* * * * *,...................................................................................................!:)

В тюрьме. Кабинет Державника.

Восьмая сцена.

Державник. Клоц.

Державник: Итак, вы всё признаёте.
Клоц: Да.
Державник: Итак, вы подпишете протокол?
Клоц: Да.
Державник: Они не станут вас давить. Они ещё подумают.
Клоц: Я уже всё обдумал.
Державник: Это хорошо, что вы послушны. У нас не возникает необходимости применить к вам крайние меры.
Клоц: В этом не возникнет надобности, герр Державник.
Державник: Не будьте столь высокомерны. Я знаю этот апломб арестантов: его, по правде сказать ,хватает ненадолго.  Вы не первый из моих гордецов.
Клоц: Знаю. Я не горд.
Державник: Видите ли, вы вели себя неразумно. Я сказал бы даже: безумно. Человек с таким интеллектом не имеет права возбуждать неразумных. У вас будет время раскаяться в своих проступках. Но я подчеркну: вы ,такой образованный, могли бы сослужить обществу добрую службу. Я не предлагаю вам присоединиться к таким как я. Советую: оставьте ваши штучки.
Клоц: Нет, герр Державник.
Державник: Вы надеетесь, упрямясь, привлечь к себе внимание.
Клоц: Нет, это же бессмысленно. Ваше внимание ни при чём, а я не упрям.
Державник: Так что ж?...
Клоц: Мои убеждения.
Державник: Ваши убеждения? Они вас привели за решётку, разве не понятно вам это?
Клоц: Не то.
Державник: Да, таковы все фанатики. У них, видите ли, убеждения...Но кто иной обходится без убеждений, а то и пользуется суррогатом!
Клоц: Знаю. Но и вам, герр державник, ничто человеческое не чуждо.
Державник: Оставим-ка этот тон...Давайте начистоту. Взгляните мне в лицо. Вот я, весь пред вами. Почему ,вы думаете, я такой-то - неубеждённый?
Клоц: Нет, у вас -не убеждение. Это- мощь,сила.
Державник: Сила, молвите. Да, я силён. И лучшая улика против вас- ваше бессилие.
Клоц: Напротив.
Державник: Ах так...тогда почему сила- не ваша? Не хватало еще, вашего ответа, мол, не желаю силы.
Клоц: Да, ибо не желаю.
Державник: Хорошенькое дело. Позволю вам оставаться таковым. Вижу, мы с вами далековато зашли. Всегда одно и то же: вы сотоварищи отзыватетесь на робкие наши людские порывы неправомерной гордыней. Этому будет положен предел.
Клоц: Сила, что это? Ваше батареи отопления, ваш телефон, ваш электрический звонок, ваши подчинённые?
Державник: Мои подчинённые.
Клоц: И надолго? Пока вы при должности. Пока вы живы. Пока живы они. Впрочем, вы уверены в ваших подчинённых?
Державник: Пока я, пока они живы. Пока живы все, все люди.
Клоц: Ах, и с чего, в таком случае, я стою пред вами? С чего бы вы со други своя, герр Державник, стараетесь заткнуть мне рот? Столетия напролёт упорствуете.
Державник: Пожалуй, так до`лжно быть. Вы всего лишь тёмная целина, скажу даже- тёмная сторонка, на которой наш собор высится и хорошеет. Возможно, вы - опора, на которой сила наша выглядит и действует просвещённее и основательнее. Но это не значит ,что мы вас сотоварищи со света сживаем. А знаете ли, кто к нам чаще всего обращается за помощью? Ваши. Чего желаете? Именно: силы. Во всех краях то же: ваши друзья кричат пока не упрутся. В конце концов, это вопрос личностей. Ведь на моём месте - не вы.
Клоц: Было б наоборот -вы б не оказались в моём положении. Значит, вы за то,чтоб в миру человек себе подобного человека имеет право позорить, или мучить, или истязать, или,наконец, убивать? Нет, вы против того. Вы на должности, ибо верите, что положение даёт вам право на всё это. Вы прибегаете к насилию ибо верите, что этим служите добру. Но при этом дрожите от страха : у вас могут отобрать всё ваше. Бесясь от страха отрабатываете своё положение , плотью своей, своим разумом, своим прилежанием. Ныне вы вашей власти орудия пыток, подчинённые и заключённые. И при этом вы, сильны, дрожите в преддверии собственного будущего. И при этом голос слабого, которого вы с подельниками своими готовы легко отстранить, держит в напряжении все ваши душевные силы, изматывает все ваши нервы. Для нас, слабых, вы соорудили этот дом с мощными стенами, с охраной, вынуждены содержать армию мучителей и контролёров, обязаны переносить стоны мучеников.  Ваша жизнь минает в напряжённом безумии. Ваша сила направлена на возвеличение собственного страха и безумия в своих глазах, снова и снова...
Державник: Я терпеливо выслушаю вас и не накажу. Видите, я силён, но милостив.
Клоц: ...при всём при том сказал бы я, что вы обладаете силой? Вы и вам подобные суть всего лишь орудия силы. Собственно, вы- надзиратель ,приставленный силой к иным рабам. Вы хоть знаете, что есть человек, что такое жизнь, что есть свобода? Вы позволяете мучить, истязать, убивать людей. А ещё вы страшитесь помыслить, что однажды, в день последний мира ,и боль соборная, и кровь пролитая , и покалеченные жизни мучимых, гонимых вами оборотятся к вам счётом всего человечества, воззовут к вас, ко всем из нас, живущим людям- и вопль истязаемой тьмы явится в душе вашей, и станет рвать сердце ваше вон из плоти.
Державник: Зачем вы говорите мне это? Надеетесь, пожалуй, на освобождение?
Клоц: От вас не жду ничего. Извольте знать: я волен. Здесь, в тюрьме. Вы -нет. Вы утратите всё, я -ничего. Я -тот, кто способен дарить!
Державник: Вы- дарить?
Клоц: Свободу, дар человечий.
Державник: Да, на словах!
Клоц: Коль желаете, на деле! ...Желайте!
Державник: Чего?...
Клоц:  В последний раз...
Державник: И?
Клоц: Вы -со мной!...
Державник: Оглянитесь-ка: всем этим есть я, весь этот дом- я. Эта лампа горит мною. Шаги надзирателей, вы их чуете, вызываемы мною. Не быть мне на этом месте- всё оборотится в пустоту. Эти стены исчезнут. Голь раскинется тут , и на лобном-расстрельном месте дети станут с собаками играть.
Клоц: Вы произнесли это: "не быть боле темнице, на расстрельном поле детям играть с собаками". Волей, силой вашей. Чудесный день!
Державник: Но я не имею права...
Клоц: Тогда оставьте меня тут и уйдите в одиночестве.
Державник: Вот руки мои, столь же пуста моя жизнь. Я ничего не желаю. Я одинок. Один- единый. Другие, оставшись, не изменят ничего, всё останется как до меня. Мой уход отсюда станет моим, и только.
Клоц: Ах, человек- тот, совершивший прыжок, один-единственный  осознанный шаг, уже человечен, тем вы изничтожили силу мира. Неколебимым быть вам, каймой ,продуваемой ветром, невидимым , стены все проницающим и да падёт, в крепости, вам под ноги  всё насилие мира что трухлявый короб.  Вы -человек. Вы есть, мы суть люди.  и вю.  хибара. ут ......................
Сила останется за вами. Вы вольны. Вы знаете, что свободны. Идите!
Державник: Моя сила? Эта связка на столе -и есть она. Это- ключ от моего жилья. Этот- от моего письменного стола. Этот - кабинета.  А этот- ключ от камер. Вот они все. Возьмите всю связку. Даю вам её. Этими  коваными  железными штучками  да покорится вам мир.
Клоц: Уберите ключи прочь. Я не желаю их. Я не повелеваю...
Державник: Вы стоите так далеко, что мне до вас не дотянуться. Этот пол похож на горный хребет. Могу ли я спастись?
Клоц: Вы спасены. Вы одолели смерть. Теперь идите.
Державник: Я свободен, знаю. Но куда мне идти?
Клоц: К людям!
Державник: Кто это? Я- человек. Вы- человек. Не дерзко ли : "идти"? Я рождён и задействован в этом мире, в котором отжил немало. Коль я уйду с тобою, это ли не ложь? Я повелеваю армиями и выигрываю сражения. Солнце завтра взойдёт, я прикажу армиям людским, они поддадутся моей воле. Изменится ли что? Сила пребудет. Я слишком хорошо знаю людей. Я - особ. Я не брат...
Клоц: Нет, ты больше не особ. Никто не одинок. Каждый из нас- огромное, пылающее солнце в мировом просторе , мы кажемся милыми и малыми в окна больничных палат, вначале, узнаваемы такими как вы. Ах, я чувствую это: насилие мертво в тебе , но ты  пока трепещешь осознав это? О, протяни, впервые, руку не повелевая, но помогая. Кивни головой не судя, но ведя за собой. Ты  рождён миллионами созданий из света  чтоб быть дарящим человеком , именно среди людей. Всё, что пришло в мир с тобою и в тебе , всё знание и умение пульсирует в  твоём солидарном рукопожатии. Когда ты был одинок, твоё знание металось меж людей и в деле. Нам всем суждено быть меж людей-братьев, не малых , не великих.
Державник: Куда? Куда?
Клоц: В наш Райх. Мы строим с тобою новую Землю. Брат! Мы ждём тебя.
Державник: Вы ждёте меня?
Клоц: Да. В Свободе, в Любви, в Равенстве- Общности. Освободить всё Человечество!  Отринь своё рабство, будь свободен, волен! Человек, ты- в Правде! Отряхни страх с себя! Пособи Человечеству. Ты -наш брат!
Державник: Человеком быть...Брат...Я иду с тобой!

