Рано или поздно их связь закончится. Как это произойдёт? Наверное, ничего особенного не случится. Просто в один прекрасный день Валерий скажет, будто идёт в мастерскую, а сам уедет немного дальше. Куда?Бог его знает… Кто может предугадать путь ветра, на направление которого оказывают влияние многие факторы?

В данное время Валерий напоминал себе опавшую листву. Вот как кленовый лист, только поднятый им с земли. Он красив с виду настолько, что мы и не думаем о сути его. А ведь он уже мёртв!.. Листья, падая с дерева ввиду своей старости, мягко ложатся на землю,но это не значит, что они там останутся навсегда, пока не сгниют. Их может подхватить ветром и унести далеко-далеко и бросить если не в озеро, где сырость ускорит процесс гниения, то в пламя какого-нибудь костра, которое не оставит от листа даже следа.

…Была уже почти полночь,когда Коломиец вернулся в знакомый двор. Взгляд скользнул по тёмным окнам квартиры. «Спит уже, наверное… -- подумал он. – Придётся звонить, она будет нервничать…»

Однако на лавочке перед подъездом сидели двое. Это была Лиза в компании какой-то женщины. Увидев Валерия, Лиза приветливо помахала ему рукой.

-- Валерчик, наконец-то! –воскликнула она самым радушным тоном, как будто всего два-три часа назад ничего не произошло. – А мы высматриваем тебя… Знакомься: моя Викуся…

-- Здравствуйте, дядя Валера!.. – прозвучал приятный голосок.

Боже, какой у неё взгляд! –это было первое, что поразило его в этой девушке. Стройное, упругое тело так и просилось на холст в качестве нифмы или богини. Это была её дочь, ему приходилось видеть её на фотографиях, но не мог себе представить, насколько она поразит его. Её лицо – прелестное, слегка озорное,свежее, милое, -- выражало слишком многое, чтобы Валерий мог запросто отвести от него взгляд. Есть на свете лица, к которым мы привязываемся в первый же миг,чтобы навсегда остаться его рабами. Вот уж коварный замысел природы… Она так молода, он её практически не знает, он о ней вовсе не думал до этого момента.Глядя на девушку, Коломиец пытался понять, почему она мгновенно получила над ним такую власть. Она только становится женщиной, едва расцветает, её сердце ещё спит сном безгрешной юности, а он уже стар. Его жизнь почти закончена…Виктория смотрела ему в глаза и улыбалась. Ветерок игриво шевелил её белокурыми локонами, вызывавшими у художника желание упасть перед ней на колени или поклониться до самой земли. Ах, зачем он так стар?!

Это лицо… Почему женское лицо подчас действует на нас, как яд?Кажется, будто мы выпили его взглядом, и оно превратилось в нашу единственную мысль, стало нашей плотью, растворилось в нашем разуме. Мы пьяны от него,сходим по нему с ума, живём этим образом и умерли бы за него. Как порою принуждает власть такого лица страдать сердце мужчины!..

Потом, лёжа в постели, он долго не мог уснуть, думая о Виктории, мысленно повторяя её имя. Может, её лицо на подсознательном уровне сочеталось с его первыми юношескими мечтами об идеальной женщине? Да он и позабыл о них, но… Встреть Валерий такую девушку лет двадцать пять тому назад, когда сам был свежим и молодым, он бы с удовольствием женился и, кто знает, -- возможно, был бы счастлив.

-- Иллюзия всё это, --пытался успокоить он себя, переворачиваясь с боку на бок, но видение не желало отступать.

Утром, умываясь, он поймал себя на том, что усиленно массажирует лицо, словно пытаясь разгладить морщины.Стало стыдно: ведь все равно ему уже ничто не поможет вернуть молодость.«Зачем, зачем это? – спросил он себя. – Это невозможно… Это неправильно…»

За завтраком Валерий украдкой поглядывал на девушку. Заметила ли эти взгляды неусыпная Лиза? Кто знает… Может, и заметила – эти женщины инстинктом улавливают подобные вещи.

-- Вика, -- вдруг произнесли его уста. – Не согласишься ли ты… Словом, я хочу написать твой портрет…

-- Что? Мой портрет?! –растерялась девушка, обращая лицо то к нему, то к матери.

Они смотрели на него с обеих сторон, мать и дочь. В глазах Лизы отражалось нечто сродни пытливости,подозрительности.

«Боже, зачем я это сказал? –с укоризной спросил он себя, чувствуя, что краснеет. – Зачем, что это даст?»

«Даст, -- ответил разум. –Ты получишь возможность любоваться ею беззастенчиво и сколько угодно.»

-- А что? – нашлась Лиза. –Было бы неплохо… Ты красивая, сердце художника это оценило… Почему бы и нет?Валерий – художник хороший…

Итак, она дала «добро».Малышка согласится, поскольку нет женщины, которой не польстило бы такое предложение. Одно дело, когда пристают уличные фотографы, а иное дело –предложение именитого художника… Уже через час он находился в мастерской и готовил холст, предвкушая нечто необыкновенное, как дитя мечтает о ящике мороженого.

Одетая в лёгкую кофточку, с распущенными кудряшками, Вика пришла, словно не на сеанс, который увековечит её внешний вид, а на встречу с подругой. Едва открыв дверь, она уже осветила помещение своей лучезарной улыбкой, от которой сердце Валерия неистово заколотилось в груди.

-- Как вы будете меня рисовать? – наивно спросила она. – Мне понадобится раздеваться, взять в руки букет роз?

-- Кто тебе сказал? –удивился он.

-- Ну, все так делают…

-- Пожалуй, нет, это не понадобится. Розы или полураздетая натура – это слишком избито, даже пошловато.Вот что, сейчас я приведу тебе одного друга, мы посмотрим, как вы будете смотреться вместе.

Спустя две минуты он вернулся, пряча руку за спиной.

-- И где же друг, которого вы обещали? – спросила девушка.

-- А вот он, -- улыбнулся Валерий, вручая ей чёрного, с белой грудкой, котёнка.

-- Ой! Какой милый!

-- Недавно соседям кто-то подбросил, -- объяснил Валерий. – Он непоседлив, потому будь с ним осторожна.Поцарапать может.

Следовало выбрать ракурс.Дамочка, держащая котёнка на руках – тоже общепринятый и примитивный приём.Коломийцу хотелось создать нечто такое, подобного чему не было бы у других мастеров.

-- Послушай, Вика, а расскажи, где ты была всё это время? Мы с твоей мамой уже несколько месяцев…живём, а тебя не было…

-- Вы ведь знаете, что я была в Америке, -- удивилась она.

-- Знаю, но эта фраза очень скучна. Она говорит о многом и, вместе с тем, не говорит ничего. Расскажи, как ты там жила.

Пока девушка рассказывала,Валерий следил за её лицом. Поначалу мимика казалась несколько натянутой, даже официальной, но потом, когда рассказчица увлеклась, скованность исчезла. Вот и искорки в глазах появились, живость, непосредственность…

Девушка увлеклась рассказом,не замечая, что вытворяет котёнок у неё на коленях. Витая в воспоминаниях об Аризоне, где стажировалась, она совершенно оторвалась от реальности, описывая степи и пустыню, как вдруг маленький проказник обхватил её руку лапками и впился острыми клыками в её палец. Вот он – момент истины, когда проявилась подлинная сущность натурщицы. Если бы чувства, выражаемые глазами, могли обретать оттенки, мастерская осветилась бы всеми цветами радуги, потому что во взгляде Вики в один миг выразились самые разнообразные чувства – немой упрёк,ласка, нежность, женственность, боль… Вот, какие глаза ему были нужны!

И Валерий принялся за эскиз,нанося штрихи уверенной рукой. Он вложит в этот портрет всю душу, всё сердце,всю нерастраченную нежность, все утерянные иллюзии. Это будет настоящая богиня,в которой уживутся черты Артемиды, Афродиты, Гебы, Эос Персефоны…

С этого дня он с головой ушёл в работу. Следует сказать, что пока рука работала, он не упускал возможности полюбоваться своей натурщицей и поговорить с ней на отвлечённые темы. Её голос! Он сам не понял, когда привязался к нему, как и к лицу, жестам,запаху этой необыкновенной девушки. По её просьбе он рассказывал и о себе, о молодости, когда мог путешествовать в своё удовольствие и рисовать всё, что попадало в поле видимости.

Прошло несколько дней,которые всё решили за него. Однажды они оказались рядом, их руки сплелись в любовном порыве, сердца забились в унисон, дыхание слилось воедино… В течение нескольких часов оба только то и делали, что спрягали слово «любовь» во всех падежах и временах, позабыв обо всём на свете. Уже потом, когда Вика ушла домой, Валерий умылся, закурил и, дожидаясь, пока закипит чайник, задумался.То, что сегодня ему подарила эта прелестная девушка, не укладывалось в рассудке. Он стал первым её мужчиной. Осознаёт ли она всю важность этого? Кто знает… Современные девушки – народ труднопредсказуемый, алогичный,противоречивый. Пушкинское «Береги честь смолоду» для этого поколения пустые слова. Большинство, обнаружив однажды, что у них уже сформировалась грудь,налились будра и попка, вспоминают, что ещё невинны. «И что же мне с этой невинностью сделать?» -- думают они и… отдаются если не первому встречному, что характерно для глупышек, или мужчине опытному, значительно превосходящему их возрастом,используя его в качестве дефлоратора. «Нет, нет, это не о Виктории, --отмахнулся Коломиец от такой мысли. – Она не такая… Или я ничего не понимаю в людях.»

На следующее утро он приготовил букет хризантем, за которыми специально сходил на рынок. Дожидаясь её, он напряжённо думал о будущем. Есть ли у него будущее с этой милой девочкой? Сложно сказать. Во-первых, разница в возрасте. Вполне возможно,спустя лет десять он превратится в законченного старикашку в то время, как она достигнет полного расцвета. Естественно, уступая потребностям организма, она будет вынуждена его обманывать… приблизительно так же, как он вчера обманул Лизу… Нет, этого допустить, конечно, нельзя. Во-вторых, девушка привыкла если не к роскоши, то к постоянной стабильности. Мамины доходы позволяли с уверенностью смотреть в будущее. Как оказалось, Лиза участвовала в каких-то финансовых махинациях, а квартира досталась ей от бывшего мужа, который умер в тюрьме. Как он там оказался, кто помог ему там распрощаться с жизнью?.. Как бы там ни было, доходы у художника – субстанция непредсказуемая. Сегодня он может пожинать лавры славы, а завтра проснуться нищим и ограбленным. Будет ли Вика терпеть невзгоды, питаясь чаем с бутербродами? При этой мысли Валерий улыбнулся, вспоминая студенческие годы.

В-третьих, Вика – не просто девушка с улицы, а дочь Лизы – его сожительницы. Можно было бы сказать«любовницы», да не хотелось оскорблять слово, потому что никакой любви между ними не было. Если девушка отважится на то, чтобы связать свою жизнь с его жизнью, ей, скорее всего, придётся навсегда распрощаться с матерью. Да и позволит ли Лиза, чтобы их отношения зашли настолько далеко?

Вряд ли… Женщина будет чувствовать себя не только оскорблённой, но и задетой до глубины души. В подобных случаях дамы вроде Лизы мстят – мстят жестоко и долго. Зачем ему это надо? Впрочем, ерунда это. Можно было бы просто уехать в другую страну, в Россию, к примеру. Там у него появится больше возможностей проявить себя, и в то же время значительно уменьшится количество возможностей для Лизиной мести.

Но сама Вика… Представить,что в любое время дня и ночи он сможет видеть её глаза, слышать её голос,чувствовать её тело!.. Но разве можно прививать к молодому побегу старую ветку?Усохнут ведь оба…

Впрочем, почему обязательно смотреть именно с этой стороны? Можно и с другой: если молодой черенок привить к старому стволу, он омолаживается, а черенок хорошо приживается. При этой мысли Валерий улыбнулся. Да, в жизни всегда так: всякое явление имеет множество граней и всё зависит лишь от того, с какой стороны мы на него смотрим.

Так оно и есть, но… Нет, это невозможно… Во всяком случае, не для него. И оставлять всё, как есть, тоже невозможно – он не сможет лгать Лизе, лгать себе самому, принуждая себя исполнять то, что называется «супружеским долгом».

Размышляя, он потерял ощущение времени, а между тем с того момента, как он принёс цветы, прошло более трёх часов. «Где же Вика?» -- задался он вопросом, на который, впрочем, ответ напрашивался сам собою. Сегодня она не придёт. Наверное, как и он, она думает о будущем. И, как и он, нашла его довольно размытым и даже плачевным. Как девушка рассудительная и обладающая волей, она решила прервать эту связь, пока она не развилась в нечто большее, спасая от разочарований и себя, и его, и мать.

Лицо Валерия Коломийца от этой догадки помрачнело. Что ему делать? Вполне возможно, Вика, как это свойственно многим девушкам в её возрасте, испытывая угрызения совести и даже раскаяние, поведала матери обо всём происшедшем. О, это было бы весьма печально…Но вряд ли. Какое-то чувство подсказало ему, что именно Вика не могла бы так поступить.

Терзаемый неопределённостью,он извлёк из кармана мобильный телефон и набрал её номер. Она ответила сразу:

-- Всё, что произошло вчера,было ошибкой. Не звоните мне больше. И позировать я не приду…

«…никогда», -- мысленно закончил он, пряча телефон.

