещи, о которых даже мне противно вспоминать. 

– Калингемы, значит… 

Мироэн погрузился в раздумья. Он не понаслышке был знаком с этим родом. В памяти всплыли не самые лучшие воспоминания.

– Знаешь, Миро, я бы очень хотел им помочь, но я не всесилен. Сражаться лоб в лоб с одним из влиятельнейших семейств Корвела – все равно что накинуть на себя петлю и повеситься на иве. 

– Я все понимаю и ни в чем тебя не виню.

– Может, расскажешь, что произошло?.. Тогда…

Беглый узник поежился и крепко сжал ручку пивной кружки.

– Прости, но я ни с кем не хочу это обсуждать. В том числе и с тобой. 

Они оба резко замолчали. Каждый думал о чем-то своем. В какой-то момент Герц сменил тему разговора. 

– Судя по тому, что в каждом городе Рахаса я вижу объявления с наградой за твою голову, у тебя жизнь насыщеннее, нежели моя.

Парень сделал несколько глотков эля, прежде чем ответить. 

– Ну, я бы не стал гордиться тем, что каждый наемный убийца жаждет озолотиться на моей смерти. Слыхал ли ты, как меня нарекли в «высших кругах» общества? 

– Нет, – кратко ответил друг.

– «Коллекционер». Меня так прозвали потому, что я собираю по всему континенту оружие, наделенное уникальными магическими свойствами. Уловил суть?


<<< Предыдущая глава  Дальше >>>

Татуиро (homo). Глава двадцать вторая (окончание)

Охота

…Из глубины зала, как бы из ниоткуда возникла высокая черная фигура. И, как отражение светлой Наташи, приблизилась женщина, закутанная по самые темные глаза в мягкие, дыщащие темнотой нежные складки.

Она ли привиделась им среди жаркого полдня и гортанных криков торговцев? Витька не знал. Глаза – такие, но, – и он искоса глянул на спутницу, может, это не глаза похожи, а взгляд? У Наты точно так же сверкают и становятся глубже, будто дым клубится в зрачке, утягиваясь в бесконечную глубину. На снимке, где Лада – был этот дым. И здесь он же, в глазах двух женщин.

[ Читать дальше ]

Татуиро (homo). Глава двадцать вторая

http://os1.i.ua/3/1/1972289_3dd9e683.jpg

Глава 22

Догнал Наташу довольно быстро. Схватил за руку, пытаясь придержать. Но она тащила его за собой, из ворот рынка, мимо пирамид картонных коробок, мимо беленой будочки-кокона за углом – в узкий и длинный проход, что извивался глухими белеными стенами. Изредка в стене – маленькое оконце или запертая калитка.

[ Читать дальше ]

Йозеф Рот ,Отель "Савой", роман (глава 4.27)

27.

Однажды утром пропали Блюмфельд, Бонди, шофёр и Христоф Колумбус.
В комнате Блюмфельда лежало письмо для меня- Игнац его доставил.
Блюмфельд отписал:

"Многоуважаемый господин, благодарю Вас за вашу помощь и позвольте мне передать вам гонорар. Мой внезапный отъезд вы поймёте. Если ваш путь протянется в Америку, то будьте любезны, не забудьте посетить меня".