Тюрьма. Скамья, на ней сидят двое надзирателей.

Девятая сцена.

Первый надзиратель. Второй надзиратель. Позже- Мужчина.

Первый надзиратель: В камерах что-то деется: будто непорядок.
Второй надзиратель: Всё спокойно.  Я только что прошёлся, посмотрел в глазки. Что тут случится? У нас новая сигнальная система. Ничего, вовсе ничего особенного не станется.
Первый надзиратель: Что-то поменялось, с тех пор, как тут новые арестанты. Когда два десятка лет тут прослужишь, спиной  начинаешь чуять: что-то не так.
Второй надзиратель: Спиной ,говоришь, собственной чуешь? Зеки, если понятливые, должны спинами слышать!
Первый надзиратель: Тут так не говорят...
Второй надзиратель: Ещё бы, вы тут ещё зелены.
Первый надзиратель: Зелены?! У нас это значит: ни слова ртом, всё- резиновой дубинкой.
Второй надзиратель: Вы о библейских чтецах?
Первый надзиратель: Да мы и не особенно бьём. Арестанты меж собой дерутся.
Второй надзиратель: В сумасшедшем доме насмотрелся: пациент в резиновй камере, ни членовредительства, ни криков наружу. По-крайней мере нам их крики не мешали трапезничать.
Первый надзиратель: Мы тут не в сумасшедшем доме, молодой человек. Здесь- замечательная тюрьма. Тут не вопят злостные крикуны. Когда является к нам с воли некто с белокожий, ухоженный , неумолкающий, его засовывают в тёмный угол , где вода со стен месяцы напролёт поливает ему кости.
Второй надзиратель: А когда от такого и вы захвораете?
Первый надзиратель: Он околеет, ах ты, новичок! Я захожу к такому , ясно, не в форменном кителе. Так что этот станет доходягой.
Второй надзиратель: Ты сказал же ,сам, что в камерах что-то неладно.
Первый надзиратель: Что-то не то...Я держу на контроле. За двадцать лет безупречной службы такого ещё не чуял. Тогда каждый из нас по полдюжине смутьянов своими-то руками в чувство приводил. Иных били об стену. Последнего я так обрботал, что тот, с проломленным черепом, концы отдал. С тех пор бить, начальство решило, возбраняется.
Второй надзиратель: Знамо дело. Теперь просвещённое время.
Первый надзиратель: Заключённых фотографируют: ты об этом? Я же думаю о прошлом: как-будто что-то минуло, смотрю и чую спиной...двадцать лет я тут прожил спокойно, а сегодня сдаётся мне, что будто камни из стен вылетают, а кованые двери камер- картонные. Я теперь ни в чём не уверен.
Второй надзиратель: Составь донесение.
Первый надзиратель: Я не могу заявить. Это будет означать лишь то, что я постарел для службы.
Второй надзиратель: Сколь мне служить ещё, чтоб такие чудеса ощутить?
Первый надзиратель: Тебе, молодой человек, меня бы с места сдёрнуть? А кто станет обеспечивать мою жену, мою дочь?
Второй надзиратель: Склоько твоей дочери?
Первый надзиратель: И ещё ребёнок намечается. Бездельник никому не нужен: бабам жизнь мужиков высосать бы.
Второй надзиратель: Но когда твоя дочь выйдет замуж, за тобой присмотрят.
Первый надзиратель: Когда ребёнок будешь, станешь из кожи вон тянуться, парень. Замуж? Она на шее моей сидит,в мои-то годы, когда я заслужил себе покой.
Второй надзиратель: Я сделаю обход. Коль говоришь, не всё в камерах ладно, прихвачу-ка револьвер... Тебе не надо молодого жениха для дочери?
Первый надзиратель: Сегодня не "день револьвера", это я знаю. Ты хочешь на дочери моей жениться?

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

* * * * *,...............................................................................................!:)

Десятая сцена

Предыдущие без Лихта. После являются служанки.

Адам (вставая с кресла): Меж делом, коли нам угодно

                                           проветриться немного...?

Вальтер: Гм. О, да.

                Я тоже бы...

Адам: Желаете вы с нами

           прогулку к фрау Бригитт совершить?

Вальтер: Прогулку? Что?

Адам: Да, за порог суда...

Вальтер (про себя): Ужасно! громко Герр судия Адам, а что?

              Вина стакан мне б пригодился.

Адам: Охотно, вам- от всей души. Эй, Маргрета!

           Вы ,сударь, осчастливили меня... Маргрета! девушка является

Девушка: Пришла.

Адам: Прикажете какого: из французских?

           Скорее все в беседку, живо...

Вальтер: Родного, рейнского.

Адам: Отлично. Марш!

Вальтер: Куда?

Адам: Маргрета! Там, всё -на лужок.

           Вот!...Ключ.

Вальтер: Гм. Давайте, здесь.

Адам: Вон! Марш, кому сказал!

           Маргрета, масла свежего неси,

           добавь и лимбургского сыру!

           И жирного, да с яблоками, гуся!

Вальтер: Довольно! попрошу без церемоний,

                прошу вас, господин судья.

Адам: Живей,

           катитесь к чорту! Что я сказал вам?! 

Вальтер: Вы разогнали всех?!

Адам: О, ваша милость?...

Вальтер: Что вы...?

Адам: Да, разошлись, коль вам угодно,

           пока фрау Бригитт не явится...

           А что ,нельзя?

Вальтер: Гм. Как вым угодно.

                Но стоит ли трудов наш перерыв?

                Вы полагаете, что фрау Бригитт,

                не скоро к нам доставит пристав?

Адам: Сегодня "деревянный день",мой господин,

           все бабы, большей частью, по дрова,

           меж сосен сучья подбирают.

           Легко сказать...

Рупрехт: Нет, тётя моя дома.

Вальтер: Ах, дома. Пусть побудет там.

