Дурак не лечится. Здоровый бьёт рекорды
Христа не ради,- денег, славы, спорта;
гребёт и рыщет по большому корту,
чем возбуждает искренний восторг
болельщиков, наполнивших трибуны
собой. Дурак пока минает морг
бюджет села изрядно минусуя,
босой, танцует тихий краковяк-
больным никто на скрипке не играет-
и медяки в пакетик собирает,
чем не волнует зрителей кровя.
Читатель мой, короче говоря,
дистанция огромного размера
меж кулаком и юным пионером:
не нам ,единоличникам, заполнить
такую... , да! нескромную, ах! прорву...
Пасует разум, чувства на пределе:
дурак -и тот при самом скромном деле,
а чемпион медалями увешан.
Больной, тот вечно чем-нибудь помешан,
бурчит под нос, пугая вас как леший,
иль сочиняет дикие стихи
рекорды сайта лихо побивая,
здоровьем обывателей пугая,
танцует в одиночку пасадобль,
чем увлекает девок за собой...

* * * * *,................................................................................................... !:)

Клаудио:
Цветы, оборванные в мае
снесла холодная река-
я счастья юного не знаю:
осталась в памяти тоска.
Я за житейскою решёткой,
пугаясь чуда, тосковал,
искал взлететь над миром звонко-
мой дух ограды не взорвал.
Побег не вышел... Взаперти
я, сам себя не разумея,
вотще пытался укротить
отмеренной судьбою клетью.
Закатом с толку сбит, запутан,
рассудком сумрачен и мутен,
едва страдая робким сердцем,
не ставя многого на кон,
я не горел, но разве грелся
не ведая огнистых волн.
Я на пути не встретил Бога:
неблагодатная моя дорога.
Смерть:
Почто необретённым дорожишь
сполна изведав з е м л я н у ю  жизнь?
В твоём нутре созрел делец-помощник,
который этот хаос мертвечины
собрав, опишет и оценит точно,
найдёт калитку в сад твоей кручины-
и соберёт обрыдлый урожай:
дрожи, листок, а гостя уважай.
Повелевая или пресмыкаясь,
умом стелясь в укор сердечной муке,
во снах рыдая, у распятий каясь,
сопя от страсти впитывая туки...
все, созревая, валятся мне в руки.
Клаудио:
Всё ж я не зрел, оставь меня.
Уже претит мне глупость оправданий.
В земной юдоли серая тоска-
хозяйка мне, наставница исканий.
Твоим явленьем с столку сбит, напуган,
я с чувством побреду обычным кругом.
Познав вечор твой натиск беспардонный,
я сердце прикипел к своим подонкам!
О, ты поверь: отныне мне иные-
не куклы да безликий скот,
но- милые, душевные, родные:
меня всяк ближний к общности зовёт.
Я научусь привязанности той, что
всему есть мера... Меж добром и злом,
стёснён обетом, ринусь напролом
отведать жизни небывало сочной.
Я повстречаю близких на дороге,
возьму что любо, возмещу своим,
чем обрету попутчиков в итоге...
(Видя недовольную мину Смерти, продолжает , всё сильнее пугаясь)
Вглядись, поверь: я, сильно изменившись,
не отлюбив, вернулся на своя...
Доселе, в торга суть не углубившись,
приберегал свой главный козырь я!
Смотри, вот здесь- былая переписка...
(Выдвинув ящик письменного стола, достаёт беспорядочную связку старых писем)
... Из клятв, любезностей, да плача...
Зачем я, пресмыкаясь низко,
себе сберёг ,от потрясений пряча?
(Швыряет пакет под ноги: из одного конверта вываливается письмо)
Тут спит любовь остывшая. В ответ
я, приземляясь или воспаряя,
позоря словом верности завет,
гордец, искал в своём тылу укра`ин,
к надёжному стремясь, отвергнул страсть,
боль, счастье, ненависть и власть!
Смерть:
Глупец! Тебя, дурак, я научу
жизнь почитать свою хоть малость,
которой крохотка осталась.
Замри, умолкни и внимай:
твои любимые сосуды
земное полнит, не рассудок
пустой кипеньем через край.
(Смерть своим смычком издаёт ещё пару одинаковых нот, затем останавливается у двери в спальню, что в глубине сцены справа. Клаудио- в полумраке, у двери слева. Из правой двери является Мать. Она не слишком стара. Одета в долгое чёрное бархатное платье, чёрного бархата чепец с белым кружевом, обрамляющим лицо. В тонких пальцах задата сумочка с вязальными принадлежностями. Мать безмолвно и медленно обходит покой)
Мать:
Вдыхаю сладостную боль
уюта. Горькая лаванда
меня с минувшим бытом ладит,
мою столь немужскую роль,
заботы, хлопоты, мой долг
и мимолётные отрады
вернула обозренья ради...
(У ларя)
Углы по-прежнему остры?
Висок разбил он прежде было
о край железный, сын мой милый
играя до своей поры...
Здесь я ждала его шагов
в ночи у входа замирая:
отбило два ,затем и три-
до смутной утренней зари,
у этого оконца с краю.
Сколь часто... Он того не знал.
А дни, как ночи не бывало,
я одиноко коротала
взбивая дюжину перин,
ухаживая за цветами.
День отгорал не дав уму
полезной пищи. Колесом
вертелись робкие догадки
да снов тягучие облатки,
которым вечно с материнством
дано в соседстве породнииться
дабы с неведомым мирским
улечься ниткой в гобелене.
А впрочем, мне не суждено,
вдохнув щемяще горький дух
оставленного очага, врнуться.
Я ухожу, я на минутку...
Клаудио:
О, матушка!
Смерть:
Молчи.
Тебе не воротить её.
Клаудио:
Ах, матушка, останься!
Позволь дрожащими устами,
что тонко сомкнуты в гордыне,
к тебе прильнуть. Я на колени стал бы
перед тобой... Припомнила о сыне!
Зови её! Держи! она не смеет:
ты убедилась в том, Ужасная,
её прину`див удалиться?!
Смерть:
Что не твоё, не трожь. Проститься
с былым  с в о и м  оказия тебе.
Клаудио:
Своё былое?...Сухо! Нет и нет!
Вот, если б корешки моей души
тянулись к ней, давно мне давшей жизнь,
божественный дарящей свет,
меня вздымали с наслажденьем ввысь,
дразня и радуя............Увы!