Я нашёл гонорар в особой бандероли. Он оказался воистину королевким.
Совершенно тихо убежал Блюмфельд. С погашенными фарами, на беззвучных колёсах, без гудков, во тьму ночи бежал Блюмфельд от тифа, от революции. Он проведал было своего покойного отца- и никогда впредь не вернётся на свою родину. Он приструнит свою тоску, Генри Блюмфельд. Никакие препятствия не в силах очистить мир от денег.
Вечером  собирались гости в баре, они пили и говорили о внезапном отъезде Блюмфельда.
Игнац приносил экстренные выпуски газет из соседнего города- там рабочие бились с войсками из столицы.
Офицер полиции рассказывал, что уже срочно звонят насчёт военного подкрепления.
Фрау Джетти Купфер явно покрикивала: голым девочкам пора на выход.
Тут громыхнуло.
Пара бутылок свалилась с буфета.
Слышен был звон расшибаемых оконных стёкол.
Офицер полиции метнулся вон. Фрау Джетти купфер зарперла на дверь на засов.
- Отворите! -кричит Каннер.
- Думаете, нам угодно с Вами подыхать?- взывает Нойнер- и пятна горят на его скулах, будто кармином подмалёваны.
Нойнер пихает прочь фрау Джетти Купфер- о отворяет дверь.
Портье истекает кровью в своём кресле.
Пара рабочих стоят в фойе. Один метнул ручную гранату. Извне в проулок напирает громадная толпа, и кричит.
Гирш Фиш в кальсонах спускается сюда.
- Где Нойнер?- спрашивает рабочий, который бросил гранату.
- Нойнер дома!- отвечает Игнац.
Он не знал, то ли ему бежать к военному врачу, то ли -в бар, чтоб предупредить Нойнера.
- Нойнер дома!- говорит рабочий толпе в проулке.
- К Нойнеру! К Нойнеру! - кричит женщина.
Проулок пустеет.
Портье мёртв. Военный врач отмолчался. Я никогда ещё не видал его таким бледным.
Всё барное общество разбегается. Нойнер -особенным образом, в сопровождении офицера полиции.

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы heart rose

Моника Али "Брик Лейн", роман (1:4)