Рупрехт: Явится скоро.

Вальтер: Явится нам...Вина, пожалуйста.

Адам (про себя) : Проклятье!

Вальтер: Валяйте! Только без закусок,

                прошу вас. Мне сухарик с солью.

Адам (про себя) : С сушёной блядью бутербродик. громко

                             Ах, вам сухарик! Ах, солёный! Пшла...

Вальтер: Ладно.

Адам: Хорошо. И ломоть сыру- тоже. Сыр

           острит язык, к вину готовит.

Вальтер:  Ну ладно, пусть немного сыру.   

Адам: Идёт. Камчатую -на стол. Дела

           неплохи, как сдаётся. Девушка уходит

           С нас враги

           заносчивые долю обирают,

           а мы, другие, добрые, должны

           с детьми и жёнами делиться денно,

           да с другими в урочный час гулять.

Вальтер: Что я сказать хотел...Ах, вот:

                герр судия, вы ранены, как сталось?

                Ужасная дыра , к тому же, в голове!

Адам: Я чувствую...

Вальтер: Вы ощутили? Хм. Когда?

                Пожалуй, вечером вчера?

Адам: Сегодня в полшестого утром,

           восстав с кровати собственной.

Вальтер: Откуда?

Адам: Причиною...тому, я сам, мой сударь.

           Ударился главою об очаг,

           а отчего, доселе я не знаю.

Вальтер: Да? И дважды?

Адам: Как дважды?

Вальтер: Спереди и сзади.

                У вас вторая рана -на затылке.

Адам: Вторая на затылке...Маргарета!

две девушки с вином и закусками являются, накрывают скатерть

Вальтер: Как?

Адам: Вначале -эта, после-та.

           Упав лицом, я обернулся- и,

           ударившись вторично, сбил затылок. наливает гостю

           За здравие!

Вальтер (поднимая тост): Сыщите бабу что ль,

                                              она поверит вашей небылице,

                                              герр судия.

Адам: Да ну?

Вальтер: Клянусь вам, герр,

                вы расцарапаны повсюду как попало.

Адам (смеясь) : Нет, слава Богу, не ногтями бабы!

Вальтер: Врагов заносчивых наскок?

Адам (продолжая смеяться): Наткнулся я на веник было,

                                                 повешенный над очагом моим...

                                                 За ваше здравие! пьют

Вальтер: И сегодня

                парик ваш где-то запропал, которым

                вы бы прикрыли раны.

Адам: Ах ,беда

           с подругою- близняшкой к нам приходит.

           Вот...жирненького...предложу вам?

Вальтер: Дольку.

                Из Лимбурга?

Адам: Так точно, сударь мой.

Вальтер: Чорт побери, о парике, подробней!?

Адам: Что?

Вальтер: Да-да, что сталось с париком?

Адам: Да, видите...Сидел вчера, читал

           судебный акт, и, шляпу сняв долой,

           задумался ,забывши обо всём,

           пока огонь свечи не выжрал

           парик мой. Мне показалось даже,

           что пламя  с неба охватило

           кувшин мой грешный. Я сорвал

           "накидку" власяную но пока

            лишь кожа не осталась от неё

            горела что Содом с Гоморрой,

            пока три волосинки не остались

            целы.

Вальтер: Ужасно! А второй? Он где?

Адам: У парикмахера. Но, к делу...

Вальтер: Не торопитесь, вас прошу, герр А`дам.

Адам: Ах, нет! Бегут минуты. Вам налить? наливает рюмку гостю

Вальтер: А Лебрехт, если тот чудак не врал,

                он тоже в переделку влип.

Адам: Ещё б. пьёт

Вальтер: Коли улики все остались

                на месте преступления, то вам

                по ране просто отыскать злодея. пьёт

                Нирштайнское?

Адам: Что?

Вальтер: Тогда из Оппенгайма?

Адам: Нирштайнское. Смотри-ка, вы знаток.

           за ваше здравие! Я сам давил и квасил.

Вальтер: Я пробовал в Нирштайне года три

                тому назад, на празднике. Адам подливает

                Фрау Марта, сколь высо`ко от земли

                окно в покое вашей дочери?

Фрау Марта: Окошко?

Вальтер: Вот именно, окно из спальни?

Фрау Марта: Там девять футов до земли:

                      внизу подвал, прыжки опасны. 

                      Ещё в двух футах от стены растёт лоза,

                      да столь густа,что лишь кабан клыкастый

                      продраться может сквозь неё.

Адам: Там не висит... подливает себе

Вальтер: Вы полагаете?

Адам: Ах, ладно! пьёт

Вальтер (Рупрехту): И как же вы достали шалуна?

                                   Пожалуй, в голову?

Рупрехт: Сюда.

Вальтер: Довольно.

Адам: А добавки?

Вальтер: Полна наполовину.

Адам: Вам долить?

Вальтер: Нет, сказал вам.

Адам: На счастье, ну?

Вальтер: Нет, спасибо.

Адам: Нет, Пифагор был против недолива. доливает

Вальтер (снова Рупрехту): Сколь раз ударили вы чужака?

Адам: Одна-Господь, две- хаос тёмный, три- наш мир.

           Я Троицу люблю, ведь с третьей

           от солнца брызги пьются, а затем-

           четвёртая, салфеткой в губы.

Вальтер: Сколь раз ударили вы чужака?

                 Я Рупрехта спросил, однако!

Адам: Ясно!

           Сколь раз ударил ты козла? Выкладывай!

           Бог порази меня, парнишка дело знает...

           Иль ты запамятовал?

Рупрехт: То есть, ручкой?

Адам: Знает дело.

Вальтер: Когда он убегал от вас к окну.

Рупрехт: Я... дважды, господа мои.

Адам: О, плут! Он заслужил и трижды! пьёт

еще добью немного. пока читайте

........перевод с немецкого........................................Терджимана:).......

* * * * *,...................................................................................................................!:)

Ш е с т н а д ц а т а я    г л а в а

Входит Сотник, за ним- вооружённая дружина Ахилла. Предыдущие

Ахиллес: Ты с чем пришёл ко мне?

Сотник: Пелид ,идём отсель!

              Удача с нами- может отвратиться,

              сойдётся с амазонками опять:

              они сюда сызно`ва напирают,

              их клич звучит: "Пентесилея!"

Ахиллес (подымается, собирает венки): Оружье мне подать! Коня ведите!

                                                                      Своей желаю править колесницей!

Пентесилея (дрожащими устами): Нет, посмотрите: переменился-то...!?

Ахиллес (злобно): А вы-то еще здесь !?

Сотник: В долине этой

              видать их полумесяц золотой.

Ахиллес (вооружаясь): Прогнать долой их!

Грек:  А куда?

Ахиллес: К нам в лагерь!

                Я через миг последую за вами.

Грек (Пентесилее) : Собирайся живо.

Протоэ: Моя царица!

Пентесилея (вне себя): Ты б молнию добросил сюда, Зевс!

* * * * *,......................................................................................................!:)

С е м н а д ц а т а я   г л а в а

Одиссей, Диомид с греками. Предыдущие.

Диомид: Посторонись ,герой, тебе осталась

               одна дорога- в сторону, пока

               вот эти дамы при тебе! В сторонку!

Одиссей: Царицу уберите прочь, вы, греки!

Ахиллес (Сотнику): Алексис! Сделай доброе! Веди их.

Грек (Сотнику): Они не слушают.

Ахиллес (своей свите): Копьё мне! Щит! (Кричит упирающейся царице)

                                        Пентесилея!

Пентесилея: О, Нереиды сын!

                      Ты не желаешь в Темисциру вместе?

                      Ты не желаешь в храм вдвоём войти,

                       который средь дубовой рощи?

                       Поди ко мне ,я всё не рассказала...