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

И твой визави -

В зеркалах отраженье.

NELLI, сайт I.UA, из стихотворения "Одиночество"

Усталый "пентюк",

затёкшие руки:

"Вернис! я простю..."-

десятые сутки.

Скисает свеча,

кот басенку бает,

топор палача

строку обрубает.

Зелёный париж

на розовом фоне.

"Шо ты ховориш

в МОЁМ телефоне?"

Рояль на груди-

гипОдинамия.

"Простился- уйди,

милан, мамамия!"

Не стало любви,

пускай- уваженье,

но в ЗАГС не зови:

на кошках не женят.

Уйдя, забери

своё пианино

до новой зари,

а под ноги- миной.

Одна в зеркалах

и нетути тени.

Ах, жизня впотьмах,

пустое смятенье...

Свиньи кур живьём сжигали,
наживались на кредитах:
кризис издали сигналил,
вышло дёшево-сердито.
Разбегайтесь. Я заразен:
слышен кашель мой горячий.
Партизан, ещё не Разин,
что скажу, не захомячил:
вы сторонитесь, больного
докторишкам оставляя:
лишь бы с долларами в ногу-
ни на шаг от разгуляя;
вы суёте людям в лица
напомаженные ляжки:
нам недолго разозлиться-
и ремнём по салу, пряжкой!
Не валяйте-ка в эфире
"антикризисные планы",
о своём гутарьте жире:
в голенище- Самый Главный.

