В 1943 году с 2-мя мешками вяленой воблы – основной доступной нам пищей, вместе с войсками, штурмовавшими Киев, мы вернулись из эвакуации с Волги домой. Это было начало ноября. Дом, в котором нас поселили 11 ноября 1943 года вблизи Бессарабки, окружали руины, многие из которых еще дымились, и на фотографиях, которые я нашел в хронике, узнавал их вне всякого сомнения.

Крещатик местами сохранился, по нему еще продолжали входить наши танки. И почти сразу пленных немцев погнали на расчистку Крещатика.

После немцев, когда потеплело, завершали подчистку уже наши граждане.

В феврале 1944 года умерла моя бабушка от рака желудка. Я еще спал, а мама обязана была бежать на работу. Я проснулся и будил: бабушка, просыпайся. Открыл ей глаза. Мама пришла только вечером и обомлела, увидев бабушку с открытыми глазами. Похоронили на Байковом кладбище. Труп везли завернутый в простыню на телеге, запряженной старой клячей. Досок на гробы не было. Был поп и возница. На кладбище присоединился гробокопатель. Захоронение произвели на новом пустующем участке. После молитвы я не заметил, как поп дал маме поцеловать крест, а когда он ткнул им мне в лицо я инстинктивно отшатнулся, не зная его целей. Кладбищенский работник с помощью возницы легко опустил в яму завернутую в простыню бабушку. Засыпали землей, образовав небольшой холмик. Ни венков, ни ограды и даже креста не было, только маленькая табличка. Вокруг было немного снега.

После смерти бабушки меня определили в ближайший детский сад на ул. Пушкинской. Штукатурка подъезда была обшарпанной с торчащими проволоками, которые мы по детскому наивному разумению решили применить как струны для гитары, когда добудем доски.

В апреле 1944 года умер генерал армии Николай Ватутин от заражения крови после ранения в ногу. На его похороны мобилизовали и мою маму, при которой, естественно был и я. Прощание было в фойе Филармонии с выходом в парк по мостику над рвом справа от здания. Мы прошли мимо постамента с гробом и вышли из Филармонии раньше официального выноса гроба, который несли Хрущев, Молотов и др. руководители, о которых я тогда даже не слышал. Дальнейшее наблюдали уже на улице.

Гроб с Ватутиным несли на руках к месту захоронения. Перед похоронами Хрущев поцеловал Ватутина в лоб.

В 1948 году на месте захоронения в Мариинском парке генералу Ватутину, руководившему освобождением Киева от фашистских захватчиков, поставили памятник, созданный скульптором Евгением Вучетичем. Сейчас нашлись желающие обливать его краской.

Таковы особенности нашей истории. Забвение юбилея?

200 лет тому назад английский поэт Перси Биши Шелли  написал бессмертное стихотворение "Англия в 1819 году" переведенное на все языки мира. Вот 4 перевода на русский язык, авторов которых я не знаю, а переводы сильно отличаются. Мне больше всего нравится первый перевод в красной рамке:  1.                                               

                                                                   3.

Слепой старик и вечно в дураках -

Король. Ублюдки-принцы - даже этой

Семейки срам, чей Кембридж - в кабаках, -

Грязнее грязи, сволочь, сброд отпетый.

Пиявки щеголяют в париках,

Убийцы нацепляют эполеты,

Народ стращая - загнанный в правах,

Голодный, босоногий и раздетый.

Незыблемый Закон, нагнавший страх

На всех, кто не златит его кареты,

Продажная религия в церквах,

Продажных депутатов пируэты -

Вот Англия! Вот кладбище! - О, где ты,

Кровавый призрак с пламенем в очах?

 4. 