Ахиллес ( при полном вооружении, подходит к царице, протягивает ей руку):

                       Во Фтию едем, так, царица.

Пентесилея: О, в Темисциру! я говорю тебе!

                      Туда ,где храм Дианы в роще!

                      а коль престолу быть во Фтие!...

                      Нет! нет! мой друг, в Темисцире!

                      где храм Дианы выше всех дубов!

Ахиллес: Простишь меня, дражайшая: воздвигну

                такой же храм во Фтии ,у себя.

* * * * *,...........................................................................................................!:)

В о с е м н а д ц а т а я    г л а в а

Входят Мероэ и Астерия с войском амазонок. Предыдущие

Мероэ: Косите греков, всех!

Ахиллес (отправляя колесницу с Пентесилеей): На молниях домчались?

Амазонки (ломясь меж Ахиллом и Пентесилеей): Освободить царицу!

Ахиллес: Со мной она по праву! (пробует утянуть за собой царицу)

Пентесилея (тянет Ахилла за собой): Со мной! за мной пойдёшь ,не так ли?

Амазонки натягивают луки.

Одиссей: Неистовый, за мной!

                Нет времени толкаться!  Тянет Ахиллеса за собой прочь. Все удяляются.

.........перевод с немецкого..............................Терджимана:)..........................

......................................................................., для всех, но РАди Васъ-прим.перев.)

(окончание четырнадцатой сцены, "Лес и пещера" части первой)

Мефистофель: Ага! Вам стыдно-я смеюсь:

                          Бог создал девку с пацаном

                          и заповедал им семью.

                          Ну полно, горе, корчить мину.

                          Тебе -в альков уютный милой,

                          а не на казнь!

Фауст: Красой небесной стан украшен?

            Согреюсь, да? К нему прижавшись,

            нужды не знать?

            Не я ли беженец, бездомный,

            без роду-племени урод

            скачу меж валунов потоком

            чтоб жадно прыгнуть в зев пород?

            А в стороне Она по-детски тихо

            в избе на пастбище жила,

            среди домашнего добра и лиха

            хозяйство малое вела.

            Чего же я, гонимый Богом,

             алкал?

             Тесал же скальныя чертоги,

             туман взбивал!

             Ты, Бес, желаешь жертвы али нет?

             Чорт, помоги черту преодолеть!

             Чему не миновать, тому скорее быть!

             Мне вольно распахнуть ворота в Смерть

             и, сгинув самому, избёнку смыть.

Мефистофель: Опять кипит, опять пылает!

                          Войди, утешь её, болван.

                          Дурак дорогу потеряет-

                          винит дырявый свой карман.

                          Виват! да здравствует храбрец!

                          Ты уж со мной осточертел изрядно:

                          на белом свете не жилец

                          подчорток в совести погрязший.

.............................................................,для всех, но РАди Васъ-прим.перев.)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

СЦЕНА ПЯТАЯ

"Питейное заведение Ауэрбаха в Ляйпциге"

Фрош:

Не пьётся нам? И смех не сушит глотки?

Я вам сейчас начищу морды!

Рогожи мокрые, вы, вроде

горели в ближнем околотке?

Брандер:

Ты сам бы в скуке повинился:

ни глупостей твоих, ни свинства.

Фрош (выливает на голову ему стакан вина):

Так получи!

Брандер:   Свиньёй свинья!

Брандер: Ты глупостей желал- исполнил я.

Зибель:

Кто забузил- за двери. Упокойтесь!

Под локти взялись крУгом. Пойте:

"Гоп! Голла! Го!"

Альтмайер: Беда, проавли наши души!

                    Где вата? Ну! пацан испортил мои уши.

Зибель: Когда гуляют стены в тряске,

              видать конкретно силу баса.

Фрош: Идет! вон тех, кому не по нутру.

            А-тара-лара-да!

Альтмайер:                А-тара-лара-да!

Фрош: Ну, горлышки орут! (поёт):

Любимый свЯтый Римский Райх,

крепись, а то настанет крах!

Брандер: Политикой запахло, тпр-рр-уу!

Создателя благодарите по утрам:

не ваше дело ведь лелеять Папский храм!

Не имперетор я , и канцлером не стал,

а, значит, взнос мой в поддержанье мал.

Но нам не худо б старшину избрать,

затем- и Папу, чтоб не проморгать.

Достоинством ,каким- известно,

голов здесь выбирают местных.

Фрош(запевает): Взвейся мило, соловей,

                             спой-ка любушке моей!

Зибель: Привета милке нет! чтоб больше я не слышал!

Фрош: Привет и поцелуй! Ты мне не запретиши! (поёт):

Прочь замОк! Луна глядит.

Прочь замОк! милОй не спит.

Щёлк замОк! заря встаёт...

Зибель:

Ну ладно, ладно, пой! Люби да величай!

Я посмеюсь и над тобою тоже.

Ты провела меня- тебе наставит рожки.

Пусть Домовой её ублАжит,

на перекрёстке лихо уболтает.

С Козлом на Блокберг полетает

она. Козёл её уважит.

Здоровый парень, голова и руки,

не стОит этой суки.

Она не стОит красных слов:

повыбить окна ей веслом.

Брандер( ударяя кулаком по столу):

Молчать! послушайте меня!

Вам, герры: жить я разумею.

В кругу любимых много нас.

На посошок ,в последний раз,

вам колыбельную навею.

Куплеты нового покроя!

Припев орите громче вдвое!

(поёт):

У Крысы дом был, весь подвал,

еда- жиры да масло.

Брюшко ,как Лютер, завела-

потомства было мало.

Её Кухарка отравила-

и белый свет уже не милый.

Зашевелилось брюхо.

Хор (весело): Зашевелилось брюхо!

Бежит туда, бежит сюда,

сосёт из всякой лужи,

погрызла стенку сундука,

животик Крыса тУжит.

Со страху прыгает она:

конец звериночке настал.

Зашевелилось брюшко.

Хор (весело): Зашевелилось брюшко!

На кухню среди бела дня

со страху забежала,

к печи хивотик прислоня,

пыхтела как рожала.

Кухарка радостно глядит,

а Крыса жалостно пердит.

Зашевелилось брюшко.

Хор (весело): Зашевелилось брюшко!

Зибель: От пуза пошляки радеют.

Героем надо быть последним

чтоб отравить, или злодеем?

Брандер: Ты -покровитель бедным крысам?

Альтмайер: Эй, салопузина плешивый!

Загоревал он, присмирел:

в распухшей крысине паршивой

найдя подобье и удел.

(являются Фауст и Мефистофель)

Исполню первое желанье:

изведай питухов собранье,

испробуй жизни лёгкой с ними:

веселье боль рукою снимет.

Всяк слаб на ум, но больно прыток:

кружком резвятся у корыта.

Пока в кредит нальёт хозяин,

готовы поросята прыгать:

ведь каша здесь не замерзает.

Брандер: Вот эти к нам зашли транзитом,

                их час назад едва сгрузили,

                приезжих, с виду чудаков.

Фрош: Ты угадал! Наш Ляйпциг славен:

парижик люд по мерке правит!

Зибель: Что за народ чужие, как считаешь?

Фрош: Мне дайте волю: за бутылкой

           я их до подноготной распытаю.

           Я зубы рвы как ты соплю таскаешь.     

           Из благородных эти, я их знаю:

           горды, надменны, не остыли.

Брандер: Должно быть, факторы: бьюсь об заклад!

Альтмайер: Должно быть так...

Фрош:                                      Цепляю их, вниманье!

Мефистофель (Фаусту): Явился чорт в невинное собранье:

                                          бери руками, волоки всех в ад..

Фауст: Вам наше с кисточкою, господа!

Зибель: Благодарим. Взаимно- мой.

( искоса взглянув на Мефистофея, в сторону):

Парниша будто-бы хромой?

Мефистофель: Угодно ль  к вам присесть за столик?