Что теперь делать? Но разве он не знал, что подобные истории не имеют будущего? Зачем же он подался её чарам, соблазнял?.. Впрочем, какой там соблазнял? Даже самые молодые женщины сами соблазняют. Точнее, позволяют себя соблазнять. Причём, именно в такой форме, которая устраивает их, а не конкретного мужчину. Закон природы…

Значит, его использовали?М-да… Даже молодая глупышка может легко обвести вокруг пальца самого умного мужчину. Закон… Но что же теперь делать? Домой он не может вернуться. И дело не в том, что совесть не позволит, а в том, что в этот момент ему на ум пришла мысль: «Всё ерунда, не стоящая и выеденного яйца – все эти Лизы, Виктории,картины, прошлое. Жизнь – сплошная цепь иллюзий, создаваемых человеком для того, чтобы скрасить её. Люди используют друг друга нагло и бесцеремонно, если это необходимо.» Его использовала Лиза, пока он был ей нужен; его использовала бывшая жена, его использовала Вика… Нет, он не пойдёт домой, потому что мосты,связывавшие его с домом, разрушены. Да и восстанавливать их не хотелось. Он поступит по-другому…

Подсчитав наличные деньги,Валерий отправился в магазин, где купил две литровые бутылки водки и кое-какую закуску. После этого он забежал в хозяйственный отдел, где приобрёл две бутылки растворителя. Запершись в мастерской, он налил первую рюмку. Сейчас он напьётся, чтобы залить растворителем все картины. И последнюю, почти готовую,тоже. Её особенно, потому что она казалась ему не просто самой удачной из всех его работ, но и частью души, вложенной им в холст. Естественно, забрать картины с собой он не сможет, это нереально. После того, как он покинет этот город,Лиза позаботится о его работах, продав их нужным людям по выгодной цене. А вот если он испортит их растворителем да ещё поялозит кистью, ничего у неё не получится.

Улыбнувшись этой мысли, он наполнял рюмку снова и снова, пока не убедился, что в глазах начало раздваиваться. Откинувшись в кресле – том самом, в котором ещё вчера восседала Вика, -- Валерий закурил.

-- Хорошо-то как! – с блаженством выпуская дым изо рта, он снова улыбнулся.

Не хотелось думать вообще ни о чём. Но почему-то вспомнилось, как в последнее время отзывалась о его работах Лиза. Под воздействием спиртного обида, скрываемая глубоко внутри, внезапно выпорхнула наружу. Представив перед собой лицо Лизы, искривлённое в типично пролетарской, мужланской ухмылке, он схватил первое, что попалось под руку, и бросил о стену. Это была бутылка с растворителем, которая разбилась с оглушительным звуком. Жидкость расплескалась по всему помещению. Однако Валерий находился в таком состоянии, что это его только рассмешило. Сделав затяжку, он потянулся к бутылке с водкой. Попытка наполнить рюмку не привела к желанному результату.Тогда он поднёс её ко рту и допил остатки из «горлышка».

-- Вот.. тебе… и опавшая…ик… листва… -- заплетающимся языком произнёс он, тревожа комнату громким неестественным смехом.

Спустя минуту он уснул беспробудным сном, откинувшись в кресле. Пальцы правой руки в течение некоторого времени рефлекторно сжимали дымящийся окурок. Однако, как только он дотлел до пальца и начал жечь, его уронили на пол, -- как раз на то место, где оставалась небольшая лужица растворителя…

                -- Валерочка, в этом доме нет ничего твоего! – мягко, но, вместе с тем властно, произнесла пухленькая, ухоженная, красивая женщина лет сорока, обращаясь к седовласому мужчине.

                По обыкновению, она улыбалась, а её голос напоминал кошачье мурлыканье. Эта манера растягивать слова – слегка лениво, воркующее, вкрадчиво… Наверное, именно этот голос и ласковый, бархатистый тон, присущий ему, послужил одной из причин, в силу которых не так давно мужчина решился круто изменить свою жизнь.

                -- Лиза, мы с тобой взрослые люди, -- ответил он, задумчиво теребя пальцем ручку кофейной чашечки. – Если бы всего несколько месяцев назад ты меня предупредила, что в твоём доме я не буду иметь права голоса даже по пустяковому поводу, я бы взглянул на наше знакомство более трезво.

                -- Значит, ты жалеешь о том, что связал свою жизнь с моей? – взвела брови женщина. – Что ж, скатертью дорожка…

                -- Не в том дело, -- стушевался мужчина. – Давай вспомним, как всё начиналось, а потом попытаемся найти какой-то компромисс.

                -- А что там вспоминать? – ухмыльнулась женщина. – Познакомились мы в блогах, переписывались… Ничего особенного…

                -- Ну да, ничего… Если не считать, что я к своим пятидесяти годам успел во многом разочароваться, потерять семью, перспективы… Словом, превратился в старого холостяка. В то время как ты, будучи намного моложе меня, держалась довольно самоуверенно, как дама, вполне довольная жизнью. И действительно, в то время, как я метался и что-то терял, ты сумела,  -- не знаю, каким способом, -- заполучить четырёхкомнатную квартиру в центре города, занять немаловажную должность, сколотить кое-какой капитал, растить сына и дочь…

                -- А как, по-твоему, должны жить нормальные люди? – елейным тоном произнесла Лиза. – Ради чего ещё жить? В чём смысл жизни? Думаешь, в твоих картинах, которые никому не нужны?

                Для всякой творческой личности, -- а Валерий был таковым, -- вопрос о качестве её творчества – наиболее уязвимое место. Услышав эти слова, он почувствовал, как нечто жестокое сжало его сердце. Наверное, эта бесчувственная женщина поняла, что сказала то, чего не стоило говорить, потому что тут же попыталась исправиться:

                -- Конечно, твои картины – по-своему шедевры, но… У тебя устаревший стиль. Кому нужен сейчас рафаэлевский или тициановский варианты? Кто это купит? Денежная публика отдаёт предпочтение модернистским работам, современным.

                -- Лиза, но ты несправедлива! -- воскликнул он. – Ты ведь неоднократно высказывала мне своё восхищение…

                -- Ну да… конечно… -- задумчиво ответила она. – Восхищение… Увидеть в блоге красивые картины на фоне ничтожной мазни, которая повседневно публикуется, -- это не шутка. Да, я действительно была восхищена твоими работами. Но быть восхищённой картинами и жить с их автором, который не способен тебя обеспечить, – это разные вещи.

                -- Ты даже нашла спонсоров. На их средства мы организовали выставку-продажу… Я неплохо заработал…

                -- Ага. И прогорели на второй выставке, -- саркастически улыбнулась Лиза; при этом её внушительный бюст маняще всколыхнулся. – Как мне теперь смотреть в глаза друзьям?

                -- Лизонька, но ведь ты же сама хвалила мои работы!..

                -- Дурак ты… -- с ноткой презрения ухмыльнулась она. – Но мы не о том говорим. Я тебе сделала замечание по поводу тона, который ты избрал для разговора с моим сыном.

                -- Тона? – подавляя негодование, взволнованно произнёс Валерий. – Твоему сыну шестнадцать лет. Я не стану рассказывать о цинизме, с которым он, тайно пробравшись в мою мастерскую, плевал на мои картины. Шут с ним… Дело в другом. Он младший в семье. Он привык, что мать – это его собственность. Как он с тобой разговаривает? «Мамаша, подай!», «Ма, сделай!», «Маманя, застели мою кровать!»… И в то же время ты ещё ни разу не отказала ему ни в удовольствиях, ни в деньгах. В его возрасте я сам зарабатывал на свои потребности… Неужели ты полагаешь, что твоё отношение к нему правильно? В иное время такого сынка путёвый отец выпорол бы розгой, но мы нянчимся с этим малолетним эгоистом, этим зарвавшимся хамом. Я понимаю твои материнские чувства, которые ослепляют тебя. Но поговорить-то с ним было нужно. Я всего лишь сказал ему, что пора бы самому уметь наводить порядок в своей комнате и быть повежливее с матерью. Ни грубого тона, ни нравоучений я бы себе не позволил. Да ты же сама слышала…

                -- А я тебе ещё раз повторяю: никогда не смей цепляться к моим детям по пустякам! – строго, даже со стальным, чеканным оттенком, произнесла женщина, демонстративно ударяя кулаком о кулак перед его лицом. – Иначе вернёшься в свою Тьмутаракань, малевалка несчастный…

                -- Что?.. Что ты сказала?..

У Валерия не хватило слов, чтобы продолжать этот неприятный разговор. Ничего не добавив, он набросил на плечи пиджак и направился к двери.

                -- Так, это что такое? – прозвучало ему вдогонку. – Запомни: если ты сейчас уйдёшь, можешь больше не возвращаться!..

                «Ну и чёрт с тобой! -- пробормотал он, выходя. – И что меня дёрнуло связаться с тобой?..»

                С сердцем, отяжелевшим от длительных раздумий и обиды, он направился в парк, где лёгкий ветерок кружил опадающей листвой. Здесь было хорошо и вольготно. Валерий всегда любил эту осеннюю пору, когда течение времени словно приостанавливается и сочетает в себе как элементы лета, так и предупреждение о скором похолодании.

Какие чувства может испытывать мужчина к женщине, с которой познакомился в блогах? Если бы Валерий Коломиец принадлежал к числу обыкновенных мужчин, его сердце тоже осталось бы совершенно холодным к чужому и, главное, далёкому человеку. Но всё дело в том, что он не был обыкновенным. Есть люди, которые, оказавшись под давлением житейских обстоятельств, способны оставаться романтиками. Они обладают даром переключаться на что-то приятное даже там, где другой человек, несомненно, сломается или, по крайней мере, погрузится в отчаянье. В свои пятьдесят лет Валерий умел найти в себе оптимизм и надежду, тем более, что с некоторых пор то и другое ему стали очень нужны.

                Когда реальность не даёт человеку всего, в чём он нуждается, на помощь приходит интернет. Там можно не только выудить информацию о чём-либо, но и общаться с людьми. Опубликовав несколько заметок «о жизни», Валерий нашёл несколько десятков собеседников, с которыми мог обсуждать всё, что его интересовало. Тут и нашлась Лиза. Её комментарии всегда отличались чувственностью, непосредственностью, пониманием как искусства, так и жизни. Ему нравилось общаться с этой женщиной и, чего греха таить, спустя краткое время он поймал себя на том, что ждёт её появления в сети и нетерпеливо дожидается её писем. Предлагал ли он что-то более интимное, чем общение? Нет. К тому времени он едва успел прийти в себя после разрыва с женой. Почему люди разрушают отношения? Причин бывает много, но основная – одна и та же: на каком-то этапе они теряют уважение друг к другу, тот необходимый элемент восхищения, без которого пропадает всё, что способно волновать; двое людей начинают воспринимать друг друга как нечто само собой разумеющееся, даже как надоевшее, как обузу. Жена уже не пытается скрыть свои минусы, одеть дома чистенький халат вместо старого, а в постели почему-то безразлична. Что касается мужа, его раздражают её вид, блюда, манеры, он избегает откровенных задушевных разговоров с нею…

                Словом, однажды Валерий посмотрел на ситуацию трезвым взглядом. А когда мужчина смотрит на что-то трезво, у него включается рациональное мышление. Это мышление повелительно приказало ему уйти из семьи, тем более, что дети к тому времени выросли и разъехались. Возможно, он поступил бы по примеру многих мужчин, которые, не отваживаясь разрушать многолетнюю связь, живут по инерции, делая вид, будто всем довольны. Но подвернулась Лиза… Кстати, она первая заговорила откровенно и сделала попытку повернуть блоговское общение в более интимное русло.  Её фотография сказала Коломийцу о многом. На него смотрели большие, выразительные голубые глаза с оттенком аристократической томности. «Она одинока, -- подумал тогда Валерий. – Красивая, одинокая… Ей нужен кто-то рядом.»

                И вот однажды они встретились. Он оценивал её как художник, видя в её глазах лишь то, что хотел видеть мужчина, сидящий внутри него. Жить вместе они начали практически сразу. Они притянулись друг к другу, как магнит к металлу, сцепившись с жадностью, характерной для всех, кто истосковался по близости и доверию. В течение первого месяца Валерию казалось, будто он попал в сказку, придуманную самым прихотливым романтиком. Осадок, который остаётся после неудачных отношений и впоследствии мешает развитию нового чувства, куда-то улетучился из его сердца. Он уже было подумал, что так оно и будет продолжаться, но…

                Сын Лизы сразу воспринял «чужого дядьку» как конкурента на мамино внимание, поэтому встретил его безразличием. Но приблизительно к такой реакции Валерий был готов, потому не придавал ей большого значения. Однако проходили дни, недели, месяцы; отношения с новой женщиной начали терять остроту и притягательность. Она уже не заводила разговоров об искусстве, всё дольше задерживалась на работе или у подруг. Валерий всё понял и, несомненно, ушёл бы отсюда, если бы было куда уходить: всё, что имел, он оставил далеко, чтобы никогда туда не возвращаться. К тому же, оставалась ещё её величество иллюзия, к которой мужчина привязывается посильнее, чем к живой женщине…

                Женщины – существа самоуверенные, эгоистичные и странные. Они полагают, будто мужчина, терпя различные выходки и капризы, восхищается их «Я» с его неповторимостью, умом, красотой. И что он совершает те или иные поступки исключительно «ради неё». На самом деле, мужчина преклоняется перед иллюзией, ореолом, который создаёт, «дорисовывает» вокруг определённого образа. А в основе всякого «ради неё» содержится огромная доля «ради себя» -- например, «ради того, чтобы спать с нею» или «ради того, чтобы она снова подарила мне тот взгляд»…

                Лиза поленилась укреплять иллюзию Валерия, не сочла нужным. Это было ниже её. Всё чаще и чаще в лексиконе этой женщины звучало словечко «должен». Мужчина должен то, должен это… Стремясь оградить себя от этих типично пролетарских, потребительских замашек, он начал пропадать в мастерской, возвращаясь домой как можно позднее. Стало ясно, что эти отношения – ошибка. Причём, ошибка осознанная, потому что любой здравомыслящий человек, достигший пятидесяти лет, осознаёт бесперспективность новых отношений, какими бы они ни были – семейными или же любовными. Осознавал это глубоко в душе и Коломиец, но таки поехал к Лизе.

                Здраво лишь то, что создаётся в молодости. Пуритане и ханжи утверждают, будто в юности мы глупы и склонны принимать ошибочные решения (потому, дескать, семью лучше создавать после тридцати пяти). Пусть и ошибочные, зато здравые, а здравые именно потому, что делаются в тот период, когда они вполне уместны. Из этих ошибок и возникает то, что мы называем счастьем, не считая того, что из них получаются дети. Когда тебе пятьдесят, тебя могут уважать, перед тобой могут преклоняться, даже творить культ твоему таланту, -- всё, что угодно, только не страстно любить. А без этого даже самые взвешенные, самые дружеские, самые доверительные отношения с лицом противоположного пола обречены на фиаско.

