Валерий Смульф
***
Купите зонтик от града,
купите зонтик от мая,
купите зонтик от рая...
А впрочем, денег не надо.
Возьмите зонтик, поверьте,
какие б ветры ни дули,
он вас укроет от пули,
он вас укроет от смерти.
Не страшны счастье и мука,
от мзды и злого навета,
любви, заката, рассвета —
весьма удобная штука,
кругла на синем заплата,
в ее натянутом шелке
смотреть на небо сквозь щелки,
вам за спокойствие плата.
***
Он подойдёт, суров и крылат,
и по плечу
хлопнет:
“Ну, здравствуй, с понтом Пилат.
Ладно, шучу.
Не санитар я, и ты не псих,
просто к суду
утром тебе приведут троих.
Я приведу.
Крестики-нолики, добрый путь,
клеточек - три.
Нужно одну из них зачеркнуть,
ту, что внутри.
А дальше - легче, все говорят,
легче вдвойне.
Вот уже две зачеркнул подряд,
и на коне.
Третью не смажешь, раз две сумел,
и всё... Домой.
А то, что руки белы, как мел,
руки - умой...”
Может проснусь, не выдержу я,
мелом седой,
и, да минует чаша сия,
чаша - с водой.
Романс
Честь по чести чуб, челка бесяя,
не хочу — лечу в эти веси я.
Что, скажи, не так, на сосне сова?
Не с пятак пята Ахиллесова,
долбанет Амур из рогаточки —
ни брони тебе, ни заплаточки.
Получай, лешак, ведьмин взгляд в ночи,
а хошь делай шаг, а хошь — стой молчи.
Погоди, шалишь, казнью милуя,
стриженый мой стриж, ведьма милая.
Будет вам и пир, бал со свитами,
я и сам — вампир, так что квиты мы
маргаритками, Маргаритами,
не томи, там мы будем битыми...
Будут сытыми наши зрители,
не обидели их обители,
там, поди, тепло быть пропойцами,
но взамен крыло метят кольцами,
а мы с полтычка в гости к ворону —
ну и парочка, лучше в сторону.
***
этой женщине не до бисера,
а до губ моих, адо адовых...
Он ее рисовал на стене углем,
настоящую, настающую,
не прикормленную фартом и рублем,
по глазам глазищами бьющею.
Вылез дворник в давешней закуси
и полночных соображениях
и, припомнив пять формул святой Руси,
изложил с душой в выражениях.
Мол, вали себе малевать лубки,
а тут все степенные дамочки,
окольцованные, как голубки,
чтоб не вылетели за рамочки.
Мол, вали за сто первый и там рисуй
на сарае ее, можно нагишом,
а у нас «Агитпункт», хошь вон — голосуй,
и вообще, исключительно хорошо,
и вообще, флаги вешать пора,
а ты, наш фасад... Ну какого ж хрена, а?..
Дальше что — то про пряники и кнуты
и мажорно цитатой с Пленума,
и минорно про нонешний сложный век,
и зачем на стене, мол, ни то ни се...
Но не слышал его странный человек,
он уже уходил, потому что все,
что от Бога, — сказал, можно когти рвать,
хазы с яблонькой не заведя в раю,
нынче кровью рассвет не придет блевать —
захлебнулся с тоски водярою.
А потом девки лезли из-за стола,
всему миру за Леню дадимся, мол...
И старшой лейтенант, перебрав дела,
подколол к нужной папочке протокол.
Он ее рисовал, как держал в руке
пальцы хрупкие, больно выпустить,
одуванчиком в мартовском ветерке.
На окошке в горшке — не вырастить.
Разговор
с черным человеком о тебе
Он смеялся — проку нет от стрижей,
стриж не птица для законных мужей,
а потом сказал, что на земле ты,
с ним, и в черном пла-щи-ке...
И ушел, готовить пистолеты,
с алой пятернею на щеке.
Сказка
Жил был сверчок, и было ему печально.
Не перманентно печально, а изначально.
Днем он бегал по делам своим неотложным,
и усы его вились по ветру,
что, вообще говоря, несложно,
особенно, если иметь в детстве хорошего метра.
А вечером он садился к окну,
прикладывал к уху лапку с часами,
и, глядя на луну, слушал,
как они бегут, куда — не зная сами.
Но однажды он собрался с духом,
расправил усы и сказал:
«Многоуважаемые часы,
скажите, куда Вы бежите?»
Тут часы задумались и... Остановились.
А сверчку стало так грустно,
что даже клубничное мороженое с орехами,
шоколадом и сливками стало ему не вкусно.
И понял он, что все давно предопределено.
А часы вдруг опять вперед застучали,
но сверчку почему-то стало печально,
еще печальней, чем было вначале,
и днем он бегал по делам своим неотложным,
и усы его вились по ветру...
Нож
Какою еще Вам хотелось бы видеть измену?
Измена себе - разве это не повод для оды.
Изогнутость боли в поклон, недоступный колену,
в покорность, которую знают лишь дети свободы.
Свобода измены бедней, чем измена свободе,
Неверье в неверность верней карабина на взводе,
вернее любви вожака, до владенья сведенной,
в линяющих ласках хозяина и побежденной.
Зачем этот алый пунктир по холодному полю
свинцовую каплю под сердцем уносит на волю,
зачем Вы палили так громко, и так неумело?
А впрочем, меня приручать - безнадежное дело..,
Ну а теперь, на, не дрожи, держи.
Теперь зажми в кулак.
Пусти меня никак не жить,
ведь я и так живу никак.
И чем по новой клеить клеть,
осколки встык, где сердце в стук,
я разрешаю не смотреть,
закрой глаза и бей на звук.
***
На земле скучища, куда не ткнись,
сплошь идиллия керосиняя.
Все, что держит, чтоб не сорваться вниз,
с детской шапочки птица синяя.
А дороженька снова вкривь да вкось
пьяным росчерком в небе тается.
Голубая ласточка, брошка...
Брось, золотою не залатается.
И зачем латать, клятвы лепетать.
Мы и так заврались, что зря плести...
Просто мне не будет тебя хватать,
вот и все, пожалуй... Теперь лети.
***
В цепких пальчиках усилий треугольничек вины
всеми гранями колотится о краешки.
Вроде много не просили, но увы - опять должны.
Спи царапиной по сердцу, баю баюшки.
На смеющееся фото я смотрю разинув рот.
Не старайтесь радости заначивать.
Ведь когда за поворотом видишь только поворот,
скучно жить. И скучно поворачивать.