Здесь нет хорошего вина-

беседа лучше всех настоек.

Альтмайер: Да ты, мне кажется- гурман?

Фрош: Когда вы, правда ль? в Риппахе заночевали,

           вас Ганс-хозяин к ужину позвал?

Мефистофель:

Повозка мимо в этот проползла,

но в прошлый раз -тепло поговорили

мы с Гансом: нам приветы- в прибыль,

мы - к родичам хозяйским по делам. (кланяется Фрошу)

Альтмайер ( тихо): В нос- за соплёю.

Зибель:                                            Просвистел, промазал!

Фрош: Момент! Лопатой- по сезаму!

Мефистофель: Я не ошибся: наш визит

                          порушил хоровое пенье?

                          Да многогласье вновь разит

                          высоки своды заведенья!

Фрош: Да вы, сдаётся мне, умелец?

Мефистофель: Медведь на ухо: мне бы спели.

Альтмайер: Немного, одну.

Мефистофель:                 Взапой, коль угодно!

Зибель: Нам- новую, из модных.

Мефистофель: Мы к вам проездом из Испании:

                          в Стране Вина все песни- пьяные.(поёт)

Жил-был Король великий,

при нём- Немалый Блох...

Фрош: Вниманье: вам приятен блох?

           Моя блоха с ним ходит в мох!

...Жил- был Король великий,

при нём -немалый Блох,

обласканный, любимый,

наследник, сын и бог.

Король позвал Портного

и наказал :"Портной,

пошей на блошьи ноги

две парочки штанов...

Брандер: ...Портному: к делу мерку приложить,

                   чтоб не стесняли мне в причинном.

                   Ещё: коль головою дорожит,

                   штаны чтоб были без морщинки.

...Повышен до министра,

звезду на фрак садил,

привёл семейку быстро:

всяк родич- господин.

.

Семейка осмелела:

не отбивалась знать.

Чесалась Королева:

черна её кровать.

Никто не смел давить их,

никто не изводил.

А мы- макаром тихим:

"Давись, коль откусил"

Хор( ликуя): А мы- макаром тихим:

                    "Давись, коль откусил!"

Фрош: Браво! Браво! Хорошо!

Зибель: Я у себя нашёл!

Брандер: Дави мою походом! Ведь блохи заодно!

Альтмайер: Да здравствует Свобода! Да здравствует Вино!

Мефистофель: Я б випил за Свободу с друзьями заодно,

                          но столь неблагородно кабацкое вино.

Зибель: Довольно петь о вкусах! Мы пьём что нам дано!

Мефистофель: Боюсь, обидится хозяин,

                          а то наш погреб- распечатан:

                          друзьям бутылочку достанем.

Зибель: Давай! Хозяин позевает.

Фрош: БутЫль тащите- вас полюбим.

            Хлебнём из гОрла, не пригУбим:

            мне, чтоб винище оценить,

            потребно бочку в пузо влить.

Альтмайер(тихо): А гости- с Рейна, я заметил.

Мефистофель: Бурав подайте!

Брандер:                            Дело -в пустяке?

                 Бурав к бочонку ведь уместен!

Альтмайер: Там- инструмент хозяйский , в коробке.

Мефистофель(взяв бурав, Фрошу): Итак, чего изволите отведать?

Фрош: Что это значит? Много бочек?

Мефистофель: Неиссякаемый источник.

Альтмайер (Фрошу): Ты раскатал губу? Ответствуй.

Фрош: Гут! Я выбираю рейнвейн.

Отечественное- оно добрее.

Мефистофель (высверливая дырку в столе перед Фрошем):

Мне много воску надо чтоб дырки затыкать.

Альтмайер: Вам юмора не занимать.

Мефистофель (Брандеру): А вам?

Брандер: А мне- шампанское вино,

                да чтобы пенилось оно.

(Мефистофель буравит дыры, которые один из гуляк сразу же затыкает )

Чужих не следует бояться:

телушек зА морем плодЯт.

Германец с франком не роднЯтся:

вино- чужой страны судья.

Зибель(видя, что Мефистофель приближается  к нему):

Сухие вина я не уважаю.

Могли б послаще? я тянусь к сластям.

Мефистофель:Токайского из дырки натечёт вам.

Альтмайер: ...Нет ,господа: ваш вид нас поражает.

                       Взгланите нам , по-честному, в глаза.

Мефистофель: Ай-яй! С высокими гостями

                          опасно шуточки шутить.

                          Решайте все, за мной не станет:

                          каким вином могу служить?

Альтмайер: Любым! Без лишних разговоров.

                               (после того,как дырки запечатаны)        

Мефистофель (делая странные жесты):

Гроздья роди, Лоза,

рожки дари Козла.

Вино, оно растёт из Древа-

и Стол-Козёл доится редко.

Вглядись поглубже во Природу:

там, верьте мне, не без урода.

(окончание сцены следует-----------прим.перев.)

АРИЯ

" Там высоко"

Не ведьма, не колдунья
Ко мне явилась в дом,
Не в пору полнолунья,
А летним, ясным днем...

Обычно на рассвете
Я прихожу, во сне,
Но все не так на этот раз...
Она сказала мне

Усталость, ненависть и боль,
Безумья темный страх...
Ты держишь целый ад земной
Как небо, на плечах!

Любой из вас безумен -
В любви и на войне,
Но жизнь - не звук, чтоб обрывать...,
Она сказала мне

... Там, высоко - нет никого
Там также одиноко, как и здесь
Там, высоко - бег облаков
К погасшей много лет назад звезде

Пока ты жив, не умирай,
На этот мир взгляни -
У многих здесь душа мертва,
Они мертвы внутри!

Но ходят и смеются,
Не зная, что их нет...
Не торопи свой смертный час, -
Она пропела мне

Сбежать от жизни можно
От смерти - никогда.
Сама жизнь крылья сложит
И я вернусь сюда...

Не ведьма, не колдунья
Явилась в дом ко мне,
А летним днем испить воды
Зашла случайно смерть

21.