                Что может дать мужчине женщина, прошедшая замужество, имеющая двух детей, познавшая, как правило, нескольких (а то и несколько десятков) любовников? Ничего. Он нужен ей постольку, поскольку. Между ними никогда не возникнет невидимых серебряных струн, которые наполняют интим нежной музыкой. Не возникнет, потому что всё уже в прошлом. Если женщина достаточно обеспечена, ей мужчина нужен лишь для знаков внимания, для дружеской беседы, для услады одиночества, но такая потребность возникает в ней далеко не ежедневно. Если дама не имеет средств, её беспокоит судьба детей. Именно ради детей она и способна вторично выйти замуж за человека обеспеченного, чтобы с его помощью устроить своих чад. Ничего плохого в этом нет, конечно… если это не грубый меркантильный расчёт.

           Продолжение следует

                С этими словами он едва заметно кивнул в сторону, где скромно стоял человек лет тридцати пяти. Ничего особенного этот худощавый очкарик в больничной одежде собою не представлял, если не брать во внимание взгляд мутновато-серых, каких-то маслянистых и неприятных глаз, которыми он пожирал платочек из шифона, которым была перевязана шея «Милочки». В этом взгляде сосредоточились всевозможные эмоции, какие только присущи человеку: восхищение, азарт, ласка, догадка (вроде той, которая осенила в своё время Архимеда), тайна…

                -- Простите, Станислав Андреевич! – невольно краснея, ответила женщина. – Просто я не думала, что он будет здесь… Я с ночного дежурства…

                -- Ладно, ступайте… -- отмахнулся врач, продолжая путь.

      Спускаясь по лестнице, женщина невольно прикрыла злосчастный платочек рукой, то и дело бросая брезгливые взгляды на пациента.

                -- Никифоров, ану-ка извольте пройти в палату! – приказал доктор.

                Оказавшись в кабинете, он налил из графина стакан воды и, сделав несколько глотков, сказал, обращаясь к некоему молодому человеку:

                -- Вот так мы и живём, как видите…

        Саша Васильев, аспирант одного из столичных вузов, сам выбрал винницкую больницу имени Ющенко и Станислава Андреевича в качестве научного руководителя. В определённых кругах считали, что во всей стране не сыскать такого профессионала по сумеречным состояниям и неврозам. Это был его первый день в роли ученика и коллеги уважаемого доктора.

                -- Вы знаете, скольких усилий стоит понять чью-то болезнь? – сказал тот. – Да и болезнь ли в обычном значении этого слова? Я, когда был молодым, обратил внимание на то, что подавляющее большинство пациентов в реальной жизни были вполне адекватными людьми. Как это принято говорить в миру – «нормальными».

                -- Да, смею согласиться, -- кивнул Саша. – Однажды в жизни происходит нечто такое, вследствие чего нарушается работа психики, и с этого момента человека как бы перемыкает… Да это и есть вполне нормальные люди, только более восприимчивые, нежели остальные. Только разобраться бы в причине нарушения, но для этого следует вживаться…

                -- Вживаться? Наверное… Вот взять хотя бы того же Никифорова. Ещё год назад этот человек ничем не отличался от миллионов ему подобных. Даже более того: он был довольно талантливым физиком, писал стихи, любил. Но однажды та, которую он любил, предала его. Вот так просто, как в наше время принято – ушла к другому мужчине, из постели в постель. Конечно, парень переживал, но время, как говорится, лечит… Прошли месяцы. Рана зажила, он смирился, начал даже забывать… Однажды, убирая в шкафу, он обнаружил пустяковую вещицу – платочек из шифона – один из тех аксессуаров, с помощью которых женщины пытаются подчеркнуть свою нежность. Вроде бы и ерунда, но беда заключалась в том, что этот платок принадлежал его бывшей пассии. Что такое средний мужчина? Это смесь романтика и прагматика, чувствительности и жестокости, нежности и грубости. В определённый момент он бывает особенно уязвим, в силу чего его может задеть невинное, но неосторожно сказанное словечко.

                -- Бывает, -- согласился аспирант.

                -- Так вот, платочек был обнаружен в неподходящий момент. Вам известна закономерность развития любовного страдания? Вначале оно, как острая бритва, режет по сердцу, потом, со временем, притупляется; спустя ещё время человек начинает вспоминать приятные моменты, какие связывали его с бывшей женщиной. А спустя ещё время плохое забывается напрочь, уступая место только хорошему.

                -- Защитная реакция…

        -- Верно. У каждого это происходит по-своему, но для большинства людей характерен именно такой расклад. Так вот, Никифоров нашёл платок именно в тот момент, когда плохие воспоминания почти улетучились из памяти. Этот платок стал для него напоминанием о былой привязанности,  чувствах,  надеждах. Если бы вместо платка он нашёл ту женщину, он, несомненно, не сумел бы перебороть себя и жить, как будто ничего не произошло.

                -- Живая женщина разговаривает, думает, потому сама по себе невольно служит напоминанием как о приятных сторонах бытия, так и отрицательных.

                -- Совершенно верно! Платочек молча и покорно принимал его взгляды, прикосновения, слова. Он превратился в своеобразный символ всего того, чего Никифорову не хватало в реальной жизни. Привязанность его к этой вещи развивалась быстрее, чем обычно в подобных случаях. Если в течение первой недели Никифорову было вполне достаточно просто смотреть на него минуту-другую и ограничиться вздохом сожаления, то уже к конце месяца он посвящал ему всё свободное время, лаская его не только взглядом, но и руками.

                -- И до какой же формы дошло?..

                -- Вы обратили внимание, как он смотрел на медсестру? Точнее, не на неё, а на платочек, повязанный вокруг её шеи?

                -- М-да… -- понимающе ухмыльнулся Васильев. – Мне рассказывали, будто какой-то человек даже переживал оргастические ощущения с фетишем…

                -- В этом случае аналогично… И, что самое интересное, сам Никифоров полностью отдаёт себе отчёт в нестандартности своей привязанности. Он её стыдится!..

                -- А каковы ваши прогнозы в данном случае?

                -- Прогнозы? У нас он находится вторую неделю. Успокоительные ванны, гипноз, аутотренинг… Через два месяца можно будет выписывать.

                -- Неужели вылечите?!

                -- Молодой человек, запомните раз и навсегда: слово «вылечить» в психиатрии совершенно неприемлемо. А вот «ослабить», «переключить внимание», «смягчить» -- это в самый раз…

                -- Во всяком случае, он безопасен для окружающих? Вы понимаете, о чём я?..

                -- О, конечно. Женщины в его компании могут себя чувствовать вполне спокойно. Ведь они его не интересуют. Только платок из шифона, только это… Ведь именно шифоновый платок превратился в олицетворение, в символ его былой привязанности. Мы его выпишем, он снова будет заниматься физикой, писать стихи. Да только никто не может точно спрогнозировать, как Никифоров себя поведёт в случае, если вдруг снова увидит платочек из шифона…

                -- А у вас есть ещё интересные случаи?

                -- Интересные? – переспросил доктор задумчиво глядя на Сашу. – Конечно. Если вы не против, пойдёмте, я покажу.

                -- Да, с удовольствием, -- с готовностью ответил аспирант, на ходу хватая свою папку.

                Прежде, чем пойти по палатам, доктор заглянул в ординаторскую и дал несколько распоряжений медсёстрам.

                -- Видите ли, наше время примечательно некоторыми важными моментами. Если каких-нибудь полвека назад люди страдали от непонимания, недостатка общения, последствий стрессов, то нынче они стремятся к уединению. Пространство, предусмотренное природой для общения с себе подобными, заполнено вдоволь. Даже, я бы сказал, переполнено. Телевидение, работа, общение с людьми на улицах, в магазинах, в интернете – всё это не оставляет места для самого себя. А «Я» -- это тонкая, хрупкая структура, нуждающаяся в самовыражении и самоутверждении. Мы дошли до того уровня, когда общество переполнило все «закрома» личности. И личность по сему поводу невыносимо страдает: она ищет малейшую возможность проявить себя, заявить о своём существовании, о своих потребностях. А общество не даёт такой возможности. Вследствие этого многие идут по пути малейшего сопротивления, замыкаясь в себе. Вот вам, в качестве примера, несколько таких случаев.

                Станислав Андреевич кивнул в сторону окон. Вдоль коридора их было восемь. Почти у каждого из них стояли мужчины и женщины. Они смотрели куда-то вдаль, некоторые из них, прикрыв глаза, о чём-то думали. Одна из женщин, расставив руки в стороны, шептала какие-то слова. У неё был вид курицы, которая, расставив крылья, пытается собрать и обогреть своих цыплят.

                -- Видите эту женщину? – продолжал доктор. – Это – Плерома всего, праматерь мира. Ни много ни мало…

                -- А что такое Плерома? – улыбнулся Саша, пожимая плечами. – Я, честно говоря, не знаю…

                -- Да я тоже не знал. Только когда вживаешься в состояние пациентов, приходится во многом разбираться… Плерома – это субстанция, на основе которой развивалась Вселенная. Грубо выражаясь, своеобразная матрица. Эта женщина однажды потеряла обоих маленьких детей. Погибли в автокатастрофе. Её стресс перешёл в такую форму… Представляя себя матерью мира, она стремится его сохранить от бедствий…

                -- А следующая? – спросил Васильев, указывая  на другую женщину, которая стояла с закрытыми глазами.

                -- А это, – прошу любить и жаловать, – её величество Истина.

                Видя округлившиеся глаза молодого коллеги, доктор улыбнулся:

                -- Да, как видите, ни много ни мало – сама Истина… Видите ли, эта женщина продолжительное время работала в… вы не поверите! – в правительстве.

                -- В правительстве?!

                -- Да. Не стану вам объяснять, что наше правительство – это сплошь лжецы и циники, поскольку вы и сами способны делать выводы на сей счёт. Её беда заключалась в том, что по образованию и призванию она – философ.

                -- Понятно, -- улыбнулся Саша. – Всё время сомневалась в правильности политики, анализировала происходящее в стране…

                -- Ну да… А вот тот молодой человек, -- вот он постоял немного у окна и теперь спешит в ванную, -- это жертва той грязи, которую общество ежеминутно выливает на личность.

                -- Как так?

                -- Последствия первого сексуального опыта.

                -- Да ну?!

        -- Представьте себе юного романтика – это личность эмоциональная, хрупкая, с развитым воображением. Он влюбляется скорее не в реальную женщину, а в тот ореол, который сам же создаёт вокруг неё. А когда доходит до дела… Гм…  Первый ров, который удаётся перепрыгнуть (я говорю "ров" в смысле фигуральном) не заключает в себе ничего интересного. Обычно он грязен, и поднимаешься оттуда немного испачканный, лишившись еще одной прелестной иллюзии, испытывая смутное отвращение и легкую грусть. Реальная сторона любви, когда впервые соприкасаешься с ней, слегка отталкивает; в мечтах она представлялась совсем иной, — более нежной, более утонченной. И у юноши осталось моральное и физическое ощущение тошноты, как бывает, когда случайно попадаешь рукой во что-нибудь липкое, а воды, чтобы помыться, рядом нет. Сколько ни оттирай — это остается. С тех пор он и моется… Пытается отмыться… По двадцать раз в день спешит в ванную, но, как вы понимаете, тщетно…

                -- Его девушка оказалась проституткой? Или он «подхватил» чего-нибудь?

                -- Да ни то, ни другое. Просто у современных девушек, уже имеющих какой-то опыт, почему-то редко встречается та форма чутья, женской чувственности, которая необходима в подобных делах.

-- Я бы сказал, что она просто не любила парня и допустила какую-то оплошность, а может быть, и грубость, вульгарность…

-- Именно так, дорогой коллега. Итак, как видите, у нас достаточно много случаев, которые могут служить показателями стремления индивида к уединённости…

-- Простите, доктор. А вот ещё женщина. Она вышла из палаты, у неё трясутся руки, а взгляд какой-то жалостливый…

-- А-а-а… Это бывшая учительница. Классический случай депрессивного состояния. Довели… Ну, специфика работы такая…

-- Вот как?... Я только что вспомнил свою учительницу… Мы, сорванцы-восьмиклассники, никогда не задумывались о чувствительности учителей…

-- Ну, эта дамочка страдает не от учеников, а из-за коллег. Надумали выжить её из коллектива, вот и подстраивали бессмысленные проверки, подстраивали каверзы… Канальи…

-- Я вот вас слушаю, -- задумчиво произнёс Васильев после минутной паузы. – И поражаюсь вашему умению настолько глубоко понимать пациентов. Вам приходится вживаться, пропускать сквозь себя страдания каждого из них. Наверное, это рано или поздно сказывается?..

-- Вы не договорили, но я всё прекрасно понял, -- понимающе улыбнулся доктор. -- Нет, мне самому сумасшествие пока не грозит… Вроде бы…

В этот момент из ближайшей палаты вышла женщина лет сорока с крохотным зеркальцем в руке.

-- Станислав Андреевич, -- полушёпотом обратилась она к старику. – У меня снова проблема.

-- Что случилось, дорогая Зиночка? – сочувственно и даже обеспокоенно поинтересовался доктор.

-- Снова… Моё лицо!..

-- Ану-ка, подойдём поближе к окошечку, -- предложил он, демонстративно всматриваясь в лицо пациентки. – А, это чепуха. Сейчас, сейчас…

С этими словами он извлёк из кармана халата кисточку наподобие ученической и осторожно погладил мягкими шерстинками совершенно чистые щёки пациентки.

-- Ну вот… -- закончил он. – Вы ведь знаете, что мой метод безотказный. Через час от вашей беды не останется и следа.

-- Ой, Станислав Андреевич! -- воскликнула -- Вы – настоящее золото!