Кто-то постучал в дверь квартиры. Назнин вначале приотворила дверь на цепочке, затем сняла её- и открыла гостям.
- Никто не говорит этого ему в лицо, -миссис Ислям рассказывала Разие Икбал,- но всё шушукаются у него за спиной. Не нравятся мне это сплетничание.
Назнин обменялась с гостьями "салямами" и отправилась приготовить чаю.
Миссис Ислям складывала носовые платки и, сидя на диване, склоняясь к низкому столу, совала их в наплечники своего плиссированного жакета.
"Распространение слухов- наша национальная забава,- молвила Разия.- Нельзя сказать, что она хороша. Часто в слухе нет ни щепоти правды". Она искоса посмотрела на Назнин, которая выставляла не стол чайные принадлежности. "Да что они всё перемывают косточки? Если ещё раз от кого услышу это, всё выскажу ему в глаза".
- Ну-у...- потянула миссис Ислям. Она откинулась на коричневую спинку дивана. Рукава её жакета пузырились и топорищились. Поверх чёрных носков на ней были вязанные гетры. Назнин глядела сквозь стекло столешницы и видела, как миссис Ислям перебирает ногами от возбуждения, которое не выдавало её лицо.
- Да, так и есть,- молвила Разия. -Худшее, что может статься с любой женщиной.
- А если ты решишься прыгнуть с семнадцатого этажа, то всё, конец,- миссис Ислям вынула носовой платок и вытерла незаметную испарину с кромки волос.
Один взгляд на гостью повёрг Назнин в невыносимый жар.
- Если прыгнешь с такой верхотуры, то после костей не соберёшь,- согласилась Разия. Она приняла чашку чаю из рук Назнин в свои по-мужски крупные ладони. Она была обута в широкие туфли с высокой шнуровкой, на толстой подошве. Именно сари странно выглядело на ней. "Но, конечно, то был несчастный случай. А что ещё?"
- Ужасный случай,- молвила миссис Ислям.- Но все шепчутся на спиной вдовца.
Назнин прихлёбывала чай. Было уже десять минут пятого, а она лишь покрошила две луковицы. Она ещё не слыхала о несчастном случае. Чану не обмолвился. Назнин желала узнать, что за женщина погибла такой ужасной смертью. Хозяйка молча задумала пару вопросов гостьям, про себя всё повторяла их на всё лады, чтоб не забыть.
-Стыдоба,- молвила Разия и улыбнулась Назнин. Назнин заметла, что Разия выглядит так, будто говорит одно, а думает другое. Когда она улыбнулась, то выглядела позабавившейся, хотя и опустила уголки губ вниз чтоб означить сожаление, а не смешок. Разия была длинноносой, она всегда смотрела на тебя не прямо, а несколько со стороны, словно оценивала собеседника, если только  не подтрунивала над ним.
Мисс Ислям вздохнула, мол, и впрямь позорище. Она достала свежий платок и высморкалась. Выдержав некоторую паузу, она спросила Разию: "Ты слыхала о Джорине?"
- Да слыхала кое- что, -обронила Разия, словно никакая новость о Джорине не способна заинтересовать её.
- И что скажешь?
- Это зависит,- отвечала Разия, свесив нос в чашку с чаем,- от того, что именно ты имеешь в виду.
- Я не прибавлю ничего к общеизвестному. Трудно таить тайны когда выходишь на работу.