* * * * *,.................................................................................................. !:)

(Клаудио недолго, задумчив, прохаживается покоем. За сценой ,сначала издали, затем всё приближаясь, тоскливо и проникновенно наигрывает скрипка...Уже- горомка, как если бы скрипач  оказался тут же за стеной)
Клаудио:
Музы`ка там?
... о сокровенном говорит мне!
Безумие в рассудок проникает?
Сдаётся, человеческая скрипка
столь задушевно не играет...
(Уйдя вправо, останавливается, замерев)
Желанной дрожью пробираем,
утраты горечь ощутив,
я у обрыва замираю
надеясь ветхий скарб спасти-
и будто жизнь моя лихая
вся впереди, озарена:
унесена` листва сухая,
а зелень юности полна;
как будто матушка воскресла,
невеста милая жива;
по волнам синим плещут весла:
я, гость благой, любим и зван,
ребёнок- вновь, я с зайчиком играю,
парю в лугах среди цветов и птиц.
Не знают чувства свежие границ
пределы и запреты оминая!
Приходит время юношеских странствий
помалу открывая взрослый мир,
такой чужой, ликующий и страстный,
доступный хватке, сметкою творим!
Я ощутил бегущий в корках сердца
поток любви, питающий живых:
он исцелил юрода-страстотерпца,
сухую душу кровью окормил.
Музы`ка, грянь хатя бы на мгновенье,
владей, волнуясь, фибрами души-
пусть жизнь моя покажется везеньем-
времён стремину вспять заворожи.
Прожги насквозь меня горячим пеньем,
нарост невзгод былых развороши!
Свалить бы с плеч ненужный хлам сознанья,
побыть хоть миг без разума вериг:
верти, владей душою, созерцанье,
играй, дитя, из глубины твори.
Лечу домой, к себе, на крыльях звонких,
познав едва мне ве`домую жизнь,
её столь многозначимые формы,
что ранят насмерть,- тем и хороши.
(Музыка почти внезапно замолкает)
Умолкла та, что душу отворила
и увлекла в небесное горнило,
приблизила мой образ к Богу,
вела меня глубинною дорогой!
Кто сказку скрипкой рассказал,
тот заслужил медяк мой в шляпу,
вечерний нищий музыкант...
(У окна, что справа)
Тут нет его. Как странно...
Да где он? Посмотрю в другое...
(Идёт к окну, что слева. Когда минует дверь на балкон,  незаметно отодвинув в сторону занавес, является Смерть: смычок в руке, скрипка на тесёмке висит спереди. Смерть спокойно взирает на отшатнувшегося прочь Клаудио)
Клаудио:
Меня пленил неизъяснимый страх.
Твоя игра столь милою казалась...
А этот спазм, меня связавший...жалость!
На шее вервь. Убор твой -стыд и срам...
Уйди отсюда, Смерть! Чего желаешь?!
Напуган, я не в силах заорать.
(Приседает на корточки)
Не покидай меня, остаток жизни горькой!
Смерть, уходи, непрошеная гостья!
Смерть:
Вставай! Отринь постыдный страх.
Я не скелет, вглядись ты:
из хмеля Дионисова да пены Афродиты
Души Богиня- вот  к т о  этот прах! 
Когда в усталый летний полдень
с поникшей ветки вдруг срывался лист,
ты ощущал отверсту мою полость,
что сонный плод во зрелости мани`т.
Когда тебя переполняли чувства,
и сердце лучик счастья настигал,
бедой горчило трепетное чудо,
ты, увлёчён видением на бал,
считая мир своим уделом,
ущерба сил не замечал,
явилась Я из недр душевных
сильна и свя`та в совершенстве.
Клаудио:
Довольно! Здравствуй, коль явилась.
(Мимолётная пауза)
Зачем пришла, скажи на милость?
Смерть:
Я не из тех: меня мечта не носит.
Клаудио:
Что до меня, то листопаду- о с е н ь!
Заметь: допрежде плод падёт,
он до`пьяна пресытится нектаром.
Я не отжил своё. . .идёт?
Смерть:
Незрелый плод не хватки ветра ждёт!

