Горячий солнечный диск успел пройти по небосводу половину дневного пути и, казалось, замер, обдавая землю, изнурённую зноем, беспощадными, обжигающими лучами. Наступила пора полного покоя, который в самый раз можно было бы назвать «мёртвым»; его не тревожили птицы, шум автомобилей, человеческие голоса. Даже ветерок – этот шаловливый парнишка, любитель поиграть женским платьем, -- и тот сник, предпочитая спрятаться от жары куда-нибудь подальше. Если бы в эти минуты сюда приземлился космический корабль, прибывший из неведомых миров, инопланетяне сочли бы нашу планету мёртвой и заброшенной. И действительно, в этом году июль выдался неестественно жарким; впрочем, как и июнь. Ещё к концу мая выгорели сорняки и клубника, а к середине лета крестьяне успели собрать урожай зерновых.

                Однако что это? Где-то посреди широкого поля, раскинувшегося между двумя сёлами, промелькнуло неуверенное движение. И правда: по наезженной грунтовой дороге лениво движется повозка, которую тянет чахлая кобылка. Кому пришло в голову выезжать в такую жару, подвергая мучениям себя и несчастную животину?

                Между тем, дорога пошла с уклона, на некоторое время облегчая лошадёнке непосильный труд. Когда-то здесь находилась благодатная долинка с прудом, но впоследствии, из-за нерадивости районного руководства, водоём совершенно высох. Тем не менее, даже сейчас в здешнем воздухе определённо чувствовалась свежесть, которую в самый раз было бы назвать благодатной. Невзирая на старания различных хозяев опустошить долинку, превратить её в пустыню, у самой дороги ещё осталось единственное дерево. Это была огромная, старая, видавшая виды, верба, толстые и шершавые ветки которой угрожающе нависли над землёй. Сколько ей пришлось за свою жизнь повидать всякой всячины, сколько перетерпеть! И всё-таки она продолжает стоять – назло испытаниям, людям, цивилизации, -- как символ выносливости матушки-природы…

                Возница, проезжая мимо почтенного древа, рефлекторно бросил в его сторону утомлённый взгляд – скорее по привычке, инстинктивно, нежели из любопытства, -- и вдруг заметил под стволом нечто неестественное для этого уголка. Прищурив старческие глаза, он улыбнулся.

                -- Тпру! – издал он команду, приводя лошадку в негодование.

                Как же: ей, бедняжке, стало так легко идти, и вдруг, без основательной причины, кто-то нарушает удовольствие…

                От звука этого окрика под вербой зашевелилось нечто невообразимое. Оно поднялось, село на мягкое место, протёрло глаза и непонимающе уставилось на дорогу.

                -- Это вы, Пётр Иванович? – неуверенным голосом спросил сидящий, обращаясь к вознице.

                -- Ба, кого я вижу! – воскликнул тот, прихлопывая ладонями. – Да это же мой дорогой кум Михаил Анатольевич! А что вы здесь делаете, куме?

                -- Ой, куманёк! – жалобно пролепетал гость вербы, поднимаясь с земли.

                Потной рукой  он поднял старенький, видавший виды саквояж, и подошёл к повозке.

                -- Вы понимаете, Иванович, ночью меня позвали в Россошки. Это километров пятнадцать пути. Как на беду, у меня сломался велосипед. Ни свет, ни заря, я отправился в путь. А в Россошках поболели коровы. Осмотрел я их, ничего особенного не нашёл, но на всякий случай сделал инъекции – мало ли что… Пока то да сё, наступил полдень…

                -- Самое время угостить ветеринара обедом, -- улыбнулся кум. – С рюмочкой холодненькой водочки, с грудастой молодкой…

                -- Вы не поверите! Не тут-то было! Как ни странно, со мной рассчитались деньгами! Сам председатель!..

                -- Ого… -- хмыкнул в усы Пётр Иванович. – Россошки же нищие, как церковные мыши. Откуда у них деньги?

                -- Не знаю… Но дело не в этом. Я надеялся, что меня подвезут домой, но куда там! У них весь транспорт, оказывается, на работах. Правда, кое-кто шепнул мне на ухо, что председатель специально отсылает мужиков на поля, чтобы в это время беспрепятственно погостить у их жён… Так или иначе, мне пришлось топать пешком. А до дома ещё добрых километров семь пути.

                -- Так вы присаживайтесь, дорогой Михаил Анатольевич! – радушно пригласил кум, подвигаясь на широкой доске, заменяющей сидение. – Моя Машка довезёт вас не хуже, чем какой-то там замусоленный «Мерседес».

                Обычно в простонародье не принято обращение на «Вы», но в данном случае Пётр Иванович предпочитал соблюдать субординацию: вдруг когда-нибудь понадобится помощь ветеринара?.. А Михаил считался лучшим специалистом в районе.

                Проехали несколько десятков шагов. Дорога пошла вверх. Напрягаясь изо всех сил, лошадка тащила воз и двух седоков, не обращавших на неё внимания.

                -- Видите, куме, -- наконец подал голос хозяин клячи. – Во мне рехлекс какой-то заговорил: подними голову, старый дурак, там кум твой сидит под деревом!

                -- Не рехлекс, а рефлекс, -- поправил ветеринар. – Да, в нашей жизни рефлексы – великое дело…

                -- Анатольевич, а почему вы не женитесь?

                Вопрос прозвучал резко, внезапно, без причины. Тем не менее, Михаил Анатольевич, улыбнувшись, ответил:

                -- На это есть причины, дорогой Пётр Иванович.

                -- А шо, настолько плохи дела? – с жалостью взглянул на кума возница.

                -- Да нет, -- не без застенчивости улыбнулся кум. – Просто не повезло.

                -- Неужели нет достойной женщины?

                -- Почему же? Я бы так не сказал… Есть, конечно. Только я уже слишком стар для подобных глупостей.

                -- Ладно, я понимаю: вам сейчас не хочется об этом говорить. Но сейчас мы подъедем к лесочку… А у нас с Машкой кое-что есть…

                С этими словами Пётр Иванович многозначительно похлопал по какой-то сумке, лежащей под доской.

                -- Так вот, посидим, поговорим… Понимаете, я ведь не могу оставаться безучастным к вашим проблемам. Всё-таки почти родственники…

                Михаилу стало не по себе. Ну, что за дурацкая привычка у этих сельчан? Лезут в душу, что-то пытаются выведать… Но в сумке у кума явно обед. Он знал, что супруга  Петра готовит вкусно, да и голод давал о себе знать. Поэтому, предвкушая, как ароматные домашние пельмени тают во рту, или напичканная пряностями кровяночка, да после рюмочки самогона, он невольно сглотнул слюнки и изобразил на лице улыбку. Рефлекс…

                -- А я ведь был женат, дорогой куме, -- сказал он.

                -- Да? И как это прошло мимо моего внимания?

                -- Давно это было… Ещё до моего приезда в вашу деревню. Одиннадцать лет тому назад.

                -- Вот как?.. Странно…

                -- А чего странного? Вы об этом не знали только потому, что мне самому хотелось поскорее забыть об этом эпизоде своей биографии.

                -- Разошлись?

                -- Да… Не сошлись характерами, как нынче модно говорить.

                -- А на самом деле?

                -- Как вам сказать…

                -- Изменяла небось? – Пётр Иванович изобразил на своём лице выражение жалости.

                -- Да нет… вроде бы… Просто жизнь опостылела… Перестали друг друга понимать.

                -- Бывает… Вот, к примеру, у меня. Говорит моя мадама: «Надо купить новую тюль». Надо – и кровь из носу. А мне нужно поменять карбюратор к «Москвичу». Доходов – кот наплакал. Без тюли можно обойтись, а без карбюратора – как на рынок выехать, к примеру?

                -- Да… -- неохотно согласился ветеринар. – Верно.

                -- А у баб, понимаете ли, рехлекс срабатывает: если ей вдруг что-то  понадобилось, ты обязан это сделать, иначе возникнет повод к скандалу. Да и давать перестанет.

                Михаил Анатольевич прыснул со смеху.

                -- А вам сколько лет, дорогой? – поинтересовался он.

                -- Да, слава богу, скоро шестьдесят стукнет. А вам?

                -- А мне – ровно полтинник недавно исполнился.

                -- И шо – жениться не получается?

                -- А зачем это мне, дорогой куме?

                -- Как так – зачем? Баба – она и есть баба. Ну, ласка там всякая, да и на предмет постирать, приготовить…

                -- Ну, допустим, я умею готовить и стирать не хуже любой женщины, так что для этого она мне не нужна. Только будет сновать по комнатам да кухне – туда-сюда, туда-сюда. И всё высматривать: всё ли на месте, всё ли так лежит, как ей нравится. А если увидит, что лежу я – всё, напустится, как ворона на кость…

                -- Тю! Ну, а на предмет… Как это сейчас называется… Духовного роста? Говорят, будто в бабах этой самой духовности больше, чем в нас, и что только с бабой мужик может расти.

                -- Ага… До тех пор, пока не женился на ней официально, -- засмеялся ветеринар. – До того она тебя ублажает, заглядывает в глаза, пытается предугадать каждое твоё желание. Но стоит лишь поставить в паспорт штамп – всё. С того момента уже тебе самому придётся бегать за ней, в глаза заглядывать, угадывать её желания… В противном случае она либо надуется, либо рога наставит. Зачем это мне?

                -- М-да… -- как-то неопределённо муркнул себе под нос Иванович, как будто вспомнил о чём-то наболевшем.

                Лес встретил путников уютной прохладой. Съехав с ухабистой дороги, Пётр направил Машку вглубь зарослей. Впрочем, за несколькими кустами обнаружился плавный спуск к ложбинке, где протекал ручеёк. По всей вероятности, это место считалось довольно посещаемым, о чём можно было судить по низенькому колодцу, устроенному заботливыми руками, и нескольким пням, которые заменяли стол и стулья.

                -- Красота!.. – восхищённо произнёс старик, останавливая лошадку. – Свежо-то как!..

                -- Да… -- согласился его друг. – Здесь настоящий рай.

                Друзья не спеша расстелили газету и украсили сей импровизированный стол разнообразными закусками. Затем Иванович извлёк из телеги полуторалитровую бутылку самогона и наполнил до половины два пластмассовых стаканчика.

                -- Ну, кум, выпьем за этот райский уголок, -- предложил ветеринар, поднимая свой стакан.

                -- Аминь!-- ответил тот и, не медля, привычным жестом опрокинул содержимое в свою глотку.

                Закусывали за двоих, но в условиях зноя и испарений алкоголь быстро одерживал власть над мозгом. После второй чело Михаила украсилось характерной испариной, а взгляд стал каким-то неуверенным; тем не менее, опасаясь показаться слабаком в глазах Ивановича, он, придавая голосу бодрости, улыбнулся и предложил по третьей.

                С каждой выпитой порцией закуски на газетке таяли; вместе с тем, следует отметить, что с каждой выпитой порцией друзья закусывали всё меньше и меньше. Соответственно, спиртное брало над ними верх всё основательнее.

                Пили по пятой, затем по шестой. После седьмой ветеринар заплетающимся языком пытался объяснить, что, вообще-то у спиртному относится категорически. После восьмой, которую он едва не вылил в собственное ухо, ему захотелось воды. Напрягаясь из последних сил, он попытался подняться, чтобы подойти к ручью, но эта попытка потерпела фиаско.

                Поняв, в чём дело, старик, сам едва держась на ногах, кое-как дотащил собутыльника к телеге и забросил его туда, как сноп. Отдышавшись, он спустился к ручью, напился, неуверенными движениями собрал еду и бутылку, после чего влез на телегу и повелительным тоном произнёс:

                -- Ну, милая, выручай. Дорогу ты знаешь…

                «Милая», конечно, выручила. Всё честь по чести – довезла до самых ворот дома Ивановича и лениво заржала.

                В следующий миг из дома послышался какой-то шум, словно упало что-то тяжёлое. Из двери выглянула упитанная бабёнка с большим черпаком в руке.

                -- Ой, что же такое творится?! – завопила она нестерпимым фальцетом. – Ой, как чуяла, как чуяла!

                Открылась калитка. Не обращая внимания на соседей, с тупым любопытством созерцавших эту сцену, бабка вмиг очутилась у телеги.

                -- Вот уж козёл старый! – в сердцах выругалась она, угрожающе потрясая чугунным черпаком над головой спящего благоверного. – Где дрова? Эй, отвечай, пьяная морда!

                Однако старику было всё безразлично. Вместо того, чтобы перепугано вскочить, как это случалось, когда «доза» ограничивалась ста граммами, он оставался совершенно невозмутимым, как бревно. Бабка принялась его трясти изо всех сил. Так продолжалось около минуты. Ей удалось добиться лишь того, что Иванович во сне двинул бровями и захрапел во всю мощь, как трактор. Свидетели беззастенчиво засмеялись, чем довели старуху до исступления. Не помня себя от гнева, она принялась колотить дела черпаком по плечам и довольно упитанному брюху.

                -- Э, ты чего, соседка? – возмутились люди. – Ты же ему всё поотбиваешь.

                Но бабка, видать, попала, куда не следует, потому что её «горе луковое» зашевелилось, потёрло трясущимися руками лоб, глаза, затем попыталось сесть.

                -- Ты чего, калоша старая? – недовольно и угрожающе спросил он.

                -- Где дрова? Признавайся!

                -- Цыц мне, змеюка! – замахнулся дед. – Людей стыдись!

                Бабка не выдержала. Черпак дважды опустился на голову мужа, следствием чего стали два протяжных стона и одно крупнокалиберное ругательство. После второго удара пресловутое орудие скользнуло по касательной и по инерции опустилось на висок дрыхнущего ветеринара.

                … Прошло три месяца. На деревенском кладбище в эти дни было пусто – возможных посетителей разогнали моросящие дожди. Только у одной, почти свежей могилы, украшенной десятком венков, стоял старик с бутылкой водки в руке.

                -- Видишь куме, каково оно бывает в жизни? – говорил он, всхлипывая. – Ты уж не серчай на мою старуху, ей сейчас и без того тяжело – в тюрьме она… Она, вообще-то, баба добрая…

                Выпив из стаканчика, Иванович высморкался и снова заговорил:

                -- Ты понимаешь, дорогой… Вот всё зло в мире – от баб окаянных. А виною всему есть проклятый рехлекс, который ковыряет их, как чёрт. Вот зачем моя дура схватила черпак? Рехлекс!...

            Так приятно отдыхать в весеннем лесу! Воздух наполнен птичьими трелями, ароматами цветущих растений, шорохами и резвостью. Создаётся впечатление, будто сам солнечный свет, на который мы обыкновенно не обращаем внимания, полон движения и жизни. Особенно приятно, когда на некой полянке, недоступной для подавляющего большинства двуногих, расставлены закуски и пару бутылочек хорошего вина, а вокруг всего этого расположилась компания старинных друзей, но не более пяти человек. Иначе отдых превращается в болтовню, суетность и выливается в усталость.

                -- Можете мне рассказывать о человеческих глазах, сколько угодно, -- заявил, пожимая плечами, своим друзьям, Михаил Юрьевич, мужчина почтенного возраста. – Вам с детства внушили, будто глаза – это зеркало души, будто по глазам можно определить все черты характера.

                -- Миша, -- обратился к нему  человек лет тридцати пяти, психолог. – Так оно и есть. Особенно это касается женщин.

                Из уст товарищей послышался смешок.

                -- Ты в своём репертуаре, Валера, -- произнёс Виктор, рекламист по профессии. – У тебя специализация – женщины. Вот ты по привычке всё привязываешь к ним.

                -- Кстати, о женщинах, -- словно опомнившись, заметил Миша. – Вот и тема для разговора на заданную тему.

                Зная характер друга, остальные члены компании приготовились выслушать какую-нибудь занятную историю.

                -- Это сейчас я – почтенный заслуженный художник, -- продолжал Михаил, закуривая сигарету. – А лет пятнадцать тому назад обо мне знали, наверное, лишь немногие знакомые. Мне тогда едва исполнилось сорок лет, я чувствовал себя в расцвете сил, часто путешествовал в поисках новых впечатлений и тем. Я сейчас расскажу кое-что из собственной биографии, но у меня настоятельная просьба: не задавать потом лишних вопросов.