Назнин заметила, сколько любопытства сквозит во взгляде Разии, которая не знала многого из того, что было известно мисс Ислям, которая ведала всё обо всех тут. Она прожила в Лондоне уже около тридцати лет, а если ты здесь- бенгалка, то как и что сможешь утаить от неё? Мисс Ислям оказалась первой знакомой Назнин здесь, в самом начале её столичной жизни, ещё когда голова её шла кругом, а всё вокруг казалось сном, а настоящая жизнь являлась только в ночных снах. Чану оценивал мисс Ислям как "респектабельную". Немногие удостаивались им такой чести. "Видите, -сказал однажды Чану, впервые заговорив об иммигрантах, -большинство нашего народа- стадные люди. Они льнут друг к дружке потому, что явились сюда из одного района. Они знакомы, уроженцы одного или из соседних сёл, а когда поселяются в Тауэр Хэмлетс, то думают, будто и здесь- село. Большинство из них пробрались сюда на кораблях. Они нанимались бесправными чернорабочими, только бы доплыть, а то и прятались в трюмах среди крыс". Он откашлялся и продолжил свою речь, обращаясь к стене комнаты так, что Назнин с удивлением воозрилась было на неё. "А стоит им только спрыгнуть с палуб и прошмыгнуть сюда, как они снова ощущают себя в родных сёлах. И вот видите, для белых особ мы все на одно лицо: грязные обезьянки, а тут -наш обезьяний клан. Но эти люди- селяне. Необразованные. Безграмотные. Косные. Без амбиций". Он снова сел и стал похлопывать себя по животу. "Я не презираю их, но что поделать? Если человек разве что водил рикшу**** и всю жизнь не держал в руках книги, что от такого вам ждать?"
Назнин дивилась миссис Ислям. Если та знает дела всех, то должно быть, общается с каждым, селянином или нет. И всё же мисс Ислям была респектабельна.
- Ходит на работу?- Разия обратилась к мисс Ислям.- Что сталось с мужем Джорины?
- Ничего не сталось с мужем Джорины,- отрезала мисс Ислям. Назнин восхотилась: слова гостьи прогремели автоматной очередью. Да, поздно спрашивать насчёт женщины ,упавшей с семнадцатого этажа.
- Её муж по-прежнему работает,- сказала Разия, словно передающее устройство связи.
- Её муж работает, но она никак не наполнит свою утробу. В Бангладеш одно жалованье кормит дюжину иждивенцев, а Джорина никак не насытится одна.
- Куда она ходит? На швейную фабрику?
- Смешиваясь со всякими якими: с турчанками, англичанками, еврейками. Всякой твари по паре. Я не старомодна,- сказала мисс Ислям.- Я не ношу буркха*. Парда** у меня на уме, что важнее всего. Кроме того, надеваю кардиганы и анораки***. Но если ты мешаешься со всем этим народом, пусть даже добрым, тебе следует отбросить прежние привычки, расстаться со своей культурой, чтоб принять их обычаи. Вот такие дела.
- Бедная Джорина, -проронила Разия, -можешь себе представить?- она обратилась к Назнин, которая не смогла.
Гостьи продолжили разговор, а Назнин заварила ещё чаю, и ответила им на вопросы относительно себя самой, и всё думала насчёт обеда, который минает, и о том, что её нечем побаловать гостей.
"Доктор Азад знает мистера Дэллоуэя,- Чану объяснил было Назнин.- Он влиятелен. Если он замолвил словечко , продвижение мне обеспечено. Вот как это делается. Смотри, чтоб специи хорошо прожарила, а мясо нарежь большими ломтями. Хочу сегодня поужинать по-настоящему".
Назнин расспросила о детях Разии, у неё двое: мальчик и девочка, трёх и пяти годков. Дети её играли дома у тётушки. Она ещё осведомилась насчёт артрита миссис Ислям: у неё болела бедренный сустав,- та поохала, мол, действительно, нога болит не на шутку, но большого внимания не сто`ит, надо терпеть. И теперь, когда беспокойство по поводу ужина понемногу начало одолевать хозяйку, гости, наконец, поднялись, а Назнин направилась к выходу и, стоя у отворённой ею двери, ждала, пока те уйдут, чувствуя себя невежей.