(продолжение следует)

Перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

* * * * *,.................................................................................................. !:)

(У Распятия)
К Твоим стопам слоновой кости, знаю,
огню присягу истую кладут
ревнители, ища благих дерзаний,
преображенья собственного ждут.
Пожар сердец прохладе уступает-
приходят страх, стыдоба, покаянье.
(Отворив крышку ларя, склоняется над ним)
К вам, кубки хладные, уста
тщеславные блаженно никли.
Ваш звон ,узоров чистота
сердца пирующих будили:
как чарам вашим мне отдаться
в полон ваш чудный без остатка?
Ты, деревянная резная
доска богатая, желая
жаб, ангелов, орлов и фавнов,
павлинов дивных стародавних
твоих душой объять тоскливой,
отдаться образов приливу,
что рыба в невод я стремился!
Увы, впустую в волнах бился!
всё постигая маски ваши,
не души-зёрна, те, что краше.
Вы всё, что ждал я, заслонили,
меня, страдальца, закружили
оравой буйной гарпий мстящих
влекущих вдаль ненастоящим...
Я так с искусом породнился,
что Солнце видел через бельмы,
почти оглох, а жизнь сверстать стремился
из завитушёк клятв малопонятных,
полуосознанных,едва душе приятных,
без жертв, потерь, находок и добычи,
что книгу, смысл которой закавычен,
наполовину понят по прочтеньи,
чтоб явь искусству клянялась с почтеньем-
и все-то мои горести да страсти
готов мазками в раму века класть я,
в картину бутафорской доли
заёмным светом холст украсив голый.
Вот так, любя и бе`с толку страдая,
я в полусне был призраками битый,
рассвета долгожданного не чая,
вне естества в пустом капризе скрытый.   
Я обернулся- и всмотрелся в жизнь:
в ней непоседливость- помеха бегуну,
а твердолобость драки не решит,
бесчестных в рог хулой не гнут,
а праведнику выигрыш не светит,.
бессмыслице отвествует бедлам,
кошмары снов коснеют за порогом,
а Счастье- всё: урок, волна и ветер!
Так, умудрён и глуп, в разладе с Богом,
заверчен временем и неприметен,
я скоротал в каморке цельну жизнь.
Совета у сограждан не просивший,
я находил себя совсем не лишним.
(Вошедший Камердинер ставит на стол блюдо вишен, затем намеревается затворить дверь на балкон)
Клаудио:
Оставь. Иль ты напуган кем?
Камердинер:
Ах, мне не поверит ваша честь...(полушёпотом в сторону)
Они пришли сыграть тебе вечерню...
Клаудио:
Кто там?
Камердинер:
Пока я ем, я глух и нем...
Там сущий сброд созданий неприятных.
Клаудио:
Ах, попрошайки?
Камердинер:
Да...
Клаудио:
Тогда ты притвори
садовые воро`та- и ложись,
оставь меня в покое, умоляю.
Камердинер:
Ах, дело в том, что я, напуган,
ворота  п р и т в о р и л ,  н о  т е...
Клаудио:
Что "т е "?
Камердинер:
У Ж Е   в   с а д у   с и д е л и. На скамейке
близ Аполлона из песчаника. Их двое-
в тени, у самого пруда. Один
на Сфинкс верхом забрался, сам невиден
под кроной тисовой.
Клаудио:
Всё мужичьё?

Камердинер:
Лишь двое... женщина, одна,
не нищенка, одета старомодно.
Они похожи на лубочных чудаков,
сидят молчком и ,бельмами уставясь,
не замечают никого живого.
То не`люди. Пусть господин
меня не посылает к ним,
я не пойду к ним ни за что на свете.
Коль Господу угодно, этот сброд
исчезнет по`утру. Вот мой совет вам:
позвольте мне засовы затворить, а ров
водой наполнить. Я таких людей
допрежде не видал, глаза их
нечеловеческие.
Клаудио: Твори что знаешь,и- покойной ночи.
 