                -- Миша, само собой! – в один голос воскликнули друзья.

                -- Ну, слушайте. Это по поводу глаз. Еду я как-то в автобусе из Винницы в Умань. Знаете Умань? В этом городке расположен знаменитый Софиевский парк. Заповедник, созданный князем Потоцким в честь своей жены, красавицы Софии. Ехать предстояло довольно долго, часа четыре. Мне выпало подсесть к молодой женщине лет тридцати пяти.

                -- Возле вас свободно? – поинтересовался я, заметив, что на втором от водителя сидении свободно одно место.

                -- Да, конечно, -- ответила она, бросив на меня всего лишь один взгляд.

                Вроде ничего необычного, ничего из ряда вон выходящего… Но что то были за глаза! Если бы вы только их видели! У меня до сих пор по всему телу мурашки от того взгляда…

                -- Такой страшный? – насмешливо спросил Валера.

                -- Ребята, я же просил: ни одного вопроса, -- обиженным тоном ответил Миша, как-то по-особенному краснея.

                -- Так то же только после завершения рассказа, -- нашёлся молодой человек.

                Все улыбнулись, в том числе и Михаил.

                -- Вы поймите меня правильно: глаза – довольно большие, выразительные, ярко-серые. В них светилось столько открытости, наивности, какой-то почти детской непосредственности, в них таилась сказка, даже… я бы сказал, невинность! Я – художник, и этим многое сказано. Я не мог остаться равнодушным к таким глазам… Если бы в ту минуту в моих руках оказались краски и мольберт, я бы только их и рисовал. Что дальше? Вы меня знаете. Я не мог упустить шанс познакомиться с хозяйкой этих глаз.

Её звали Наташей. Особенного -- ничего. Учительница, работала в Гайсине. Возвращается домой после прохождения курса повышения квалификации… Она даже поведала мне свою историю. Муж-компьютерщик, зациклен только на собственных интересах, бездушный, даже ничтожество. Думает лишь о себе, ничем не помогает. В их отношениях отчуждение наступило лет за семь-восемь до нашей встречи. Она столько, бедняжка, выстрадала из-за его эгоизма! У них был почти взрослый сын, но она решила родить ещё одного ребёнка – для себя. Всё, ей от мужа уже ничего не нужно… 

Говоря о младшем сыне, она извлекла из сумочки мобильник и показала его фотографию, на которой я увидел симпатичного белобрысого ребёнка лет четырёх. Я обратил внимание на её руки. Это были ручки музыкантши – нежные, не ведавшие физического труда, с подрагивающими полупрозрачными пальчиками. А ещё я сразу обратил внимание на её лицо – почти свежее, просящее поцелуев, с красивыми губками. Только над верхней губой затаились две едва заметные складочки – как у людей, привыкших повелевать, добиваться всего любой ценой, требовательных.

Мы говорили, говорили… Слово за слово… Вы знаете, как я умею делать комплименты, как умею изображать чувственность…Точнее, умел… Да, собственно, мне довольно редко приходилось её изображать, ибо я был самой чувственностью. Да, Наташа мне в самом деле очень понравилась, и я уже, грешным делом, решился на откровенные предложения. А почему бы и нет?.. Было бы лето, я бы уговорил её сойти с автобуса и увёз к себе. Мы даже почти договорились о встрече, обменялись телефонами… Что говорить, наше общение успело приобрести известную горячность…

Но вот мы уже подъезжаем к Гайсину. В её взгляде то и дело мелькает какая-то необъяснимая обеспокоенность, смешанная с унынием. Она говорит как-то торопливо:

-- Мы ведь договорились, правда? Через неделю?

-- Да, конечно! – заверил её я. – Я и того не выдержу. Мне будут всегда сниться твои глаза…

-- Миша, только, пожалуйста, не выходи со мной на платформу! – как-то удивительно взмолилась она.

-- Не вопрос, милая!

После этих слов она ещё раз взглянула на меня. И взглянула настолько красноречиво, что я не выдержал. Наши губы встретились в продолжительном, горячем поцелуе. Мне даже показалось, будто я чувствую учащённое биение её сердечка.

-- Я буду очень ждать, Миша! – прошептала она таким тоном, что внутри меня заколотилось даже всё то, что, в принципе, колотиться не должно.

Вот и платформа. В последний раз чихнув, автобус остановился и заглох. Дверь открылась, освобождая пассажирам путь на свободу. К ней приблизился мужчина лет тридцати пяти – рослый, светлоглазый, с каким-то обеспокоенным взглядом. Увидев Наташу, он бросился к ней со словами:

-- Талочка моя! Как же я по тебе соскучился!

С этими словами он нагнулся и, подняв её мощными руками, поцеловал в губы. Обняв его теми же слегка дрожащими руками, она отвечала на поцелуи…

А потом, забрав из багажника огромную сумку с вещами, он предложил ей руку, после чего они пошли прочь, не обращая внимания ни на кого.

Спустя неделю на мой телефон пришло сообщение: «Миша, я соскучилась по тебе. Я от тебя без ума. Я тебя жду! Твоя Наташа.»

Вот и всё, господа друзья… Такая вот история…

Наступила тишина. Вероятно, каждому из слушателей было о чём подумать и о чём вспомнить.

-- И что вы ответили ей? – поинтересовался Валерий.

-- Я? – словно пробудившись от сна, встрепенулся Михаил. – Ничего не ответил. Даже её номер удалил…

                Если Вам кто-нибудь скажет, будто мужская любовь к женщине основывается (по крайней мере, на начальной стадии) на иллюзии, будьте уверены, что так оно и есть. Ни для кого не секрет, что в период взросления молодой человек, глядя по сторонам, обращает внимание на девушек, а читая книги, пытается создать в воображении некий идеал, к которому в более взрослом возрасте его в той или иной степени влечёт, как бабочку к раскалённой лампе.

                Так произошло и с Владом Кошкиным, тридцатилетним человеком хорошего сложения и не менее хорошего воспитания. К своему возрасту он успел познать в разных оттенках как радости от сближения с женщиной, так и горечь разочарований; поэтому, казалось бы, ему следовало давно распрощаться с подростковыми иллюзиями, да не тут-то было. Случались у него и горячие влюблённости, влияющие на рассудок не хуже дурмана, и простые увлечения, в процессе достижения которых чувственность разгорается, как пламя доменной печи (только почему-то впоследствии чувствуешь себя опустошённым). Дважды или трижды Влада удостаивала своими посещениями её величество Любовь. Брюнетки, шатенки, блондинки, каждая из которых, конечно, отличалась чем-то особенным и неповторимым, увлекали его к порталу, ведущему в новые, неведомые и чарующие миры, от познания которых он, разумеется, никогда не отказывался. Только спустя время он с удивлением замечал, что о большинстве из былых лучиков и бабочек, за которыми когда-то был готов следовать хоть на край света, он позабыл, и делает это тем охотнее, чем больше истекает времени с момента расставания. Конечно, он помнил о первой близости… Не всё, но ЕЁ помнит…довольно смутно. Как правило, первая близость у мужчины происходит с более опытной женщиной. Она чем-то ему нравится, её голос, глаза что-то обещают. Есть девушки и намного получше, а эта не та, к которой могло бы устремиться сердце, но другие не обещают, а эта как раз обещает…Это можно сравнить с первой ямой, которую удалось перепрыгнуть. Что там, на самом её дне – об этом и знать не хочется; главное, что перепрыгнул… И, вопреки вчерашним, ещё наивным фантазиям об ЭТОМ, всё происходит как-то примитивно, почти по животному, даже грубовато и с болью. Ты для этой женщины вовсе не открытие, ибо до тебя у неё был достаточный опыт. Она тебя не любит, но ей где-то, в глубине самолюбия, льстит мысль, что именно она лишила тебя невинности.

                Иногда, анализируя былые связи, Кошкин задавался вопросом: «Почему, несмотря на общность интересов, вкусов, взаимную симпатию, у меня ничего серьёзного не получилось ни с одной из этих женщин?» Экий казус… Напрашивался вывод: чего-то в отношениях не хватало – в конкретной женщине, в нём самом или же у обоих вместе. Наверное, чего-то эдакого… неуловимого лучика, отсвета от некой высшей женственности, о которой он любил фантазировать в ранней юности. Для того, чтобы это понять, ему оказалось мало знаний, полученных в медицинском университете, поэтому он занялся изучением психологии, посещая разнообразные лекции на тему взаимоотношений между полами. На одном из семинаров лектор поднял тему о юношеском идеале, которые формирует впоследствии отношение мужчины к женщинам. О, Владу было что вспомнить. Его идеал отличался выразительными голубенькими глазами, такими добрыми и честными, что не поддаётся описанию; у него были длинные, волнистые, отливающие золотом, волосы; характер его был открытым, благодушным, движения – плавные, женственные, плечи немножко уже, чем тазовая область, а голос – настолько мелодичный и нежный, что юноша блаженствовал в своих грёзах, слыша его на каких-то высочайших уровнях. К тридцати годам Кошкин не сумел бы вспомнить даже о половине всего, что когда-то для себя намечтал, но с каждым годом, познавая женщин всё более, он вздыхал почему-то всё чаще. Все они разительно отличались от его идеала, от Мечты…

                -- Вы взгляните, господа, -- призывал другой лектор, какой-то кандидат наук. – С каждым годом женщины становятся более жёсткими, мужеподобными, резкими, даже наглыми. Некоторых впору было бы назвать мужчинами в юбках, а кое-кого и животными, простите за выражение. У кого есть мнение на этот счёт?

                Поднялась крепко сложенная дама, сидевшая в первом ряду. Жёстким голосом она сказала:

                -- А что прикажете делать, если вы, мужчины, стали на мужчин не похожи? Вы не умеете создать те условия, которые необходимы нам для того, чтобы чувствовать себя настоящими женщинами. Вот и приходится нам достигать всего самолично. Тут уж волей-неволей в нас вырабатываются типично мужские черты.

                Слушая её, Влад вспомнил своего соседа – школьного учителя, который сумел произвести троих детей, которых не в состоянии прокормить. Пока он находился на своих уроках, его жена мыла полы в подъездах, да ещё и подрабатывала шитьём. Хрупкого сложения, какой-то нерешительный… Вот права выступившая или нет? Однозначно судить нельзя. Потому что, если бы у учителя была достойная зарплата, его семье не пришлось бы столкнуться с такими унизительными проблемами. Кто-то заявит: «А пусть бы этот учитель сменил работу, стал менеджером или строителем, чтобы зарабатывать больше!» Но если этот парень – учитель от Бога? Если он рождён быть учителем? Если кроме этого он больше ничего не умеет? И должен ли педагог быть также и строителем? К чему это?..

                Пока Влад размышлял, где-то с середины зала поднялся человек атлетического сложения.

                -- Вы правы! – воскликнул он примечательным баритоном. – Я – атлет. Видите, какие у меня плечи? Так вот, я всё чаще замечаю, что у женщин, идущих впереди меня, плечи едва ли не такие же. Далее. Во время моей юности мои ровесницы рассуждали о чём-то с присущими юности фантазиями, сопровождая это улыбками, яркими взглядами, чувственностью. А как беседуют между собой современные девушки? Как запрограммированные зомби! У них на первом месте только выгода, деньги…

                Следующей поднялась пожилая женщина в круглых очках.

                -- О, это профессорша из педагогического, -- шепнул сосед справа. – Когда-то была хорошим врачом-гинекологом.

                -- О чём мы все говорим, дорогие мои? – задала она вопрос, обращаясь к присутствующим. – Смотрите: молодые, на вид здоровые женщины, которым сам бог велел беременеть и рожать детей, увы, не могут ни того, ни другого. Как свидетельствует медицина, многие из девушек утрачивают эту способность, не достигнув даже совершеннолетия! Иными словами, современные женщины и вправду приобретают мужские черты…

                В зале поднялся гвалт. Не помогало ни традиционное постукивание ручкой о стаканчик, ни умоляющее размахивание руками. Все принялись спорить между собой с таким остервенением, что казалось, будто они вот-вот передерутся. Наконец, на сцену вышел моложавый мужчина, лет пятидесяти. Подчиняясь инстинкту, публика успокоилась. Первых фраз Влад не расслышал из-за шума, но зато следующие прозвучали в полной тишине:

                -- На самом деле всё объясняется довольно просто, но, вместе с тем, это объяснение затрагивает целый комплекс других проблем. Как эколог, могу с уверенностью констатировать, что научно-техническая революция принесла много зла окружающей среде. Мы имеем вредные выбросы производств в атмосферу, мы их вдыхаем. Портится вода, а земля, на которой выращивается пища, наполнена ядохимикатами. Всё это мы поглощаем и… постепенно видоизменяемся. Мужчины вырождаются, а женщины – становятся подобными мужчинам.

                -- Мутации, что ли? – выкрикнул кто-то.

                -- Да, можно и так сказать.

                -- И что же будет дальше? Каков сценарий?

                -- Ну, об этом сложно судить. Во-первых, никто не подсчитывал, сколько вреда мы причинили природе и на сколько лет хватит его воздействия. Во-вторых, не следует сбрасывать со счетов и повсеместную электрификацию. С утра до ночи, начиная с раннего детства, человек получает электрические импульсы. Естественно, они влияют на кору головного мозга!

                -- А пища нынче какая! – воскликнула тучная женщина из середины зала. – Кто помнит советские макароны, тот никогда не полюбит макароны современные. Масло, которое кушать нельзя, соки, сделанные из концентратов, пиво… Короче говоря, кругом сплошная отрава!

                -- А мода – вы только взгляните! – Мода требует, чтобы девочки, начиная едва ли не с детского сада, носили высокие каблуки. В результате у них деформируется малый таз и они потом не могут родить! А игры у них какие? Прыгают и прыгают с утра до ночи. От этих прыжков, естественно, смещаются внутренние органы…

                Кому принадлежали последние слова, Кошкин так и не понял.

                -- А теперь взгляните, -- продолжал эколог. – Физиологические нарушения, потом и деформация сознания. Когда было такое, чтобы женщина была решительно настроена против материнства? Человечество дегенерирует, вырождается. Создаётся впечатление, будто природа таким образом мстит человечеству за то, что оно, вторгаясь в мир сокровенного, портит планету. Мы вырождаемся, сами себя убиваем…

                Переполненный информацией, которую ещё следовало переварить, Влад дождался окончания мероприятия и побрёл домой. Каждый из выступающих был по-своему прав. И все вместе тоже. Общество действительно катится к чему-то опасному…

                Покидая помещение, он обогнал чью-то красивую фигурку, облачённую в платье. По плечам вились красивые золотистые волосы. Волосы…как в Мечте… Это соображение промелькнув где-то в подсознании, принудило Влада остановиться. Но остановился он слишком резко и не вовремя: шедшая позади дама на полном ходу ударилась о его спину всем корпусом. Не ожидавший такого поворота, Влад упал. Дама, потеряв равновесие и следуя инерции, свалилась на него.

                Таким образом, повод для знакомства возник сам по себе. Обладательницу красивых волос звали Наташей. Глаза у неё были серо-голубыми, голос довольно мягкий, бархатистый. Правда, линия губ несколько отличалась от тех, которые остались в мечте, да грудь была чуть-чуть поменьше и ниже, но это уже не имело значения. Как она заговорила! Как отвечала на его извинения! Её тон и манеры вовсе не напоминали те, которые в обиходе у эмансипированных овец. Влад был готов влюбиться…

                Был готов, и это случилось. По истечении нескольких дней он и думать позабыл о своих былых сомнениях. В голове, перед глазами, в воображении стояла только Наташа. Он мысленно разговаривал с ней, представляя, как она отреагирует на то или иное его слово. Они встречались, проводя время в беседах. Она о чём-то рассказывала, а он не мог оторвать взгляд от её глаз. Несмотря на то, что были они вовсе не голубыми, а всего лишь серо-голубыми, и, к тому же, несколько поменьше, чем у Мечты. Всё, чего в ней не хватало, его воображение живо дорисовывало и подкрашивало. Естественно, что обладательница ТАКИХ глаз должна обладать такими и этакими чертами характера. Она, несомненно, честный и открытый человек, будет преданной женой, верной и любящей. Иначе и быть не может, ведь это же его Мечта. А она, конечно, самая лучшая в мире!