_________Примечания переводчика:__________________
* Буркха - платок, которым женщина-мусульманка закрывают себе лицо;
** парда- паранжда ниже уровня глаз;
*** т.е. женские жакеты и куртки с капюшонами;
**** rickshaw- это повозка, которую толкает или ведёт "водитель рикши"; мы, русские, путаем: "рикша"- такси, а не таксист.

продолжение следует
перевод с английского Терджимана Кырымлы heart rose

...

Беседа с Адольфом Мушгом
(Рональд Линкс и Дитрих Зимон , участники этой беседы- редакторы издательства "Фольк унд Вельт". Время и местой действия -Берлин, столица ГДР, январь 1975 года. Текст оригинала см. Adolf Muschg "Albissers Grund", Verlag Volk und Welt, Berlin, 1978 )

Р.Л.
Герр Мушг, накануне "Альбиссерово основание" был издан том ваших "Любовных рассказов" (" Liebesgeschichte"). Это дало нам повод издать сборник избранных нами рассказов под названием "Голубой мужчина" ("Der blaue Mann ") в нашей серии "Спектрум". Свой труд вы назвали "Любовными рассказами", но если вчитаться, они вовсе не такие, по крайней мере, в общепринятом смысле. В какой мене ваш выбор продиктован иронией?
А.М.
"Ирония"-слово, которое вводит в заблуждение. Мои рассказы суть всё же любовные, поскольку это  истории  ,демонстрирующие потребность человеческой натуры в любви. И ,если вмсто "любви" желаете иных слов, то- в людской близости, в нежности, тепле, защите. У героев моих рассказов не осталось органов для таких чувств.
Р.Л.
То же относится к Альбиссеру, доктору филологии, герою вашего романа "Основание Альбиссера". Речь лишь об авторском штрихе или это основная характеристика главного героя вашего романа?
А.М.
Это характерно для волны общественного самопознания, которая окатила "запад" в конце 1960-х и начале 1970-х годов. Те, кому было за тридцать занялись тогда саморевизией: что им досталось и чем они оказались обделены. Я имею в виду такназываемую антиавторитарную педагогику и так далее до студенческих волнений , с которыми  некоторые "пробужнающиеся" оказались эмоционально связаны, притом, ощущая себя обманутыми жизнью.
Мои книги- проба портретов этих обманутых, крупным планом,  прежде всего их генезиса, так сказать, частные слепки общественных мотивов. По мне они суть главным образом персонажи, которые гибнут в своих устремлениях, они унаследовали в ходе развития или той дрессировки, что принято называть становлением , от своих родителей, которые прожили свою молодость не настолько обеспеченно и уютно, как их дети, выражаясь языком психоанализа, сверхразвитое Суперэго. А затем поздно или слишком поздно приходит пубертатная фаза, в которой они подобно герою романа Гессе "Степной волк"  распознают обман и прилежно на него реагируют. Возвышенный эпитет для подобной реакции "трагически", приземлённый -"печально", в любом случае уместно определение "неадекватно".
Д.З.
Вы говорите шестидесятых и семидесятых годах. Считаете ли вы  своих героев-шестидесятников, особенно в последнем вашем романе, личностным отражением фазы общественных перемен или всего лишь поздно созревающими? (...)
А.М.
Да, я полагаю, что швейцарцы, чья юность пришдась на сороковые и пятидесятые годы, сознают они это или нет, пострадали от сдавливавшей их личности парадигмы "холодной войны" , от приказного молчания, табуизации многих проблем, от навязвавшихся им успокоительных идиллий. В швейцарской литературе первым сигналом к восстанию послужил роман Фриша "Штиллер" несмотря на или вопреки тому, что конфликт в нём выглядел слишком частным , лишь как супружеский конфликт.  Тогда требовалось очегь много мужества чтоб внутренне вызволиться из-под влияния пятидесятых годов,  и очень много художественной силы. Не думаю, что на "западе" общественные отношения так уж сильно изменились, но их субъективная оценка изменилась существенно (а в сумме ,конечно, субъетивные оценки объективизируются).
Д.З.
 Ваш роман отражает ,по крайней  мере, держит в поле зрения, обострение экономических отношений. которое обозначилось в капиталистическом мире.  Смею припомнить внутреннию конфронтацию в учебных заведениях "запада". Следует спросить, насколько , как вы полагаете, объективные общественные перемены глубоко отражаются в среде интеллектуалов ,находящихся вне производственного процесса?
А.М.
Должен признать, мой ответ на ваш вопрос не окажется простым (...) это выражается в том, что можно наблюдать главным образом в "западной" литературе, но, я полагаю, и в вашей- тоже: некое движение вспять, пристальное внимание к тому, что зовётся насмешливым словом "частное". Словцо это часто употребимо и в наших, и в ваших дискуссиях.  К сожалению , откат к приватному часто опрометчиво связывают с уходом от обсуждения политических и экономических проблем, примерно так: "Да, нам осталось только изобразить огород и палисадник, их-то мы прежде не замечали". Итак- в феномене внутренней эмиграции. Но я  думаю, что не всё так просто.
Скажу лишь о своей стране: правда, что наблюдаемые проявления протеста и недовольства уже не так часто появляются в масс-медиа, но очень замечательно то, что в школах, детских садах, да и в фельетонах проявилась новая манера видения частного (приветного). Достаточно только сравнить фельетоны сороковых и пятидесятых годов с нынешними на те же темы, пусть будет по-моему: о садах и ландшафтах. Эти видимые фрагментарные подвижки  вспять , такова моя оптимистическая оценка- суть отходы в новые ,также общественно релевантные измерения познания.  Возможно, дело в том, мы это ощущаем,  не утолена наша потребность в  коллективизме ,скором и полном счастье (возможно, оттого, что мы обретаемся лишь на базисе нашей сверхбогатой хозяйственной системы), мы ещё даже вовсе не распознали собственные потребности, и оттого, что дабы распознать их хорошенько, недостаточно познаний в вере, в некоей политической или иной. А наша "добрая литература", я всего лишь воспользовался метким выраженим Хандке (Handke)* ,наша добрая литература, которая настолько сугубо выглядит литературой "возврщения" , в действительности совершенно по-новому,  я имею в виду-  социальноко конструирует измерения "приватного",  и тем самым обогащает людей , делает из более отзвычивыми, пооходящими обществу ,которого мы взыскуем.

