Свобода слова по американски
- 30.11.10, 15:41
без перевода - http://rt.com/news/us-tightlipped-freedom-speech/
без перевода - http://rt.com/news/us-tightlipped-freedom-speech/
Никто не лежит тут по 5 дней в родильном доме. Даже если роды были в больнице, то роженицу выписывают через 2-3 часа после них. И все, иди домой, девочка.
В целом, уровень некомпетентности местных врачей просто поражает. Диагностики и превенции не существует и в помине. Грамотных специалистов очень мало. Все болезни лечатся парацетамолом. У вас перелом? Парацетамол! У вас аллергия? Парацетамол! У вас гнойный менингит? Парацетамол! Антибиотики не выписывают в принципе, а в аптеке их не продают без рецепта.
У домашнего доктора на каждого пациента ровно по 10 минут за 38 евро. Будь у тебя серьезное заболевание или простая простуда – ровно 10 минут, и ни секундой больше. Если доктор решит, что у вас что-то серьезное, то он даст направление на анализ (эврика!) или запишет на прием к специалисту. Но не думайте, что вы сразу же от домашнего доктора отправитесь в больницу. Прием у специалиста случится не раньше, чем через 2-6 месяцев, по усмотрению домашнего врача. И не спорьте с доктором, что у вас к тому времени уже все отвалится, и все болезни перейдут в хроническую фазу. Ему лучше знать, через сколько месяцев вам можно показаться специалисту.
На приеме домашний доктор будет у вас спрашивать вашего мнения о том, чем вы все-таки больны (довольно странно спрашивать медицинский совет у пациента, не правда ли?), а также всячески пытаться вас убедить, что вы симулируете и что на самом деле вы абсолютно здоровы. На 10й минуте доктор, если повезет, все-таки скажет «у вас все пройдет само собой, больше отдыхайте и гуляйте» и выпишет вам… да-да, парацетамол.
Несмотря на все это, многие доживают до 100 лет. Некоторые старики 90-100 лет все еще водят машину. В 80 лет старики и старушки еще активно занимаются спортом – танцами, плаванием, фигурным катанием. В наших же странах после 60 люди готовятся к похоронам. Люди тут стараются вести здоровый образ жизни – много гуляют, катаются на велосипеде, стараются заботиться о себе и о своем питании, высчитают количество потребляемых витаминов и пьют травяные чаи и йогурты для укрепления иммунитета.
Продолжение следует...
Было бы ошибочным утверждать, что существует несовместимость между демократическими и исламскими ценностями, основываясь на негативном примере, который Турция представляет под 17-летним правлением президента Реджепа Тайипа Эрдогана.
Об этом в своей статье для Le Monde написал лидер запрещённого в Турции движения Фетхуллах Гюлен.
Он подчёркивает, что недолговечные демократические реформы Турции в период между выборами Эрдогана в 2002 году и полным разворотом демократических стандартов Европейского Союза в 2011 году превратили Турцию в пример для других мусульманских стран. При этом Гюлен отметил, что режим Эрдогана представляет собой полное предательство основных исламских ценностей.
«Эти основные ценности не связаны со стилем одежды или использованием религиозных лозунгов. Они включают в себя уважение верховенства права и независимости судебных органов, ответственность правителей и сохранение неотъемлемых прав и свобод каждого гражданина. Недавняя неудача в турецком демократическом опыте не из-за приверженности этим исламским ценностям, а скорее из-за их предательства», – пишет Гюлен.
Живущий в Америке проповедник отметил, что турецкое общество остаётся удивительно неоднородным, и любые усилия по его гомогенизации, как это делает правящая Партия справедливости и развития (ПСР) Турции, являются тщетными и неуважительными по отношению к человечеству.
По его словам, турецкие граждане «должны объединиться вокруг универсальных прав и свобод человека и иметь возможность демократически противостоять тем, кто нарушает эти права».
Указывая на то, что «государство» является системой, сформированной людьми для защиты своих основных прав и самоцелью, Гюлен подчеркнул, что «приведение государства в соответствие с набором принципов и ценностей является суммой приведения людей, составляющих систему, в соответствие с этими принципами и ценностями».
По словам Гюлена, нынешняя картина турецкого руководства напоминает олигархию, а не демократию, когда Эрдоган развратил некогда многообещающую демократию Турции.
«Правительство при президенте Эрдогане преследовало меня, а также сотни тысяч других людей — критиков всех мастей, но особенно из мирного движения «Хизмет». Экологические протестующие, журналисты, учёные, курды, алевиты, немусульмане и некоторые суннитские мусульманские группы, которые критиковали действия Эрдогана, ощутили последствия его политической повестки дня. Жизни были разрушены путём увольнений, конфискаций, заключения в тюрьму и пытками», – указывает Гюлен.
Однако 77-летний имам пришёл к выводу, что он остаётся оптимистом, несмотря на то, что турецкая демократия «находится в коме» из-за нынешнего руководства.