                Настал день, когда она пригласила его к себе. Наташа заваривала чай, а у него в это время сердце колотилось, словно угорелое. То и дело эта двадцатидвухлетняя красавица бросала в его сторону взгляды, которые он расценивал на свой лад, соответственный его настроению и восприятию в данной ситуации.

                Она предлагала печенье, а он с ума сходил от эмоций: голос слегка колебался от резкости до приглушенности, дыхание было учащённым, сердце билось, руки дрожали так, словно это – его первое в жизни свидание с женщиной.

                Потом Наташа включила ненавязчивую меланхолическую музыку. Как-то получилось, что они начали танцевать. Он уже почти ничего не соображал, понимая лишь то, что она прижимается всем телом к его телу, а её стройные ножки едва ли не подгибаются. Её дыхание тоже участилось. Танец перешёл в объятия, вначале осторожные и нежные, затем всё более раскрепощённые. Вот его губы коснулись её губ – таких влажных, ароматных, влекущих, её упругая грудь взволновала его ещё сильнее…

                Беспорядочно разбросанная одежда безропотно покоилась, где придётся. Это был ответственный момент. Влад понимал, что девушка ещё может передумать. Мало ли есть на свете девиц, разыгрывающих из себя раскованных и опытных, хотя на самом деле ничего в таких отношениях не смыслят. Выцеловав её тело, как хотел и умел, на ходу постигая, как художник, тайну и красоту его изгибов и линий, он снова потянулся к её устам, которые, ответили благодарным поцелуем в то время, как руки обняли его шею. Это возбудило его ещё сильнее.

                Его сильные ноги оказались между её ног. Влад заметил, что эти ножки раздвигались как-то застенчиво, словно впервые в жизни. На всякий случай он прикоснулся губами к её ушку и шёпотом спросил:

                -- Ты – девушка?

                До сих пор всё напоминало великолепную игру скрипача, в совершенстве владеющего инструментом. Мелодия – нежная, приятная, ласковая, животворящая – лилась, наполняя душу светом, а тело – силой.

Но что это? Вдруг, как это случается, когда внезапно лопается струна, смычок, попав на гриф, издал неприятный звук, а скрипач, краснея, опустил голову. Руки Наташи, до сих пор нежные, напряглись и оттолкнули его с силой, которую было бы невозможно предположить в этом довольно изящном теле. Глаза, до сих пор ласкающие Влада, посерели, сделались стальными и жёсткими. Голос, до сих пор нежный и воркотливый, как у голубки, прочеканил:

-- Да что за пошлость! Как ты смеешь у меня о таком спрашивать? Ты кто такой?!

Опешив (понятно, что после такого ему уже ничего более не хотелось), Кошкин попытался что-то объяснить, но она и слушать не захотела.

-- Пошёл вон! – не то посоветовала, не то велела она ему, глядя на него в упор холодным, немигающим взглядом.

Он не помнил, как оделся и покинул квартиру. Он шёл, куда ноги несли, будучи не в силах понять причины происшедшего. Лишь пройдя приблизительно километр, он остановился посреди какой-то аллеи у пустой скамейки. Закурив, он несколько раз затянулся и, оглянувшись по сторонам, произнёс, обращаясь не то к кронам лип, не то к самому себе:

-- Ну, что за казус такой? Ну и ну!...

Шварцману исполнилось тридцать пять лет, когда он случайно встретился со старым школьным товарищем. Посидели, поговорили… В процессе разговора он заметил, что собеседник смотрит на него вроде как с иронией. Сёма насторожился и начал осторожно выспрашивать, постоянно наполняя рюмки. Наконец друг достиг той степени опьянения, когда развязывается язык. Похлопывая его по плечу, он рассказал:

-- Слушай, Сёма. Ты – дурак!

-- Я? Почему? – изобразил удивление тот.

-- Потому что ты слепой.

-- Я?!

-- Ну, не я же… Пока ты был в армии, твоя жёнушка гуляла направо и налево. Даже на пару с матушкой, которая в своём магазине проворовалась настолько, что едва отвертелась. Твой тесть, каким бы ни был пьяницей, не выдержал позора и благополучно скончался.

-- Откуда ты всё это знаешь? – сжав кулаки, процедил сквозь зубы Сёма.

-- Ой, да как же не знать? – засмеялся собутыльник. – Да все наши знают и потешаются.

-- Обо всём?

-- Ну, конечно! Знаешь, эти твои родственники основательно подрывают твою репутацию. Ты вполне можешь потерять клиентуру…

-- А что ещё тебе известно?

-- Ну… Сёма, зачем тебе нужна эта грязь?

-- Если уж запачкался, можно и окунуться – все равно мыться придётся…

-- Ну, как знаешь… Знаешь, почему Галя вышла за тебя?

-- Любовь у нас была…

-- Как бы не так! – ухмыльнулся собеседник. -- У неё в то время было полно ухажёров, с одним из которых она даже спала. Или ты не заметил, что взял уже опытную женщину? Наивный… Это её мать научила расписаться с тобой, чтобы потом захватить твою квартиру. Только не удалось тебя выписать, потому что паспортисты честные попались. А она, старая калоша, даже в часть к тебе ездила, говорила с твоим командиром, просила сделать так, чтобы ты не возвращался домой. А ты, добрая душа, небось, сжалившись над мамой жены, поселил её там? Смешно… Ребёнка, говоришь, нет у вас? Так это последствие аборта, который она сделала, пока ты служил… Твоя жена тебе и сейчас изменяет. Это какой-то кавказец, он -- большой бизнесмен, повязан с тёмными личностями.

Вернувшись домой, Шварцман, первым делом, обратился к жене. Ему не верилось, что его Галя способна на такое. Но он жестоко ошибся. Лучший способ защиты – нападение. Понимая, что разоблачена, жена устроила ему такую сцену, что можно было понять: это те эмоции, то подлинное отношение к нему, которое она сдерживала в течение длительного времени. «Вот она – настоящая! – вдруг осенило его. -- Ой, как же были правы мои бедные родители!. Я её прогоню!» Да не тут-то было, потому что Галя хорошо была осведомлена о своих правах. Это она могла бы его прогнать, стоило ей захотеть. Судиться с ней? Превратиться в посмешище? Тут Сёма понял, что переборщил, ибо деваться будет некуда. Маски сброшены…

С того дня Галина всё контрастнее подчёркивала своим поведением, насколько он лишний в её доме, а Сёма, не имея возможности открыто протестовать, начал прикладываться к спиртному. К тому же, он чувствовал, что всё ещё любит эту неблагодарную, блудливую кошку, несмотря на то, что она при каждом удобном случае пытается его оскорбить, называя неудачником, рогоносцем, ничтожеством. Со временем ему стала безразлична работа, ему было стыдно попадаться на глаза знакомым, ведь каждый из которых «знал» о нём всё. Вот почему плечи его ссутулились, словно он стремился сжаться, превратиться в незаметного муравья.

Однажды ему, казалось, повезло. Причиной везения стала внезапная мысль: «А почему бы мне не обзавестись любовницей? А что? Доходы вполне позволяют мне такую роскошь… Вдруг посчастливится?..» И женщина попалась на глаза в тот же день. Он встретил её у метро, даже помог собрать яблоки, которые неведомым образом вывалились из её корзинки. Как в кино… Потом они зашли в какое-то кафе и пили кофе. Она была невероятно хороша собой, грациозна, в глазах играл неподдельный интерес к его особе. Вместе с тем, она не была похожа на одну из тех кукол-мутанток, этих порождений современности, которые от нечего делать ищут приключений. По её словам, ей приходится одной растить дочь, трудится на двух работах… «Это она, она!» -- повторял себе Сёма, чувствуя, как сердце вновь наливается жизнью, а плечи распрямляются. Её звали Анной. Ему польстило, когда она проявила интерес к его биографии.

-- Знаете, я даже не знаю, как объяснить, -- замялся он. – Не хочу сказать ничего плохого о своей супруге, но… Понимаете, она по натуре – тиран… Да, домашний тиран. Я прожил с ней немало лет, но теперь, после длительной паузы в отношениях, понял, что мне не стоило на ней жениться. Мне необходима другая женщина…вот Вы, к примеру… Я чувствую, что Вы – именно та, которая мне нужна…

Как же он обрадовался, когда Аннушка согласилась встречаться! Даже сегодня!

Проводив её до остановки, он поспешил решить некоторые дела, касающиеся работы, что заняло вторую половину дня; после этого он взглянул на часы.

-- Вот, до встречи больше часа. Я успею заскочить домой, чтобы помыться и переодеться.

Сердце трепыхалось, словно птичка, зажатая в ладошке шаловливого мальчишки. Сёма чувствовал себя не менее влюблённым и счастливым, как в тот день, когда Галя впервые сделала ему честь, позволив проводить её до дома.

Вот и дом. Его и, вместе с тем, давно не его. Но пока официального развода не было, он имеет какое-то право хотя бы ночевать в нём. «Снова видеть эту мегеру!» -- обречённо подумал он, но, успокоив себя мыслями о новой знакомой, мужественно устремился вперёд. Открыв дверь своим ключом, он стремительно направился в свою комнату. Для этого следовало пройти по длинному коридору, минуя гостиную, кухню и ванную.

Вбежав к себе, Сёма оторопел: на его диване восседали две женщины. Они вели себя, как давнишние знакомые, которые давно не виделись, но чрезвычайно рады этой встрече. Это были Галина и…Анна. Они улыбались, взирая на него заговорщическими взглядами, и пили чай с тортом.

-- О, Ромео явился! -- одарив его испытующим взглядом, констатировала Галина.

-- А мужчина-то он у тебя галантный, -- сказала Анна, сверкнув многообещающим взглядом.

-- А у нас новость для тебя, -- серьёзно произнесла жена.

-- Послушай, Сёма…или как там тебя… -- столь же серьёзно продолжила Анна. – Ты вот жаловался, будто у тебя есть жена-тиран, жена-диктаторша. Так вот, я хочу тебя поздравить: теперь их у тебя будет целых две! Ну же, иди сюда, в мои объятия, милый!

Побледневший, едва не лишаясь разума, Шварцман отступил назад. Ноги подогнулись под весом дрожащего тела, так что он едва не упал; однако в последний миг, кое-как справившись с собой, развернулся на 180 градусов и, не стесняясь, побежал прочь, беззастенчиво вопя, как младенец.

Вдогонку ему послышался наглый, безжалостный, издевательский смех…

                Сёма Шварцман представлял собою конченый тип человека, вконец измученного жизнью и обстоятельствами. Об этом красноречиво свидетельствовали его сутулые плечи и обширная лысина. Идя по улице, он спешил поскорее перейти на другую сторону, когда издалека узнавал кого-нибудь из знакомых. Однажды кто-то уличил его на этой хитрости и откровенно спросил о причине, по которой он избегал встреч с хорошими людьми. Вздохнув с видом обречённого, Сёма ответил:

                -- Вай, Изя! Как увижу ваши сытые, холёные лица, ваши упитанные животы!.. И шо, разве мне не будет стыдно демонстрировать свою худобу и грустные глаза?

                -- Сёма, -- с оттенком жалости возразил друг. – Если у тебя проблемы, старые друзья помогут тебе.

                -- Ой, ну только не надо расчёсывать мне нервы! – в сердцах воскликнул Шварцман и, не попрощавшись, ушёл своей дорогой.

                Говорят, будто худоба человека, как и его сутулость и грустный взгляд свидетельствуют о том, что у него не всё в порядке дома и его грызут какие-то проблемы. А проблем этих было достаточно, чтобы и затосковать, и облысеть, и ссутулиться. А всё началось ещё в юности, когда Сёма, почти золотой медалист с выдающимися, как для семнадцатилетнего паренька, способностями к математике, влюбился в скромную на вид девочку из украинской семьи. Он в ней души не чаял. Прежде, чем отправиться на уроки, он поджидал свою зазнобушку перед её подъездом, чтобы помочь ей донести портфель. На переменах он покупал для неё всякие вкусности – мороженое, пирожные, конфетки. После уроков, естественно, он тоже нёс два портфеля – свой и Гали. Мало того, в один прекрасный вечер эта муза вдохновила его на стихи! И это было бы совсем неплохо, если бы об этих воздыханиях не узнала мама.

                Был пасмурный осенний вечер. По городу тоскливо светились фонари, сопровождая Сёму после одной из романтических встреч. Как раз перед этим он объяснился Гале в любви, спрягая сие слово на все лады и во всех падежах. Она ответила… Собственно, по существу она не ответила ничего, а лишь покраснела и застенчиво опустила глаза, в которых несчастный Сёма видел лишь то, что хотел видеть. Едва Галя ушла домой, милостиво позволив ему прикоснуться к своей тёплой ручке, к Сёме подошли трое подростков и потребовали, чтобы он навсегда позабыл о девушке. В те времена, невзирая на пристрастие к математике, сей потомок Израиля был парень не промах: занимался боксом и акробатикой. В драке он проявил себя самым достойным образом: прежде, чем убежать, он успел не только получить в глаза, но и оставить подобные отметины на лицах каждого из членов неформальной группы людей, к нему пристававших. Но пока добрался домой, под глазом образовался довольно внушительный «фонарь».

                -- Ой! – вскрикнула Сима Срулевна, имевшая честь приходиться Сёме матерью. – Ты только взгляни, о Мордехай!

                Мордехай Абрамович, как, вероятно, догадался читатель, был не кем иным, как отцом. Он трудился начальником цеха на солидном производстве, был человеком в высшей степени серьёзным и не терпел неясностей. Выйдя в коридор, на ходу поправляя массивные очки, он исподлобья взглянул на сына.

                -- Ну… И кто же испортил тебе портрет? – строго спросил он, опуская газету.

                Пришлось всё рассказать, как на духу. Как вы полагаете, что могли подумать бедные родители?

                -- Ой, Сёма! – вскричала мать. – Та как ты мог?! Она же не наша! Видишь, как тебя наказал бог!

                -- Мать, -- вставил слово отец. – Только не надо причитать. Наш сын уже взрослый, он и сам разберётся. Только надо ему помочь, чем я и займусь.

                Не без сожаления отложив газету с кроссвордом, Мордехай Абрамович увёл ребёнка в соседнюю комнату.

                -- Я хотел тебе сказать совсем не много, -- начал он. – Понимаешь, мы в этой стране гости…так сказать. Нас здесь, мягко выражаясь, не любят. И всё время бьют – перед революцией, после революции, перед войной, на войне, после войны… Даже нынче, в восемьдесят пятом году! Я ничего не имею против этой девушки. Я уверен, что мой сын мог влюбиться только в самую красивую и достойную. Но ты должен понять великую истину: украинские девушки и наши девушки – вовсе не одно и то же, как может показаться. Наши девушки получают в семье совсем не такое воспитание, как украинские. Благодаря этому, в более взрослом возрасте они никогда не ссорятся с мужьями, никогда им не изменяют, никогда не высказывают неуважения к мужчине.

                -- Папа, Галя – самая добрая! – вскричал, глотая комок в горле, Сёма. – Она не грубит, не ссорится…

                -- Но самое главное, сын мой, -- продолжал отец, пропуская мимо ушей заявление сына, -- заключается в другом.

                -- В чём же, папа?

                -- Вскоре мы уезжаем на нашу великую родину, -- почти шёпотом, но с превеликим достоинством изрёк Мордехай Абрамович.

                -- Как?! И я?

                -- Естественно!

                Наверное, папа полагал, что сия весть несказанно обрадует непутёвого сынка, но тот отреагировал по-другому:

                -- Значит, я потеряю Галю?! – только и произнёс он.

                Этот разговор мы привели здесь лишь затем, чтобы вы, господин читатель, могли составить непредвзятое впечатление о степени влюблённости Шварцмана-младшего и о той жертве, которую он впоследствии принёс ради великой любви. Когда понадобилось заполнять анкету для КГБ, Сёма заявил, что желает остаться. И произнёс эти слова настолько твёрдо, что даже чекисты взглянули на него так, словно узрели сумасшедшего. Один из них попытался воздействовать на Шварцмана-старшего, выпалив стандартные словечки:

                -- А вы знаете, что хорошо лишь там, где нас нет?