Дождавшись, когда за нею закроется дверь, врач объяснил:

-- У неё была дочь шестнадцати лет. Красивая девочка, способная. А эта дамочка всё больше собой занималась. Она весьма щепетильно относилась к собственной красоте, нежели ко всему остальному на свете. Наверное, вам известно, что иногда детскими болезнями болеют во взрослом возрасте? Так вот, дочь этой Зины заболела корью. У взрослых это чревато всякими последствиями, даже самыми сложными. Пока девочка мучилась от высокой температуры, мамаша, едва заметив сыпь на её лице, заперлась в своей комнате и переживала о красоте.

-- Так могла бы, по крайней мере, вызвать «скорую»… -- недоумённо возмутился Саша.

-- Вот именно… Она «дождалась», что ребёнок скончался… С тех пор Зина и переживает, что на лице появилась сыпь.

Когда они вернулись в кабинет, доктор, закурив, сказал:

--  Сумасшедшие привлекают меня куда более, чем те, которых общество считает «нормальными». Да и что такое, собственно, «нормальность»? Человеческое общество подразделяется на две половины, одна из которых склонна к заболеваниям шизофренического порядка, а другая – циклотимического. Всё... Так что «нормальных» нет и в помине. К тому же, учитывая всё, что происходит с обществом, лучше иметь дело с пациентами, нежели с теми, кто не считает себя сумасшедшими. Эти люди живут в таинственной стране причудливых сновидений, в непроницаемом мраке безумия, где всё, что они видели на земле, всё, что они любили и делали, возобновляется в их сознании и становится воображаемой жизнью, не подчинённой законам, которые управляют миром и мыслями людей. Для них невозможного не существует, невероятное исчезает, фантастическое становится правдоподобным, а сверхъестественное — привычным. Старая преграда логики, глухая стена разума, здравый смысл, ограничивающий порывы нашей мысли, — всё это рушится, падает, валится перед силой их воображения, которое вырвалось на волю, попало в необъятный мир фантазии и мчится гигантскими скачками, не зная удержу. Для них всё возможно, всё сбывается, им не надо прилагать никаких усилий, чтобы господствовать над событиями, подчинять себе обстоятельства, преодолевать препятствия. Достаточно каприза их воли, чтобы они стали принцами, императорами или богами, обладателями всех сокровищ мира, всех его благ, чтобы они могли насладиться всеми радостями жизни, быть вечно юными, красивыми, любимыми, сильными. Только они одни могут быть счастливы на земле… Я люблю заглядывать в их блуждающий ум, как заглядывают в бездну, где бурлит на самом дне неведомый поток, бегущий неизвестно откуда и неизвестно куда… Однако не следует заглядывать в эту пропасть слишком часто, смотреть в эту бездну слишком пристально, ибо все равно никогда не узнаешь, где начинается этот поток и куда он убегает. В конце концов это только вода, подобная той, что течет по равнине, и мы не много узнаем, глядя на неё. К тому же, если слишком долго смотреть в бездну, она начинает смотреть на тебя…

Покидая кабинет руководителя, Саша обратил внимание на книжный шкаф, на верхней полке которого, помимо литературы, покоилась мягкая игрушка. Это был Чебурашка зелёного цвета с наивными, добрыми глазами.

Для того, чтобы выйти к проезжей части, следовало обойти отделение и, пройдя мимо окна кабинета заведующего, выйти на асфальтированную тропинку. Оказавшись напротив окна, Саша бросил мимоходом взгляд в ту сторону и был несказанно удивлён, увидев в окне силуэт доктора, державшего в руках… Чебурашку. Он с ним разговаривал!..

Прошёл месяц. Сталкиваясь с пациентами ежедневно и еженощно, Васильев проникался их проблемами. У каждого из них существовала своя собственная логика, своя концепция мироздания и порядка вещей. Вместе с тем, в их понимании всё объяснялось предельно просто, а смысл их философии сводился к чистым и честным правилам, как у детей. Здесь не было характерных для «нормального» общества подлостей, козней, лжи. Всё чаще и чаще Саша задумывался: «Так кто же в действительности болен – эти люди или общество в целом?» Однажды он отважился поделиться своими мыслями с доктором, однако тот, хитро улыбнувшись, только прижал указательный палец к своим губам:

-- Тише, тише, дорогой… Ш-ш-ш!...

                Однажды, спасаясь от хандры, он зашёл в кафе.

                -- Что вам угодно? – поинтересовалась молодая барменша, одаривая его призывной улыбкой. – Вина, пива, водки? Или, быть может, угодно коктейль?

                -- Водки…пожалуйста… -- запинаясь, ответил Перепёлкин. – Сто граммов…

                Выпив, он почувствовал некоторое облегчение.

                -- Повторите, будьте добры, -- сказал он…

                Вот так, заходя ежедневно в это заведение, Вася находил развлечение в водке. С каждой неделей требовалось увеличивать дозу, потому вскоре он напивался в стельку, пытаясь достичь состояния, в котором никакие Жанны его уже не волновали. В итоге ему пришлось распрощаться с должностью заместителя прокурора. Это на некоторое время отрезвило его. Переквалифицировавшись на адвоката, он в течение какого-то времени вёл довольно умеренный образ жизни. Но воспоминания порою захлёстывали его с такой силой, что он не мог сдержаться и снова возвращался к чудодейственной рюмке. «Я вот так прозябаю, -- подумывал Перепёлкин, тупо уставившись на бутылку. – А она, небось, роскошествует вместе с Федькой и малым…»

                Где он нашёл Жанну, что заставило его жениться на ней, перечеркнув себе жизнь? Именно перечеркнув, ни больше, ни меньше. Анализируя прошлое, он приходил к выводу, что его и не повышали из-за аморального облика жены. «Все знали», -- говорила баба Сима. Как всегда… Знают все, кроме мужа… Знало, наверное, и начальство. А чего удивляться? Она беззастенчиво появлялась под руку с любовником в кафешках, в театре, в прочих людных местах, её видели многие знакомые…

                Заканчивая юридическую академию, он познакомился с хорошенькой сельской девушкой. Почему она, спустя несколько месяцев, согласилась выйти за него замуж? За что она его полюбила? Но он чувствовал себя невероятно счастливым…

                Прошло около двадцати лет. К тому времени Василия прогнали даже с адвокатской работы. Он нашёл скромное местечко юридического консультанта при какой-то фирме, что не обеспечивало высоких доходов, зато позволяло чаще оставаться наедине с собой и… пить. Теперь он представлял собою окончательно опущенного человека, едва взглянув на лицо которого, можно было сделать выводы не в его пользу. Но внешний вид его волновал намного меньше, нежели внутреннее состояние. У него появилась одышка, руки постоянно дрожали, покрасневшие глаза слезились. Выжить позволяло лишь случайное обстоятельство: на пятнадцатом году после развода умерла родственница-москвичка, и её квартира в центре города перешла, согласно завещанию, Перепёлкину. Выгодно её продав, он и жил на полученные деньги.

                Двадцать лет – это не просто отрезок времени. Это – целая жизнь. Многое изменилось. Старые раны зарубцевались, новые получать было не от кого. Живя в своё удовольствие, но довольно экономно, Василий лишь иногда возвращался к мыслям о Жанкиной измене. Она всё также живёт с Федькой и сыном в этом городе. Где, чем, как – об этом стоило лишь гадать. Новых друзей у Перепёлкина не завелось, даже в кафе он предпочитал держаться особняком. И только барменша в нём оставалась одной и той же. Из молоденькой длинноволосой девушки она превратилась в жену и мать, поправилась. Но Василий, не обращая на неё внимания, едва её узнавал. Буфетчики – народ особенный. Невольно они привязываются к постоянным клиентам, запоминают их, изучают их привычки. Вот заходит лысоватый мужчина лет сорока пяти. «Ага, этому сто граммов и стакан томатного сока», -- констатирует женщина и, прежде чем посетитель доходит до стойки, его уже дожидается его «доза». А вот, глядя друг другу в глаза, входит парочка. Барменша, опытная в таких делах, успевшая перевидать подобных парочек сотни и тысячи, знает: «Этим понадобится пара кофе, апельсиновый сок и шоколадка». Как правило, она не ошибается.

                Василий не интересовал её как мужчина. Да разве это мужчина  -- осунувшийся, пьющий?.. Но ей было его жаль. По осанке можно было безошибочно определить, что человек он довольно обеспеченный, когда-то блистал манерами и карьерой. Это бросается в глаза сразу, не отнять… Но вот его внутреннее состояние – дело другое. Жалко человека, пропадает ведь зря…

                Однажды, в один из майских дней, барменша не удержалась.

                -- Простите, а Вы не хотели бы поехать отдохнуть за город? – спросила она.

                От неожиданности он даже опешил: уже много лет с ним никто вот так запросто не заговаривал.

                -- Простите…Вы сказали «отдохнуть»? – переспросил он.

                -- Ну да, -- улыбнулась женщина. – Вы киснете в этом тусклом кафе по несколько часов в день, о чём-то себе думаете, грустите. А ведь кругом – весна. Поедьте за город, полюбуйтесь цветами, рекой, подышите чистым воздухом…

                Посмотрев ей в глаза, он, наконец, убедился, что это не шутка, а вполне искренний совет.

                -- Поехать? Даже не знаю. Видите ли, я очень давно никуда не выезжал…

                -- Ну вот. Пора бы…

                -- Да…Наверное, вы правы…

                В воскресный день Василий проснулся очень рано, чтобы успеть выбраться за город до наступления сутолоки в транспорте. К девяти уже находился в десяти километрах от города. На берегу реки он присмотрел уютное заведение, в котором можно было бы посидеть, не отвлекаясь от созерцания пейзажа. Заказав себе кофе, он медленно, маленькими глоточками попивал его и наслаждался. «Каким же я был дуралеем! -- подумал Перепёлкин. – И надо же было позабыть о природе? А ведь было бы неплохо поселиться где-то в этих местах – среди лугов, на берегу речки…»

                Пока он витал в облаках, крайний столик заняла компания. Судя по всему, это были мать, отец и взрослый сын. Юноша лет двадцати трёх сидел лицом к Василию и, не обращая внимания ни на природу, ни на родителей, пил кофе; мать и отец сидели к Василию боком, сосредоточившись на бутербродах с чаем. Утратив интерес к этим людям, он уже хотел было отвести взгляд в другую сторону, как вдруг его задержало нечто…нечто знакомое… до боли… Этот завиток волос за ухом, этот изгиб носа у женщины…

                «Это она! – словно электричеством пронзила его догадка. – Это они…Все вместе…»

                В этот момент к его столику подошла молоденькая юркая девочка в белом фартушке.

                -- Вам угодно ещё что-нибудь? – спросила она тихим голоском.

                -- Да, -- подумав, ответил Василий. – Водки, если можно… Двести граммов.

                -- Закуски?

                -- Не знаю… Чего-нибудь…

                Пока выполнялся заказ, он смотрел на троицу и, прикрыв глаза, думал о своей потерянной жизни, об разбитых иллюзиях, о растоптанном счастье. Выпив две рюмки, он закурил Снова принесли кофе. На сей раз, вдыхая его аромат, он не чувствовал обычного наслаждения. «Вот они, -- терзала его навязчивая мысль. – Живут в своё удовольствие, тешатся жизнью, радуются… А я?..»

                Спустя час, видя, что компания собирается покинуть заведение, Василий поднялся с места и, неуверенно переставляя ноги, приблизился к старым знакомым. Заметив появление незнакомого человека, муж посмотрел на него.

                -- Вы чего-то хотели? – спросил Фёдор.

                -- Да, Федька, я хотел… -- ответил Василий, беззастенчиво икнув.

                -- Простите… -- произнесла женщина, возводя на подошедшего взгляд, переполненный удивлением. – А вы не могли бы не курить? Знаете, я не переношу дым…

                -- А я это знаю, Жанночка, -- сказал Василий, наслаждаясь их замешательством.

                -- Эй, -- окликнул его юноша. – Не смейте хамить моей матери! Иначе будете иметь дело со мной.

                -- О, Аркашенька… -- кивнул Перепёлкин, делая новую затяжку. -- Красив, ничего не скажешь… Как и я в молодости… Впрочем, наверное, таки ты больше похож на Федьку…

                -- Гражданин, да кто вы такой? – возмутился парень, приближаясь к нему. – Вы ведь не хотите, чтобы вас выбросили отсюда? Родителей оскорбляете…

                -- Ой, не так резко, молодой человек. Во-первых, вы уверены в том, что это действительно ваши родители? Ну, о матери не спорю, а вот насчёт папеньки – это ещё вопросик…

                -- Что? Да как вы смеете!..

                -- Ты, Аркаша, наверное, позабыл, как я качал тебя маленьким, как готовил тебе кашку, как менял пелёночки, пока твоя маменька забавлялась с этим…другом семьи… Забыл, малыш… Конечно… Зато я не забыл…

                -- Что?! – только и сумел спросить парень, невольно опускаясь на место.

                -- Вот так будет куда лучше, поверьте, -- улыбаясь, кивнул Василий. – Да, знаете ли, в этой жизни порою случается такое, чего и предвидеть невозможно… Например, вдруг узнать, что ты – вовсе не любимый муж, а ребёнок зачат не тобой, а кем-то иным… Да, юноша…

                -- Василий! – воскликнула Жанна. – Я прошу тебя… Не надо…

                -- Надо, милая, надо… Ты мне испортила жизнь, я всё потерял из-за тебя. Я и жизни не хочу… Потому что ты убила во мне наивного юношу, растоптала честного человека… И пока я мучился, страдал, терзался, ты наслаждалась, жила в своё удовольствие на мои денежки… Да, те самые, которые отсудила у меня. Так неужели ты полагаешь, что я всё простил и забыл?

                -- Мама, мама! – крикнул молодой человек, касаясь её руки. – Что говорит этот человек? Как он смеет? Что это значит?!

                Федька, понурив голову, смотрел в пустую чашку, а Жанна, закрыв глаза, ухватилась за сердце. Но делала это скорее кокетливо, нежели искренне.

                -- Так вот, Аркадий, -- продолжал Перепёлкин. – Ваша мать была моей женой. Вышла она замуж не за меня, а за мою столичную прописку и положение. Она ложилась со мной в постель, ненавидя меня просто за то, что я есть. Я вас очень любил, потому что верил, что вы – мой ребёнок. Изменяла мне жена с моим другом. Вот он… Честный и верный друг… Она, понимаете ли, спала с нами обоими, потому ни один из нас не может сказать с уверенностью, что является вашим отцом.  А в целом… Жизнь прекрасна…Понимаете?