Р.Л.
Вы толкуете об измерениях частного и очевидно ссылаетесь на "Альбиссерово основание". Верно, основания Альбиссера расстрелять своего  контригрока Церутта следует искать в глубине частного, и в бессознательном также.  В этом большую роль играют отношения двух мужчин, до гомофилии, но оппозиция Альбиссер- Церутт была воздвигнута на общественных потребностях. Альбиссер ищет бегства из круга собственных "приватных" нужд в общественную роль и при этом ,кроме прочего, пользуется поддержкой Церутта. Он терпит фиаско в общественном равно как и в частном, и его провл не исключительно личный. Это, я полагаю, читается в тексте романа. Кроме двоих главный героев в романе присутствует завершаюший их оппозицию персонаж, почти брат по духу этого господина Альбиссера, это- герр Лой или профессор Лой, герой вашего давнего произведения "Rumpelstilz". А там он всё же, это следует из авторского текста, доносит на запоздалого героя, некоего мужчину, играющего роль героя, до которого он не дорос. В этой связи меня интересует, как автор соотносится с несвоервременными персонажами? Дистанцируется ли он от собственных стремлений приять на себя общественные роли, утвердиться на политическом поприще, а потому кается  в полном отказе от общественной деятельности или, что на мой взгляд неубедительно, собственные проблемы решает исключитекльно в "приватной" плоскости?
А.М.
Моё авторское напутствие читателю в обоих текстах, которые вы упомянули, коль предложили мне их сравнить, тождественно Гётевскому Вертеру :"Поэтому будь мужчиной и не следуй за мною". Я ведь не считаю, что Альбиссеру или Лою следует только забраться в раковину улитки, собраться и упорядочиться там - и затем счастливо дожить до своего блаженной кончины.
В любом случает, ложь неуместна, и -к вашему вопросу: в обоих текстах положительное не сводится к отрицанию. Но я, право, не знаю, что лучше: оставаться в рамках бюргерской эстетики или ,преодолев их, принести себя в жертву общественным рефлексам капитализма?
Я не боюсь изображать возможности, которые не могу испытать ,реализовать которые  просто не смею решиться, хотя принимаю их всерьёз. Думаю, что стоит посвятить себя им ,и что снаружи их не описать. Итак, поскольку я не принимаю на себя такую обязанность, не уверен в себе, то, полагаю, в любом случае я должен указывать направление движения к новому общественному строю, а не одну лишь возможность пойти к нему единичным, как мои герои, путём.  В "Альбиссере" действие происходит на элементарнейше возможном уровне, а именно -уровне выживания. Церутт подарил нажеджде на любой прогресс, и на общественный- тоже, то единственное ,в чём она нуждается, а именно- собственное существование, жизнь.  Я не позволил ему увильнуть. Напротив, интеграция Альбиссера в буржуазное общество- откровенная сатира, за которую мне в Швейцарии многие пеняли. Мне было сказано: "Вы продешивили когда ,приписав собственному герою столько задатков, в итоге посмеялись над ним, женили его на окружной защитнице". Думаю, критика художественно оправдана, на что возражу: "Стою на том, я не знаю доброго конца для Альбиссера. Не знаю его пути и не могу знать, положителен ли его путь. Потому не указываю, как должно быть, но- как не должно".
Р.Л. Позвольте возразить.  Вы говорите о следопыте. Вы полагаете, что можете быть проводником не ступая самому. Но в таком случае вы ли  проводник вообще? То есть, в любом случае ваши книги суть предостерегающие знаки или оклики, и это венчается тем ,что вы сказали: "Будь мужем и не следуй за мной".