                Хитро улыбнувшись, Мордехай Абрамович ответил:

                -- Ой, не учите меня жить! Ведь я и еду туда, где вас нет!

                Затем он обратился к чаду тем внушительным тоном, которым древние патриархи обращались к разношерстной массе детей Израиля:

                -- Сын мой! Если ты предашь нас, своих родителей, тебя накажет бог!

                -- Нет, папа, я остаюсь! – решительно повторил Сёма.

                -- Сын, ты предаёшь не только нас с мамой, но и весь еврейский народ!

                -- Я… остаюсь… -- менее решительно, но упрямо твердил своё Сёма.

                -- В таком случае, мы отрекаемся от тебя!

                Что говорить? Сына поняла (или попыталась понять) только мама. Всплакнув, он едва заметно сунула ему в карман пачку десятирублёвок, что составляло ровно тысячу советскими деньгами, и шепнула:

                -- Ты можешь пожить у Шулерманов, а потом поступить учиться…

                Шелерманы приходились родителям Сёмы дальними родственниками и могли бы присмотреть за ним или, в худшем случае, накормить обедом.

                Жизнь Сёмы после отъезда родителей завертелась по совершенно новому руслу. Он действительно поступил в университет, что не мешало ему встречаться с Галей. Теперь эти встречи проходили в его квартире, что повергало в шок всех дальних и близких сородичей, только Сёме до них не было никакого дела, поскольку он был очарован невестой и больше ни о чём не хотел слышать. Стремясь использовать свободу максимально, он, едва дождавшись наступления совершеннолетия, на следующий же день взял Галю за руку и повёл в ЗАГС. Ему даже в голову не приходило познакомиться с родителями девушки; он и позабыл об их существовании! Но на импровизированной свадьбе, напоминавшей, скорее, узкую студенческую вечеринку в домашних стенах, пришлось увидеть и новоиспечённых папу с мамой. Отец Гали представлял собой спившегося неудачника, на которого то и дело посматривала жена. В этом взгляде было много строгости, но ещё больше -- презрения. Мать выглядела не хуже весеннего петуха – столь же разукрашенная и напыщенная. Оказалось, что она трудилась завмагом. Именно

она посоветовала Сёме прописать Галю в своей квартире.

                Спустя месяц Галя сообщила, что ждёт ребёнка, чему Сёма, естественно, несказанно обрадовался. Но вскоре молодая жена, как-то подчёркнуто страдая от токсикоза, промурлыкала:

                -- На тебя даже соседи как-то косо смотрят. Понимаешь, мне тоже немного неловко…

                -- Что случилось, милая? – недоумевал глава семьи.

                -- В народе принято, чтобы мужчина создавал семью, только отслужив в армии…

                При мысли об армии Сёма почувствовал, как по спине побежали мурашки, но тотчас же взял себя в руки.

                -- Ты хочешь, чтобы я пошёл служить? – удивился он. – Но кто же будет тебе помогать, когда ты родишь ребёнка?

                -- Не то, чтобы хотела, но надо бы…

                Вздохнув с некоторой обречённостью, студент Шварцман позволил военкомату призвать себя в ряды Красной Армии. Провожая мужа, Галя обещала, как это заведено, ждать его и не забывать.

                Служил парень хорошо, да будет это сказано к его чести… если не считать глумления «дедов» и презрительного отношения со стороны пропившегося офицерья. Лишь на втором году службы командование заметило его математические способности и предложило работу в штабе, что в какой-то мере обеспечивало ему независимость от обидчиков.

                Галя писала всё реже и реже, что повергало Сёму в уныние. На его вопросы отвечала тёща: «Ты пойми, Сёмочка, что Галя занята ребёночком, потому не может выкроить время на письма. Но она любит тебя по прежнему…» Парню, воспитанному на честности и порядочности, даже в голову не могло прийти, что-то плохое.

                Дослужив, как положено, Сёма вернулся домой, предвкушая, как будет им гордиться любимая жена. «Вот, -- рассуждал он, стоя перед дверью собственной квартиры, -- завтра же восстановлюсь в университете, устроюсь работать, и всё будет хорошо.»

                Открыла тёща. По её виду нельзя было определить, насколько она рада появлению зятя: держа в руках бутылку пива, она курила сигарету. Сквозь развязанный пеньюар отчётливо просматривалась слегка обвисшие, но полные формы. От сего зрелища Сёма опешил и отступил назад.

                -- Ой! – воскликнула женщина, поворачивая голову и обращаясь к кому-то в глубине квартиры. – Затёк приехал!

                При этом голос её задрожал.

                -- Вы курите? – удивился он. – Но в квартире ведь ребёнок…

                -- Ты проходи, сам увидишь, -- пригласила она, бесцеремонно схватив Сёму за руку.

                На кухне ему представилась сцена: за столом, украшенном объедками колбасы и салата, уставленном бутылками водки, вина и пива, восседали Галя и двое мужчин. Одному из них можно было дать лет двадцать пять, другой приходился ровесником тёщи. Компания как раз дошла до того уровня опьянения, когда хочется болтать и веселиться. Увидев мужа, нежданно вернувшегося, Галя слегка стушевалась, но в следующий миг, взяв себя в руки, слёзно произнесла:

                -- Ой, Семён! Ты приехал?!

                -- Да, дорогая! – воскликнул он, протягивая руки навстречу. – А где наш сын?

                -- Понимаешь… он умер…

                -- Как умер?! – вскричал он, выпуская из рук чемодан с подарками.

                -- Да… Мы не хотели сообщать тебе об этом, чтобы ты лишний раз не беспокоился. Ведь ты такой отзывчивый!.. А сегодня мы решили устроить маленькие поминки…

                -- А тут как раз приехали мои родственники из Жмеринки, -- вставила тёща, незаметно делая знак мужчинам. – А меня вот уволили с работы…

                Сёма пропустил последние слова мимо ушей, поскольку подробности жизни дражайшей тёщи интересовали его меньше всего. А ему следовало знать, что мать супруги совсем недавно едва не угодила за решётку, увильнуть от которой помогли многочисленные взятки и продажа квартиры.

                Спустя несколько минут «родственники» вдруг заторопились на поезд. Сёме больше никогда не приходилось с ними встречаться.

                В течение последующих дней Шварцман много думал, не забывая отдавать должное молодой супруге, которую полюбил пуще прежнего. Только теперь его чувство достигло некой зрелости и напоминало яркий солнечный день.

                Вместо того, чтобы восстанавливаться на математическом факультете, он поступил на юридический. Гордясь красавицей-женой, он даже представил её нескольким своим друзьям. Они же вскоре помогли ей поступить на экономический. Окрыленный новыми планами и перспективами, Сёма штудировал юриспруденцию и даже подрабатывал консультациями. Галя, учась на заочном отделении, часто ездила в какие-то командировки; впрочем, это не вызывало у влюблённого мужа никаких подозрений.

Прошло несколько лет. За это время Сёма превратился в юриста преуспевающего, ярким свидетельством чего стал двухэтажный домик под столицей, воздвигнутый на честно заработанные деньги. Подчиняясь большой любви, вдохновлённый и постоянно окрыляемый ею, Сёма подписал дарственную на имя Галины. В те дни она была с ним особенно любезной…

Впрочем, счастье не может продолжаться вечно, ибо это – поток энергии, импульс. Сколько бы он ни продолжался, рано или поздно иссякает, если нет постоянной подпитки. С некоторых пор обращение жены стало более сдержанным и резковатым. Мало того, она всё чаще отказывала ему в близости.

Продолжение следует

         -- Мы хотим пройти к Писаному камню, -- объяснял Юрий человеку неопределённого возраста, облачённому в серый бушлат.

Накануне, приехав в Ворохту с женой и её подругой, он услышал, что в каких-нибудь нескольких километрах от гостиницы находится древняя достопримечательность.

-- Пройти, конечно, можно, да только одевайтесь потеплее: на перевалах нынче дуют мощные ветры, -- ответил человек, которого рекомендовали в качестве проводника. – Вы выбрали, мягко выражаясь, не совсем удачное время для подобных походов: на дворе глубокая осень.

В отличие от остальных сельчан, он свободно изъяснялся на русском языке.

-- Меня зовут Иваном, -- сказал он напоследок.

На следующее утро группа из четырёх человек вышла в путь, едва забрезжил рассвет.

Скала Писаный Камень считается знаменитым памятником природы, истории и культуры. Огромные глыбы песчаника высотой до 20 метров, расположенные на самой вершине горы, образуют ровную площадку, с которой открывается потрясающий вид на окрестные горы. Писаный Камень - это древнее языческое святилище, где в старину постоянно горел священный огонь. На поверхности скалы за тысячелетия осталось множество рисунков (петроглифов) и надписей, откуда и происходит название памятника природы. Правда, за последние годы цивилизация оставила на нём свои следы: наряду с древними надписями на скалах можно увидеть типичные образцы современной, не совсем цензурной, наскальной живописи.

Подъём, собственно, не представляет собой особенных трудностей. Здесь не обязательны альпинистские навыки, но для столичных жителей, не привыкших к передвижению по пересечённой местности, нагрузка на ноги и лёгкие довольно ощутимая.

--  Смотрите, -- остановился Иван, переводя дыхание, когда группа преодолела последние смереки. – Отсюда камень виден, как на ладони.

Действительно, посреди совершенно голой вершины красовалась огромная скала, которая, казалось, взирала на непрошеных гостей мрачным, изучающим взглядом.

-- А можно подойти к нему поближе? – спросила одна из женщин.

-- Вообще-то да… Только не здесь.

-- Это трудно?

-- Нет. Но с тех пор, как Янукович велел построить здесь вертолётную площадку, к камню никого не пускают. Впрочем, если у вас возникло такое желание, мы обойдём периметр охраны с другой стороны…

С этими словами Иван снова исчез за ближайшими елями. Остальные послушно последовали за ним. Полчаса блужданий между деревьями, ориентируясь на неприметные тропинки – и вот туристы оказались у самых скал.

-- Шикарно выглядят! – восхищённо произнёс Юрий, прикасаясь к холодной поверхности камня.

Женщины снимали объект на камеры.

-- Интересно, а предки приносили в жертву людей? – вдруг спросила одна из них.

-- Да, было такое время, -- ответил проводник. – Собственно, весь этот комплекс и являлся огромным жертвенником. Здесь в определённые дни собирались мальфары и жрецы Горного Духа, проводили обряды с целью умилостивить силы природы и… приносили в жертву самых красивых девушек.

-- Но почему именно девушек? Это не справедливо! – возмутилась другая дама.  – А как же насчёт гендерного равенства?

-- Наверное, жрецам было известно, что в женщине сосредоточена особенная сила, -- улыбаясь, ответил Иван. – Сила, которой в мужчине нет… Впрочем, вы и сами можете убедиться, насколько по-разному камень воспринимает мужчин и женщин. Достаточно лишь прикоснуться к поверхности.

-- Камень холодный совсем, -- заметил Юрий.

Женщины сняли перчатки и потрогали поверхность скалы изнеженными наманикюренными ладонями.

-- Неправда, он тёплый! – удивлённо воскликнули они в один голос.

-- Ну вот, -- всё также улыбаясь, констатировал Иван. – Для всех мужчин он холодный, зато для женщин всегда излучает тепло. Существует поверие, согласно которому достаточно приложить к Писаному камню обе ладошки, сосредоточиться и тихонько прошептать самое сокровенное желание, чтобы камень исполнил его.

-- Да? Сейчас…

С этими словами не только женщины, но и Юрий приложились к камню. Никто не заметил, как Иван поспешно улёгся на землю и зажмурил глаза.

Вмиг окрестности потемнели, в ушах зазвенело, как будто резко понизилось давление. Это продолжалось не более нескольких секунд, но когда проводник поднял голову, туристов уже не было. Они исчезли!

Нисколько не удивляясь сему факту, как будто в нём содержалось нечто само собой разумеющееся, Иван поднялся и, поклонившись камню, отправился в обратный путь.

-- Жертва принята, -- промолвил он, невольно содрогаясь.

 

Когда на перевале дует пронизывающий северный ветер, в горах трудно отыскать признаки жизни. Всякий комочек протоплазмы, принадлежащий к миру живых, стремится поскорее спрятаться от холода и возможной смерти, поэтому ищет спасения в щёлочках, пещерах, под корнями елей, в домах. В такие моменты ни на вершинах, ни в долинах вы не услышите пения птиц или торопливого шелеста лап четвероногих. Идёшь по старому лесу, испытывая закономерный дискомфорт из-за отсутствия характерных для живого леса звуков. Стоит остановиться – и ты вмиг подавлен гнетущей тишиной, угрожающе нависшей над головой и давящей на барабанные перепонки многотонным грузом. Инстинктивно спешишь домой, но спуститься с вершины далеко не так просто, как на неё взобраться. То и дело ноги скользят по каменистой почве или по грибам, раздавленным бесчувственными подошвами ботинок. Вот из мрачной тучи, охватившей вершину холодными объятиями, зашелестели колючие капли осеннего дождя: спустя минут пять почва под ногами превратится в сплошное болото. У каждого обрыва осознаёшь своё ничтожество на фоне величия матушки-природы. Ориентируясь по потоку, стремительно бурлящему по камням вниз, переправляясь через его притоки, иногда задыхаясь, спотыкаясь о невозмутимые кочки и стволы елей, поваленные бурями, спускаешься всё ниже и ниже, пока, наконец, не замечаешь где-то внизу просвет. Там находится долина и дорога – ухабистая, болотистая, безнадёжная, --  она и выведет к дому…

Домики – неказистые, как правило, похожие друг на дружку, -- расположены без какой-либо системы; часть из них возведены на склоне горы, некоторые – у самого берега Чёрного Черемоша, а иные – вдоль дороги. Строятся они, в основном, быстро, без кирпича (от которого в этих местах будет столько же толку, сколько от самолёта). Древесины – хоть завались: горы поставляют её человеку с самых древних времён. Этот материал более вынослив, чем кирпич, который боится дождливых периодов и безжалостных ветров. В последние годы для утепления употребляется пенопласт.

Выдержит ли кирпич, подточенный дождями и непомерно дорогой из-за трудной доставки, ураган или землетрясение? А трясёт здесь порядочно. После того, как стихия отбушует, переломав тысячи деревьев, взбурлив потоки, превратив крохотные огороды в массу грязи, вздыбив реки и разрушив человеческие постройки, не верится, что здесь совсем недавно находился вполне современный посёлок «со всеми удобствами». Жалобно чирикают птицы, плача по разрушенным гнёздам, исступлённо воют бабы-гуцулки, хмуро взирают мужики. И только чудо-камень, называемый Писанным, возвышается на вершине Буковецкого перевала и, кажется, оценивающе взирает на происходящее

 Но жизнь продолжается: снова выглядывает из-за туч радушное солнышко, начинают стучать молотки, настойчиво визжат пилы. Проходит несколько дней, смотришь – вокруг снова красуются дома, ещё краше прежнего, снова улыбаются люди, призывно звенят колокольчиками коровы.

Когда всё хорошо, кажется, что даже коровы пресыщаются вольготной жизнью – стоят, предоставленные сами себе у дороги и лениво жуют жвачку. Разбалованные…Мужики – как правило, безработные, -- сделав кое-какую работу, увиливают из-под надзора дражайших и всевидящих жён и встречаются у ближайшего магазина, торгующего водкой. Красуются едва ли не у каждого двора миниатюрные каплички и звучит непременное «Слава Ису!» Но вся эта идиллия может в любую минуту нарушиться очередным природным катаклизмом. Старожилы в таких случаях говорят: «Горный Дух гневается…» Христианство в мировоззрении среднеарифметического гуцула играет огромную роль, ибо на него вся надежда – на Бога вездесущего и милосердного, -- только он и способен спасти и сохранить. Тем не менее, здесь оно, возведённое чуть ли не в степень фанатизма, странным образом переплетено с суевериями, верованиями и страхами, издревле сверлящими покой и души населения. Хрупкий налёт цивилизации, порождённый вполне современными постройками и удобствами, настолько слаб, что легко сметается первым же порывом ветра, первой же бурей, первым же оползнем, так что кажется, будто в любую минуту эти радушные и бесхитростные люди готовы снова собраться у древнего камня и, как тысячи лет назад, принести в жертву красавицу или иностранца.