                С этими словами Перепёлкин одарил троицу взрывом саркастического смеха и, демонстративно поклонившись, направился к выходу. За ним уже закрылась дверь, а троица всё ещё оставалась в своём положении. Воспользовавшись отсутствием движений, на одну из перекладин тента, растянутого над головами посетителей, уселся воробышек. Чирикнув что-то бодренькое, он опорожнился в полупустую чашку, стоявшую перед Жанной, после чего, живо вспорхнув, улетел…

                Как правило, после того, как создаётся молодая семья, друзья жены становятся друзьями семьи, чем не могут похвастаться друзья мужа. Что здесь играет роль определяющую, а что – дополнительную, незначительную? Попробуй догадаться… Однако, мы вправе сделать предположение, что молодая женщина, стремясь избежать изучающих взглядов со стороны друзей мужа, инстинктивно их отваживает от дома, как будто опасаясь, что они могут понять нечто такое, чего не понимает сам муж.

                Как бы там ни было, Василий Перепёлкин мог бы похвастать тем, что в его семье как раз всё не так. Федя Липкин, его единственный друг, начиная ещё с первого курса, остался другом семьи. Он часто приходил в гости, предлагая свою руку как Василию, в случае надобности, так и его супруге – Жанночке, которая не пропускала случая чем-то уколоть мужа. Да, именно так и было, сколько Василий себя помнил в роли мужа.

                С Федей он познакомил Жанну ещё за два месяца до свадьбы. С тех пор так и повелось: куда супруги, туда и друг семьи, что бы ни делали Перепёлкины, туда и приглашали Федю. Большей частью приглашала, конечно, жена. Вася захотел на рыбалку – тут же об этом узнаёт Федя и, естественно, присоединяется. Вася на работе задерживается, а молодая жена захотела в театр, Федя всегда рядом, предлагает руку и помогает снять шубку в гардеробе. Словом, друг единственный и незаменимый.

                Подходил к концу знойный июньский день. Ещё уходя на работу, Василий предупредил жену о том, что вернётся рано, поскольку в этот день предполагалось всего одно дело. День был не присутственным, так что кроме обыкновенной рутины ничего не предвиделось. Обыкновенно члены суда в подобные дни могут освободиться раньше обычного.

                -- Заберёшь, в таком случае, Аркашу из садика, -- вялым голосом сказала жена, переворачиваясь в удобной постели.

                -- Ладно, будет сделано, -- ответил он и поспешил, так как хотел успеть на работу пораньше.

                Как и надеялся, Вася закончил дела к обеду. Закрыв кабинет и распрощавшись с сотрудниками, он поехал в садик, где нашёл своего малыша. Аркадий представлял из себя молодого человека трёх с половиной лет, с собственными взглядами на мироздание и его законы. Ему казалось, будто мир должен вертеться вокруг его личности. Капризничая и постоянно притопывая ножкой, когда выражал желания, мальчик успел изрядно надоесть пассажирам автобуса, в котором они ехали с отцом. Наконец, одна бабулька не выдержала и сказала:

                -- Папаша, а не сводить ли вам своего сына в зоопарк?

                «И действительно, почему бы и нет?» – подумал Вася. Он давно не бывал в этом заведении, а малому будет приятно и подавно.

                Бродили они по зоопарку часа полтора, если не больше. Вспомнив о том, что ребёнку следовало бы покушать, Перепёлкин счёл нужным отвезти его домой, будучи уверен, что мама к этому времени успела что-то приготовить. Увы, в доме ничего съестного не оказалось, в силу чего Вася вынужден был приступить к стряпне.

                Приготовить макароны с подливой – дело не хитрое, но требующее определённых навыков. У Васи оные были, поскольку ему приходилось довольно часто заменять жену на кухне. Как раз в ту минуту, когда он процеживал макароны, прозвучал звонок в дверь. Кое-как отставив посуду в сторону, он поспешил открыть.

                То была соседка по площадке – старая Сима Срулевна, которая, от нечего делать, наблюдает на всеми жильцами подъезда.

                -- Ой, здравствуйте, Василий! –воскликнула она, беззастенчиво картавя. – А я хотела бы поговорить с вашей женой. А шо, разве её нету дома?

                Баба Сима явно не была артисткой, потому что лгать совершенно не умела. Ведь она знала, что Жанны нет дома…

                -- Тётя Сима, не хитрите, -- улыбнулся Вася. – У вас есть дело ко мне?

                -- Ой, Вася! – всплеснула она руками. – Послушайте. Вы умный человек… Вы добрый и отзывчивый, за мальчиком своим присматриваете, готовите… А вот ваша жена… она не совеем та…

                -- Что вы имеете ввиду? – напыжился Перепёлкин, невольно настораживаясь. – Неужели вы верите дворовыми сплетницам? Вы, умная женщина?!..

                -- Вася, жена вам изменяет! – выпалила еврейка, инстинктивно отступая назад.

                -- Чего?! – воскликнул Перепёлкин, напыживаясь, как старый петух. – Да вы в своём уме? Тоже мне, сыщица… Мата Хари, блин!..

                С этими словами он захлопнул дверь перед носом у соседки, которая хотела ещё что-то сказать.

                Из-за двери доносились невнятные звуки:

                -- Вася, вы извините… Но… Все знают… Дом говорит…

                -- Всё, ну вас в баню, дорогие соседи! -- в сердцах промолвил он, возвращаясь на кухню.

                Впрочем, мысли его были далеко от макарон, потому что, подавая их малому, он вместо хлеба положил пирожное. К слову, разбалованный сорванец был этому несказанно рад, но папа в эту минуту думал не об этом, а о словах бабы Симы.

                Да ну!.. Его Жанночка? Быть того не может!.. Да, она в последнее время кажется особенно нервной,  и ссорится чаще, нежели обыкновенно… Но в данный момент она, наверное, у одной из подруг… Или в компании Феди… Какой же всё-таки классный друг ему попался!.. На него можно положиться…

                В этот момент хлопнула дверь и послышались возбуждённые, но приглушенные  голоса.

                -- Опять этот увалень макаронами будет кормить! – ворчала Жанночка.

                -- Ну что ты, Жанна! – примирительным тоном успокаивал её Федя. -- У тебя отличный муж. Зачем ты так о нём?

                После этого послышался шёпот и звук поцелуя.

                Выглянув из-за кухонной двери, Василий увидел не просто дружеский поцелуй, а поцелуй интимный, характерный для двух людей, которых связывает нечто иное, нежели обыкновенная дружба. Женщина даже изволила приподнять правую ножку…

                В этот момент Вася почувствовал, как опасно сжалось его сердце. Переживая, хоть бы не схватить инфаркт, он опёрся на косяк двери и произнёс не просто голосом-тенорком, характерным для его упитанной комплекции, а настоящим гласом из преисподней:

                -- Понятно… Значит, вы оба меня обманывали всё это время?

                Федя, отшатнувшись от любовницы, взглянул ему в глаза, но, увидев в них  слова Цезаря: «И ты, Брут?!», он понурил взор от стыда, и застыл у двери. В отличие от него, Жанночка, вмиг справившись с первым шоком, сделала попытку перейти в наступление.

                -- А чего ты такой мямля? Тюфяк, импотент несчастный!..

                Зная из судейского опыта, что женщины часто употребляют такое выражение скорее ради того, чтобы уколоть мужей, нежели сознаваясь в собственной ненасытности, Перепёлкин сделал над собой усилие и улыбнулся.

                -- Так, друзья мои, -- заявил он. – Вы поймались… Ты, неверная жена, и ты, друг…

Я хочу, чтобы вы немедленно покинули мою квартиру.

                -- Да ты что? – опешила жена. – Это наша общая квартира. Как ты смеешь нас выгонять?!

                -- Дорогая, -- вставил словечко Липкин. – Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты не набрасывалась на мужа?

                -- Тоже мне… защитничек нашёлся, -- фыркнула Жанна.

                -- Жанна, ты ведь знаешь: я – юрист. Квартиру свою я от тебя очищу по-любому, чего бы мне это не стоило. Потому лучше будет, если ты уберёшься тихо и без шума.

                Помедлив минуту, она издала вздох сожаления и произнесла:

                -- Хоть вещи можно собрать?

                -- Вперёд, -- кивнул Василий.

                Пока она собиралась, выгребая из шкафа всё, что попадалось под руку, Фёдор подошёл к бывшему другу.

                -- Вася, ты понимаешь…

                -- Ой, ну хоть бы ты помалкивал! – презрительно улыбнулся хозяин квартиры. – Улепётывай вместе со своей дамочкой сердца. Скатертью дорожка!

                Собрав чемоданы, в которые упаковала всё, что только могла, Жанна заявила:

                -- Я – мать. Ребёнка я забираю с собой!

                -- А вот это у тебя не получится, -- саркастически засмеялся Василий. – Я найду способ отсудить его у тебя, можешь мне поверить!..

                В этот миг в глазах Жанны вспыхнул некий огонёк, означающий готовность к подлости.

                -- В таком случае послушай, что я тебе скажу, милый. Ты говоришь, что я тебе изменяю? Так знай же: я изменяла тебе с первого же дня нашего знакомства, с первого дня нашей совместной жизни. С твоим другом, да… И ребёнок – от него, а не от тебя!

                У Василия отвисла челюсть. Наверное, эта каналья в юбке отдаёт себе отчёт, что Василий имеет возможность заказать анализ ДНК и проверить эту информацию. Её голос звучал более, чем уверенно… Значит, не лжёт…

                Воспользовавшись смятением мужа, Жанна быстро собрала малыша и ретировалась из квартиры вместе с любовником.

                … Прошло несколько месяцев.  В течение первой недели Перепёлкин подбадривал себя мыслью, что из создавшегося положения вышел по-геройски, почти что раздавив гадину. Но такое чувство поддерживало его недолго. Уже спустя две недели после ухода Жанны ему захотелось женской ласки. Привыкший лишь к одной женщине, он ассоциировал всевозможное блаженство именно с нею, потому начал себя ловить на сомнении: а вдруг её оговорили? Но баба Сима говорила, что «знают все»… Значит, весь подъезд, весь дом, вся улица знала, а он оставался в неведении.

                С этого момента в Василии начала накапливаться немая обида, переходившая в злость. Временами он представлял, что бы случилось, если бы судьба подстроила им сейчас встречу. Он бы одарил её презрением, он бы обязательно опустил эту самку на то место, какое ей подобает…

                Одним из последствий развода стало ежемесячное взыскание с Василия некоторой суммы, против которого он ничего не мог возразить. Положение обязывало безропотно подчиниться, хотя в иное время, будучи в иной шкуре, он, конечно, не замедлил бы развить на этой почве скандал. Сумма получалась неплохая, если учесть, что доходы Василия были высокими.

     Поселив сиятельную пассажирку в специально оборудованной каюте, капитан почти позабыл о ней, целиком уйдя в повседневные заботы. После того, как «Мари-Женевьева» вышла в открытое море, подул неблагоприятный ветер, а потом и вовсе заштормило. Моряки – народ суеверный. В те времена присутствие женщины на корабле рассматривалось как плохая примета; потому, когда экипаж увидел Женевьеву, поднимающуюся по трапу на борт, у многих возникло плохое предчувствие. Однако предчувствие само по себе ничего не значит, если оно не подкреплено участием человека. Так и получилось. Едва корабль отплыл из Портсмута, Филипп тотчас же заявился в девичью каюту и потребовал, чтобы Женевьева исполнила обязательства, данные в детские годы.

                -- Филипп, -- ответила она, смущаясь. – Я, конечно, всё помню. Но как вы могли высказывать подобные требования ребёнку, которым я, по сути, была? Я ценила вас как товарища по играм, но говорить о замужестве?.. Что вы себе придумали? Простите, это было бы слишком опрометчиво с моей стороны.

                Получив отказ в вежливой и категоричной форме, молодой человек придумал план. В этом плане непогода сыграла свою роль. Вместо того, чтобы, как подобало бы помощнику капитана, поднимать дух экипажа, он, напротив, делал всё для его разложения, воздействуя на древние хищные инстинкты моряков.

                -- Послушайте, друзья! – говорил он, обращаясь то к одному, то к другому матросу. – Сейчас вы нищие. Вы, как рабы, исполняете волю хозяев за символическую плату. А я вам предлагаю свободу. Мы будем бороздить просторы океана, нападать на чужие суда, обогащаться… Не пройдёт и года, как любой из вас сможет вернуться на родину богатым человеком…

                До того дня каждый из матросов мог служить образцом. Однако иногда наступают минуты, когда даже в лучшем человеке легко вызвать к жизни самые низменные, самые страшные инстинкты.

                День за днём Филипп вливал в уши этих людей опасный яд, который, растворяясь, наполнял собой кровь и сознание. Рано или поздно его слова могли дать ростки в сердцах моряков. Нужен был лишь повод. И он наступил.

                Филипп, в который раз «проигрывая» встречу с бригантиной, пытался понять, какая сила не допускает его на борт. Сознание подсказывало, что это тщетно. Впрочем… А может, всё дело как раз в сознании? Когда «Мари-Женевьева» появляется в виду моряков – из дымки, парящей над водами, гордая, хоть и с потрёпанными парусами, без признаков человека на палубе, -- именно сознание, исполненное мистическим страхом перед летучим голландцем, подсказывает, что туда нельзя. Этот страх внушён поколениями, впитан с молоком матери, подкреплён многолетним опытом, его невозможно перебороть никакими усилиями воли. О, если бы была возможность хотя бы на минуту выключать сознание, как лампочку!..

                Даже люди, воспитанные в духе новых поколений, не верящие, казалось бы, ни во что, кроме себя и денег, -- и те боятся шевельнуться и только молча наблюдают, как злосчастная бригантина проходит мимо в каком-нибудь сантиметре от борта судна. Да, высадиться на корабль-призрак невозможно, потому что при виде его немеют все члены, цепенеет гортань, страх вселяет в тело ужасную слабость. Так, может, стоит подумать над тем, как лишить себя этого страха, порождаемого разумом? И вдруг получится, переваливаясь через борт, отключить сознание?..