(продолжение следует)
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

* * * * *,................................................................................................ !:)

Действующие лица:
Смерть;
Клаудио, дворянин;
его Камердинер;
Мертвецы: Мать Клаудио; его Возлюбленная; Друг его юности.

Действие происходит в доме Клаудио. Костюмы 20-годов предыдущего (ХIХ-прим.перев.) столентия.
Студия Клаудио обставлена в стиле амипир. В глубине, справа и слева- большие окна, окно посредине выходит на балкон, откуда  спускается лестница в сад. Справа и слева- одностворчатые лёгкие двери: справа, она укрыта зелёной сборчатой занавесью,- в спальню. У окна слева- письменный стол, при нём- кресло. У стены справа - готический, потемневший резной ларь, над ним- средневековые музыкальные инструменты. Почти чёрная от древности картина некоего итальянского мастера -на стене, задрапированной насветло, почти белой, с позолотой и лепнинами.

Клаудио (одиноко смотрит в окно; закат)
Последние холмы уже горят
окутаны эмалевым сияньем.
В златой кайме небесный алебастр
долину тенью хмурой укрывает.
Так рисовали прежде мастера
обла`чное подножие Мадонны.
Оплыла тьмой далёкая гора;
луга уснули в голубой истоме.
Закатный луч с вершиной отыграл,
вонзился в дол- и, обессилев, помер.
Тоскующему, мне, о сколь близки
те одинокие насельцы склонов,
кому в разор охват тугой руки,
чьи головы покой поклоном ломит.
А поутру чудесный веторок,
разут и дик, резвея, пробежит-
разбудит луговой народ-
и рой пчелиный божий закружит.
Природа им- удел и мастерская:
в стремленьях тварный брызжет естество,
то круговертью живность окрыляя,
то, утомив, клонит в невечный сон.
Помалу пятясь, золочёный шар
уж в изумруде моря утонул-
и озарил карминовый пожар
прибрежную порто`вую страну,
которая детей своих дари`т
наядам, колыбельные поющим-
народ хитёр и храбр, мастеровит
на кораяблях в погоне за насущным
наперекор теченьям и ветрам
нехоженого бешеного моря,
где душам уготована игра,
а на кону -безумие да горе.
Вдали ищу блага и вдохновенье,
тоскливый взор за горизонт вперяя-
но ,опуская очи на мгновенье,-
и на родной чужбине пропадаю
где выбурлила жизнь моя до дна
без горьких слёз и ярких увлечений,
где город тих, усадьба холодна,
и сути нет ни в службе, ни в учение.
(Несколько отступив)
Они уж свечи в спальнях зажигают-
и в тесных стенах запирают мир
из шёпота и сдавленных рыданий,
и прочего, что плен сердец хранит.
Соседи ближних любят от души,
и- родичей, что едут издалёка,
а коль беда над путником вскружит-
горюют те... Не то мой горький клёкот.
Они способны простоту словес
оборотить в улыбку или слёзы
не проскребая лёд семи небес
перстами, кровью пишущими розы.
. . .
Людская жизнь, что знаю я о ней?
Хотя на свет я видимо явился,
но с полотном так нитью и не слился:
станок ткача со стороны ясней.
Где брали те, иные- отдавали,
я, сторонясь, немел, и ,наблюдая
сберёг уста свои, незацелован,
житья сосцов ни разу не пригу`бил,
и болью истой не был колесован,
в исплаканной постели не проснулся.
О, если б из наследья естества
я хоть один благой порыв усвоил,
то б дух мой, окрылённый им, восстал
увлёкши за собой учёный разум
вдруг посвящён и осчастливлен сразу...
Он так болит! разорван думой в клочья,
оболган, высмеян и уценён.
К нему я грудью прижимаюсь ночью,
позором терпким опьянён,
к его крылу устами припадаю-
и, остлоп, без боли засыпаю.
. . . . . . .
Уже темно. Я вязну в тяжких мыслях.
Строка легка и рифма не прокисла,
но я устал- и мне пора ложиться.
(Камердинер ,доставив зажжённую лампу, уходит)
Вдруг лампы свет явил очам пожитки,
что я себе в дорогу приберёг
чтоб не идти, но попусту кружиться
среди осинок вымышленных трёх.

