Призвание
Очень трогательный рассказ, про то, как мы можем менять свою жизнь к лучшему. Рекомендуется к прочтению всем!
Художником он стал просто потому, что
после школы надо было куда-то поступать. Он знал, что работа должна
приносить удовольствие, а ему нравилось рисовать – так и был сделан
выбор: он поступил в художественное училище. К этому времени он уже
знал, что изображение предметов называется натюрморт, природы – пейзаж,
людей – портрет, и еще много чего знал из области избранной профессии.
Теперь ему предстояло узнать еще больше. «Для того чтобы
импровизировать, сначала надо научиться играть по нотам, — объявил на
вводной лекции импозантный преподаватель, известный художник.
– Так что приготовьтесь, будем начинать с
азов». Он начал учиться «играть по нотам». Куб, шар, ваза… Свет, тень,
полутень… Постановка руки, перспектива, композиция… Он узнал очень много
нового – как натянуть холст и самому сварить грунт, как искусственно
состарить полотно и как добиваться тончайших цветовых переходов…
Преподаватели его хвалили, а однажды он
даже услышал от своего наставника: «Ты художник от бога!». «А разве
другие – не от бога?», — подумал он, хотя, чего скрывать, было приятно.
Но вот веселые студенческие годы остались позади, и теперь у него в
кармане был диплом о художественном образовании, он много знал и еще
больше умел, он набрался знаний и опыта, и пора было начинать отдавать.
Но… Что-то у него пошло не так. Нет, не
то чтобы ему не творилось. И не то чтобы профессия разонравилась.
Возможно, он просто повзрослел и увидел то, чего раньше не замечал. А
открылось ему вот что: кругом кипела жизнь, в которой искусство давно
стало товаром, и преуспевал вовсе не обязательно тот, кому было что
сказать миру – скорее тот, кто умел грамотно подавать и продавать свое
творчество, оказаться в нужное время, в нужном месте, с нужными людьми.
Он, к сожалению, так этому и не научился. Он видел, как его товарищи
мечутся, ищут себя и свое место под солнцем, а некоторые в этих метаниях
«ломаются», топят невостребованность и неудовлетворенность в алкоголе,
теряют ориентиры, деградируют… Он знал: часто творцы опережали свою
эпоху, и их картины получали признание и хорошую цену только после
смерти, но это знание мало утешало.
Он устроился на работу, где хорошо
платили, целыми днями разрабатывал дизайн всевозможных буклетов,
визиток, проспектов, и даже получал от этого определенное
удовлетворение, а вот рисовал все меньше и не охотнее. Вдохновение
приходило все реже и реже. Работа, дом, телевизор, рутина… Его все чаще
посещала мысль: «Разве в этом мое призвание? Мечтал ли я о том, чтобы
прожить свою жизнь вот так, «пунктиром», словно это карандашный
набросок? Когда же я начну писать свою собственную картину жизни? А если
даже и начну – смогу ли? А как же «художник от бога»?». Он понимал, что
теряет квалификацию, что превращается в зомби, который изо дня в день
выполняет набор определенных действий, и это его напрягало.
Чтобы не сойти с ума от этих мыслей, он
стал по выходным отправляться с мольбертом в переулок Мастеров, где
располагались ряды всяких творцов-умельцев. Вязаные шали и поделки из
бересты, украшения из бисера и лоскутные покрывала, глиняные игрушки и
плетеные корзинки – чего тут только не было! И собратья-художники тоже
стояли со своими нетленными полотнами, в больших количествах. И тут была
конкуренция… Но он плевал на конкуренцию, ему хотелось просто творить…
Он рисовал портреты на заказ. Бумага, карандаш, десять минут – и портрет
готов. Ничего сложного для профессионала – тут всего и требуется уметь
подмечать детали, соблюдать пропорции да слегка польстить заказчику,
так, самую малость приукрасить натуру. Он это делал умело, его портреты
людям нравились. И похоже, и красиво, лучше, чем в жизни. Благодарили
его часто и от души. Теперь жить стало как-то веселее, но он отчетливо
понимал, что это «живописание» призванием назвать было бы как-то…
чересчур сильно. Впрочем, все-таки лучше, чем ничего.