                Да, именно отключить. Как тогда, в 17 столетии, когда ему удалось отключить совесть, чувство долга, стыд…

                После того, как очередной шторм отбросил «Мари-Женевьеву» от Азорских островов, при этом покалечив нескольких матросов и унеся с палубы боцмана, он шепнул ближайшим участникам заговора:

                -- Время настало, друзья. Арестуйте капитана, а я займусь остальными.

                В течение нескольких минут всё было сделано. Капитан и несколько его сторонников, связанные и униженные, стояли на баке, ожидая своей участи. Юнга, мальчонка лет тринадцати, плакал.

                -- Чего вы хотите, Филипп? – обратился к нему капитан. – Вы понимаете, что совершили бунт?

                Это был честный старик. Перед ним, как ни перед кем иным, Филиппу было стыдно. Он не мог заставить себя посмотреть ему в глаза.

                -- Господин капитан, -- сказал он. – Мы не хотим возвращаться к хозяевам.

                -- Напрасно, сударь, -- покачал головой тот. – Теперь вы поставили себя и команду вне закона. При первой же возможности вас вздёрнут, как тараньку, на первой же рее.

                -- А мы не собираемся возвращаться на родину…

                -- Постойте, а может… Может, вы совершили это преступление из-за…

                С этими словами капитан многозначительно указал взглядом в сторону каюты, в которой находилась женщина.

                -- Не имеет значения, -- прервал его Филипп. – Насколько я понимаю, вы не хотите к нам присоединиться?

                -- Нет, конечно, -- улыбнулся тот с презрением.

                -- Ребята, выбросьте этих глупцов за борт, -- скомандовал новый капитан. – И юнгу тоже.

                Как ни молил ребёнок о пощаде, Филипп его не слушал.

                Даже матросы было замешкались топить малого, но капитан объяснил:

                -- Ребята, нам предстоят великие дела. Ребёнку нечего делать на нашей палубе, которая вот-вот окрасится кровью. А высадить его на берег мы не можем, потому что он выдаст всех нас.

    -- Да бог с ней, -- улыбнулся он, глядя вдаль. – Мне-то эта шлюпка все равно не нужна… Потому что дороги назад нет…

       Где-то затрезвонила пронзительная мелодия. Двадцать первый век – век чудес: рации, мобильные телефоны, тестомешалки… В его время всё было не так. Плаваешь месяцами и понятия не имеешь о том, что творится на родине. А теперь даже юнга -- и тот может запросто спросить у матери: «Как поживаешь?»

                В который раз он пытается обогнуть мыс Доброй Надежды, чтобы встретиться с НЕЙ, но всегда злосчастная судьба отбрасывает его на многие сотни миль обратно. Кажется, будто вот-вот, совсем немножко – и вот она, мечта – небольшой скалистый островок, невидимый для простых смертных. Однако у самой черты, у самого порога безоблачное небо внезапно мрачнеет, налетает шквал, который перерастает в бурю, и гонит судно далеко на север. Это может продолжаться сутки или даже трое, но потом всё прекращается, словно по мановению волшебной палочки. Это означает, что судьба вновь посмеялась над ним и милостиво позволяет повторить попытку.

                Филипп знает наизусть весь сценарий. Именно сценарий, потому что всё напоминает длиннющий спектакль, в котором одна и та же роль сыграна неисчислимое количество раз. Сейчас «Ласточка» пройдёт несколько часов пути, повстречает ЕГО, а спустя два дня начнётся испытание. ОН – это вроде как страж, предвестник, напоминание, -- точнее, если уж быть совсем точным, ОНА. Тоже ОНА. Только на сей раз не женщина, а бригантина. Та самая, которой он когда-то командовал… У них даже имя одинаковое – «Мари-Женевьева»… Она – представитель иного мира… Точнее, одного из десятков, сотен, тысяч миров. Проникнуть бы на ЕЁ палубу, на капитанский мостик, где ему знаком каждый миллиметр! Оттуда он сумел бы увидеть нечто такое, что ускользает от взгляда, пока приходится находиться в шкуре смертного. Но не пускает бригантина, противится его воле. Он не единожды пытался перепрыгнуть борт, но не дано…

                Сколько посудин он успел угробить за эти годы? А сколько человеческих жизней!.. Только с ним ничего не случается, -- разве что с каждым разом прибавляется лишняя щепотка седины да морщинка какая… Но он должен достичь цели, и чем быстрее, тем лучше. Пока не пробил вселенский набат, пока не наступил час Суда, когда что-либо исправлять будет слишком поздно…

                На юг, на юг! Только на юг, и пусть для этого понадобится потопить все корабли мира, он достигнет своей цели!

                Океан, угомонившийся было после трёхсуточного шторма, снова забурлил, как гигантский котёл. Судно то и дело бросало в разные стороны, грозя разбить в щепки. Команда, состоявшая из всевозможного сброда, собранного в разных уголках Европы и Африки, выбилась из сил. От парусов не осталось и следа, грот мачта только что подозрительно треснула и в любой момент могла обрушиться на чьи-то головы. Три дня назад Женевьеву разбудил оглушительный треск – это бизань, разворотившая бак, свалилась в морскую бездну, утащив за собой нескольких матросов. Оставалась лишь фок-мачта, но сейчас её нельзя отягощать парусами, поскольку её могла постигнуть судьба двух остальных мачт. Поглядывая в узенькую щель, отделяющую трюм от палубы, девушка могла видеть лишь ноги матросов, да и то вскользь, когда они мелькали пред ней.

                Как она оказалась на этой хрупкой посудине посреди бушующей стихии? Какие неведомые силы забросили её сюда и стремились лишить жизни? Это длинная история. Неизвестно, сколько осталось времени у несчастной пассажирки, или, скорее, пленницы, но вместо того, чтобы возносить молитвы Всевышнему, она, как могла, уселась на мешки с прогнившим зерном и предалась воспоминаниям. Но делала она это вовсе не для того, чтобы сожалеть о чём-либо или найти повод пожалеть себя; она вспоминала, стремясь не упустить ни одной подробности из своей короткой жизни, чтобы, когда наступит время, поведать обо всём ангелу мщения и потребовать воздаяния виновникам.

                На попечении отца Жана, или господина Мерсье, находилось четверо подкидышей – три мальчика и одна девочка. Что касается мальчиков, их происхождение не представляло загадки: это были сироты из крестьянских семей, вымерших в результате одной из десятков эпидемий оспы, периодически собиравших богатую жатву по всей Европе. А вот девочка – дело другое. Обнаружив у порога храма небольшой свёрток, экономка принесла его в дом святого отца и, развернув батистовые пелёнки, на которых были вышиты вензеля «М.К», нашла там прелестного ребёнка. К девочке также прилагались увесистый кошелёк с золотом и письмо, написанное уверенным женским почерком. В нём сообщалось, что дитя появилось на свет неделей раньше и зовут его Мари. Автор письма, ссылаясь на какие-то обстоятельства, предупреждала, что покидает страну на несколько лет и обязуется забрать дочь обратно тотчас же по возвращении.

                -- Мари… -- повторил отец Жан, взглянув на экономку. – Впрочем, знаю я этих ветреных девиц. Не верится, что ребёнок крещён. Сегодня как раз праздник святой Женевьевы, вот мы и проведём обряд…

                Так у девочки появилось двойное имя – Мари-Женевьева. Звучало красиво и внушительно. Но окружающие почему-то предпочли последнее, и так и обращались к ней – Женевьева.

…До определённой черты её биографию можно было бы счесть вполне заурядной как для дитяти семнадцатого столетия. В те времена редко кто удивлялся, обнаружив на рассвете у порога собственного дома корзинку с младенцем. Невзирая на влияние церковной морали, молодые (да и не только молодые) люди грешили столь часто, что добрые деревенские священники едва успевали выращивать подкидышей. И хорошо, если в пелёнках обнаруживался кошелёк с золотыми экю, что содержало намёк на происхождение ребёнка; в основном же растить детей приходилось за счёт пожертвований.

                Деревушка Корже была настолько бедной и забитой, что даже её владелец, барон де Риваль, почти позабыл о её существовании и за последние лет двадцать ни разу не почтил своим визитом. Да, собственно, чего он там не видел? Десятка три жалких домишек, служивших приютом для полусотни столь же жалких крестьян, старый храм св. Женевьевы с облупившейся штукатуркой, да Луара, катящая свои воды к океану. Пожалуй, в этом списке достойной внимания была лишь река, но для того, чтобы ею полюбоваться, вовсе не обязательно отправляться в такую глушь.

                Когда-то деревня считалась перспективной. Здесь жило, самое малое, человек семьсот,  в заливе находилась пристань для грузовых судов, а храм св. Женевьевы был женским монастырём. Даже король Франциск Первый однажды не погнушался провести ночь в Корже, возвращаясь из какого-то путешествия, чем тогдашние жители весьма гордились и даже показывали всякому приезжему избушку, в которой сиятельный гость изволил почивать. Но те времена, как мы выразились, прошли, и деревушка захирела.

                Проходили годы. Беспомощный младенец постепенно превращался в рассудительную белокурую и сероглазую девушку. По странному капризу судьбы мальчики были старше её лет на пять. Особенно среди них выделялся Филипп – черноволосый, крепкий и довольно замкнутый ребёнок. Доброго аббата настораживали упрямство и самолюбие подопечного, хотя, вместе с тем, заслуживали внимания его смекалистость и храбрость.

                Достигнув тринадцати лет, двое из мальчиков изъявили желание отправиться в город Анже изучать плотничье ремесло. Следует сказать, что отец Жан, проявляя заботу не только о настоящем, но и о будущем своих воспитанников, уволил и эту их просьбу. Что касается Филиппа, то решительно отказался, мечтая о путешествиях и дальних плаваниях.

                -- Я хочу быть моряком, -- говорил он. – Я стану капитаном большого корабля, открою много новых земель, буду заниматься каперством…

                -- Сынок, -- покровительственно улыбнулся аббат. – Скажи: зачем это нужно? Разве тебе мало той земли, на которой ты вырос?

                Женевьева, которой в ту пору было семь лет, взирала на старшего друга с удивлением. Её вполне удовлетворяли Корже и Луара, потому ей было невдомёк, зачем отправляться в неведомые океаны и искать ещё какие-то земли.

                А в начале мая произошло событие, которое круто изменило её жизнь. Ещё проснувшись, девочка почувствовала какое-то необъяснимое волнение. Так бывает у натур чувствительных и нежных, склонных жить мечтами и надеждами более, нежели рассудком.

                Аббат как раз завершал мессу, когда в храм вошла красивая женщина в сопровождении здоровенного мужчины в форме мушкетёра. Появление в Корже чужих – это настоящее событие, потому не удивительно, что все присутствующие оглянулись. Женевьеве, занимающей место среди певчих, оглядываться не понадобилось. Едва увидев гостью, она уже не могла отвести от неё взгляд.

                Как мы заметили, женщина отличалась красотой. Облачённая в мужской костюм, --что было смело для семнадцатого века, -- она, тем не менее, выглядела весьма эффектно. По всей вероятности, ей пришлось провести продолжительное время в седле, потому что из-под шляпы выбились белокурые локоны и теперь беспорядочно сползли на плечи и грудь. В её взгляде было нечто такое… родное, от чего маленькое сердечко девочки забилось в груди неистово и повелительно.

                Публика, распевающая «Confiteor», умолкла, и в этой гробовой тишине набатом прозвучало единственное слово, вырвавшееся из нежных детских уст:

                -- Мама!

                Где она была до сих пор, почему когда-то оставила её на попечение чужих людей, не оставит ли её впредь? Эти вопросы промелькнули в головке девочки, как стая птиц. Однако впоследствии всё выяснилось. Графиня Моника де Кастри вынуждена была бежать из страны, спасаясь от повышенного внимания короля Людовика. К тому же, у неё был роман с виконтом де Труа, тем самым, с которым она вошла в храм. От него и родилась Женевьева. У пары были кое-какие сбережения. Собрав их, молодые люди приобрели прочный корабль и занялись торговлей. Совершая путешествия по всему миру, они возили пряности в Англию и Голландию, на чём заработали немалые деньги. Виконт был отважным моряком и воином. Для обеспечения безопасности экипажа и, главное, жены, он оснастил судно двумя десятками пушек, потому обыкновенных пиратов опасаться не приходилось.

                Встретившись с дочерью, госпожа Моника уже не могла с нею расстаться, но приходилось спешить, чтобы покинуть Францию прежде, чем сыщики Людовика пронюхают о приезде четы. Поэтому, проведя в обществе девочки несколько дней, родители увезли её в город Сомюр, где при женском монастыре действовал пансион. Там Женевьева могла получить воспитание, соответствующее её происхождению.

                Так девочка снова осталась одна, но, в отличие от недавнего времени, она была твёрдо уверена, что она нужна родителям и они рано или поздно за ней приедут.

                Впрочем, в Сюморе она провела совсем немного времени: опасаясь, что слухи о приезде графини могут достигнуть ушей короля, родители девушки спустя несколько месяцев прислали в монастырь надёжного человека. Забрав Женевьеву, тот отвёз её в такое же заведение, находящееся в Портсмуте: на всякий случай следовало максимально удлинить расстояние, разделяющее дочь от рук королевских ищеек. Ведь Людовик был способен на всяческие каверзы.

                В это время графиня де Кастри и виконт де Труа занялись делами в Северной Америке. Они организовали базы для скупки пушнины, которую выгодно перепродавали в европейские страны. Для этого им понадобилось приобрести ещё несколько кораблей и набрать команды из опытных и надёжных людей. Так на одно из судов попал молодой парнишка по имени Филипп. Это был толковый матрос, понимающий в навигации, потому он сразу оказался в поле зрения как капитана корабля, так и судовладельцев, коими были родители Мари-Женевьевы. После одного-двух успешных плаваний виконт де Труа позаботился о том, чтобы молодой человек прошёл специальные штурманские курсы в Антверпене, и спустя год Филипп, уже в форме морского офицера, занял место первого помощника капитана.