Пополудни того же дня секретарь Бонди пригласил меня на минутку ко столу Блюмфельда.
Блюмфельд нуждался ещё в одном, временном, секретаре. Надо было делить просителей на лишних и нужных и управляться будь здоров.
Бонди спросил меня, знаю ли я подходящего на должность кандидата.
Нет, я никого не знал, кроме Глянца.
Но тут-то Блюмфельд обезоруживающим жестом дал понять: Глянц не годится.
- Не желаете ли  в ы  занять место?- спросил меня Блюмфельд. Что за вопрос! Блюмфельду вообще не свойственна вопросительная интонация, он всё выговаривает напрямик, словно дублирует естественно разумеющееся.
- Посмотрим, постараемся!- отозвался я.
- Тогда, не угодно ли вам завтра в своей комнате... вы проживаете...?
- Семьсот третья.
- Прошу, завтра начинайте. Вы получите секретаря.
Я попрощался- и ощутил, как Блюмфельд смотрит мне вслед.
- Звонимир, -говорю, -я уже секретарь Блюмфельда.
- Америка.
В мои обязанности входило выслушивать людей, оценивать их и приносимые ими прожекты, и ежедневно представляьб Блюмфельду письменные отчёты.
Я оценивал внешний вид, положения, занятия, предложения каждого посетителя- и записывал всё. Я надиктовывал девушке-машинистке, очень старался.
Блюмфельд, казалось, был доволен моей работой, ибо он кивал мне при встречах пополудни, весьма благосклонно.
Так помногу я никогда ещё не работал- и я радовался. Это было занятие, которое устраивало меня, ведь я вникал во всё и отвечал сам за всё, представляемое мною. Я старался слишком не расписывать, только нужное. Однако, выгонял я иной раз по роману.
Я трудился с десяти утра до четырёх пополудни. Каджый день приходили пятеро-шестеро или больше просителей.
Я, пожалуй, знал, что угодно Блюмфельду от меня. Он желал контроля себя самого. Он не полагался во всём лишь на собственное мнение, и ещё он желал подтверждения собственным наблюдениям.
Генри Блюмфельд был благоразумным человеком.
Игрушечники звались Нахманном, Цобелем и Вольффом, они интимно значились втроём на одной визитной карточке.
Нахманн, Цобель и Вольфф обнаружили, что на этой окраине Европы игрушки пока неизвестны. Троица прибыла с деньгами, они подтвердили это, излагали проект свой очень основательно. Уже годы простаивает в этом городе прядильня покойного Майблюма. Её можно за "пустяк", говорит Вольфф, отремонтировать. Герр Нахманн останется здесь- они нуждаются не столько в деньгах Блюмфельда, сколько в его имени. Фирма должна назваться "Блюмфельд и компания" и обеспечивать местный , а также российский рынок.
Близнецы желают выпускать фейерверки, бумажных змеев, серпантин, конфетти и поросят.
Затем услышал я, что Блюмфельду идея с игрушками очень понравилась, я же увидел, как спустя два дня вкруг майблюмовой прядильни появились строительные леса, они росли и росли, пока вся полуразрушенная фабрика не обрядилась в доски как монумент в зимнюю пору.
Нахманн, Цобель и Вольфф остановильсь здесь надолго. Их, неразлучно шатающихся, видели на улицах и площадях города. Они втроём наведывались в бар- и заказывали к столу девушку. Они вели интимную семейную жизнь. 
Меня встречают теперь с большим почтением, нежели прежним- в отеле "Савой". Игнац опускает свои пивные глаза, когда встречает меня, в лифте или в баре. Портье низко кланяется мне. Близнецы также оказывают мне знаки внимания.
Габриэль, говорю я себе, ты явился в одной рубашке в отель "Савой", а покинешь его будучи владельцем более, чем двадцати кофров.
Заповедные двери распахиваются по моему желанию- люди чествуют меня. Чудеса, да и только. А я вот стою, готовый принять всё, что ко мне стекается. Люди предлагают мне себя, неприкрытые жизни их стелятся предо мною. Я не могу ни помочь, ни пожалеть их- они же довольны уже тем, что хоть мельком могут выплакаться мне в жилетку.
Худо им, людям- горе их высится великанской стеной предо мною. Они сиживают здесь в коконах собственных забот и перебирают лапками как мужи в паутине. Тому на хлеб не хватает- этот кусок свой жуёт пополам с горечью. Тот желает сытости, а этот- воли. Здесь влачит он бедность свою, а верит, что были б крылья- вознёсся бы он через минуту, месяц, год над низостью мирка своего.
Худо им, людям. Судьбы свои они готовят сами, а верят, что те от Бога. Они пленены рутиной традиции, их сердца болтаются на тысячах нитей, которые прядут их же руки. На всех их жизненных путях расставлены запретительные таблички их богов, полиции, королей, их положений. Туда не пойти- здесь не пристать. И, побарахтавшись, поблуждав так- и ,наконец, обессилев, помирают они в кроватях- и оставляют собственное отчаяние своим последышам.
Я сижу в преддверии их любимого бога Генри Блюмфельда и регистрирую клятвы да желания его людишек. Народ вначале обращается к Бонди, а я принимаю лишь тех, кто приходит ко мне с листочком от него. Две или три недели желает Блюмфельд пожить здесь- а по истечении трёх дней службы замечаю я, что должен бы он остаться тут по крайней мере на год.
Я знакомлюсь с низеньким Исидором Шабелем, который когда-то был румынским нотариусом, но по причине растраты лишился должности. Он уже шестой год проживает в отеле "Савой", во время войны жил здесь, с офицерами этапа. Ему шестьдесят лет от роду, у него жена и дети в Бухаресте- и им очень стыдно: они даже не знают, где старик обретается. Ну вот, верит он, что настало время поработать на собственную реабилитацию,- пятнадцать лет минуло с той поры несчатной его аферы- возвратиться на родину, посмотреть ,как жена и дети, живы ли они, вышел ли сын его в офицеры, несмотря на отеческое несчастие.
Он замечательный человек: желает, несмотря на все свои беды, узнать, каков чин сына.  Он живёт мелким стряпчим. Приходит иногда еврей к нему- и просит составить прошение властям, насчёт наследства, например, похлопотать.
Его чемоданы давно опечатаны Игнацем, обедает он жареной картошкой, но желает знать, вышел ли сын его в офицеры.
Год назад был он у Блюмфельда, безуспешно.
Он ,чтобы реабилитироваться, нуждается в большой сумме.  Он упирается, мол, прав. Он изводит себя самоедством. Сегодня ещё он просит робко, завтра станет ругаться- и год затем обретаться в безумии.
Я знаю Тадеуша Монтага, друга Звонимира, рисователя шаржей, то есть, карикатуриста. Он мой сосед, комната 715-я. Я уже пару недель здесь, а рядом со мною голодал Тадеуш Монтаг- и ни разу не вскрикнул. Люди немы- куда рыбам до них, прежде они ещё кричали от боли, а затем отвыкли.
Тадеуш Монтаг- доходяга: худой, бледный и как тень невидим. Его шаги по голым каменным плитам седьмого этажа не слышны. Конечно, это потому, что подмётки его просто швах, но ведь шелест ветхих тапок Гирша Фиша по этим же плитам слышен. Да, у Тадеуша Монтага пятки стали тенями, как у святого. Он приближается молча, словно немой стоит в притолоке- и сердце твоё разрывается от этой немоты.
Что ему, Тадеушу Монтагу, остаётся, если никаких денег он не зарабатывает. Он рисует карикатуру на планету Марс, или на Луну, или давно умерших греческих героев. На его картинах можно отыскать Агемемнона, как он изменяет Клитемнестре- в поле, с пухлой троянской девушкой. С холма через громадную оперную трубу взирает Клитемнестра на срам своего мужа.
Я припоминаю, что Тадеуш Монтан в своих рисунках гротескно изобразил всю историю, от фараонов до наших дней. Монтаг протягивает свои помешанные листки так просто, словно предлагает брючные пуговицы на выбор. Однажды нарисовал он шарж для мебельного мастера. Посредине -невероятных размерор рубанок, рядом- на высоком помосте мужчина с пенсне на носу, а из носу карандаш лезет в исполинский рубанок.
И даже такой шарж он сообразил.............................................
Приходят чудесные лгуны: мужчина со стеклянным глазом, который желает основать синема. Но прокат немецких фильмов в этом городе идёт туго,что известно Блюмфельду, оттого Генри оставляет затею без внимания.
В этом городе больше всего недостаёт кинематографа. Этот город сер и весьма дождлив, здесь бастуют рабочие. Свободного времени довольно. Полгорода просиживало бы в кино до полуночи.
Мужчина со стеклянным глазом зовётся Эрихом Кёлером, он мелкий рёжиссёр из Мюнхена. Родом он из Вены, так рассказывает, но меня не проведёт, меня, знающего Леопольдштадт. Эрих Кёлер родом, в чём нет сомнения, из Черновиц, а глаз он потерял не на войне. Его "мировая война" уж точно была покруче нашей.
Он необразованный малый, путает иностранные слова, дурной человек- он лжёт не от страсти ко лжи, но продаёт свою душу за жалкое вознаграждение.
- В Мюнхене я открыл камерную игру света, о чём был отзыв в прессе о официально-сборные отчёты. Это сталось в последний год войны, когда ещё не стряслась революция... Вы, пожалуй, лучше знаете, кто такой Эрих Кёлер.
А четверть часа спустя рассказывает он об интимной дружбе с российскими революционерами.
Эрих Кёлер- это величина.
Иной господин, юноша во французских штиблетах, эльзасец, сулит гомо`новское кино (см. Леон Гомон, один из основоположноков мирового кинематографа, по ссылке http://www.calend.ru/person/3469/), он вправду занимался кинематографом. Блюмфельду вовсе не по душе устраивать удовольствия для земляков. Но французский юноша купил молочную лавку Френкеля, чей гешефт шел плохо, ещё он печатает плакаты и провозглашает "развлечение века".
Нет, не просто это, добыть денежки Блюмфельда.
Я был с Абелем Глянцем в баре, с нами сидела старая компания. Глянц рассказывал мне по секрету,- Глянц всё рассказывает по секрету- что нойнер получил деньги и что у Блюмфельдя вообще больше нет никаких деловых интересов в этой местности. За год в Америке он удесятерил своё состояние - на что ему слабая здешняя валюта?
Блюмфельд многих разочаровал. Народ не нарастит свои капиталы, гешефты останутся прежними, как если бы Блюмфельд вовсе не приезжал из Америки. Однако, я не понимаю, зачем фабриканты общаются с ним, и их жёны тоже, и дочери их.
Между тем, многое меняется в обществе "пятичасового" зала.
Во-первых, Калегуропулос заказывает музыку: крепкая капелла из пяти исполнителей, она играет вальсы как марши- темперамент так и прёт. Пять русских евреев что ни вечер представляют оперетты. А первый скрипач на радость дамам кудряв.
Никогда не видывали дамы такого.
Фабрикант Нойнер уже с женой и дочерями; Каннер, он вдовец, приходит с двумя дочерями; Зигмунд Функ- с молодой женой; а ещё приходит Фёбус Бёлёг, мой дядя, со своей дочерью.
Фёбус Бёлёг приветствует меня наисердечнейшим образом.
Мне бы посетить его.
- У меня нет времени,- говорю я дяде.
- Ты больше не нуждаешься в деньгах, -откликается Фебус.
- Вы мне никогда ничего не давали...
- Ничего- на глупости,- курлычет моя дядя Фёбус.