А.М.
Согласен, но предостерегающий знак- тоже дорожный знак.
Д.З.
Как вы сказали, сатира в вашем романе раздосадовала часть ваших швейцарских читателей. Мы же, напротив, охотно видим именно в ней достоинство книги. А поэтому несомнено важно разобраться , как вы  пускаете её в ход.
Вы также говорили о возможность, которую не испытываете, которая вам не подходит. Мне же кажется ,что именно образ Церутта, этого несколько странного персонажа, обладателя фамилии бывшего латифундиста, о котором вы ещё нам расскажете, наделили столькими возможностями, что и вы и сами не позозреваете. Альбиссер же, по замыслу романа, безнадёжно пленён швейцарской действительностью. Он пару раз пытается вырваться на волю, которые ввергают его в ипохондрию. Он будто готовит "политический" побег, но в итоге всего лишь стреляет в собственного наставника Церрута.
Ограничимся образом Церутта во всей этой истории Альбиссера, то есть, вы впервые нашли, не то что в своих ранних работах, некую альтернативную фигуру, как бы это выразить, доминирующую в романе. Если можно так выразиться, вам понадобился Церутт, это отрицание швейцарских интеллектуальных представлений о жизни, чтоб преодолеть границы частного, неколько раздвинуть их по сравнению с вашими преджними трудами?Если он не утопия, не указание цели , то всё же- некая альтернатива.
А.М.
Это замечание мне понравилось. Пожалуй, дополню его: Церутт ,как вы правильно заметили, в некотором смысле не герой романа, по крайней мере, в его начале, но - повествовательный принцип, ограничитель критической дистанции, он гарант критической дистанции для  Альбиссера. Поскольку дистанция между ним и Альбиссером амбивалентна и многопланова, швейцарским полицейским следователям не ясно, то ли он - бывший землевладелец, то ли - никуда не годный коммунист, образ Альбиссера -также и рефлекс общества, его повод выразить собственное отношение к посторонним.
Вы остро, даже с некоторой укоризной отметили тупиковость сюжета романа. Тем не менее, я полагаю, что путь буржуазных писателей к пониманию окружающего их мира ведёт через речь.
Например, вещь "Свидание или родной дом" из сборника "Любовные рассказы"- моя попытка создать живой человеческий образ не своим языком ,но - деформированным наречием притеснителей. Герой рассказа, некий мужчина, он добивается правосудия в отношении собственной дочери и вязнет в канцелярщине, как все простые люди в моей стране в таких случаях. Его дополняет образ Войцека, творческого революционера способного на бунт, на прорыв к высшим, недоступным сферам. Нечто от творческой оппозиционности присуще Церутту. В конце концов, он защищается не словами, не дистанцируясь, он кусается. Это его элементраная реакция в отношении мира больничного насилия. Вы правы, этим я ограничил положительный характер образа Церутта.
Р.Л.
Но за укусом, если так можно выразиться, стоит смерть, и она играет в романе очень важную роль. С начала романа раненный Церутт оказывается лицом к лицу с ней, и вопрос: выживет ли пришелец? Если выстоит, то проведёт смерть, в присутствии которой живёт Альбиссер, ведь его страх, вы ведь с этим согласны- творческий, возвышающийся над бытом и рутиной. Эта особенность сюжета характерна и для ваших остальных работ.  Отсюда возникает вопрос: насколько соотносится с социальными проблемами в ваших книгах творческое, личностное противостояние?