Король, старик, презренный и слепой, — 
Подонки расы отупело-праздной,
Обжоры-принцы, грязь из лужи грязной, —
Правители с пустою головой, —

К родной стране прильнул из них любой
Бесчувственно, пиявкой безобразной, —
Войска, смерть Воли, омут непролазный, —
Народ, голодный, загнанный, немой, —
Свирепые подкупные законы,
Что в петлю завлекают и казнят, —
Святоши, что везде рождают стоны, —
Гнуснейший хлев, бессмысленный Сенат, —
То черные могилы, из которых
Да встанет Призрак, с пламенем во взорах!

Вопросы: 

1. Какой перевод Вам больше нравится? 2. Знаете ли Вы авторов переводов?

Анатолий Мозжухин

 О НЕЗАБЫВАЕМОМ ПЕВЦЕ ЛЮБВИ ВАДИМЕ КОЗИНЕ

 60 лет тому назад я впервые встретился с Вадимом Козиным – легендой моего детства. Ему было тогда 55 лет от роду.

Мне тогда только исполнилось 20. Я был студентом. 

Мне трудно справиться с волнением, вспоминая сейчас, что значила песня для людей, переживших войну, лелеявших в голодных и трудных буднях чудом сохранившиеся довоенные грампластинки. Их было очень мало, как и патефонов – этой роскоши всех вечеринок по поводу дней рождения или возвращения фронтовиков. Поэтому песни Петра Лещенко, Изабеллы Юрьевой, Вадима Козина, Лидии Руслановой и немногих других были неотъемлемой частью счастливых минут миллионов нашего многострадального народа.

У моей мамы невольно наворачивались слезы, когда она вспоминала о том, что ей повезло сидеть за одним столом с Изабеллой Юрьевой в санатории «Ливадия», куда ее направили на отдых и лечение после войны. Она рассказала певице, что ее песня «Саша, ты помнишь наши встречи в приморском парке на берегу» была первой песней, которую запел я еще до войны. Мама, по простоте душевной, проговорилась, что эту песню я всегда пел даже сидя на горшке. Сказала, и испугалась. Но это было именно так. Почему – не знаю. И в семейных воспоминаниях считали, что это была моя первая и любимая песня. Сказав это, мама тут же спохватилась, сообразив, что певица может обидеться. И действительно, Изабелла на какой-то миг тоже растерялась, не зная, как к этому отнестись, но увидев мамино смятение тут же заулыбалась, положила ей руку на плечо и сказала, что это самое высокое её признание, и вряд ли кто-то из певцов может похвастаться подобным. И еще, продолжая улыбаться, деликатно поспешила заверить её, что это самая высокая оценка её творчества, и она счастлива, ибо даже не представляет, как можно выше выразить и ощутить народную любовь, что это высочайшее свидетельство её популярности.

Мама с облегчением воспрянула духом и пожаловалась, что в войну пропали её пластинки, а сейчас их купить практически невозможно.  И каково же было удивление мамы, когда через несколько дней Изабелла подарила ей грампластинку «Саша» для меня на память. Это был воистину царский подарок. С тех пор в нашей семье стали появляться пластинки довоенных эстрадных кумиров. Их песни пели на всех праздниках, на всех застольях.

Помню, с каким упоением пели песни Петра Лещенко, например, «Прощаюсь нынче с вами я, цыгане, и к новой жизни ухожу от вас» - каждый понимал «новую жизнь» исходя из собственного жизненного опыта, каждый видел ее по-своему. А как лихо пели его «Чубчик»!

Чубчик, чубчик, чубчик кучерявый,
Развевайся, чубчик, по ветру…

Там были и такие неожиданные для советских людей слова:

А мне бе-бе-бедно-бедному мальчонке
Эх, цепями ручки-ножки закуют.
Но я Сибири, Сибири не страшуся,
Сибирь ведь тоже русская земля…

Пели громко, пели все, каждый воспринимая текст по своему, у многих в Сибири были родственники. Но главным в большинстве песен была любовь, «вино любви».

О любви были и многие песни Козина, но не только. Он пел и о трагедии человеческих жизней. «Нищая» - о старушке «У входа в храм одна в лохмотьях старушка нищая стоит… Когда она на сцене пела Париж в восторге был от ней, Она соперниц не имела, Подайте ж милостыню ей». И как в басне мораль: 

Какими пышными словами 

Кадил ей круг её гостей.