(продолжение следует)

Перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Радуница? Не то...Не прокормится поп в этих сёлах!
"Побывал"? Я сегодня ПОБЫЛ на могилках.
Ветер высвистел эту хинкали-пампушку
на плечах моих слабых, не слишком-то мускулистых.
Безработица тучей бесплодной нависла
в неустроенных вечно сердцах и рассудках
односельцев моих неотёсанных, грубых,
подставляющихся коромыслам и я`рмам.
...Остановка. Апрель. Ни дождя за всю ве`сну.
Пассажиры в салон "москвичонка" набились.
Я сел третьим на заднем...
В карьере пилили ракушку-
это справа, а слева по курсу торчали
ферм-колхозных бетонные азы-остовы.
Из остатков каменья желтели калеки-заборы
неказистых, почти неподбеленных тихих усадьбок.
На пригорке мечеть мусульмане сложили.
Наше кладбище- ниже, в солёной долине.
Заплатив больше всех, я доехал один "до конечной".
Ностальгия? шутя защемила подагра...
Похромал- и прошла. Никого по дороге не встретив
кроме коз и бычков, до погоста добрался я шагом...

ответ блогеру Н. на упрёк "коряво написано..."

Страны- туши, жилы- трубы:
всё солидно, хоть и грубо.

Коврик сшит из детской кожи:
снизу высохла слезинка.
Тут ,столетие итожа ,
стонет музомагазинка.

Шарик розового гноя
принимает девьи формы-

Консервированье трупов
реставратора достойно
ради лукового супа
предрекающего войны,

неизменною ухмылкой
охлаждающего пылких,

увлекающего хладных
к политическим проэктам:
"Кто отыщет крышку клада,
тот устроен будет в секту!"

Кто едва отсюда вышед,
тот коряво, бедно пишет.

Пожирателю сенсаций,
ты и сам вовек едо`мый,
вдоль гламурного босяцтва,
вне неведомья ведомый.

Бедность жадная, худая
притаилась, ждёт в засаде,
целит дулом глухаря:
пальчиком курок придавит-
пулю пташечке отправит
лишних слов не говоря!
Труд суровый, беспросветный,
сплошь укрыв, хоронит тело-
им пока я цел и жив.
Точно так в веках вчерашних
броненосица-рубашка
берегла вояке жизнь!
Только юность мою, Боже,
осень кислая неможет-
вот и старость подошла!
Дни холодные без солнца
будто чорныя воро`нцы:
ладны падаль поклевать!
Толо стонет и вздыхает,
о покое умоляет:
нестерпимо всё болит.
После длительных кампаний
снова вылезли душманы
инвалида чтоб добить!
Зря я ум, как было прежде
выгоняю в край безбрежный
в сферы горни полетать.
Припорхнёт он осторожно-
да присядет безнадёжно
на закате токовать!
Всё подай и лишку тянут-
нипочём толпе страданья:
люди требуют и ждут.
Дух спущу за корку хлеба-
кинут кость за ломоть неба,
как собачку проведут!
Догорит души источник-
каблуками тя растопчут
люди злые, осмеяв:
им-то дума неугодна.
Ты, душа, фитиль холодный,
только им в ночи` горел!
Бедность жадная, худая
притаилась, ждёт в засаде,
целит дулом глухаря:
пальчиком курок придавит-
пулю пташечке отправит
лишних слов не говоря!

перевод с румынского Терджимана Кырымлы