Здесь в верховьях множества речушек, слишком мало значения придаётся тем условностям, из-за которых в больших городах развязываются войны и драки. Мало придаётся значения и деньгам. А какой с них толк, если видна насквозь человеческая сущность, которую не прикрыть дорогими костюмами от Шанель и не спрятать за шелухой из импортной мебели и золота?

Если проследовать вдоль шоссе, рассекающего посёлок на две приблизительно равные части, вниз, к мосту, воздвигнутому через Черемош, по левую сторону можно заметить среди зарослей верб довольно большой дом в полтора этажа. Кое-где брёвна, составляющие его каркас, прохудились, подгнили, из чего можно было сделать вывод, что сие жилище в течение длительного времени существовало без жильцов. Этот дом, на фоне общей массы домов со свежевыкрашенными стенами, казался угрюмым, печальным, замкнутым, как будто жил своей тихой потусторонней жизнью, превратившись по неведомой причине в изгоя среди общей массы человекообразных существ.

Ураган в Карпатах – дело не шуточное, но довольно привычное. Ивану даже нравилось, когда неистовый ветер, достигающий 40-50 метров в секунду, рвал и метал всё вокруг, утверждая таким образом верховенство природы над человеческим сумасбродством под названием «цивилизация». Нравилось как художнику, но уж никак не проводнику.

Старая древесина то и дело жалобно скрипела, не то умоляя о пощаде, не то настойчиво предупреждая о присутствии смерти. Хозяин дома провёл в этих местах не один год, он родился здесь же. Ещё в детстве ему приходилось наблюдать, как добротные на вид дома в какой-то миг превращались в уродливые потрёпанные корабли без крыш. Не ураган, то землетрясение… Прислушиваясь к очередному скрипу кровли, Иван то и дело отрывался от чтива и обращал вверх взор, наполненный беспокойством. Даже назойливая муха, слишком рано прервавшая спячку, успевшая порядком надоесть своим беспрерывным жужжанием, в эту ночь почему-то не подавала признаков жизни. Может, этот крохотный комочек живой протоплазмы предчувствует нечто ужасное? «Впрочем, в наше время стоит больше бояться людей – этих хищных и коварных «птиц без перьев», нежели стихии,-- пытался успокоить себя Иван, грустно улыбнувшись. – А муха не подаёт признаков жизни только потому, что её мог сожрать паук…»

Но надо быть полным глупцом, чтобы не понимать красноречивых знаков, посредством которых повелитель гор выражает своё недовольство и волю.

Повелитель гор… Тотальная христианизация в течение столетий вытесняла всякие представления о силах, обладающих подлинной властью в природе. Спросите о чём-либо у первого встречного, и услышите стандартный ответ:

-- Так Богу угодно…

Стандартный, исчёрпывающий и вполне удовлетворяющий неприхотливые умы. Упоминания о существах вроде лесовиков, русалок и кикимор сохранились разве что в незамысловатых сказках, которыми бабушки, утомлённые жизнью и трудами, потчуют на ночь капризных внучат. Утомлённые жизнью и… тайным, подсознательным ожиданием смерти…

В отличие от всех этих запуганных людишек, Иван знал нечто большее. В своё время этому способствовали рассказы деда и отца.

-- Запомни, мальчик, -- говорили они, -- нельзя копать землю, нельзя рубить все деревья подряд, нельзя строить плотины.

-- Почему? – удивлялся тогда Иван. – Ведь благодаря всему этому люди могут стать богаче, счастливее…

-- Нет, потому что человеку не следует иметь более того, чем необходимо для существования. Избыток благ только разлагает душу, но ни в коем случае не приносит счастья. Человеческие сердца ожесточаются, черствеют… И закончится тем, что люди перегрызут друг друга, но перед тем уничтожат природу.

Это дед с отцом впервые сказали Ивану, что всегда перед началом или завершением любого дела следует приносить жертвы Горному Духу. Возникший в начале творения из огня и раскалённого воздуха, он присутствует везде и во всём; что бы человек не задумал или не сделал, становится тотчас известным ему.

В древние времена люди придерживались традиций и не вызывали у Горного Духа раздражения, потому тот ограничивался жертвами символическими в виде хлеба или курений. Но иногда, в те или иные эпохи, находились люди, которые приносили вред среде. Например, устраивали пожару в лесах или строили плотины, нарушая баланс в природе. Тогда Горный дух отвечал землетрясениями, оползнями или ураганами, и задобрить его было возможно лишь посредством человеческой жертвы. Несколько тысяч лет назад в эти земли пришёл чужой, агрессивный народ, принёсший много вреда горам. И тогда произошло сильнейшее землетрясение, разрушившее множество домов и породившее немало камнепадов. А к утру на вершине Чёрной горы люди обнаружили огромный плоский камень, предназначение которого стало сразу понятно жрецам: Горный Дух требовал человеческих жертвоприношений! Наверное, потому что прегрешения человеческие превзошли допустимую норму… Так или иначе, завоеватели были вынуждены приносить в жертву своих сыновей и дочерей, не смея роптать по сему поводу. Впоследствии эти люди ушли из этой земли, а позже и вовсе рассеялись по миру, и сейчас даже никто не вспомнит, как они назывались.

Горный Дух иногда является людям в каком-нибудь осязаемом облике. Например, в виде белого волка или невиданной птицы. Если такое случается – жди изменений. Как правило, ничего доброго ожидать не приходилось…

Однако, взрослея, Иван, воспитуемый в условиях советской школы, всё чаще поддавал эти рассказы сомнениям, а со временем большая их часть и вовсе стёрлась из его сознания. Он даже не придал значения тому, что отец и дед ушли из жизни почти одновременно, словно какая-то властная сила наказала их за излишнюю болтливость. А потом последовали годы учёбы в вузе, женитьба, работа. Цивилизация вконец засосала его, не оставляя места для воспоминаний и воображения.

Работая художником, он достиг бы определённых высот на своём поприще, если бы бывшая супруга поддерживала его. Молодому художнику пробиться довольно сложно, его доходы зависят от спроса и обстоятельств. Жена, оказавшаяся типичной обывательницей, требовала денег, и ей не было дела до его внутренних порывов.

Почему мужчины ошибаются? Да хотя бы потому, что влюбляются, прежде всего, в собственную иллюзию и в глазах красавицы склонны видеть лишь то, что хотят увидеть. Мудрая женщина изо всех сил стремится развить эту иллюзию ещё сильнее, чтобы она всецело владела сознанием мужа и, в конечном итоге, укрепляла брак и перерастала в настоящую любовь. Глупые женщины поступают наоборот – начинают проявлять свою подлинную мещанско-потребительскую сущность, насилуя духовность мужа, ломая его «я», капризничая, зачастую мстя древним способом, а потом требуют: «Ты ДОЛЖЕН меня любить такой, какая я есть!» Стремясь удовлетворить запросы любимой, Иван искал «халтуры», что, в конечном итоге, привело к потере самого себя.

Брак все равно распался, жена ушла к другому человеку – более удачливому и состоятельному. А Иван остался ни с чем. Внутренняя трагедия разъедала его изнутри, как неумолимая ржавчина металл. Он даже начал выпивать, как поступают многие люди в подобных ситуациях, и неизвестно, к чему бы такое увлечение его привело, если бы в одну глухую ночь к нему не пришло прозрение. Неведомый глас говорил с ним во сне, призывая бросить всё и вернуться в родительский дом. В течение той памятной ночи в него вошло некое знание, едва не разрушившее его разум.

И вот уже почти пять лет Иван живёт в родной деревне, проводя большую часть времени в горах. Лучшим его другом стало одиночество, единственным советчиком – голос Горного Духа. Он не только водил группы к жертвеннику, но и стал активным борцом за сохранение целостности гор. Но общество, охваченное бешеной страстью к наживе, почти не прислушивается к его словам. Леса безжалостно уничтожаются; как грибы, вырастают бесчисленные коттеджи, строятся развлекательные комплексы. Правда, за грехи Шуфрича и Балоги, надругавшихся над природой, Горный Дух жестоко наказывает народ, смывая деревни, разрушая постройки; да ведь этот народ уже настолько поглупел, что не способен уловить взаимосвязь между явлениями…

Выполнять роль проводника между Горным Духом и людьми – роль не столько почётная, сколько изнуряющая и опасная. Знать, что ведёшь несчастных, изнеженных, а подчас и глупых туристов на верную смерть – это значит слишком много для того, чтобы самому, такому же смертному, оставаться невозмутимым и жизнерадостным…

И вот человеческое кощунство превзошло предел: кое-кому понадобилось устроить вертолётную площадку у самого жертвенника. Мало им заповедников, в которых безжалостно выстреливаются звери и строятся дачи, мало им памятников старины, приносимых в жертву человеческому хамству и себялюбию… Подобному нет прощения, а следовательно рано или поздно придёт расплата – жестокая и масштабная. К сожалению, и безжалостная…

Ещё не завершено до конца благоустройство Буковеля, а в умах власть имущих уже созрела идея устроить такой же комплекс в Дземброне, а впоследствии соединить оба объекта. Запланировано строительство множества развлекательных и спортивных комплексов, гостиниц, ресторанов. Сколько понадобится для достижения этой цели вложить средств? А сколько придётся уничтожить дикой природы? Пронырливые делки уже осторожно скупают землю в окрестностях Дземброни, и стоит она пока довольно дёшево, чтобы спустя год или два резко подняться в цене.

На конец осени в район Верховины должны съехаться члены правительства, представители строительных корпораций и некие тёмные личности, чтобы окончательно решить деловые вопросы. «Час близок»,-- почувствовал Иван.

И вот наступил этот день. Всё было рассчитано с точностью до минуты. Складывалось впечатление, будто даже погода подстроилась согласно желаниям хозяев страны – был благодатный солнечный день, один из тех дней, когда хочется жить и радоваться жизни. С самого утра атмосфера наполнилась теплом солнца, пением птиц и каким-то неуловимым ощущением счастья. Внезапно воздух сотрясли звуки двигателей – в небе появились несколько вертолётов. Гуцулы, оторвавшись от своих дел, уставились в небо и провожали полёт «железных птиц» загипнотизированными взглядами. В то же время на ухабистой дороге появились дорогие машины. Их было не две-три, а много десятков. Это были хозяева и их свита. Они привыкли к тому, что всё живое и неживое склоняется перед ними и почтительно уступает дорогу. Но простые деревенские коровы, по всей видимости, не знали об этом. Потому, как вчера или позавчера, они спокойно ходили, где им нравится. Две из них, звеня колокольчиками, привязанными к шеям, вышли на дорогу, преграждая путь машинам. Даже дураку понятно, что сигналить в таких случаях ни в коем случае нельзя: коровы почти дикие, они могут испугаться и наделать беды. Но водитель первого автомобиля разорвал воздух резкими и пронзительными звуками сигнала. Одна из коров вздрогнула от неожиданности и, повернувшись к наглому чёрному чудовищу, бросилась на него. Машина жалобно задрожала, послышались неприятные звуки разбиваемых стёкол. Из машины выскочил человек в чёрном, на ходу извлекая из наплечной кобуры пистолет. Выстрел, второй, третий, -- и вот корова, жалобно замычав, свалилась в кювет. Такая же судьба ожидала и второе животное.

Со двора ближайшего дома выбежала женщина. Ей не было никакого дела до чинов и планов хозяев страны. Только что на её глазах была застрелена корова – едва ли не единственная кормилица семьи в условиях тотальной нищеты и безработицы. Причитая и вопя, она склонилась над телом животного и, осознавая своё бессилие, просила Всевышнего наказать виновников.

-- Поехали, -- вдруг послышался властный голос из следующей машины. – А то сейчас соберётся биомасса и начнёт вонять. А с этой разобраться и заставить заплатить за машину.

Снова заработали двигатели и кортеж продолжил путь.

 У самой вертолётной площадки уже ждали столы, украшенные изысканными яствами. Хозяина жизни, возомнившего из себя Великого князя всея Руси, встречали многочисленные слуги и подхалимы. Ступив на земную твердь, он окинул самоуверенным взглядом простор и ухмыльнулся:

-- Ну, что, пацаны? Теперь это всё – наше!

Ему поддакивали, угодливо заглядывая в глаза. Кто-то спешно поднёс бокал с шампанским. Приняв его в руки, он подошёл к камню и, прикоснувшись к его поверхности, заявил:

-- И ты тоже наш…

Но что это? Небо вдруг заволоклось чёрными тучами; молния, озарив окрестности ярким, зловещим светом, ударила в самый центр камня, и он раскололся на две части, одна из которых, подпрыгнув, покатилась на массу машин. В ту же минуту раздался устрашающий гул, вершина затряслась, опрокидывая деревья и вертолёты. Главное действующее лицо этого спектакля исчезло вместе с некоторыми приближёнными; остальные же, напуганные до полусмерти, побежали к машинам, на ходу выкрикивая приказания своим слугам:

-- Разворачивайтесь! Скорее назад!

Некоторым это удалось. И вот кортеж, потеряв пышность и надменность, медленно покатился вниз, к посёлку. Хозяева страны хотели поехать по той же дороге, но им пришлось сделать непредвиденную остановку. Всё население деревни ожидало их на перевале. Гуцулы взирали на машины мрачными взглядами, которые не обещали ничего хорошего. В руках у каждого зловеще сверкали винтовки, вилы и даже автоматы.

-- Чёрт! – вскричал водитель первой машины. – Они же нас покрошат! И далась вам та корова! Быстрее, быстрее разворачивайтесь на Верховину! Это единственный путь…

Беспорядочно скользя по краю дороги, иномарки развернулись и, надрывно жужжа двигателями, понеслись прочь, насколько позволяла ухабистая дорога.

Вдогонку прозвучали несколько выстрелов.

-- Говорил же я Хозяину, что нужно и здесь прокладывать хорошие дороги! – в сердцах воскликнул чиновник во второй машине. – А его, видите ли, задело, что гуцулы на выборах голосовали против него!..

Кое-как спустившись с горы, кортеж следовал вдоль межгорья, приближаясь к мосту через Чёрный Черемош. Снова задрожала земля. Толчки силой добрых семь-восемь баллов спровоцировали оползень. Целые груды камней и деревьев оторвались от почвы на высотах и, устремившись вниз, увлекали за собой новые и новые массы камней. Всё это с невероятным грохотом свалилось на мост, который обрушился от недопустимого веса. Река, в это время года узкая и мелкая, вдруг вздыбилась и всей массой воды налетела на берега, смывая камни, деревья, машины.

Спустя какую-то минуту стихия угомонилась. Черемош снова превратился в покорного ангца, каким ему и следует быть в эту пору, камни перестали падать, наступила мёртвая тишина. Только огромные тучи пыли постепенно рассасывались в воздухе, напоминали о происшедшем бедствии.

А с небольшой высотки, расположенной над берегом, за всем этим молчаливо наблюдал одинокий человек. Лёгкий ветерок шевелил его седые волосы, словно дразня и щекоча. Но лицо его оставалось каменным и непроницаемым…

-- Привет, папа! – прозвучал в трубке родной голос.

-- Привет, сынок! – обрадовался мужчина, откладывая лопату в сторону. – Как твои дела?

-- Спасибо, нормально. Папа, поздравляю тебя с днём рождения.

-- Спасибо!

-- Я хочу тебе пожелать, кроме здоровья и иных стандартных вещей, ещё и творческого вдохновения, массы почитателей, благосклонности муз. И, главное, стойкости. Ты не должен ни на миг забывать, что подлинный смысл твоей жизни – в творчестве.