При счастье все дружатся с нами,

При горе нету тех друзей.

А «Пара гнедых»:

Были когда-то и вы рысаками
И кучеров вы имели лихих,
Ваша хозяйка состарилась с вами,
Пара гнедых! Пара гнедых! 

Кто ж провожает ее на кладбище?
Нет у нее ни друзей, ни родных...
Несколько только оборванных нищих,
Да Пара гнедых, Пара гнедых! 

До такого трагедийного уровня, насколько я помню, не поднимался тогда ни один певец. Почему – я понял только сейчас, когда прочел все опубликованное о его жизни.

Конечно, это дисгармонировало с оптимизмом государственной пропаганды строительства социализма.

Даже в абсолютно положительной характеристике, выданной артисту театра им. Горького ВАДИМУ АЛЕКСЕЕВИЧУ КОЗИНУ (по запросу «органов» при втором аресте) в том, что он проработал в театре с 26 февраля 1955 года по 8 октября 1959 года, и спасал весь их бюджет, было написано: «Можно принимать или не принимать этот жанр, не имеющий с нашей точки зрения большого идейно-воспитательного значения, но следует отдать должное, что В. А. КОЗИН в профессиональном отношении в найденном им жанре добился значительного мастерства и имел популярность у слушателей, его песенки широко записывались на пластинки и имели большое  распространение».

А тогда, после войны пластинки этих довоенных кумиров не тиражировали, а были они хрупкими и легко бились. Появились на черном рынке записи на рентгеновских пленках с черепами и ребрами. Я тоже их покупал. Но уже заполняли рынок массовые тиражи грампластинок Леонида Утесова и Клавдии Шульженко, постепенно вытесняя неподдерживаемых властью представителей декаданса не только из обихода, но и из памяти людей. Забывчивость – сестра многих. Я тоже стал забывать. 

Каково же было мое удивление, когда я увидел в г. Горьком (Нижний Новгород) афишу с анонсом концерта Вадима Козина! Конечно, я не мог упустить этот шанс.

Впервые после войны в 1958 г. Вадим Козин, который по слухам сидел на Колыме, получил возможность после освобождения (в 1955 году) выступить в европейской части СССР. С естественным волнением я ожидал появления на сцене человека, которого никогда не видел даже на фотографиях. И вот под робкие аплодисменты на сцене появился человек, которого я мысленно охарактеризовал как «гладкого и прилизанного». Лысина переходила плавно в прижатые к голове как будто набриолиненные волосы. Сразу было видно, что артист следил за своей внешностью.

Но как только он запел…

Вы можете не поверить, но и сейчас, вспоминая этот миг, у меня по всему телу пробегают мурашки. Голос был необыкновенный, чистый тенор звучал лучше, чем на пластинках, заезженных и скрипучих. Я испытал необычайное волнение, хотя до этого слышал многих выдающихся певцов в нашей Киевской филармонии. Это было новое ощущение, удивившее меня.

Спев несколько песен, он спросил: «Ну что вам спеть?»

Я думал зал взорвется криками…, но в ответ стояла гробовая тишина, поразившая меня. Зал молчал, видимо уже не помня его песен, пауза затягивалась. Мне стало стыдно за зал, и тут я, сложив ладони рупором, заорал «Нищая!». Козин улыбнулся сдержанной улыбкой и запел:

Зима, метель и в крупных хлопьях

При сильном ветре снег валит,

У входа в храм одна в лохмотьях

Старушка нищая стоит.

И подаянья ожидая,

Она всё тут с клюкой своей.

И летом, и зимой босая,

Подайте ж милостыню ей.

О, дайте милостыню ей.

В течение концерта он еще несколько раз обращался к залу «Что вам спеть?» Я, уже не надеясь на зал, один выкрикивал на его повторяющиеся вопросы то «Пара гнедых», то «Одыгес», то «Мой костер», то «Осень».