                … Прошло десять лет с тех пор, как Женевьева покинула Корже. К этому времени она ничем не отличалась от английских девушек высшего света, с которыми общалась столько времени. Только иногда по ночам в её существо врывались кошмары. Она видела перед собой ползучего гада, который принимал форму Филиппа, глядя ей в глаза, произносил загробным голосом:

                -- Отче, я открою много стран. Я найду клады, буду пленять корабли испанцев, португальцев и голландцев. А когда у меня накопится достаточно золота, я приеду к Женевьеве и сделаю её своей женой.

                При этих словах в его чёрных глазах загорелся страшный огонь. И снова девушка испытывала необъяснимый страх перед этим взглядом. А виновник, видя её страх, улыбался:

:               -- Ты будешь моей женой!

                Испытывая безотчётный страх перед ним, девушка боялась засыпать. А Филипп, как и в детстве, едва дождавшись окончания занятий, спешил к берегу Луары, усаживался на вершине утёса, возвышающегося над рекой и, уставившись куда-то на запад, целыми часами смотрел вдаль.

                Вскоре Филипп исчез. Долго его разыскивали, но безрезультатно. Женевьева по-человечески тоже волновалась о его судьбе, но, вместе с тем, ловила себя на том, что где-то в глубине души радуется: ведь страшные глаза больше не станут её волновать.

      Этот страх ей приходилось переживать по несколько раз в месяц…

 …Тем временем, графиня и виконт, которые так и не закрепили свою связь венчанием, решились покинуть промысел, выгодно продать своё дело и навсегда поселиться в благодатном крае, прозванном Америкой – подальше от королевского произвола, гражданских войн и интрижек придворных. Когда был готов и полностью обставлен добротный дом в одной из живописных долин Флориды, супруги, наконец, обвенчались и послали за дочерью судно с толковой командой.

     Это была бригантина «Мари-Женевьева», сошедшая с голландских стапелей чуть более года назад – посудина быстроходная и устойчивая. У почтенных родителей не было повода беспокоиться, тем более, что капитан был человек, проверенный во всех отношениях.

                В те времена путешествие от Флориды до Портсмута могло занять немало времени. Однако ветер был попутный, штормов не прогнозировалось, потому, подгоняемая попутным течением бригантина стремительно летела по поверхности океана. Спустя три недели судно уже входило в порт назначения. После оформления документов и сдачи груза – это была последняя партия шкур, -- капитану оставалось выполнить основное поручение – забрать и проводить на судно хозяйскую дочь. Поразмыслив, он решил захватить с собой помощника – парень молодой, пусть прогуляется по берегу. Этот ярко выраженный брюнет давно обращал на себя внимание. Честный, храбрый, исполнительный, да ещё сильный и смекалистый Филипп Вернье мог бы оказаться весьма полезным помощником на случай внезапного столкновения с ворами или бродягами, которых множество шаталось по всему Портсмуту.

    По пути домой Семён Колодяжный прилагал усилия, пытаясь сбросить с себя маску покорного агнца, столь необходимую на работе. Эта маска – необходимость. Если её не будет, начальство заподозрит тебя, чего доброго, в наличии собственной воли, что чревато потерей места. Уже более десяти лет Семён в поте лица трудится на должности служащего в райисполкомовском отделе по делам семьи и молодёжи. Чиновник низшего пошиба, «старший куда пошлют», а всё же государственный служащий. Он дорожит своим местом. Ещё бы! Многие из его бывших одноклассников вынуждены класть кирпич, носить раствор, мёрзнуть за такие же деньги. Это – не считая некоторых льгот, о которых Колодяжный предпочитал умалчивать.

  Да, дорожит… Ведь в своё время ему пришлось изрядно волноваться: примут на работу или нет, встретят с распростёртыми руками или пошлют куда подальше? Ведь, по сути, образования для такой работы у него нет. Всего лишь исторический факультет уманского педагогического вуза, который он заканчивал ради «корочки». Как он учился? Да так же, как и поступил – за деньги…впрочем, как и остальные сокурсники. Из всех лекций ему почему-то запомнилась одна, во время которой старый доцент рассказывал об обычаях, принятых в средневековой Франции. Дескать, существовало правило при королевском дворе – входить только специфическим шагом. Назывался он, если не изменяет память, «па-де-куртизан» -- шажки должны быть мелкими, лёгкими, осторожными. Иначе сиятельная особа возмутиться могла… Мог ли студент Колодяжный представить, насколько это пригодится ему в будущем?..

                Ещё несколькими годами раньше Семён чувствовал некоторый дискомфорт. Особенно когда приходилось выслушивать от начальства выговоры – по его мнению, совершенно незаслуженные. К примеру, нужно организовать чествование многодетных мамаш. Для этого следовало арендовать помещение, найти средства на чай, кофе, конфеты, печенье, подарки. Райсовет на это не выделяет ни копейки, принуждая отдел семьи искать денежки самостоятельно. Конечно, заведующая (она же дочь прокурора района) не станет опускаться до уровня попрошайки, поэтому заботы такого рода целиком возлагались на плечи Колодяжного. Что это значит? – спросите вы. Берёшь ноги в руки и терпеливо обходишь офис за офисом, выпрашивая у предпринимателей хоть что-нибудь. Кто даст десятку (лишь бы отвязался), а кто и побольше. И с каждым ты вынужден разговаривать учтиво, глядя в глаза заискивающе и умоляюще. Наконец, набирается необходимая сумма. Ты её приносишь в кабинет непосредственной начальницы, которая тебе годится едва ли не в дочери, и отдаёшь в белы рученьки с длинными нарощенными ногтями. Вместо похвал или благодарности, дамочка удостоит кучку купюр оценивающе-презрительным взглядом и, исказив личико непередаваемой гримасой, спросит:

          -- А почему так мало?

       -- Почему мало, Алина Викторовна? – жалостливым тоном отвечает Семён. – Сколько сказали, столько и собрал…

     -- Разве вы не понимаете, что всегда следует располагать некоторой суммой про запас?

         Её глазки источают молнии. Колодяжный, опустив плечи, молча выслушивает, понимая, что начальница рассчитывала положить какой-то процентик в своё кошелёк, но теперь уже не положит.

                Спустя час его вызывают к «самому». «Сам» -- это председатель, районный бог. Сверкая дорогими очками, из-за которых улавливается взор мутных, смотрящих сквозь собеседника, глазёнок, начальник набрасывается:

       -- Семён Васильевич, на вас поступила жалоба. Почему вы срываете мероприятие?

       -- К-как?.. – запинаясь, лепечет подчинённый. – Какое мероприятие?

                В этом кругу принято обращаться либо на «ты», либо по имени-отчеству, что обыкновенно произносится таким тоном, что лучше было бы на «ты».

                -- Вы не умеете ладить с людьми, не можете собрать нужную сумму денег…

                «А, вот вы о чём… -- вздыхает про себя Семён. – А ведь поговаривают, будто вы с Алиной – любовники…»

                Но, естественно, ему и в голову не придёт выражать свои мысли вслух; он предпочитает молча сносить любые унижения ради того, чтобы остаться на работе.

                Ничего, ничего… Ещё пару лет и его, возможно, переведут в другой отдел с повышением. Ничего… Он и жену научил, и детям передаёт это великое умение – приспосабливаться. Конечно. Потому что с начальством надобно быть учтивым, но подчинённым спуску не давать. Так устроена жизнь…

                Вот, к примеру, завтра его направляют в командировку. Незначительную, ерундовую, но всё же… Он сможет отдыхать от кабинетной работы, от страхов целых два дня. И от маски, которую с каждым годом, с каждым месяцем становится всё труднее убирать с лица. А почему бы и нет? Деревушка, куда он приедет, числится одной из самых отстающих. Хорошо усвоив специфику своей работы, Колодяжный живо представил, как войдёт в кабинет председателя сельсовета уверенным шагом, с надменным выражением лица. Затребовав – для виду, конечно, -- документацию, он начнёт выговаривать и поучать.

                -- Иван Никанорович, вы и без того на плохом счету. Что вы себе думаете?!

                И ему доставит немалое удовольствие созерцать, как тот, человек крупного сложения, вдруг сникнет перед ним, опустит плечи и с покорностью всё выслушает. А напоследок, перед отъездом уважаемого «пана Колодяжного» приблизится к его машине неестественно мелкими и осторожными шажками, чтобы преподнести, так сказать, презент – огромную сумку, наполненную чем бог послал. Само собой разумеется, что в это «чембогпослал» входят мясо, рыба, домашняя колбаска, а где-то в боковом кармашке застенчиво приютится конвертик с красочными бумажками, называемыми деньгами.

                Ох уж эти шажки!.. Он-то их быстро усвоил, ведь в учителях нехватки не было. Да и жена его, Марья Николаевна (в присутствии соседей, конечно, строго по отчеству) знает, что с нужными людьми следует быть вежливой. Вот нужно было устроить старшего сына в уманский пед – она поехала с ним, заглядывала в глаза декану факультета, ректору. А вот с соседками пусть держится надменно, кичливо…

                Ну вот… Кажется маска сброшена. Правда, с каждым днём эта процедура даётся всё труднее. Приходится делать над собой усилия. Она словно приклеивается не только к лицу, но и к самой душе, так что иногда он уже не в состоянии отличить, где маска, а где – собственно он. Да есть ли и был ли вообще когда-нибудь настоящий Семён?..

                Вот, наконец, и его квартира – жильё, предоставленное властью за умение пользоваться маской. Одно из благ…

                Открыв дверь своим ключом, он снял ботинки.

                -- Машка! – позвал он тоном властным и жёстким.

                -- Ой, Сёмочка… -- прозвучал какой-то странный, как будто испуганный голосок из глубины ближайшей комнаты.

                В прихожей показалось существо небольшого роста, слегка сутулое, облачённое в старенький домашний халатик.

                -- Ой, Сёмочка… А я тут убираюсь…

                -- Какой я тебе «Сёмочка»? – крикнул хозяин. – Так-с… Снова развела здесь свои уборки… До каких пор это будет продолжаться?!

                Женская фигурка как-то сникла, сделалась ещё ниже, чем была.

                -- Да я… -- пытаясь оправдаться, лепетала она. – Время… С работы недавно… Дети…

                -- Надоело! Так… Есть давай! А потом собери меня в командировку. И вообще, устал я от всех вас. А мне ещё поработать надо.

                С этими словами Семён Васильевич удалился в комнату. Усевшись в кресло, он налапал потной рукой пульт и включил телевизор. Ведущая новостей как раз рассказывала о принципах гендерной политики в США.

                -- Вот глупости какие-то! – улыбнулся он. – Главный принцип всякой политики заключается в двух выражениях: «Молчи, молись и работай!» и «Я служу, ты служишь, мы служим, нам служат»…

                Со стороны кухни послышался лёгкий стук – наверное, Машка неосторожно прикоснулась ложкой к тарелке с борщом. В тот же миг лицо Семёна Васильевича исказилось гримасой, выдающей раздражение.

                -- Вот ещё растяпа! – процедил он сквозь зубы. – Даже ужин толком не умеет подать…

                Из всего населения города о личности этого человека могла бы кое-что порассказать только Анна – дочь старого Витуся Пшембицкого, -- если бы кому-то могло прийти в голову интересоваться мнением дочери горшечника. Впервые ей пришлось увидеть Корецкого года за три до этого. Как всегда, разложив глиняную посуду с незамысловатыми узорами, Анна со скучающим видом дожидалась покупателей. Вдруг над самой головой прозвучал тихий, но властный голос:

                -- Горшки крепкие, красавица?

                Подняв голову, Анна покраснела, увидев перед собой худощавого, лет тридцати пяти, человека, одетого в чёрный плащ.

                В своей среде она считалась красавицей. Если бы её привести в порядок и принарядить по последней моде, она бы ни в чём не уступила придворным дамам, а может, и перещеголяла их миловидностью личика и стройностью фигуры.

                -- Мне нужны такие горшки, которые способны выдержать самую высокую температуру, -- продолжал он.

                -- У нас найдутся такие, -- ответила девушка, кокетливо поправляя волосы. – И если вельможный пан изволит посетить мастерскую моего отца, я уверена, что он найдёт там всё, что ищет. Но…

                -- Вы сомневаетесь? – насторожился человек в плаще.

                -- Нет. Только хочу вас предупредить, что изготовление такой посуды требует немалых затрат…

                -- О, я понимаю. Цена меня не остановит.

                Так они познакомились. Ещё с первого взгляда девушка понравилась Корецкому. Он сумел различить в её глазах неподдельную доброту и природный ум, которые в дополнение к внешности, служили пропуском к его сердцу.

                В те времена Корецкому жилось нелегко, если учесть, что за два года до встречи с Анной он был вынужден оставить преподавательскую работу в Краковском университете. Студенты с большей охотой посещали лекции молодого магистра, нежели старых, прославленных профессоров. Не помня себя от зависти, те начали плести интриги против молодого коллеги, даже писали на него доносы в епископат и диецезию. Не погнушались даже обвинить его в отступничестве от церковных канонов, что в конце пятнадцатого века могло означать и костёр инквизиции. Конечно, пан Янош мог бы без труда разбить любые обвинения, но для этого следовало потратить много времени и сил на пустую болтовню. А временем он как раз дорожил превыше всего. Именно ради того, чтобы сэкономить время и избавить себя от нервотрёпки, он принял мужественное решение – завершить научную карьеру. Собрав скромные пожитки, большей частью состоявшие из книг и тетрадей, он поселился в скромном домике на окраине города и отдался научным изысканиям.

                А искал пан Корецкий, во-первых, абсолютное знание. Скажете, будто человеку это не дано? Всё возможно; тем не менее, Янош придерживался на сей счёт несколько иного мнения. Человек, -- сказал бы он в ответ, --наделён разумом и волей. Как и Бог. Следовательно, ему всё по плечу, ибо он равен Богу. Однако, для того, чтобы стать равным Богу в полной мере, следует не только знать и мочь столько же, сколько знает и может Бог, но и уметь управлять случаем. Иными словами, стать всеведущим и всемогущим. И это было второе, над чем бился учёный. Уметь управлять случаем, повелевать силами Вселенной – это вполне доступно для человека. И пусть ограниченные, узколобые попы болтают по этому поводу всё, что угодно, он таки добъётся своего.