Обыкновенные люди, живущие жизнью обыкновенной, имеют и самые обыкновенные вкусы. Например, они обожают каждый праздник, готовятся к нему и торжественно отмечают. Особенно дни рождения. Ещё задолго до него подсчитывается количество затрат, формируется список гостей, сердце наполняется истомой ожидания…

Павел Мясковский вряд ли мог быть отнесён к упомянутой категории человеческих созданий хотя бы потому, что терпеть не мог не только собственного дня рождения, но и вообще праздничных и выходных дней. И такое отношение началось лет пятнадцать назад. Впервые он задумался над этим в разгар своего тридцатилетия. В то время у них с женой наметились первые признаки глубокой и широкой пропасти, которая разделяет их без малого уже семь лет и вылилась в развод. К вечеру сошлись её родственники, словесно поздравили, вручили символические подарки: пачку сигарет, зажигалку, а тёща – чайный сервис. «Зачем мне эта дрянь?» -- мысленно возмутился тогда Павел, но на лице изобразил благодарную улыбку. Гости выпили по первой и… заговорили о земле и политике: кто сколько урожая в районе собрал, куда возят в этом году сахарную свеклу и какие очередные подлости для фермеров готовит украинский парламент. После третьей, которую пришлось подталкивать изрядным количеством оливье и заливной рыбы (фу, какая гадость!) гостям захотелось петь. Инна взяла в руки баян и в течение часа наигрывала народные песни, а родственники невпопад подпевали, бессовестно фальшивя. И тогда, наблюдая за лицами, на которых отражались сытость и удовлетворение собой, Мясковский сказал себе:

-- Нет, больше я такого не желаю!

И вот уже пятнадцать лет он упрямо отказывается от гостей и торжеств, ограничиваясь лишь тортом и присутствием детей…

-- И ещё, папа, -- продолжал сын. – Я хочу сказать тебе огромное спасибо за то, что воспитал меня именно таким. Ты самый лучший отец на свете.

От этих слов в груди замерло сердце, а в глазах появилась предательская влажность.

-- Да ну, -- пытаясь сдерживать дрожание в голосе, возразил Павел. – Я же тебе несколько раз давал по мягкому месту…

-- Мало давал, -- засмеялся голос в трубке.

В этот день ещё с утра у него упало настроение. Не жизнь, а сплошная рутина – хозяйство, огороды, однообразие и бесперспективность. Частично он был виноват сам в том, что так получилось. В своё время, закончив литературный факультет в МГУ, он мог устроить карьеру и сделать бытие насыщенным и увлекательным. Но в те времена, когда мужчина склонен больше думать не головой, ему показалось, будто на Инне, с виду скромной и хорошенькой сельской девушке, сошёлся клином белый свет. Да она и впрямь была таковой! Даже дочь, не замедлившую появиться на белый свет, Павел назвал именем её мамы. Любила ли она его той великой и яркой любовью, о которой пишут поэты? Сейчас, частенько просеивая былое сквозь сито аналитической сферы ума, он в этом сомневался. Да, девочка, не видевшая к своим восемнадцати годам ничего, кроме своего райцентра, восхищалась молодым человеком с хорошо подвешенным языком, довольно симпатичным и, к тому же, умеющим писать стихи. А ещё блестящее образование, в котором для неё сосредотачивались едва ли не все мечты о будущем…

Но в городе устроиться вместе с молодой женой не получалось, потому, не долго думая, Павел уволился из института, в котором преподавал, и уехал на родину супруги.

-- Полагаю, что кандидата наук хотя бы в школу возьмут? – улыбался он оторопевшим Инниным родственникам, для которых бросить карьеру означало нечто вроде конца света.

А он был готов на всё ради того, чтобы быть с ней.

Увы, всё получилось не так, как он рассчитывал. Его расчёт базировался на логике, но он выбросил из головы, что в нашем государстве капитализм развивается, противореча здравой логике. Когда ему впервые намекнули, что для того, чтобы получить полную ставку в школе, следует вручить «кому надо» ни много, ни мало пятьсот американских рублей, он не хотел верить ушам: «Как! Школа должна быть счастлива, что получает на роль рядового учителя языка и литературы не какого-нибудь двоечника, закончившего уманский педвуз, а специалиста с учёной степенью!»

Как бы там ни было, пришлось Павлу работать грузчиком, а время, свободное от работы, посвящать огородничеству. И только в зимнее время, когда работы становилось меньше, он получал возможность иногда заниматься любимым делом – сочинять стихи. Он терпел все невзгоды, пока  существовала любовь. Но за годы сельской жизни жена изменилась. От той милой и искренней девочки, в которую он некогда был влюблён, не осталось практически ничего. Родная среда и общение с грубыми крестьянами превратили её в столь же грубое, мужланистое создание, в известной степени безалаберное и лишённое утончённости. Между ними всё чаще случались ссоры, которые подогревались её родителями. Он должен был жить исключительно для жены, детей, для традиций этой семьи, исполнять их желания, пахать в огородах, срывать руки ради денег. А если оных оказывалось не вполне достаточно для удовлетворения чужих прихотей, его не стеснялись называть неудачником. Мало того, склонность к стихотворству однозначно назвали чепухой и блажью, потому что они не приносили неких, загадочно шелестящих бумажек, на которые можно удовлетворять свои запросы. Потому он мог писать изредка, украдкой, чем, по всей вероятности, смешил не только муз, но и жену.

Сельская жизнь засасывала его всё сильнее, постепенно вытесняя из плоти собственное «я». Дети выросли и живут собственной жизнью, посещая папу с мамой лишь изредка. Что осталось в этом мире для самого Мясницкого? Уже более пяти лет, как он развёлся с женой, ибо однажды понял, что их ничего не связывает. Он уехал сразу же после развода и уже начал строить новую жизнь в далёком Заполярье, как вдруг однажды получил известие, что Инна тяжело заболела и ей грозит инвалидность. Уточнив эту информацию, он, недолго думая, вернулся. О какой-то любви говорить не приходится, с этим всё понятно. Однако он был так воспитан, что не мог оставить в беде мать своих детей. Она вроде и обрадовалась, но, в целом, отношение к нему не изменилось. Даже вынося горшки, стирая и готовя, он то и дело чувствовал на себе её презрительный взгляд. Он терпел, сжимал зубы, но продолжал своё дело. Иногда терпение достигало какого-то определённого предела, и он позволял себе выпить «для снятия стресса», чтобы, успокоившись, вести ту же рутинную жизнь.

После разговора с сыном Павел не сумел сдержать эмоций. Они выливались вначале скупой слезой, но уже спустя несколько мгновений переросли в беззвучное рыдание. Грудь в области сердца наполнилась пудовой тяжестью, дыхание забилось…

Жизнь загублена, прожита зря. Ради чего? Ради детей? Может, и так… Но можно было и жизнь не портить, и детей иметь. К тому же, дети – это вовсе не наше будущее, как учит наша высокопарная, слащаво-пошлая мораль; дети – это их будущее, и мы в этом будущем играем роль не более, чем ступеньки. Дети стали взрослыми. Жена давно перестала быть женой. Хуже всего то, что выветрилось взаимоуважение. Разве уважающий человек способен относиться к интересам другого человека свысока? Изменить жизнь, отважиться бросить Инну? За последние месяцы такая мысль не раз посещала Мясницкого, но всякий раз его останавливало нечто. Если бросать – куда ехать? В Заполярье его никто не ждёт, он проворонил свой шанс. Надеяться устроиться на Украине – напрасная иллюзия. Разве что на копеечную зарплату, которая даже не позволит выжить. Питать надежды на появление в его жизни сказочной принцессы, которая, влюбившись в него, заберёт к себе, не приходится. Так случается только в сказках, да и то простонародных.

-- Всё, это финал… -- промолвил он, обращая взор к небу. – Картина Репина «Приплыли»…

От этих горестных мыслей его отвлёк сосед.

-- Паша, иди-ка сюда! – вполголоса позвал он, подкрепляя слова заговорщическим взглядом. – Быстрее, у меня бутылка есть!

«А что, весьма кстати…!» – успел подумать Мясницкий.

Первая стопка, вторая, третья… В качестве закуски использовали яблоко. Павлу, непривычному к водке, ударило в голову. Сосед уже ушёл, а он остался сидеть на меже, разделяющей их территории. В хмелю родилось решение.

Пошатываясь, Павел зашёл в дом, переоделся и заявил:

-- Нам следует расстаться, Инна. В этом доме есть твои интересы, твоя болезнь, твои запросы, интересы детей. А скажи на милость, где во всём этом твоём раю находятся мои интересы? Что осталось от меня самого? Так что я ухожу.

Её лицо сделалось каменным. Зная из опыта, что дожидаться хотя бы слова бесполезно, он молча вышел из дома. Куда он пойдёт, если в кармане всего несколько гривен?

По мере удаления от дома он чувствовал, как грудь снова наливается странной тяжестью, ко всему начала затекать левая рука. Да ещё эта погода – уже месяц льют дожди, мрачно и холодно.

Оказавшись у магазина, он вошёл в помещение и потребовал сто граммов водки.

Спустя пятнадцать минут ноги неуверенно внесли его в лес. Ему с детства нравилось бывать в лесах. От таких прогулок всегда становилось легко и радостно.

Между тем, сгущались сумерки.

-- А что, если заночевать прямо в лесу? – пришла в голову сумасбродная идея.

Вспомнилось, как в двенадцатилетнем возрасте он впервые провёл ночь в лесу, заключив пари с ровесниками.

Минут пять Мясницкий ломал ветки, аккуратно укладывая их на землю. Мысли и чувство обиды за напрасно прожитую жизнь не давали покоя.  Почувствовав, что стало трудно дышать, он присел на импровизированное ложе. Рука потянулась к сердцу. Опьянение достигло своего апогея, Павла шатало и тошнило, да ещё было трудно дышать. Всякое движение вызывало боль в области сердца. Кое-как улёгшись, он прикрыл глаза и постарался отвлечься от навязчивых мыслей. Это не удавалось. Обида и горечь разрывали его существо на части. Внезапно он почувствовал, как сердце то колотится, как бешеное, то словно замирает, а дыхание забилось. Не понимая, в чём дело, он широко открыл глаза и приподнялся, стараясь вдохнуть поглубже.

Но это был конец…Спустя минуту его тело, неестественно вытянувшись на опавшей листве, неподвижно застыло. С осины на мёртвое лицо упал лист, словно дриада таким образом высказала своё почтение к таинству смерти… А может, это печальная, осиротевшая муза попрощалась с непризнанным талантом?..

 Что такое любовь? – меня спросите вы.

Мне не сложно ответить, да поймёте ли вы;

Осязать ведь такое – отнюдь не умом,

Только сердцу доступно всё, что есть в слове том.

 

Вот росинка сверкает в рассветной заре,

Ну, а здесь – ледник тает, блистая во мгле;

Тут и там распустились ромашки в полях,

Жизни сколько спустилось с небес в журавлях!

 

А вот мальчик с портфелями в обеих руках –

Он подружку проводит, да хоть бы в зубах!

Глянь: вот гуси летят к нам, к родной ведь земле,

Если б снег был – растопят, даже если во тьме!

 

А вот звёзды, к примеру, -- они ведь не зря

По созвездьям сдружились, -- так ведь лучше, чем тля;

Они любят друг дружку, но светят и нам,

Наше сердце согреют, -- куда тем дровам!

 

Мать склонилась к младенцу с пустышкой в руке,

Её сердце проникнет хоть навстречу судьбе;

И она, коль придётся, хоть сто жизней отдаст –

Его б видеть улыбку, всего один раз!

 

Ну, а ветры, смотри-ка, не зря веют тут:

Все они любят место, где розы растут;

Сколь гуляют по миру, но летят сюда вновь –

Что поделаешь, друг мой, ведь это – любовь…

 

Ты спросила: «Ответь-ка, за что любишь меня?»

Улыбнувшись, подумал: «Спросила ведь зря!»

Потому что не можем знать умом мы совсем,

За что любим и терпим миллион перемен.

 

Лишь любовь правит миром, всё иное – обман,

Она с нами пребудет, не скроет саван –

Наше сердце открыто даже после конца,

И пошлёт к душам нашим любовь та гонца.

 

Вот зажёг нам рассвет небосвод голубой,

Озарился сияньем весь мир золотой,

Улыбаются солнышку леса и поля –

Миром движет любовь, и всё это не зря.

 

Ты к раздумьям свой разум, дружок, призови,

И постигнешь ты мудрость: что всё – от любви;

Без любви, моя радость, трава не растёт,

Ведь любовь – это мост, без него – только вброд.

 

Сколько тысяч столетий на планете прошло,

Миллионы раз солнце взошло и зашло;

Сколько судеб мелькало в кругу бытия,

Но главенствуют в мире навсегда «ты» да «я».

 

Две вселенных, два мира единство дают,

Новый мир и творенье они создают;

И не будет рожденью вовеки конца,

Пока правит любовь и пылают сердца!

Ну, ответил я на ваш вечный вопрос,

За то время уж вырос целый куст белых роз;

Улыбается Муза, завернувшись в мой плед:

--Ты запомни: милее любви ничего в мире нет!

      Порою мы не придаём никакого значения явлениям, происходящим в природе, воспринимая их как нечто само собой разумеющееся и обыденное. Нам, испорченным и развращённым цивилизацией, затуманившим свои умы математикой и технократическими её последствиями, напрочь лишённым воображения и чувствительности, даже в голову не приходит, что вокруг нас могут твориться удивительные вещи. Ведь ветер колышет кронами деревьев обязательно с каким-то смыслом, а осиновые листья, к примеру, трепещут не зря, а могут о чём-то рассказывать.

                                             ***

  Лет семьсот тому назад вдоль течения Чёрного Черемоша приютились два десятка невзрачных домишек. Места эти считались глухими и труднодоступными ещё с незапамятных времён. Жили себе там люди, поживали, скромного добра наживали, любили, как умели, деток рожали. Только просили у Горного Духа, чтобы он держал в послушании поток, рассекающий Шурин-гору и повсякчас напоминающий о себе угрожающим грохотом. Не зря прозвали его Шибеным (бешеным), поскольку творил он немало бед, в особенности весной, в период массового таяния снегов в горах, и в конце лета, когда лили проливные дожди. В такие дни потоку не хватало привычного русла и он, грохоча пуще обычного, стремительно рвался в долину, увлекая за собой камни и смереки. Его неистовая силища, казалось, сотрясала саму Шурин-гору, а место, где он сливался с Черемошем, превращалось в сущий Армагеддон. В далёкие времена сюда каким-то образом проник какой-то чужеземец. Завидев Шибеный в разгар его неистовства, он был настолько потрясён и испуган зрелищем, что не медля бросился бежать. Несколькими днями позже его изувеченное тело нашли охотники – горы не любят трусливых и слабых.

  Итак, немалое место в умах населения занимал вышеупомянутый поток. Об этом свидетельствует даже название, которым жители окрестили свою деревушку – Шибене. Чем жили эти люди, остаётся лишь догадываться. Впрочем, это само собой понятно: летом собирали грибы и ягоды, которых близлежащие горы дают в изобилии, собирали мёд, а на полонине, расположенной на вершине Шурин-горы, выпасали коров и овец. А ещё они охотились и ловили рыбу. Форель, главным поставщиком которой является Черемош, отличается неповторимым и неописуемым вкусом.

   Вся эта нехитрая, но здоровая снедь представляла большую часть угощений на свадебном столе, установленном просто на берегу реки, под открытым небом. И, наверное, не было среди сельчан ни одного человека, который отказался бы поздравить главных виновников торжества. Ещё бы! Ведь женихом был не кто иной, как Остап, известный даже за горами как лучший охотник. Крепкий, высокий, смелый, он в одиночку уходил далеко в горы и всегда возвращался с добычей, которую самолично делил между односельчанами с присущей ему справедливостью. Поговаривали, будто ему не раз случалось побеждать в рукопашный поединках медведей!

   Что касается невесты, юной Маричейки, о ней у сельчан были разные, довольно противоречивые мнения. Одни считали её красоту неестественной и непозволительной, другие считали её ведьмой, порождением злых сил, а другим попросту было всё равно. Она и вправду отличалась дивной красотой. Когда Маричейка распускала свои чёрные волосы, они спадали по её белым, как снег, плечам тяжёлыми волнами, переливающимися радужными оттенками. В её столь же чёрных глазах отражались неведомые глубины и какая-то древняя, первобытная тайна. Не было (да и не могло быть) в подлунном мире человека, который остался бы безразличным к этой красоте. Тем не менее, девушку боялись. Никто не знал её отца-матери.