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Он встал мгновенно ,транс прогнав внезапный--
холодный свет зари, луна голу`ба
низка в закате, вычурные горы,
светла долина и безлюдный лес
окру`жили его бивак. Куда умчались
оттенки неба над его главой
парившие вечор? где звуки убаюка;
мистерия, величие земли;
веселие, экстаз? Поблёкшие глаза его
взирали на пустую сцену безучастно,
как океанский блик на мать-луну.
Любви телесной фея в сон послала
виденье заслонившие дары
допрежние свои. Он зря следит
неуловимую за явью тень--
та за кордоном уж, увы! увы!
Неужто члены, вздох, и голос бывший
обманом сникли? Навсегда ушёл
в пустыню, бездорожье сна былого
прекрасный образ? Иль врата черны
погибели ведут в твои рай чудесный,
о Сон? Иль радуги сияющая арка
и образ гор на глади вод ведут лишь
во мрачный, водянистый омут,
а синий свод погибели -- из всплесков
противнейшей клоаки, где любое
исчадье, пряча свои бельма ото дня,
влечёт, о Сон, нас в твой удел сладчайший?
Сомнение внезапно хлынуло на сердце,
взбодрённое надеждой жадной, жалом
отчаянья пронзившей мозг.
                                                    Пока
день небо озарял, поэт с душою
немой держал совет. Вночи явилась страсть,
врагиня лютая ослабленной надежды,
покой отобрала, и повела
его во тьму... Вот так орёл в охвате
змеи зелёной, чувствуя в груди
горенье яда, вдруг летит вслепую
сквозь ночь и день, и бурю, штиль и облака,
взбешён дразнящей болью, наобум,
в простор небес дико`й-- ведомый
сияньем блика грёзы милой той,
под хладным глянцем ночи нелюдимой,
по буеракам, выемкам ложбин,
топча с размаху змея лунной жёлчи,
летел он. Красная заря его полёт зарила,
насмешливо роняя жизни блески
на щёки смертника. Блуждал он
пока с Петрийской кручи показался
Аорнос над далёким горизонтом
что облако; минуя Балх, где гробницы
царей парфянских на семи ветрах
дарят им пыль клубами, бешено блуждал он
за днями день, и часа не берёг,
и жизни ,что пока питала
огонь распада в нём.От отощал,
а волосы его всклокоченные осень
страданий странных на ветру
оплакивали; слабая рука
висела мёртвой костью в дряблой коже;
Житьё и блеск, что потреблял его, сияли
что тайно тлеющий очаг
 из глаз его, и только. Поселяне,
что человечно пособляли его нуждам,
встречали с изумлённым страхом
летучего пришельца. Горец,
заметив на скале головоломной привиденье,
считал, что ветра Дух с сиянием в очах,
дыханьем частым, сто`пами,
не уминающими наст, прервал
побег; ребёнок прятал в складках
одежды материнской личико,
напуганное блеском тех бешеных очей,
чтоб после видеть в снах больных
мерцанье взгляда. Правда, девушки-молодки,
наученные естством, могли истолковать
лишь половину боли, что его терзала,
звали` его чужими именами
друзей и братьев, пожимали руку
увядшую его, прощаясь,
и провожали плача, видели едва
сквозь слёзы путь его с порогов отчих.                   

перевод c английского Терджимана Кырымлы

               
                    Был ниспровергнут сон толчком внезапным;
                    Уже белел рассвет, и месяц синий
                    На западе садился; проступали
                    Вблизи холмы; леса вокруг него
                    Угрюмо высились. Куда девались
                    Цвета небес, игравшие над рощей
                    Минувшей ночью? Где ночные звуки,
                    Баюкавшие сон его? А где
                    Мистерия ночная, где величье
                    Земли, где торжество? Глаза, тускнея,
                    Глядели в пустоту, как на небесный
                    Прообраз из воды глядит луна.
                    Сладчайший дух любви послал виденье
                    Во сне тому, кто дерзостно отверг
                    Ее дары. Он трепетно следит
                    Неуловимую вне грезы тень,
                    Предел - увы! - пытаясь превозмочь.
                    Неужто облик, только что дышавший,
                    Был мороком? И сгинул, сгинул, сгинул
                    В пустыне безысходно-тусклой сна
                    Навеки? Неужели, кроме смерти,
                    Никто не может отворить эдема,
                    Сна твоего, и радуга в лазури,
                    И горы в зыбком зеркале озерном
                    Ведут лишь в черный омут водяной,
                    А синий свод и смрад отвратной смерти,
                    В котором тень, исчадие могилы,
                    Скрывается от мерзостного света,
                    Причастны, сон, к твоим отрадным чарам?
                    Ему сомненье затопило сердце,
                    Надежду пробудив, сжигало мозг
                    Отчаяньем.
                                         Пока светился ясный
                    День в небесах, поэт с душой своею
                    Держал совет немой, а ночью страсть
                    Пришла, врагиня раздраженной грезы,
                    Покой стряхнув с него, и повлекла
                    Во мрак ночной. Как сдавленный змеей
                    Зеленою, почувствовал, как яд
                    В груди горит, уносится орел
                    Сквозь мрак и свет, сквозь вихрь и сквозь лазурь
                    Гнетущей дурнотою ослеплен,
                    В бескрайнюю воздушную пустыню,
                    Так, движимый прелестной тенью грезы
                    В сиянье ночи, мрачном и студеном,
                    По буеракам, по болотам топким,
                    Змей скользких света лунного топча,
                    Бежал он, и ему сияло утро,
                    Насмешливой окрашивая жизнью
                    Его ланиты мертвые; блуждал он,
                    Пока не различил с Петрийской кручи
                    Над горизонтом облачный Аорнос;
                    Балх видел он, и видел он могилы
                    Царей парфянских; пыль над ними вечно
                    Клубится на ветру; блуждал в пустыне
                    Он день за днем, скитался, изнуренный
                    Скитаньем тщетным; тлело в нем томленье
                    И собственным питалось угасаньем;
                    От отощал, и волосы его
                    Поблекли, осень странную оплакав
                    На злом ветру; бессильная рука
                    Висела мертвой костью на дряблой коже;
                    Жизнь с пламенем, снедающим ее,
                    Как в горне, тайно вспыхивала в черных
                    Глазах его; страшились поселяне,
                    Чья человечность нищего снабжала
                    Припасами, когда к жилищам их
                    Он приближался робко. Храбрый горец,
                    Над пропастью такое привиденье
                    Встречая, полагал, что перед ним
                    Дух ветра, чьи глаза горят, чьи вздохи
                    Неистовы, а шаг в снегах бесследен;
                    Ребенок прятал в юбке материнской
                    Лицо свое, пугаясь этих взоров
                    Блуждающих, чей необычный пламень
                    Ему сверкал во многих сновиденьях
                    Ночной порой, и разве только девы
                    Угадывали, что за хворь терзает
                    Скитальца, называли незнакомца,
                    Пусть по ошибке, другом или братом
                    И руку пожимали на прощанье,
                    Сквозь слезы гладя вслед ему потом.

