Хохмит, а в глазах – заунывная нотка:
«Не даст ведь, чертовка, всё зря!»
И пил бы весь срок корабельную водку,
да так, что синела б ноздря,

но вышло иначе: в преддверии года
большой ненасытной волны
два тела, нарушив нейтральные воды,
сомкнули ущелья-холмы.

И всё бы на счастье, но злая удача
вспылила: «Совет да любовь?!»
Качнулась советская рухлядь на даче,
«Копейка», набор «РыболовЪ»,

закашлял хронометр, стрелка вильнула 
и время обрушилось вспять.
Отверзлась война, как запой без отгула,
как тёщей загубленный зять.

Без права на «Горько!» мы, горькие люди
солёных, тревожных морей,
разъяли свои загорелые груди
под вывеской порта Пирей.

Вернулись к пожиткам, историям, семьям,
собакам (те – тоже родня!)
...Мы были с тобой непреложным мгновеньем
последнего мирного дня.

Яблокам место в шарлотке,
курица краше в бульоне.
Срочно, налейте мне водки:
выстрелы слышу в районе

сердца и местных артерий – 
мост там вчера подорвали.
Юниты двух артиллерий
(знать бы, на что уповали?)

смертию пали печальной,
сгинув до третьего свиста.
Реет платочек венчальный
Матери Девы Пречистой

над обагрённым простором.
Здесь ли Любовь процветала?
«Глупая! – крикнули хором
груды костей и металла. – 

Пей лучше горькую водку,
трескай паштет под Пуччини,
но никогда больше – в топку! – 
мысль о женатом мужчине».

Это был Новый Год:
одеянья пестрили.
Я пила из стекла,
ты – из тусклой пластмассы.
Ни объятий, ни танца:
как будто на дрилле*
мы стояли вдвоём,
а любовь – мимо кассы

проплывала, швыряя
нелепое счастье
то ли в бровь, то ли в глаз
одного из скитальцев...
В буре дней что осталось при нас,
в нашей власти?
Пианиста рука,
на двоих – 20 пальцев.

"Три, два, раз!" Среди звёзд,
среди моря ночного
восходила печаль,
предваряя картинно
горький факт, что не встретимся
в море мы снова,
а на суше война
нас разделит плотиной

выживания врозь,
прозябания всуе,
принадлежности новым
и зыбким пространствам.
Я мечтаю с тех пор
о твоём поцелуе!
Ну а ты – о другой.
И о смене гражданства.

Послезавтра ты выйдешь на площадь,
и такси довезёт до вокзала.
Чемоданов: один или два?

Послезавтра когда-то казалось
вероятным едва.

А потом ты покатишься вгору
(если думать, что некуда вниз).
Послезавтра: твоя ли опора?
Мой ли карниз?

День приезда пройдёт терпеливо:

Петрушка летела с тарелки по ветру,
хотелось рыдать и неистово плакать.
Гарсон, принеси-ка бокальчик мурведра!
За ним осушу я душевную слякоть.

Товарищ напротив – с распахнутым взглядом –
смешит, осторожно чаёк попивая,
и я хохочу: нет мучителя рядом!
Того, кому повод – причина любая.

Опустим детали: их больше чем нужно!
Любовь стала тесным вазоном из стали.
Цветам в нём приходится муторно, душно,
и к солнцу тянуться – гляди! – перестали.

Товарищ напротив зелёным прищуром
ласкает мне плечи, пылинки сдувая.
Он, кажется, склонен к любым авантюрам!
Как жаль, что уедет девятого мая.

Гарсон, осторожно носите бокалы!
В них жидкие думы становятся явью.
Когда-то себя в нелюбви упрекала,
теперь от любви себе печень дырявлю.

Когда-нибудь счастье случится со всеми!
Пластичной вселенной законы известны:
подумать лишь стоит о той перемене,
чтоб стать для кого-то намоленным местом.

Что ж наша петрушка? С тарелки слетела,
упала на палубу в сердце Атлантик.
Вокруг – океан. Никому до нас дела!
Корабль в этих водах – что мусорный фантик.

Скользит к берегам непрожитых историй,
солёных домов и лиловых фантазий.
Кого-то на суше ждут войны и горе,
кого-то – наследство князей Эстергази...