    Лет за двадцать до описываемых событий, ранней весной, когда Чёрный Черемош, переполненный мутными водами, имеет обыкновение крушить на своём пути деревья, мосты и камни, жители Шибене, проснувшись, были несказанно озадачены, обнаружив странную корзину, застрявшую среди камней, торчащих посреди реки. Как её извлечь оттуда, если река утащит всякого, кто отважится ступить в её воды? Пока взрослые нерешительно переговаривались между собой, от толпы отделилась небольшая фигурка и бросилась в грозные волны. Это был Остап, которому в ту пору едва исполнилось двенадцать лет. Он успел схватиться рукой за корзину, как тотчас же был сметён напористым течением.

   -- Он безумец! – закричали старики. – Это смерть!

  -- Спасите его! – закричала бледная, как снег, женщина, не помня себя от ужаса.

     Это была мать Остапа. Всё решили считанные мгновения, даже доли мгновений. Видя, что толпа ничем не поможет, она, не долго думая, схватила первый же попавшийся шест и устремилась по берегу вслед за сыном. А течение несло мальчика вперёд, то увлекая его с головой в глубину, то переворачивая, как пёрышко. К тому же, существовала опасность быть разбитым о камни. Но парень, из последних сил сохраняя выдержку, старался удерживать драгоценную корзину над волнами.

    В какой-то миг парнишка зацепился за корень старой осины, застрявшей у берега; в тот же миг мать протянула ему шест.

    -- Спасён! – облегчённо вздохнула толпа, продолжавшая безучастно наблюдать этот безумный и, казалось, бессмысленный поединок.

      -- Мама, -- обессиленным голосом прохрипел Остап. – Теперь у меня будет братишка!

    С этими словами он упал на её руки, обнимая закоченевшими, обожжёнными холодом, скрюченными пальцами.

    В корзине оказался младенец. Правда, вместо брата, Остапу пришлось удовольствоваться сестрёнкой, ибо ребёнок оказался девочкой. Впрочем, как показала дальнейшая жизнь, он никогда об этом не пожалел.

    В те времена всё зависело от мнения старейшин. Их считали самыми мудрыми, к их мнению относились с благоговением. Следовало решить вопрос: как быть с ребёнком? Если бы отец Остапа был жив, право решать было бы предоставлено исключительно ему. Но поскольку он умер от какой-то хвори года за два до данного события, опеку над его семейством взял совет старейшин.

   -- Это дитя могло быть ниспослано нечистой силой, -- высказал предположение один беззубый старик.

    К этому мнению могли присоединиться остальные, поскольку этот старик имел решающий голос. Осознавая, что ребёнка могут выбросить в реку, Остап отчаянно закричал:

    -- Ты врёшь, трусливый дед, потому что дети не могут быть от нечистой силы!

      -- А если девочка – дар Черемоша? – боязливо произнёс другой, столь же беззубый старейшина.

    Чёрный Черемош – это сила. Черемош – бесспорный владыка. С ним ни в коем случае нельзя ссориться.

     -- Но с таким же успехом можно предположить, что она послана нам самим Духом Гор! – воскликнул Остап, поражаясь глупости этих почтенных старцев.

                Близость к природе способствовала раннему просвещению детей, в том числе и в столь щекотливых вопросах, как происхождение детей.

                Грубый щелчок по лбу заставил его замолчать – встревать в разговоры старших запрещалось.

                Тем не менее, его слова заставили присутствующих основательно призадуматься. Горный Дух – хозяин мира и судеб человеческих. Ему подвластно как прошлое, так и настоящее, в его руках находилось и будущее. Его дары – хорошие иль плохие – нельзя отвергать. Словом, девочку оставили в селении, но старейшины, на всякий случай, доверили её воспитание матери Остапа, перенеся, таким образом, всю ответственность на плечи слабой женщины. В случае, если дитя не выживет, её можно было бы обвинить во всех грехах и даже принести в качестве искупительной жертвы тому же Горному Духу.

                Но судьбе было угодно, чтобы Маричейка не только выжила, но и превратилась в существо невиданной красоты. По мере её взросления эта красота оказывала влияние на сердца и умы сельчан. Дочь Горного Духа, -- называли её за ум и понимание природы. Из её пухленьких коралловых уст можно было услышать ответ на любой вопрос. Откуда ей было известно, отваром из какой травы можно излечить ту или иную хворь, исцелять раны, ставить на ноги немощных? Загадка… Наиболее простым и приемлемым для всех ответом на неё служили три слова:

                -- Дочь Горного Духа…

                У всякой красоты, как и у всякой доблести во все эпохи бывали завистники. Так случилось и у Остапа с Маричейкой.

                Неподалёку от Шибене, отдельно от деревни, почти у самого подножия Шурин-горы находился скромный домик. В своё время построил его некий вуйко, рассорившийся со старейшинами по каким-то бытовым вопросам. Ему казалось, что он сумеет обойтись без помощи односельчан, с которыми приходилось постоянно делиться. Потому он взялся хозяйничать сам.

                -- Пусть! – посмеиваясь, говорили тогда старейшины. – Пусть живёт. Горы большие, места хватит для всех…

                У этого единоличника были жена и сын Влад – ровесник Остапа. Только, в отличие от нашего героя, этот мальчик рос довольно трусливым, капризным, завистливым и ленивым. К своим восемнадцати годам он успел осиротеть и вполне мог себе позволить вернуться в деревню, ведь даже в те времена люди понимали, что дети не могут и не должны отвечать за грехи родителей. Мог, но отказался и продолжал жить у Шурин-горы, ни с кем не водя дружбы, избегая ровесников. В одиночестве он охотился, в одиночестве ел, в одиночестве и спал.

Пришло время создавать семью. Молодых мужчин катастрофически не хватало, поскольку большая часть из них не доживали даже до совершеннолетия. Любая девушка охотно согласилась бы стать его женой, но он, казалось, не замечал никого, кроме Маричейки. Как следствие, она стала единственной из представительниц женского пола, на долю которой выпало счастье (или несчастье) услышать из уст этого странного парня предложение. Влад подстерёг её в день, когда Остапа не было дома.

 -- Я для тебя всё сделаю, -- запинаясь, горячо уверял парень, умоляюще глядя ей в глаза. Будь моей женой и матерью моих детей…

Она долго смотрела в его глаза, словно пытаясь извлечь из самых потаённых глубин его сердца какую-то важную тайну.

- Нет, Влад, -- наконец ответила девушка. – Не бывать этому никогда. Это так же невозможно, как восход солнца с запада или исчезновение луны.

Побагровев от стыда, молодой человек заявил:

-- Но я все равно буду тебя ждать!

В тот же миг Маричейка засмеялась ему в лицо:

-- Нет-нет, Влад. Это никак невозможно! Ну, разве что в Чёрном Черемоше высохнет вода…

Любил ли он её той страстной любовью, которая, как уверяют поэты, движет мирами, нам неизвестно. Но вот по горам разнёсся слух, будто состоялась помолвка и Маричейка вот-вот станет женой другого. Ах, если бы нашлась какая-то сила, которая убрала бы Остапа с пути Влада, смела его с лица земли! Он осознавал, что кроме него ни одному парню в округе не пришла бы в голову мысль взять в жёны эту ведьму, ибо только он, кроме Остапа, отваживался смотреть ей прямо в глаза, пытаясь прочесть в них намёк на немое обещание.

Выше мы заметили, что все жители Шибене праздновали свадьбу и пили за здравие молодых, но это не совсем верно. В числе гостей Влада не было. Его дом был заперт. Исчезнув за несколько дней перед свадьбой, он так и не появлялся.

…Вот разошлись гости, хозяйки убирают со стола. Со стороны родительского дома Остапа слышатся ритуальные песни, напеваемые женскими голосами – молодую жену готовят к приходу суженого. Огромный лунный диск взошёл над ближайшей вершиной – наступила ночь, полная тайн и непредсказуемых поворотов. И никому не пришло в голову прислушаться к тихим шорохам, едва уловимым человеческим ухом. В это время, скрываемый бесчисленными смереками, к селу спускался большой отряд вооружённых людей – это было племя, враждебное ко всем народам, ведущим оседлый образ жизни. Впереди крался человек, напоминающий Влада.

-- Скорее, скорее! Там моя невеста, -- шептал он, обращаясь к ближайшим попутчикам. – Не забудьте: вы обещали отдать её мне.

-- Иди, человек, -- послышался приглушенный голос позади. Разве ты позабыл о том, что предателей не любят нигде?

-- Да, повелитель, -- отвечал Влад. – Это правда. Но я был вынужден…

-- Ладно, получишь ты свою девушку…

Вот закончились деревья и отряд оказался в долине, в какой-нибудь сотне шагов от первых построек. Военачальник велел собраться всем своим подчинённым и тихо произнёс:

-- Мы давно искали способ выйти по эту сторону гор, но не ведали горных тропинок. Но вот мы достигли своей цели – не пройдёт и эта ночь, как всё, что находится здесь, станет нашим. Не знайте жалости к врагам, друзья мои, бейте мечами и старых и юных, не щадите и младенцев, ибо из них могут вырасти наши враги. Только не прикасайтесь к девушке, на которую укажет этот человек.

В следующую минуту небольшое войско рассредоточилось и заняло позиции. Влад оказался у дома Остапа, в окне которого всё ещё горели свечи и мелькали смутные тени. Вот послышался пронзительный свист, вслед за которым из сотен глоток вырвался победоносный крик на чужом языке.

Началось побоище…В дома врывались завоеватели и уничтожали всех подряд. Тут же происходил делёж награбленного и наложниц. Влад, успевший пырнуть Остапа ножом, склонился над его мертвеющим телом и произнёс:

-- Ну вот, теперь ты уже не хозяин положения. Теперь Маричейка будет моей. Она родит мне детей, она будет любить меня.

Собрав последние силы, лежащий открыл глаза и произнёс слабым голосом:

-- Будь ты проклят!..

Девушка, вышедшая на шум из соседний комнаты, обомлела от увиденного зрелища.

-- Остап, Остап! – закричала она, прижимаясь к мёртвому телу мужа. – Что с тобой?

Но в то же время ей было всё понятно.

-- Ты?.. – протянула она, обращаясь к предателю. – Ты это сделал?!

-- Маричейка, теперь ничто не помешает нам соединиться, -- сказал Влад, невольно дрожа. – Вот и Остапа больше нет между нами…

-- Но я же тебе сказала ясно, что это невозможно! – воскликнула она, рыдая.

Схватив её за волосы, он потащил её из дома. Первое, что бросилось ей в глаза, это был лунный диск, почему-то уменьшившийся в размерах. В те времена единицы подозревали о существовании лунных затмений.

-- Смотри, вот и луна исчезает, -- ухмыльнулся Влад.

-- Но пока горы стоят на месте, а Черемош полон воды, -- деланно засмеялась она.

Вместе с тем, она понимала: если откажет этому подлецу, её судьба окажется весьма плачевной. Крики умерщвляемых жертв и неистовый плач детей доносились до её слуха со всех сторон. Решение осенило её мгновенно.

Оглянувшись по сторонам, она крикнула, обращаясь к чужеземным воинам:

-- Эй вы, где ваш предводитель?

Несколько человек обступили смелую девушку и были сражены её красотой.

-- Наш начальник там, -- ответил один из них. – Да вот он и сам…

К ней подошёл человек, облачённый в латы. Смерив орлиным взглядом девицу, он почему-то взглянул на Влада.

-- Чего тебе, красавица? – спросил он. – Мне кажется, будто ты не очень-то рада новому претенденту на свою любовь…

-- Господин! – не проговорила, а, скорее, пропела она самым ласковым и нежным голосом, на который была способна. – Этот человек наврал тебе. Наверное, он уверял, будто я его люблю?

-- Ещё как! – засмеялись воины.

-- Наверняка, он говорил, что здесь вас ожидают несметные сокровища?

-- Верно, но что-то мы их не видим.

-- Так вот, господин, и вы, доблестные воины. Этот человек солгал. Единственное, чего он хотел – это вашими руками добыть себе чужую невесту. Вы видите перед собой мёртвого мужчину? Так вот, этого мужчину я любила и буду любить до последнего своего вздоха. Я покажу вам путь к богатству, если вы немедленно убъёте предателя.

Один взмах мечом и голова Влада покатилась прочь.

-- Веди нас, смелая девушка! – велел военачальник.

Остаток ночи был посвящен преданию Остапа земле и размышлениям. Естественно, Маричейка не сомкнула глаз, выстрадав за несколько часов столько, сколько не по силам многим. На рассвете, едва первые неуверенные солнечные лучи коснулись долины, девушка повела врагов на Шурин-гору. Шаг за шагом, невзирая на усталость, она поднималась всё выше и выше, не обращая внимания на ругательства воинов, нёсших тяжёлое оружие и поклажу. Прошло не менее полутора часов прежде, чем достигли вершины. Здесь Маричейка сделала привал, чтобы перевести дух.

-- Ничего, ещё немного, -- прошептала она, оборачиваясь назад. Увы, деревья скрыли место, которому она хотела подарить свой последний взгляд, место, где она чувствовала себя счастливой.

Спустя два-три часа отряд вышел к плато, называемом полониной и, завидев множество скота, солдаты бросились убивать овец и коров. Подавляя в себе чувство обиды, Маричейка улыбалась.

-- Ещё совсем недолго…

Продолжить путь люди сумели лишь после того, как вдоволь насытились мясом. Преодолев полонину, девушка вывела воинов к небольшой вершине.

Осмотревшись, она велела сопровождающим подождать, пока она совершит некий ритуал. Те побросали надоевшее оружие и разлеглись под ближайшими кустарниками.

Маричейка взобралась на вершину, зажгла костёр и произнесла диким голосом нечто вроде заклинания. В ту же минуту небо над горой потемнело, поднялся страшный ветер. Испуганные воины повскакивали со своих мест.

-- Хватайте её! – крикнул начальник. – Это ловушка!

Но не успели воины сделать шаг к ней, как вдруг раздался страшный вой, словно из-под земли. Почва под ногами солдат затряслась, вершина раскололась пополам, погребая под собой людей и их вещи. Огромный кусок горы, подпрыгнув в воздухе, покатился вниз, сметая на своём пути множество деревьев, пока, наконец, не упал в Черемош, совершенно преградив ему путь. Молния, ударившая ниоткуда, попала в дом, ранее принадлежавший Владу, и он вспыхнул, как сено, а ветер разметал искры по ближайшему склону, поросшему смереками.Так было угодно Горному Духу...

На следующее утро несколько уцелевших из Шибене попытались подняться на гору. Первое, что их поразило – это отсутствие воды в реке. И действительно, в течение нескольких месяцев Черемош нёс свои воды по другому руслу, пока морозы и следующее землетрясение не разрушили преграду на его привычном пути.

Преодолевая следы недавнего пожара, люди пробрались на вершину. По следам они определили, что здесь прошло множество чужаков.  Вот уже заканчивается полонина… И тут люди остолбенели: вершины не было! На её месте появилась небольшая впадина, доверху наполненная чистейшей водой. Обойдя озерцо со всех сторон, все поняли, что отряд дальше этого места не ушёл. Пожертвовав собственной жизнью Маричейка погубила врагов и отомстила предателю за своё поруганное счастье.

Это озеро существует в наше время и поражает своей красотой. Говорят, будто оно намного красивее знаменитого Синевира. Здесь чисто, тихо и спокойно. Присядешь отдохнуть и чувствуешь, как в тело вливаются новые силы. Зато поближе к вечеру, когда угомонится пернатый народец и прекращает свои дневные перебранки по поводу пищи и самок, если прислушаться, можно уловить едва слышное женское пение. Этот голос сродни голосу Лары Фабиан, только намного нежнее. Одни старожилы утверждают, что никто там не поёт и петь не может, а другие, наоборот, тихонько уверяют, будто это сама дочь Горного Духа исполняет свою ежедневную песнь по утраченной любви…

                                        3

 -- Дети, вы себе даже не представляете, какой талант заключён в этом человеке! – восхищённо говорила учительница.