_________________________Примечание переводчика:_______________
* Петер Хандке (род. 1942 г., Каринтия, Австрия) -писатель и переводчик.

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы
heart rose  

Татуиро - 2

С утра написала еще главу, это уже 38-я, и роман потихоньку идет к концу.
Написанное нравится мне самой, что, разумеется, не показатель, потому что самые
ударные тексты свои я просто не вижу сразу после написания, вот не вижу
и все, просто трясет и хочется уйти.
Но эта глава скользяща, сцепка меж двух ударов, плоскость меж двух волн и потому, может, оно и хорошо,
что наконец-то я довольна написанным.
Будто вышла одна и закричала, а голос еще есть - громче крикнуть, пока торчу одна и ветер вокруг.
Одна.
Есть у Кинга рассказ "Короткая дорога миссис Тодд", не смогла найти хороший перевод.

Сто мучеников за демократию

В данный момент имею счастье читать роман американского прозаика Курта Воннегута, носящий красивое название «Колыбель для кошки». С первых страниц я понял, что кошками здесь и не пахнет, чего я, в принципе, не очень и ожидал. На сегодняшний день я прочитал где-то треть сего произведения и наткнулся на занимательный факт, коим и хочу с вами поделиться.

Главный герой, он же писатель, прилетает на островное государство Сан-Лоренцо, управляемое престарелым диктатором «Папой» Монзано. Управляет, по всей видимости, не в пользу народа Сан-Лоренцо, ибо народ этот прозябает в голоде и нищете, но при этом гордо именует себя Свободным.

Но больше всего заинтересовал как главного героя, так и меня государственный праздник Сан-Лоренцо – День ста мучеников за демократию. Хочу сказать, что у меня сразу же возникли понятные аналогии с Небесной сотней. Нас мучил вопрос истории этих самых ста мучеников. И хочу сказать, что нам с главным героем несказанно повезло: первый и единственный таксист на всю столицу с радостью посвятил нас в сие таинство. Оказывается, история ста мучеников была столь трагична, насколько и коротка. Во время Второй мировой войны, после того как США все-таки удосужились объявит войну Германии и Японии, маленькое, но очень свободное Сан-Лоренцо в знак лояльности к своему грозному союзнику посадило на корабль, отплывающий в Штаты, сто человек для последующего их обучения и вооружения. Из названия праздника было понятно, что до берегов США им не суждено было добраться. Так и вышло: корабль был потоплен коварной немецкой подлодкой у самого выхода из гавани Сан-Лоренцо.

Теперь на Сан-Лоренцо отмечают День ста мучеников за демократию и в его столице Боливаре единственный бульвар гордо именуется бульваром Ста мучеников за демократию.

Роман написан в 1963 году, за пятьдесят лет до памятных нам киевских событий. Просто интересная исторически-литературная аналогия. Просто непонятная любовь политиков и масс-медиа к круглым двухзначным числам для придания веса каким-либо событиям. Просто не понимаю шумиху и пиар вокруг смерти ста человек, которые знали, куда шли и чем это может кончиться, когда на Востоке Украины погибли и погибают в сотни раз больше гражданских и солдат, таких же граждан своего государства. Их имена никто не знает, их портреты не стоят на площадях.

Все смерти на войне бессмыслены. Но так давайте отдавать дань всем погибшим, либо не отдавать ее никому. Иначе День ста мучеников за демократию выглядит кощунством в глазах тех, кто терял и продолжает терять любимых на не нужной нам войне.



Татуиро (homo). Глава двадцать восьмая

Тростник на закате. (Вспышка) / тест, фуджи

Лифт уехал, увозя двоих, и Витька опять слушал, как в коридоре стихают женские восклицания и мужские невнятные речи. Почти как с Сеницким, но совсем по-другому.

Поморщился. Сеницкий… Будто ходят по коже жесткие пальцы, добираются до забытого синяка, и – больно. И нет настроения, улетело, сдуло сквознячком беспокойства.

Кухонная фотосъемка успокоила немного. Крепок, брат, жить буду, подумал о себе Витька, поняв, что острое возмущение ушло, он может думать о другом и лишь, натыкаясь снова и снова, – Сеницкий – морщится. Растерялся, конечно. Как на качелях огромных, что сначала, со свистом в ушах, мощно – вверх, до головокружения и радости близкого неба, а вслед за этим – вниз, так же мощно и безжалостно, с дрожью деревянной доски под ногами, – тащит, а куда сбросит?.. На качелях знал, куда, но и то всякий раз боялся. А здесь…

[ Читать дальше ]