Знаешь, после разговора с тобой, я долго не мог уснуть. Ты меня заразила (или я тебя) фантазиями... В общем, после нашей беседы начала рисоваться интересная картинка, и я не смог удержатся от того, что бы не записать ее.

Ночь. Тихий шелест травы, которую колышет легкий ветерок. Небо настолько чистое, что можно рисовать звездную карту. Где-то в кустах сверчки поют свою песню. Из далека, доносится лай собак, но они где-то там, и это не пугает, а наоборот - дает какое-то особое спокойствие.

Мы с тобой прогуливаемся, задевая босыми ногами ту самую траву. Идем тихо и беззаботно, вроде мы только здесь. Странно, но почему-то ничего не происходит, хотя по закону жанра обязательно должен быть какой-то подвох.

И вот мы подошли к старому дубу, ему уже лет 60 наверно, если не больше. Ты говоришь, что немного устала, а дуб очень даже хорошо подходит для отдыха.

Я ложусь возле дуба, а ты ложишься мне на грудь, так что бы видеть звездное небо, между его ветвями. И я почему-то начинаю чувствовать себя самым счастливым человеком на земле (как Карлсон впрямь) . Такое странное ощущение, наверно словами этого не передать. Мы спокойно лежим, и общаемся... Общаемся обо всем, так захватывающе, и диалог наш так тяжело бы было чем-то остановить...

Вдруг ты поднимаешь голову, и нежно меня целуешь... Я начинаю ощущать какой-то жар внутри, будто бы во мне горит одна из звезд, которые засыпали небо. А твое неровное дыхание разжигает это пламя еще сильней. Такую страсть, наверное, очень тяжело описать словами, но я попробовал...

Знаешь, я никогда не любил, но мне вдруг захотелось испытать это чувство к тебе. Почему? Наверно у меня слишком бурная фантазия... Странно звучит, но вот такой сумбур ощущений я сейчас пережил... Для того, что бы воплотить их в жизнь, осталась всего малость... Полюбить, но я не умею... Научишь?

Целую жадно, как летаю!
Спасибо, Господи за всё!
Прости, что грешен! Знаю! Знаю!
Но эту ночь умножь на сто!
Ласкаю медленно и долго
Боюсь насытиться…Мой плот
Несёт река, наверно Волга,
А впрочем, кто там разберёт.
Смотрю в глаза - не оторваться!
Случайно в них себя нашёл.
Умеешь страсти отдаваться!
Полёт и плен! Огонь и шёлк!
В изнеможении устало
Вдыхаю волшебство волос
И обречённо: «Мало, ма-ло...
Корабль мой, я – твой матрос…»
Низвергнусь глиною на землю.
Кувшин разбит – грусти гончар.
Но из осколков чую, внемлю
Воскреснет чувственный пожар!
Целую жадно, как летаю.
Спасибо, Господи за всё.
Прости, что грешен. Знаю. Знаю...
Но повтори, молю... Ещё!

Хата была маленькая, в ней было всего лишь две комнаты. В одной комнате Рома никак не мог уснуть из-за пьяного бубнежа доносившегося из соседней комнаты.

Там дядя Гриша с понуро опущенной головой сидел за столом у стены, что-то бормоча. Бабушка лежала на кровати возле другой стены. Урезонить Григория уже не пыталась– просто ждала, когда самогон, наконец уже его свалит.

Но бубнеж стал громче и четче:

- Наливай! Я сказал, а то я за себя не отвечаю!

- Спи уже! Пугать он еще будет - усталым голосом ответила баба Зина

Вообще Рома любил, когда в гости к своей матери – бабе Зине приходил ее сын Григорий. Было даже весело, когда тот выпивал. Начиналось непременно, с того что Зинаида Николаевна приглашала Гришу за стол, и сама наливала самогона. После нескольких рюмок Григорий веселел. Шутил и балагурил:

- А сегодня напарника менты привезли на работу! Представляешь, Рома какая картина!

- Да ну дядь Гриш! Шутишь?