После концерта я не без робости пошел в артистическую уборную и застал его в одиночестве перекладывающим какие-то вещи. Увидев меня, он искренне, как мне показалось, обрадовался. Я представился, сказал, что зашел поблагодарить его за концерт, что после войны у меня оказались чудом уцелевшие грампластинки с его песнями. Он усадил меня за столик, повторил «чудом» и сказал, то ли спрашивая, то ли утверждая: «Это Вы выкрикивали в зале названия песен». Я подтвердил и спросил, где еще он будет гастролировать, будет ли в Киеве?

– «Увы, – сказал он, многозначительно улыбаясь, – ни в Москве, ни в Киеве, ни в Ленинграде, свободных залов нет». Я понял его намек и, смущаясь, сказал, что люди сейчас о нем мало знают, кроме слухов… и смутился.

– «Да, с 1944 по 1954 г. я провел на Колыме и в Магадане. Сейчас солист Магаданской филармонии. А какие слухи до вас дошли?».

– «Стандартные: шпионаж, космополитизм…» – с трудом выговорил я.

– «Чушь! Это после того, что я был награжден орденом Красной звезды за концерты в войсках во время войны, или за то, что я пел в 43-м году Сталину с Черчиллем в Тегеране «веселья час и боль разлуки хочу делить с тобой всегда».

– «Вы были на Тегеранской конференции?» – удивился я.

– «Нет, в конференции я не участвовал, просто Черчиллю захотелось меня послушать, и он попросил Сталина... А я спел «Давай пожмем друг другу руки и в дальний путь на долгие года». С тех пор не люблю эту песню».

– «Я понимаю…».

– «А я ни-че-го не понимаю» – сказал он тихо-тихо с легкой чуть виноватой улыбкой, и так же тихо продолжил:– «Представляете, какова была степень доверия ко мне с учетом всех проверок, что меня возили в Иран к Самому! А менее чем через полгода арестовали».

Я был ошеломлен его откровенностью и доброжелательностью ко мне. Боясь злоупотребить этим, я не решался спросить, за что и по какой статье его судили, и перевел тему, сказав, что он прекрасно выглядит, и я думал, что он старше. Он ответил, что ему 55 лет, и что он надеется еще долго петь, пока на его концерты будут ходить такие как я. Мне опять стало неловко.

С самого начала нашей встречи я обратил внимание на его необычный взгляд. Еще в детстве один мудрый человек сказал мне, что глаза – зеркало души, и посоветовал запоминать глаза и принадлежность их человеку с его индивидуальными качествами. Со временем у меня накопится багаж, и я смогу сразу по глазам определять, что это за человек. Я не забыл это наставление и вскоре убедился в правоте его. Очень часто это помогало мне в общении с незнакомыми людьми, я как будто видел их насквозь с первого взгляда, в котором проявлялся типаж, генотип или фенотип — совокупность внешних и внутренних признаков человека, приобретённых в результате индивидуального развития и жизненного опыта. Глаза Козина были необычными, я таких еще не встречал. В них была какая-то затаенная тоска, какое-то внутреннее напряжение или горе. Я тогда подумал, что это отголосок ссылки. Взгляд раненой птицы, подранок. Но позже я увидел, что этот взгляд был у него еще до войны в 30-х годах. Вот снимок тех лет с этим взглядом.

По-видимому, он всегда чувствовал, что он не такой как все, и звездный успех у публики не компенсировал ему внутреннюю тоску.

В этот момент в открытых дверях показалась звезда Горьковской оперы Заремба и двинулась прямо к Козину. У нас с ней были явно разные весовые категории в прямом и в переносном смысле. По выражению лица Козина я понял, что он ее не знал. Я встал, представил ему приму, и еще раз поблагодарив Козина, попрощался, уступая место столь важной гостье. 