Однажды он сделал очередной портрет,
позировала ему немолодая длинноносая тетка, и пришлось сильно
постараться, чтобы «сделать красиво». Нос, конечно, никуда не денешь, но
было в ее лице что-то располагающее (чистота, что ли?), вот на это он и
сделал акцент. Получилось неплохо.
– Готово, — сказал он, протягивая портрет
тетке. Та долго его изучала, а потом подняла на него глаза, и он даже
заморгал – до того пристально она на него смотрела. – Что-то не так? –
даже переспросил он, теряясь от ее взгляда.
– У вас призвание, — сказала женщина. – Вы умеете видеть вглубь…
– Ага, глаз-рентген, — пошутил он.
– Не то, — мотнула головой она. – Вы
рисуете как будто душу… Вот я смотрю и понимаю: на самом деле я такая,
как вы нарисовали. А все, что снаружи – это наносное. Вы словно верхний
слой краски сняли, а под ним – шедевр. И этот шедевр – я. Теперь я точно
знаю! Спасибо.
– Да пожалуйста, — смущенно пробормотал он, принимая купюру – свою привычную таксу за блиц-портрет.
Тетка была, что и говорить, странная.
Надо же, «душу рисуете»! Хотя кто его знает, что он там рисовал? Может, и
душу… Ведь у каждого есть какой-то внешний слой, та незримая шелуха,
которая налипает в процессе жизни. А природой-то каждый был задуман как
шедевр, уж в этом он как художник был просто уверен!
Теперь его рисование наполнилось каким-то
новым смыслом. Нет, ничего нового в технологию он не привнес – те же
бумага и карандаш, те же десять минут, просто мысли его все время
возвращались к тому, что надо примериться и «снять верхний слой краски»,
чтобы из-под него освободился неведомый «шедевр». Кажется, получалось.
Ему очень нравилось наблюдать за первой реакцией «натуры» — очень
интересные были лица у людей. Иногда ему попадались такие «модели», у
которых душа была значительно страшнее, чем «внешний слой», тогда он
выискивал в ней какие-то светлые пятна и усиливал их. Всегда можно найти
светлые пятна, если настроить на это зрение. По крайней мере, ему еще
ни разу не встретился человек, в котором не было бы совсем ничего
хорошего
- Слышь, братан! – однажды обратился к
нему крепыш в черной куртке. – Ты это… помнишь, нет ли… тещу мою рисовал
на прошлых выходных.
Тещу он помнил, на старую жабу похожа, ее
дочку – постареет, крысой будет, и крепыш с ними был, точно. Ему тогда
пришлось напрячь все свое воображение, чтобы превратить жабу в нечто
приемлемое, увидеть в ней хоть что-то хорошее.
– Ну? – осторожно спросил он, не понимая, куда клонит крепыш.
– Так это… Изменилась она. В лучшую
сторону. Как на портрет посмотрит – человеком становится. А так, между
нами, сколько ее знаю, жаба жабой…
Художник невольно фыркнул: не ошибся, значит, точно увидел…
– Ну дык я тебя спросить хотел: можешь ее
в масле нарисовать? Чтобы уже наверняка! Закрепить эффект, стало быть…
За ценой не постою, не сомневайся!
– А чего ж не закрепить? Можно и в масле, и в маринаде, и в соусе «майонез». Только маслом не рисуют, а пишут.
– Во-во! Распиши ее в лучшем виде, все оплачу по высшему разряду!
Художнику стало весело. Прямо «портрет
Дориана Грея», только со знаком плюс! И раз уж предлагают – отчего не
попробовать? Попробовал, написал. Теща осталась довольна, крепыш тоже, а
жена его, жабина дочка, потребовала, чтобы ее тоже запечатлели в веках.
От зависти, наверное. Художник и тут расстарался, вдохновение на него
нашло – усилил сексуальную составляющую, мягкости добавил, доброту
душевную высветил… Не женщина получилась – царица!
Видать, крепыш был человеком широкой души
и впечатлениями в своем кругу поделился. Заказы посыпались один за
другим. Молва пошла о художнике, что его портреты благотворно влияют на
жизнь: в семьях мир воцаряется, дурнушки хорошеют, матери-одиночки вмиг
замуж выходят, у мужиков потенция увеличивается. Теперь не было времени
ходить по выходным в переулок Мастеров, да и контору свою оставил без
всякого сожаления. Работал на дому у заказчиков, люди все были богатые,
платили щедро, передавали из рук в руки. Хватало и на краски, и на
холсты, и на черную икру, даже по будням. Квартиру продал, купил
побольше, да с комнатой под мастерскую, ремонт хороший сделал.