                Однако, для того, чтобы развить в себе такие способности, следовало усовершенствовать зрение, слух, интуицию. Над этим и бился уже не один год пан Янош. Но он был не первым на этом поприще. Задолго до него в мире жили десятки и сотни алхимиков, которые шаг за шагом продвигались к этой цели. Подстрекаемый великой и смелой идеей, пан Корецкий разыскивал их записки, покупал их за бешеные деньги, а иногда и просто воровал, благодаря чему собрал богатый материал. И вот однажды наступил момент, когда накопленные знания профильтровались сквозь сито его разума. Оставалось открывать новые горизонты, вступать в область неведомого. Следовало готовить и испытывать новые соединения, -- вот для чего ему были нужны травы, коренья, высокопрочная посуда. Попутно, день за днём, он совершал открытия, благодаря которым, в иное время, мог бы прославиться как великий естествоиспытатель. Но этого ему казалось слишком мало. Продавая их менее удачливым знакомым по всей Европе, он получал средства для продолжения своих исследований. В его доме редко бывали молоко и хлеб, зато подвальное помещение, оборудованное под лабораторию, регулярно пополнялось ингредиентами и техникой.

                Он искал экстракт, который можно было бы пить в определённых дозах. Но жизнь преподнесла ему газ. Однажды, надышавшись испарений, исходивших от кипящей смеси, он почувствовал великое прозрение. Казалось, будто разум расширился до самого горизонта, а потом и вовсе стал беспредельным. Словно по мановению волшебной палочки преграды пред ним исчезли, открывая тайны Вселенной и Земли. Куда бы ни устремлялся взгляд, какой бы вопрос не возникал в сознании, как цепкий, свободный от оков плоти разум тотчас же находил ответ. Ошеломлённый этим открытием, Корецкий на миг растерялся и опрокинул колбу с горячей смесью. Кипяток обжог ногу. Длительное лечение – это самое малое, что могло бы ожидать обыкновенного человека, но Корецкий уже таковым не был. Едва взглянув на рану, он увидел, как она заживает. «Дух исцеляет плоть! – едва не воскликнул он. – В течение многих столетий алхимики ошибались, пытаясь найти Панацею – средство от всех болезней. Они ошибались потому, что искали нечто вне человека в то время, как оно – вот же, в самом человеке!»

                Он взглянул в зеркало. Теперь на него смотрел человек с уверенным взглядом…

                Ночью он подумал о том, что завтра будет не на что купить хлеба. В ту же минуту разум поднял его с постели и «повёл» в подвал. Руки сами смешали нужные ингредиенты, бросили их в котёл… Полученный порошок напоминал сахар. Рука сама взяла две-три крупицы и бросила в печь, в которой тлели угли. Повалил густой дым, наполнивший помещение. От удушья Корецкий упал. Когда зловоние прошло и погреб проветрился, он пришёл в себя. Заглянув в печь, он увидел…настоящее золото. «Вот и философский камень! – восхищённо подумал он. – Таким образом, алхимики прошлого и настоящего заблуждались. Они искали нечто для того, чтобы укреплять или исцелять тело. Нужно было делать всё наоборот – искать нечто, возвышающее дух…»

                На следующий день пан Янош приобрёл другой, более просторный дом, нанял слуг, накупил продуктов. Глядя, как слаженно люди работают в этом доме, он вдруг подумал: «А как быть с неосторожностью и глупостью окружающих? Ведь я не защищён от них.»

Страх перед внезапной гибелью принудил его искать способ защиты. Используя травы и металлы, он варил смесь, которая расширяет сознание. От испарений в  воображении возникла бесформенная сущность. Но человек так устроен, что ему необходимо видеть форму всего, с чем имеет дело. И он, в шутку, представил чёрта – самого обыкновенного, одного из тех, которых малюют плохие художники, когда расписывают деревенские храмы.

                -- Я должен стать неуязвимым и бессмертным, -- произнёс он, обращаясь к самому себе.

                Всё, что человек создаёт в своём воображении, чего-то от него требует. И эти требования зависят от формы. Чёрт потребовал того, что и должен требовать чёрт – душу.

                -- Сорок лет ты будешь в силе и власти, -- сказал он. – Сорок лет все будут преклоняться пред твоим знанием. Но впоследствии ты отдашь мне за это свою душу.

                Досадно стало Корецкому. «Лучше бы я вообразил рыбу – та, по крайней мере, ничего не требует…»

                -- Давай заключим договор. Я отдам тебе душу только в последний день, когда истечёт срок, и случится это в городе Риме.

                -- Пусть будет так, -- согласился чёрт.

                С того дня зажил пан Корецкий, как король. Прежде всего, он отправился к горшечнице Анне и предложил стать его женой. Видя перед собой галантного кавалера, да ещё и одетого по последней моде, девица согласилась и вскоре вошла в его дом на правах полноправной хозяйки. Однако она не понимала, чем и ради чего живёт её муж. Мужчина видит в глазах любимой женщины лишь то, что желает в них увидеть. А Анна, происходившая из самых низов общества и вдруг обнаружившая себя на вершине его, попыталась перекроить мужа на тот лад, который её устраивал. Её раздражало всё, чего она не понимала – колбы, реторты, ежедневные занятия Яноша в погребе. Требуя к своей особе повышенного внимания, она однажды разбила ценное оборудование. Кроме того, превратившись в шикарную даму, она начала перенимать манеры у женщин лёгкого поведения. Почему не у порядочных дам? Наверное, потому, что первые быстрее бросаются в глаза, кажутся весёлыми и наиболее правильными в то время, как вторые – скучными и строгими.

                Наблюдая за Анной, Янош охладел к ней. С этого момента чувства перестали мешать разуму воспринимать реальность без искажений. Он понял, что замуж она вышла не за него, а за его состоятельность. Кроме того, обнаружилось, что бывшая горшечница завела себе «дружка». Разгневавшись, пан Корецкий превратил его в шелудивого пса, а жену прогнал из дому в том, в чём она к нему пришла. Что делать? Ей снова пришлось торговать горшками. Но с того дня в Яноше как будто оборвалось нечто доброе и наивное. Если раньше он был склонен проявлять сочувствие к людям, теперь он получал удовольствие, когда его конь, пущенный в галоп, топтал горшки бывшей супруги.

                Холодный разум – великая сила. Ему подвластно всё… кроме чувств. С каждым днём Янош ставал всё более нелюдимым и замкнутым, не испытывая веры ни к кому. Довольно скоро слуги разбежались от него, опасаясь, что он – чернокнижник и отступник. И только горничная Тереза, маленькая, невзрачная девушка, осталась при нём и продолжала исполнять работу.

                Об опытах Корецкого стало известно при королевском дворе. Может, проболтались его знакомые, которым он раньше продавал свои открытия, а может, и Анна. Как бы там ни было, король Сигизмунд заинтересовался личностью столь необычного подданного и пригласил его во дворец. Дело в том, что годом раньше умерла его любимая жена. При дворе всё чаще всплывали слухи, согласно которым королева была отравлена врагами Сигизмунда. Наслышавшись о необычных знаниях пана Корецкого, он пожелал раз и навсегда разобраться в этом деле.

                Очертив вокруг короля магический круг, Янош начал творить заклинания, предупредив того, что ни в коем случае нельзя переступать черту. Королевский покой наполнился туманом, который всё буле сгущался. И вот перед королём появились очертания женской фигуры.

                -- Барбара! – побледнев, воскликнул Сигизмунд, протягивая к ней руки.

Позабыв обо всём, он сделал шаг, второй… Его нога выступила за роковую черту; в тот же миг образ жены померк, а там, где стояла королева, теперь находился ужасный скелет в полуистлевших одеяниях…

Разгневался король на пана Корецкого, хотел велеть арестовать его, но учёный уже исчез. Он вовремя понял, что король слаб. Его искали по всему Кракову, как свидетельствует начало нашего рассказа, но, используя могущественную силу воли, Янош сумел внушить всем, кто его знал, забвение. Благодаря сему, ни одна живая душа не смогла бы не только его узнать, но и даже вспомнить о его существовании.

Скучно стало жить пану Яношу. Не зря кто-то выдумал, что чем больше человек познаёт, тем меньше в нём остаётся иллюзий и поводов для веселья… Захватив с собой Терезу, он отправился путешествовать. Проходили месяц за месяцем, год за годом, а он и не думал возвращаться в Краков. Он побывал в Вене, Швейцарии, вдоволь пожил в Италии и Франции, плавал по морям. С каждым днём он становился холоднее и мрачнее.

Наконец, в последний день сорокового года он вернулся в столицу Польши. Там успело многое измениться: появились новые здания, парки, храмы, Сигизмунд давно умер, как и люди, разыскивавшие учёного. Впрочем, все эти новшества никак не удивляли пана Корецкого, поскольку он знал, что это мишура, и придёт время, когда и это исчезнет. Из всех людей, живущих на земле, только с Терезой он мог перекинуться несколькими словами. Он к ней привык, как к предмету мебели, как к собачонке, виляющей хвостиком при появлении хозяина.

Ночью к нему явился чёрт. Узнав его, Янош засмеялся:

-- Ты же моя иллюзия! Я ведь сам создал тебя в воображении…

-- Верно, ясновельможный, -- согласился тот. – Но приняв форму, ты принял и правила игры с нею. А правила эти гласят, что ты должен, не медля, отправится в Рим.

-- Да я только что оттуда, ты что?! – возмутился Янош. – Нет, не поеду!

Понял чёрт, что его нагло обманули. Разозлился он и, вырвав с корнем ближайшее дерево, бросил его в обидчика. Корень задел позвоночник. Несмотря на умения и возможности учёного, на сей раз он не сумел восстановить здоровье. Но существовал один способ, благодаря которому можно было переродиться. Но для того, чтобы внедрить его, требовался помощник. И тогда пан Корецкий вспомнил о Терезе. Ей к тому времени уже исполнилось шестьдесят лет, но на зов господина женщина прибежала тотчас же.

-- Тереза, возьми острый нож, -- велел он. – и заколи меня. Но только так, чтобы никто этого не видел. И зарой меня в землю тоже втайне. Если будут спрашивать обо мне, всем говори, что я куда-то уехал. А когда пройдёт ровно семь лет, откопай меня и увидишь, что будет.

Бедная женщина и представить не могла, что ей когда-то придётся лишать жизни человека. Однако приказание хозяина она исполнила в точности. Семь лет спустя она откопала гроб и удивилась, увидев в нём новорождённого младенца. В считанные часы ребёнок превратился во взрослого человека, каким был пан Корецкий в расцвете лет. Строго-настрого запретив Терезе рассказывать кому-либо об этом чуде, Янош щедро вознаградил её и зажил прежней жизнью.

Спустя немного времени у её родственника заболел сын. Врачи сказали, что безнадёжно. И Тереза, наученная опытом с паном Корецким, вызвалась помочь. Однако с этим ничего не получилось, потому что кто-то из любопытных родственников заглянул в комнату, где она совершала ритуал. Терезу обвинили в убийстве, арестовали и присудили к сожжению на костре. Узнав об этом, Янош решил спасти служанку. Когда её должны были выводить из темницы, он напустил на глаза толпы туману и помог женщине сбежать. Тем не менее, за самовольный поступок её следовало наказать, потому он превратил её в паука.

Сколько бы ниточка не вилась, конец все равно наступит. Однажды к пану Яношу прибыл какой-то молодой человек и начал слёзно просить помочь его отцу. По его словам, тот заболел. Невзирая на годы затворничества и суровость, сердце учёного не до конца очерствело, потому он согласился. Они сели на коней и поскакали в неизвестность. Наступил вечер, стемнело, а пути, казалось, конца не будет. Наконец, оказавшись у невзрачного домика с перекошенными окнами, юноша остановил коня и сказал:

-- Вот и всё, приехали.

-- Где ваш отец, молодой человек? – спросил Корецкий, слезая с коня.

-- А вот, -- ответил юноша, указывая куда-то вверх.

Поднял глаза пан Янош и обомлел: над окнами дома красовалась вывеска: «Город Рим». Это была харчевня.

Смотрит он – а юноши-то уже и нет. Вместо него на Яноша смотрит чёрт и улыбается.

-- Ну, выполняй договор, отдавай мне душу, -- говорит он.

Мог бы Корецкий обмануть чёрта, легко мог бы увильнуть, выкрутиться. Но к этому времени жизнь на земле достаточным образом успела ему надоесть. Ничего не осталось, как согласиться. И вот схватил чёрт его в объятия и куда-то полетел. Несётся он над лесами, реками, через какие-то огненные пропасти, а разум Корецкого скован страхом перед неведомым. Взмолился он Богородице.

И вдруг страшный полет прекратился. Чёрт куда-то исчез, однако пан не упал вниз, а застыл между небом и землёй. Тут ему явился ангел, суровый и печальный.

-- Молитвы спасли тебя от адского пламени, -- говорит он. – Но грехи твои таковы, что в рай ты войти не можешь. Потому висеть тебе здесь до самого Страшного Суда, а там – видно будет.

И остался пан Корецкий висеть между небом и землёй, не зная, верить ли ему и стоит ли надеяться. Вдруг на рукаве своего кунтуша он заметил паучка. Присмотрелся, и видит – да это же его служанка Тереза. Верная женщина не оставила хозяина в беде, простила ему зло и последовала за ним.

Несказанно обрадовался пан Корецкий бывшей служанке: теперь было кому скрасить его одиночество.

С тех пор так и висит пан Янош в неопределённости. Каждое утро служанка спускается на землю по тоненькой паутинке, а вечером возвращается к господину, чтобы рассказать о земных делах. В полнолуние над рекой Вислой в небе видна тёмная точка. Старики утверждают, будто это и есть пан Корецкий. А в конце лета по воздуху носятся тысячи паутинок – это, несомненно именно те паутинки, которые прядёт Тереза…