Гюлен добавил, что для того, чтобы демократия укоренилась в школьных программах, необходимо пересмотреть новую конституцию, которая не допускает доминирования меньшинства или большинства и защищает в каждой ситуации основные права человека, упомянутые во Всеобщей Декларации прав человека Организации Объединённых Наций, и, наконец, лидеры общественного мнения должны подчеркивать демократические ценности в своей риторике и действиях.
Автор романов «Зубр» и «Мой лейтенант» — о блокаде и переписывании истории, о долголетии и любви, о совести и интеллекте
|
И эта вера мне симпатичнее, по-человечески понятнее, чем публичные покаяния или публичные мольбы.
* * *
— Когда появился сам термин «блокада»?
— Только после ее снятия. До 1944 года говорили — «окружение». У Инбер в «Пулковском меридиане» единственный раз упоминаются «блокадные зимы» — в главе, написанной уже после прорыва. У Берггольц в «Ленинградском дневнике» — насколько я помню, нигде. Город-крепость, осада — да. И это, конечно, более мобилизующее обозначение.
* * *
— Почему сейчас — даже по открытию Олимпиады это видно — воцарился такой культ прошлого? Есть еще некие размытые версии светлого будущего, но картины настоящего вовсе нет...
— Это как раз просто: прошлым легче всего манипулировать, оно не может возразить. Будущее, казалось бы, еще доступнее — но чтобы его рисовать, надо иметь какую-никакую концепцию, картинку в голове. А настоящее — факты, они упрямы, и ими принято вообще пренебрегать: все российские власти перерисовывали прошлое и соблазняли будущим. Настоящее считалось кратковременным промежутком, который надо просто прожить. Отсюда пренебрежение к элементарному, к человеческой жизни в частности. Этот советский романтизм и в нас сидел: я пошел записываться в ополчение, хотя была у меня бронь, был танковый завод, я долго доказывал, что только что окончил институт и еще ничего не произвожу... Война казалась быстротечной, непредставимо было — как это без нас?
И я понимаю людей, которые переписывают это прошлое, раскрашивают его всячески: ныне мы остались с очень страшной картиной мира. Это-то и есть самое ужасное: перед нами выжженная земля и трухлявые на ней пни. А почему это так? Потому что в российской истории, увы, совершенно некого любить. Я могу понять людей, любящих Черчилля, — именно по-человечески. В его личности есть пространство человеческого, которое как раз и позволяет как-то себя с ним, реальным, соотнести. Или де Голль, которого я тоже могу полюбить. Но совершенно не представляю, как можно любить Сталина.
— А многие представляют.
— Это другое. Они его не любят. Поговорить о величии, пожалеть о мощи — это да; но это не любовь к Сталину-человеку. Он ее исключает, отталкивает.
— А Петр? А Ленин?
— Я написал о Петре книгу, но это не значит, что я его понял. Для меня он бесконечно обаятельная фигура — в том числе потому, что он еще и великий естествоиспытатель. Но любить Петра? Петра-человека я и представить не могу. Что до Ленина — в нем слишком много отталкивающих черт, и прежде всего безумная мстительность. Ведь почему он с такой силой вытаптывал в России любые ростки демократии? Кто мешал, в конце концов, после революции вместо прежней империи построить хоть сколько-то демократическое государство? Но Ленин люто ненавидел демократию, поскольку в Европе жил униженным, полунищим изгнанником: он любой ценой хотел избежать европейских принципов здесь. Я где-то могу даже понять, представить, какими глазами он смотрел на тот же британский парламент... Но как можно этого страшно озлобленного человека любить — не постигаю.
— Некоторые любят Путина.
— Он тоже отталкивает любовь, он слишком недоверчив, в чем-то и жестокий, с убеждениями, конечно, со своей картиной мира... Я его давно знаю, он всегда был таким — не особенно человечным, это принцип. Правда, в последнем разговоре он, может быть, оттаял... и то не убежден.
— А о чем вы говорили с ним?
— Я — о том, что мне известно и доступно: о судьбах библиотек. Все-таки это для многих последние очаги культуры, они должны превращаться в современные центры, это долгая работа — вот о них.
* * *
— Вы сильно изменились с возрастом?
— Значительно, да. Я стал слабее... и лучше. Это трудно понять, но попробую сформулировать. Слабее в том смысле, что я меньше могу сопротивляться жизни. В молодости я был злее, упрямее, старался сопротивляться тому, что жизнь из меня делает... Сейчас не сопротивляюсь. И, разумеется, меньше боюсь. И лучше понимаю, что главной ценностью в жизни была и остается любовь, прежде всего любовь семьи... Я покойную жену довольно много огорчал, и жили мы сложно. А вспоминается наша жизнь как самое большое счастье. Пока тебя любят — все переносимо, мудрей этой мудрости никто никогда не выдумает.
* * *
Остальное, кому интересно, можно почитать в Новой Газете по ссылке вверху публикации.
При демократии дураки имеют право голосовать, при диктатуре — править. (Бертран Рассел)