- Вот правда. Мы с ним вчера перебрали, но меня жена домой увела. Работаем же вместе. А тот чудила пошел искать приключений! Ну и нашел! На патруль нарвался! Проспался у них, а утром объяснил, что работает на мясокомбинате. Сегодня – забой, опаздывать никак нельзя. Ну и пообещал им по пару килограмм мяска без ГМО.

Когда дядя спрашивал о Ромкиных интересах, школе, родителях Рома старался ввернуть что-то юморное. Григорий искренне смеялся и хвалил своего «племяша».

- Ну ты, даешь, пацан!

Или

- Во! Какой у меня племяш!

Юмор, умелые паузы в разговоре, острословие и благожелательный тон – все это Рома успешно перенимал у своего дяди. Благодаря чему рос его авторитет в школе и на улице. Он даже готовился к пятничным вечерам, когда после школы бежал не домой, а ехал на автобусе к бабушке.

А тем временем обстановка в хате накалялась. Григорий, глядя исподлобья, добивался своего:

- Это ты бате моему покойному могла лапшу вешать, что больше нет самогона! Он поверил бы. А мне втюхивать не надо!

- Григорий – тоном строгой учительницы сказала Зинаида Николаевна – ты совсем мозги пропил? Что ты несёшь?

Чтобы ее слова пробились к мозгу через пьяное забрало, она привстала на локте. Уныло заскрипели пружины.

Гриша поднялся из-за стола и пошатываясь пошел в сторону Зинаиды Николаевны. Не дошел. Остановился. Хмуро провел ладонью по редким и жирным волосам. Повернул к печке - присел возле дверцы. Открыл. Прикурил от огня. Задымил.

- Гриша, не курил бы ты в хате - ребенок спит!

- Не пей, не кури! Хватит меня дрессировать! - снова вспылил Григорий. - Ты думаешь, у меня не жизнь, а малина? Вам всем кажется, что мясокомбинат – это только свежее сало-мясо и левак!

Глубоко затянулся табачным дымом, продолжил:

- А как оно по десять – пятнадцать коров-свиней за смену ухайдохать никто не задумывается! Или вскрыть брюхо и понять, что скотина с приплодом была? Думаешь, это так просто?

Помолчал. Продолжил:

- Вот ты прошлую ночь спала себе! А я крови по колена! Кругом кровь и требуха, вонь такая, что глаза выедает! Так что мне после такой смены 100 грамм не положено? А!

Дым попал в глаза - Григорий вытер слезы. Часто задышал. Всхлипнул. Задержал дыхание - выдохнул:

- Налей сказал! А то только учить!

- Гриша иди домой, а? Тебя ж дети, Даша ждут!

- Что ты мне душу рвешь! Нет для меня Дашки уже второй месяц. Детей она против меня настроила. Все! Хана! Нальешь ты в конце концов или нет? Я сейчас сам найду – переверну все к такой-то матери, но найду!

Он попытался резко вскочить - не получилось. Зашатался ловя равновесие. С размаха врезал по печной дверце закрывая. Та стукнулась и приоткрылась.

- Не шуми! Рома спит! За диваном возьми бутыль – сдалась бабушка.

Налил. Шумно глотая выпил стопку. Опустился на стул. Обмяк. Упершись лбом в согнутый локоть забубнил что-то бессвязное.

Бабушка тяжело вздохнула читая молитву.

Под эту монотонную какофонию сон, наконец, начал одолевать Романа.

Бубнеж Григория постепенно перерос в храп. Вздохи бабы Зины сменились размеренным дыханием.

Все уснули. Огонь в печке преодолел свою активную фазу. Обратная тяга стала наполнять хату дымом, через приоткрытую дверцу, погружая спящих в угарное забытье.

Выгорела дотла, вместо мыслей зола, чувства под пеплом зла, вот такие дела. Где то там уголек, словно кровавый глаз, не разгорится враз, кто бы его разжег... Кто бы раздул огонь, я видно не смогу и от себя бегу в ночь, не жалея ног. Это плохо звучит, это немного горчит, но не всегда же смешно и пережить суждено. Да, это все пройдет, буду смотреть вперед, буду может жалеть, что не хотела суметь, или не сберегла.... Просто дымится зола.