                   перевод К,Бальмонта

____________4._____________
Поля, озёра, рощи и потоки,
моря и все живые существа, насельцы
планеты чу`дной; зарево и дождь,
землетрясение, потоп и ураган,
столбняк зимы, когда мерцанье грёз
ростки хранит, иначе-- сон глухой,
сулящий замершим листву и крылья;
труды-пути людей, их смерти и рожденья,
и мир людской с имуществом его;
всё то, что движется, живёт, в бореньях
для смерти рождено, верти`тся, чтоб упасть.
Лишь Мощь* тиха в своём уединеньи,
одна, непостижима, далека;
а вид сей, голая земли гримаса,
в глазах моих застывший древний кряж--
уму пытливому наука. Будто змеи,
к добыче глетчеры ползут катясь едва,
от родников тучнея; пропасти презрев,
Мороз и Солнце здесь творят соборы,
возводят пирамиды, купола.
Град Смерти башнями отмечен
и прочно ограждён стеной из льда.
Уже не город, а руин потоки
суть здесь, с небесного кордона
неутомимо катят; великаны-сосны
пути их роковые ограждают или
с корнями голыми, калеками стоят.
А валуны, что стащены сюда из далей,
границу смерти одолели лбами,
невозвращенцы. Хатки и угодья
зверей и мошек, птиц пропали,
нет пищи им и крова, навсегда--
сколь жизни и веселья в прошлом.
А человек бежал в смятении подальше:
накрытые стремительной лавиной, 
его усадьбы сгинули что дым,
и где там беженцы осели. Блеск вершин
на торопыги буйные ложится,
что выбираясь из укромных бездн,
сбираются в долине-- величава,
Река, кровь с молоком далёким странам,
стремится неуклонно в океан,
туман ветрам дыханием даря.

продолжение следует
перевод с английского Терджимана Кырымлы
* в оригинале "Power", с Силой которая созвучна с "Arve", см. главку 1 этой поэмы,-- прим. перев.

   ____________4.______________
   Ручьи, луга, лесов уединенье,
   Поля, озера, вечный океан,
   Раскаты грома, гул землетрясенья,
   И молния, и дождь, и ураган,
   И все, что в глубине земли сокрыто,
   Когда она объята зимним сном
   И снежными гирляндами увита,
   Что будет взращено весенним днем,
   Оцепеневших почек сновиденья,
   Их радостный, восторженный расцвет,
   И человека бурные владенья,
   И жизнь, и смерть, и сумерки, и свет,
   Все, что тоскует, дышит и стремится,
   Все, в чем дрожит сияние и звук, -
   Встает, растет, и меркнет, и дымится,
   И вновь растет для счастия и мук.
   И только Власть, что правит всем движеньем,
   Недвижна, недоступна и ясна;
   Громада первозданных гор полна
   Ее красноречивым отраженьем.
   Сползают вниз извивы ледников,
   Как жадные гигантские удавы,
   В пространствах незапятнанных снегов,
   Похожих на поля застывшей лавы.
   Здесь Солнце и причудливый Мороз
   Творят нерукотворные узоры,
   Возводят пирамиды и соборы,
   Воздушнее и легче светлых грез.
   Здесь смерти неприступная обитель,
   С оплотами из искристого льда;
   Приюта здесь не встретит никогда
   Отторженной земли печальный житель.
   То не обитель, нет, - то водопад,
   Поток лавин, сорвавшийся с лазури.
   Искажены властительностью бури,
   В земле изрытой сосны стали в ряд,
   Огромные, как смутный рой видений.
   И скалы из пустынь толпой сошлись
   И навсегда угрюмо обнялись,
   Раздвинули предел своих владений,
   Все мало им, им тесен круг границ,
   Жилище отнимают у растений,
   У насекомых, у зверей, у птиц.
   Как много жизни было здесь убито,
   Как строго смерть свой холод сторожит!
   Людская раса в страхе прочь бежит,
   И дело рук ее навек забыто,
   Развеяно, как в урагане - дым,
   Ее жилье пространством льдов покрыто,
   И путь минувших дней неисследим,
   Внизу блестят пещеры-властелины,
   Из их сердец ключи, журча, текут,
   Немолчные, смеются и бегут,
   Чтоб встретиться среди цветов долины.
   И царственно-могучая Река,
   Кормилица для пастбищ отдаленных,
   Прозрачна и привольно-широка,
   Несет богатство вод неугомонных
   Туда, вперед, где дремлет океан
   И к воздуху ласкается попутно,
   Сплетая для него ежеминутно
   Из легких струй изменчивый туман.
  
   перевод  К. Бальмонта

________________4._________________________
The fields, the lakes, the forests, and the streams,
Ocean, and all the living things that dwell
Within the daedal earth; lightning, and rain,
Earthquake, and fierv flood, and hurricane,
The torpor of the year when feeble dreams
Visit the hidden buds, or dreamless sleep
Holds every future leaf and flower; the bound
With which from that detested trance they leap;
The works and ways of man, their death and birth,
And that of him and all that his may be;
All things that move and breathe with toil and sound
Are born and die; revolve, subside, and swell.
Power dwells apart in its tranquillity,
Remote, serene, and inaccessible:
And this, the naked countenance of earth,
On which I gaze, even these primaeval mountains
Teach the adverting mind. The glaciers creep
Like snakes that watch their prey, from their far fountains,
Slow rolling on; there, many a precipice,
Frost and the Sun in scorn of mortal power
Have piled: dome, pyramid, and pinnacle,
A city of death, distinct with many a tower
And wall impregnable of beaming ice.
Yet not a city, but a flood of ruin
Is there, that from the boundaries of the sky
Rolls its perpetual stream; vast pines are strewing
Its destined path, or in the mangled soil
Branchless and shattered stand; the rocks ' drawn down
From yon remotest waste, have overthrown
The limits of the dead and living world,
Never to be reclaimed. The dwelling place
Of insects, beasts, and birds, becomes its spoil
Their food and their retreat for ever gone,
So much of life and joy is lost. The race
Of man flies far in dread; his work and dwelling
Vanish, like smoke before the tempest's stream,
And their place is not known. Below, vast caves
Shine in the rushing torrents' restless gleam,
Which from those secret chasms in tumult welling
Meet in the vale, and one majestic River,
The breath and blood of distant lands, forever
Rolls its loud waters to the ocean waves,
Breathes its swift vapors to the circling air.

Р. В. Shelley
весь текст (с дельными комментариями, их вот я не перевёл) поэмы см. по ссылке http://www.mtholyoke.edu/courses/rschwart/hist256/alps/mont_blanc.htm