Казалось бы, чего еще желать? А его снова
стали посещать мысли: неужели в этом его призвание – малевать всяких
«жаб» и «крыс», изо всех сил пытаясь найти в них хоть что-то светлое?
Нет, дело, конечно, хорошее, и для мира полезное, но все-таки, все-таки…
Не было у него на душе покоя, вроде звала она его куда-то, просила о
чем-то, но вот о чем? Не мог расслышать. Однажды его неудержимо потянуло
напиться. Вот так вот взять – и в драбадан, чтобы отрубиться и ничего
потом не помнить. Мысль его напугала: он хорошо знал, как быстро люди
творческие добираются по этому лихому маршруту до самого дна, и вовсе не
хотел повторить их путь.
Надо было что-то делать, и он сделал
первое, что пришло в голову: отменил все свои сеансы, схватил мольберт и
складной стул и отправился туда, в переулок Мастеров. Сразу стал
лихорадочно работать – делать наброски улочки, людей, парка, что через
дорогу. Вроде полегчало, отпустило…
- Простите, вы портреты рисуете? Так,
чтобы сразу, тут же получить, – спросили его. Он поднял глаза – рядом
женщина, молодая, а глаза вымученные, словно выплаканные. Наверное, умер
у нее кто-то, или еще какое горе…
– Рисую. Десять минут – и готово. Вы свой портрет хотите заказать?
– Нет. Дочкин. Тут он увидел дочку –
поперхнулся, закашлялся. Ребенок лет шести от роду был похож на
инопланетянчика: несмотря на погожий теплый денек, упакован в серый
комбинезон, и не поймешь даже, мальчик или девочка, на голове – плотная
шапочка-колпачок, на лице – прозрачная маска, и глаза… Глаза старичка,
который испытал много-много боли и готовится умереть. Смерть в них была,
в этих глазах, вот что он там явственно узрел. Он не стал ничего больше
спрашивать. Таких детей он видел по телевизору и знал, что у ребенка,
скорее всего, рак, радиология, иммунитет на нуле – затем и маска, и что
шансов на выживание – минимум. Неизвестно, почему и откуда он это знал,
но вот как-то был уверен. Наметанный глаз художника, подмечающий все
детали… Он бросил взгляд на мать – да, так и есть, она знала. Внутренне
уже готовилась. Наверное, и портрет захотела, потому что последний. Чтоб
хоть память была…
– Садись, принцесса, сейчас я тебя буду
рисовать, — сказал он девочке-инопланетянке. – Только смотри, не вертись
и не соскакивай, а то не получится. Девочка вряд ли была способна
вертеться или вскакивать, она и двигалась-то осторожно, словно боялась,
что ее тельце рассыплется от неосторожного движения, разлетится на
мелкие осколки. Села, сложила руки на коленях, уставилась на него своими
глазами мудрой черепахи Тортиллы, и терпеливо замерла. Наверное, все
детство по больницам, а там терпение вырабатывается быстро, без него не
выживешь. Он напрягся, пытаясь разглядеть ее душу, но что-то мешало – не
то бесформенный комбинезон, не то слезы на глазах, не то знание, что
старые методы тут не подойдут, нужно какое-то принципиально новое,
нетривиальное решение. И оно нашлось! Вдруг подумалось: «А какой она
могла бы быть, если бы не болезнь? Не комбинезон дурацкий, а платьице,
не колпак на лысой головенке, а бантики?». Воображение заработало, рука
сама по себе стала что-то набрасывать на листе бумаги, процесс пошел. На
этот раз он трудился не так, как обычно. Мозги в процессе точно не
участвовали, они отключились, а включилось что-то другое. Наверное,
душа. Он рисовал душой, так, как будто этот портрет мог стать последним
не для девочки, а для него лично. Как будто это он должен был умереть от
неизлечимой болезни, и времени оставалось совсем чуть-чуть, может быть,
все те же десять минут.