Её подопечные слушали, раскрыв рты.

-- Вы только вообразите: после оперы, которой отдаёшь полжизни, вдруг переквалифицироваться на пантомиму, -- продолжала она. -- Это отнюдь не так просто, как кажется.

-- Анна Васильевна, – вставая с места, воскликнул Коля, её лучший ученик. – но ведь по отношению к опере он совершил предательство.

-- Предательство? Зачем же сразу предательство? Не слишком ли ты категоричен? А вдруг у человека были на это причины?

-- Да какие могут быть причины? Сегодня ещё пел, а завтра уже занимается чем-то другим…

Анна Васильевна работала в музыкальной школе преподавателем по вокалу. Вместе с Николаем за партой сидела и её дочь Даша. Ученикам было по 12 лет, они подавали надежды, старались. Это вдохновляло учительницу настолько, что она отдавала детям всё своё время и занималась с ними «по-взрослому».

Когда-то ей приходилось посещать концерты великого тенора Феликса Винницкого, она до сих пор помнит его удивительный голос в пять октав. Это было нечто невообразимое, это было настоящее чудо. И вот сейчас, рассказывая об истории оперного искусства, она упомянула об этом великом артисте. Да и как было не вспомнить о нём, если его дом находится совсем рядом с её домом?

Этот человек поселился в их городке лет восемь тому назад. До того он жил недалеко от Киева, имел жену, славу, будущее. Никто не ведал о причинах, которые привели к резкой перемене в его жизни,. Но Анна до сих пор помнит, как в один из первых зимних дней того года пресса словно взорвалась, сообщая и на все лады комментируя потрясающее известие: голос номер один в мировой опере внезапно всё бросил и выступил в театре пантомимы в качестве мима. На недоумённые вопросы журналистов и критиков он, как-то неестественно бледнея, отвечал, что столь резкое изменение амплуа ему посоветовали астрологи. Такое объяснение автоматически исключало всякие домыслы и новые вопросы, но если таковые и случались, Винницкий отвечал: «Спросите у астрологов.»

Его жена, как знал весь мир, таинственно исчезла. Это тоже интересовало богему, но всевозможные вопросы по этому поводу Феликс переадресовывал к милиции. Да и откуда он мог знать, куда она подевалась?

При слове «жена» по спине Анны непроизвольно пробегали мурашки. Она ещё со студенческих лет была влюблена в своего кумира, потому для неё слово «жена» в ореоле Феликса казалось совершенно излишним.

Правда, кое-кто заметил, как однажды Винницкий едва не свалился в обморок, услышав вопрос: «А не находите ли вы связи между исчезновением своей супруги и одного из самых видных политиков? Ведь они пропали в один день…» Тот папарацци, наверное, брякнул первое, что пришло в бестыжую голову. Единственное, что сумел придумать в качестве ответа Феликс, звучало так: «Я не могу отвечать за судьбы совершенно чужих людей! К тому же, политики меня совсем не интересуют.»

Это было в самом начале его карьеры мима. Для того, чтобы пореже встречаться с журналистами, он и поселился в этом захолустье, куда наезжал нечасто, только когда наступали перерывы между выступлениями. С каждым годом таких перерывов становилось всё меньше и меньше, и это объяснялось быстрым совершенствованием его мастерства.

В отличие от многих мимов, пародирующих политиков и общественных деятелей, он стал изображать персонажей из известных литературных и оперных произведений. Выступления неизменно проходили при битком набитых залах, под бури аплодисментов и оваций публики. Он не просто показывал образ. Он в него настолько вживался, что казалось, будто на сцене под белым гримом выступают сами Отелло или Дон-Жуан, Лоэнгрин или Фауст. В Винницокого влюбились все поголовно. Билеты на его концерты раскупались с потрясающей скоростью – столь же быстро и безропотно, как и раньше, когда в театры сходились для того, чтобы послушать его голос. Невзирая на погодные условия, цены или занятость.

Он не превратился в шута. Скорее напротив: в сравнении с ним выглядели шутами остальные мастера пантомимы. И даже сами зрители, порою узнающие себя в изображаемых телодвижениях артиста, пытались впоследствии измениться в лучшую сторону. Феликс умел раскрывать образы без слов настолько, что у зрителя создавалось впечатление, будто слышит и голос, и интонацию, сарказм или же иронию, грусть, задумчивость, страдание,  видит мельчайшие детали мимики, улавливает значение взглядов. Для того, чтобы получше вживаться в образы, Винницкий порою целыми неделями ходил в гриме и костюме, характерном для того или иного персонажа.

Анна, как и большинство почитателей таланта, замечала всё это. Но, в отличие от многих, она испытывала известное волнение: можно вжиться в конкретный образ настолько, что больше не сумеешь из него выйти. Так было с неким артистом, который, пытаясь вжиться в образ Юлия Цезаря, в течение нескольких месяцев жил так, как мог бы жить великий император – одевался, как он, ел, спал, ходил; со временем он начал даже мыслить в том же русле, в каком мыслил Цезарь. После окончания съёмок фильма он не сумел распрощаться с образом и закончил дни в психиатрической клинике. Но нет, Винницкий вёл себя вполне адекватно, ему не грозило раздвоение личности.

Когда-то в молодости, испытывая первые порывы страстных фантазий, она совершила необдуманный поступок. Могла бы стать оперной певицей, а превратилась в заурядную учительницу. После окончания музыкального училища она собиралась поступать в консерваторию, но беременность превратила её планы в иллюзию. «Милый», -- в сущности, неплохой парень, -- хотел жениться. Он любил Анну. Да только она стала другой. Беременность открывает в женщине новые черты и мысли. Она становится самой собой. Порою всё, чем она жила до того, отметается неведомой силой куда-то на задний план, уступая место тому великому, которое в течение многих лет таилось где-то на задворках маленькой души. Анна к концу беременности поняла, что в своём партнёре любила не его самого, а Винницкого. Странно, но он чем-то был похож на маэстро.  Однако в один прекрасный день на женщину снизошло озарение: да ведь это же вовсе не ОН, а всего лишь его жалкая тень! С того момента связь с парнем казалась ей чудовищной ошибкой, насмешкой природы. Она не могла больше представить себя в его объятиях, и даже более того – она начала стыдиться его, как стыдятся знакомства с дегенератами, бомжами, пьянчужками! С тех пор она живёт одна.

После возвращения в родной городок Анна выдержала любопытные и осуждающие взгляды знакомых, но вскоре те привыкли к её нежданному материнству и одиночеству. Всё забылось, утряслось, стабилизировалось. Анна жила только работой и дочерью, не обращая внимания на мужчин и местечковые традиции. Двенадцать лет жить без мужчины! Что это – отклонение или же закономерность? Она, пытаясь объяснить для себя этот казус, отшучивалась: «Лучше уж ничего, чем что-нибудь!»

Иногда ей выпадало счастье наблюдать за Винницким. Её дом находился по соседству с домом звезды, участки обоих выходили к небольшой речушке. Но если участок Анны не был обнесён высоким забором, исключающим наблюдения со стороны, то этого нельзя было сказать об участке Феликса. Он как будто стремился максимально оградиться от людей и их любопытства. Чем он занимался, запершись внутри своей двухэтажной коробки, никто не ведал. Но изредка, приблизительно раз в два месяца Анне удавалось видеть его на балконе. Глаза артиста бывали устремлены в неведомую даль, в них отражалась задумчивость и неутолимая тоска. Анна читала это в тех глазах, невзирая на расстояние. Дважды на восемь лет их взгляды даже пересекались, что вызывало в женщине настоящую бурю эмоций и страданий. Она и жила этими бесценными мгновениями…

 

                        4

 

…Тьма казалась непроглядной, непроницаемой, хищной. На небосводе не было ни звёзд, ни луны; только издали доносившееся испуганное собачье завывание напоминало о реальности. Ещё бы не испугаться на месте собак: ветер обрёл такую силу, что под его напором жалобно скрипели кроны ясеней, а он сам, чтобы удержаться, вынужден изо всех сил прижиматься к земле и цепляться за корень какого-то дерева. В лицо безжалостно хлестал колючий, как шипы, дождь.

Но вот вдали что-то затрещало, до слуха сквозь завывание бешеного ветра донёсся слабый человеческий крик. Чутьё подсказало, что приближается великая опасность, -- как чувствует птица приближение землетрясения. Тяжёлое предчувствие могучей силой прижало его к липкой, мокрой и холодной земле ещё сильнее. В тот же миг он почувствовал, как над самой головой пронеслась какая-то огромная, страшная, тяжёлая масса.

Откуда-то ему было известно, что это были ОНИ. В следующий миг масса ударилась о землю где-то рядом, в доказательство чего прозвучал сдавленный стон. Рефлекторно голова попыталась приподняться над сорняками, чтобы глаза могли взглянуть на источник этого стона. Но сила – властная, неодолимая и могущественная – тотчас прижала её снова к земле. Он догадывался, что это за сила и что именно произошло. Всё происшедшее казалось чем-то немыслимым, противоестественным, ужасным; сила вызывала неописуемый страх, от которого дыбом поднимались волосы. К тому же, он знал, что именно произошло, и от этого становилось ещё ужаснее.

Феликс потерял сознание. Или это ему показалось? Он впал в прострацию настолько мощную, что это сравнимо с потерей сознания.

Подняв голову спустя некоторое время, он заметил первые проблески рассвета на востоке. Ураган стих, тучи совершенно рассеялись. Лишь изредка над головой проносились мрачными тенями их мелкие клочья.

Тишину нарушил какой-то звук. Это был слабый женский стон.

Собравшись с силами, он поднялся на ноги и, преодолевая панический ужас, направился к источнику человеческого голоса. По пути он дважды чуть не свернул шею, поскользнувшись на прелой траве.

Шатаясь, он прошёл метров двадцать, но вынужден был остановиться: прямо перед ним разверзла свои объятия большая яма. Подчиняясь каким-то неведомым законам, зрение вдруг обрело поразительную остроту и различило на глубине более двух метров два неподвижных тела – мужчины и женщины, -- придавленные огромным корнем дерева. Мужчина был мёртв, и об этом свидетельствовала большая разверстая рана на его голове, из которой вытекало мозговое вещество, смешанное к кровью. Женщина лежала лицом вниз в то время, как туловище, неестественно выгнувшись, покоилось на спине. Судя по всему, у неё была свёрнута шея. Это были они — Амалия и её высокопоставленный любовник. В теле женщины ещё теплилась жизнь, но никакой лекарь не сумел бы её спасти. Созерцая эту картину, Феликс невольно вспомнил изречение из какой-то арии на латинском языке: «Omnis caro fenum…», что означает «Всякая плоть становится травой».

На какой-то миг в сердце Феликса проснулось сожаление, но тотчас же в глубине существа снова встрепенулась обида. «Пусть, пусть будет так, как есть!» -- заставил себя подумать он.

Яма начала осыпаться сама по себе, погребая два комка изувеченной плоти.

Он отступил не несколько шагов; затем в ужасе развернулся и побежал прочь.

Только оказавшись в доме, он сумел перевести дыхание. Подойдя к бару, он дрожащими руками схватил первую попавшуюся бутылку и, поднеся к губам, начал с жадностью всасывать в себя горячительную жидкость. Она оказалась коньяком. Опустошив полбутылки, Феликс, наконец, начал успокаиваться.

Это был конец. Конец не только семейной идиллии, жизни в этом доме, но и конец карьере. Придётся всё начинать сначала. Если получится…

 

За восемь лет он не сумел забыть ни единой детали из этого кошмара. Он приходил к нему по ночам, когда организм, расслабившись, готов к максимальному восприятию. С каждым разом он заново переживал события. Это казалось невыносимой пыткой. Конечно, кошмары – не что иное, как проделки человека в чёрном, -- Феликс это чувствовал, знал природным умом. Только непонятно, зачем тому понадобилось ворошить незаживаемую рану в его душе. Что он хочет этим сказать?

Феликс взглянул на окно, за которым раскрывал свои радушные объятия один из многих миллионов и миллиардов земных рассветов. Этот свет породил в сознании первые ясные мысли и проблески воли.

-- С этим следует заканчивать, -- промолвил он, обращаясь к самому себе. – Давно пора… Нельзя оставаться в рабстве всю жизнь. Потому что это уже не жизнь.

С этими словами он сбросил с себя одеяло и решительно поднялся с постели. Сейчас он примет холодный душ, что весьма кстати после душной июльской ночи, выпьет чашечку кофе, и жизнь, как и мысли, направится в иное русло. Он знал, что тогда придёт и решение.

 

                         5

 

В это утреннее время на берегу реки находились три человека – светловолосая женщина лет тридцати и двое детей лет двенадцати – девочка и мальчик. Анна пришла сюда полюбоваться пробуждением её величества Природы, а дочь со своим другом вызвались её сопровождать. А природа возобновляла то вечное и бурлящее действо, которое называется жизнью, на время прерываемой ночным мраком. Со всех сторон доносилось стрекотание сверчков, разноголосое чириканье птиц, кумканье и кваканье лягушек, жужжание мух и жуков. Все о чём-то спорили, пытаясь самоутвердиться в вечной круговерти бытия, каждому хотелось выхватить из неё свой момент счастья.

Прислушиваясь к этому шуму, Анна словно растворялась в нём, в глубинах сознания зарождалась странная мелодия. Так бывает, когда человек способен чувствовать и живёт на одной волне со средой обитания.

Дети, эти неугомонные шалунишки, начали о чём-то спорить.

-- Колька, а у тебя веснушек больше, чем у меня! – смеясь, раззадоривала мальчика подружка, глядя на него прищуренными, хитрыми глазами.

-- Ну и что? – нашёлся тот. – Зато у тебя уши побольше моих! Как у Чебурашки… Дашка-Чебурашка!

Эта суета мешала Анне сосредоточиться.

-- Дети, дети! – с укоризной в тоне воскликнула она.

Внезапно слух уловил новые звуки, доносящиеся издалека. Они порождались чьим-то прекрасным голосом и как бы подводили итог красоте рассвета. Это была чудесная мелодия, она звучала, как ода, как преклонение перед величием Природы, сиянием солнца, самой жизнью.

-- Дети, тихо, тихо! – прошептала Анна, обращая лицо в направлении, откуда лилась мелодия.

Заметив на лице женщины нечто особенное, те приумолкли и, подчиняясь инстинкту, начали вслушиваться.

-- Это же сам Феликс Винницкий! – прошептала женщина.

Выражение в её глазах было таким, словно она узрела перед собой самого Господа Бога, пред которым готова преклонить колени.

-- Это – знаменитое «Адажио» Альбинони, -- тоном отличницы произнесла девочка.

-- Да тише ты! – шикнул на неё Коля, толкая кулаком пониже талии.

Мальчик откуда-то понял, что в эту минуту Дашиной маме мешать нельзя. Он и сам невольно прислушался, а затем, увлекая подругу за собой, осторожно побежал по тропинке, ведущей к особняку знаменитости. Метров через тридцать его остановило препятствие в виде забора. Он прильнул к щели между досками.

На балконе, обращённом к реке, стоял мужчина лет сорока, облачённый в белую сорочку и чёрный фрак. Это в его лёгких рождалось прекрасное пение, это именно его гортань порождала неповторимые звуки. Дети знали, что такое опера, как знали и о великих исполнителях. Но чтобы человеческое существо могло петь так!.. Нет, подобное не помещалось в воображении, так не бывает…

-- Вот она – легенда! – прошептал Коля, невольно сжимая девичью руку.

Между тем, пение, достигнув апофеоза, внезапно прекратилось. Знаменитость со своего балкона куда-то исчезла.

Анна, с жадностью впитывавшая в себя каждый оттенок этого волшебного голоса, продолжала стоять в той же позе. В её взгляде можно было прочесть непередаваемое разочарование.

Даже у детей настроение как-то сникло.. Они чувствовали себя так, словно у них отняли только что преподнесённый подарок и больше никогда не вернут.

А в это время Феликс лежал на спине и стекленеющими глазами смотрел в бездонную даль…