Вторая встреча произошла в 1969 или 1970 году в Петропавловске Камчатском, где я бывал в те годы проездом на Командорские острова. На улицах были расклеены афиши о его концерте, и я поинтересовался в гостинице: где он остановился? Козин был большой звездой для администратора гостиницы, а я в походно-экспедиционной одежде не выглядел театралом. Поэтому на правдивый ответ не мог рассчитывать. Но Козин, находившийся рядом за перегородкой, слышал мой вопрос и вышел. С нашей предыдущей встречи прошло 12 лет, и он почти не изменился. Я как мог деликатно объяснил причину моего любопытства. Она заключалась в том, что я не мог попасть на его концерты, объявленные на афишах, так как отплывал с экспедицией на Командоры. И меня интересовало, не окажусь ли я более удачлив при возвращении через два месяца. Увы, Козин развел руками, его планами это не предусмотрено. Он подозрительно разглядывал меня, но не узнал в тридцатилетнем бородаче того юношу с едва пробивавшимися усиками. И я не удержался и напомнил ему Горький 1958 года. И тут он посветлел, подошел, взял за руку и сказал: – «Я вас помню. Вы были первым и единственным молодым человеком, пришедшим ко мне там за кулисы. Я вас вспоминал. Собираюсь в Москву, может быть, там увидимся». С этими словами его у меня забрали и увели.

 И я снова почти забыл о нем, пока не появились сообщения о праздновании в Магадане 90-летия Козина при поддержке и участии Иосифа Давидовича Кобзона с открытием Музыкального салона.

 Вскоре после этого Козин умер. 

Певец лирический тенор, композитор, пианист, поэт. 

Родился в Санкт-Петербурге, похоронен в Магадане.

С тех пор прошло еще 20 лет, и вот к 110-летию со дня рождения Вадима Козина в Магадане благодарные соотечественники и почитатели его таланта установили памятник певцу.

Эта заметка мне далась труднее всех. Перечитав все написанное о Козине, я пришел к выводу, что, к сожалению, там много лжи, написанной людьми, которые не поняли его, и по недомыслию поддались на уловки, подсунутые им теми, кто калечил его жизнь. Тщательно проанализировав все материалы я пришел к выводу, что его посадили в 1944 году за конфликт с НКВД, связанный с гибелью его семьи в блокадном Ленинграде, которую он просил вывезти. 

Козин с детства отличался от сверстников не только тем, что писал стихи и музыку, он был эмоциональным и ранимым. А после того, что учительница гимназии принуждала его к половым оргиям, у него возникло острое отвращение к нормальным половым отношениям. Эта психическая травма сделала его закомплексованным в отношении любви на всю жизнь. Но любовь была неотъемлемой частью отношений всех окружавших его людей, среди которых он чувствовал себя любимым. Исполняя со сцены с большим успехом песни о любви, он освобождался от внутреннего гнета, от страха. Любовь слушателей и поклонников возвращала его в нормальное состояние. Но оставаясь вне публики, он вновь испытывал одиночество, связанное с неспособностью любить той восторженной любовью, о которой пел. Очень многое, включая Автобиографию, написанную якобы им самим в тюрьме по требованию начальника следственного изолятора УКГБ по Магаданской области 24 декабря 1959 г., не выдерживает никакой критики.

А правда о нем отражена в публикациях истинных любителей его таланта и официальном снятии с него всех обвинений и судимостей. Вадим Алексеевич Козин был несомненно выдающимся артистом и народным любимцем, чье творчество на протяжении многих десятилетий дарило людям радость, учило любви и состраданию. Его голос как будто освещал темные стороны нашей жизни, согревал стынущие души, помогал им находить силы жить. Я счастлив, что мне тоже довелось испытать на себе магию его таланта. Нет никакого сомнения, что его песни еще долго будут звучать и учить людей красиво преподносить свои чувства. Это часть сокровищницы мировой культуры.

Наш уголок нам никогда не тесен.
Когда ты в нем, то в нем цветет весна,
Не уходи, еще не спето столько песен,

Еще звенит в гитаре каждая струна.