- Готово, — сорвал он лист бумаги с
мольберта. – Смотри, какая ты красивая! Дочка и мама смотрели на
портрет. Но это был не совсем портрет и не совсем «с натуры». На нем
кудрявая белокурая девчонка в летнем сарафанчике бежала с мячом по
летнему лугу. Под ногами трава и цветы, над головой – солнце и бабочки,
улыбка от уха до уха, и энергии – хоть отбавляй. И хотя портрет был
нарисован простым карандашом, почему-то казалось, что он выполнен в
цвете, что трава – зеленая, небо – голубое, мяч – оранжевый, а
сарафанчик – красный в белый горох.
– Я разве такая? – глухо донеслось из-под маски.
– Такая-такая, — уверил ее художник. – То
есть сейчас, может, и не такая, но скоро будешь. Это портрет из
следующего лета. Один в один, точнее фотографии. Мама ее закусила губу,
смотрела куда-то мимо портрета. Видать, держалась из последних сил.
– Спасибо. Спасибо вам, — сказала она, и
голос ее звучал так же глухо, как будто на ней тоже была невидимая
маска. – Сколько я вам должна?
– Подарок, — отмахнулся художник. – Как тебя зовут, принцесса?
– Аня… Он поставил на портрете свою подпись и название: «Аня». И еще дату – число сегодняшнее, а год следующий.
– Держите! Следующим летом я вас жду.
Приходите обязательно! Мама убрала портрет в сумочку, поспешно схватила
ребенка и пошла прочь. Ее можно было понять – наверное, ей было больно,
ведь она знала, что следующего лета не будет.
Зато он ничего такого не знал, не хотел
знать! И он тут же стал набрасывать картинку – лето, переулок Мастеров,
вот сидит он сам, а вот по аллее подходят двое – счастливая смеющаяся
женщина и кудрявая девочка с мячиком в руках. Он вдохновенно творил
новую реальность, ему нравилось то, что получается. Очень реалистично
выходило! И год, год написать – следующий! Чтобы чудо знало, когда ему
исполниться!
– Творите будущее? – с интересом спросил
кто-то, незаметно подошедший из-за спины. Он обернулся – там стояла
ослепительная красавица, вся такая, что и не знаешь, как ее назвать.
Ангел, может быть? Только вот нос, пожалуй, длинноват… – Узнали? –
улыбнулась женщина-ангел. – Когда-то вы сотворили мое будущее. Теперь –
будущее вот этой девочки. Вы настоящий Творец! Спасибо…
– Да какой я творец? – вырвалось у него. –
Так, художник-любитель, несостоявшийся гений… Говорили, что у меня
талант от бога, а я… Малюю потихоньку, по мелочам, все пытаюсь понять, в
чем мое призвание.
– А вы еще не поняли? – вздернула брови женщина-ангел. – Вы можете менять реальность. Или для вас это не призвание?
– Я? Менять реальность? Да разве это возможно?
– Отчего же нет? Для этого нужно не так
уж много! Любовь к людям. Талант. Сила веры. Собственно, все. И это у
вас есть. Посмотрите на меня – ведь с вас все началось! Кто я была? И
кто я теперь? Она ободряюще положила ему руку на плечо – словно крылом
обмахнула, улыбнулась и пошла.
– А кто вы теперь? – запоздало крикнул он ей вслед.
– Ангел! – обернулась на ходу она. – Благодарю тебя, Творец!
… Его и сейчас можно увидеть в переулке
Мастеров. Старенький мольберт, складной стульчик, чемоданчик с
художественными принадлежностями, большой зонт… К нему всегда очередь,
легенды о нем передаются из уст в уста. Говорят, что он видит в человеке
то, что спрятано глубоко внутри, и может нарисовать будущее. И не
просто нарисовать – изменить его в лучшую сторону. Рассказывают также,
что он спас немало больных детей, переместив их на рисунках в другую
реальность. У него есть ученики, и некоторые переняли его волшебный дар и
тоже могут менять мир. Особенно выделяется среди них белокурая кудрявая
девочка лет четырнадцати, она умеет через картины снимать самую сильную
боль, потому что чувствует чужую боль как свою. А он учит и рисует,
рисует… Никто не знает его имени, все называют его просто – Творец. Что
ж, такое вот у человека призвание…
Найдено в интернете. Автор не известен.
)
