Валерий Смульф

 

Купите зонтик от града,
купите зонтик от мая,
купите зонтик от рая...
А впрочем, денег не надо.
Возьмите зонтик, поверьте,
какие б ветры ни дули,
он вас укроет от пули,
он вас укроет от смерти.
Не страшны счастье и мука,
от мзды и злого навета,
любви, заката, рассвета —
весьма удобная штука,
кругла на синем заплата,
в ее натянутом шелке
смотреть на небо сквозь щелки,
вам за спокойствие плата.

***            

Он подойдёт, суров и крылат,
и по плечу
хлопнет:
“Ну, здравствуй, с понтом Пилат.
Ладно, шучу.
Не санитар я, и ты не псих,
просто к суду
утром тебе приведут троих.
Я приведу.
Крестики-нолики, добрый путь,
клеточек - три.
Нужно одну из них зачеркнуть,
ту, что внутри.
А дальше - легче, все говорят,
легче вдвойне.
Вот уже две зачеркнул подряд,
и на коне.
Третью не смажешь, раз две сумел,
и всё... Домой.
А то, что руки белы, как мел,
руки - умой...”
Может проснусь, не выдержу я,
мелом седой,
и, да минует чаша сия,
чаша - с водой.

 

Романс

Честь по чести чуб, челка бесяя,

не хочу — лечу в эти веси я.

Что, скажи, не так, на сосне сова?

Не с пятак пята Ахиллесова,

долбанет Амур из рогаточки —

ни брони тебе, ни заплаточки.

Получай, лешак, ведьмин взгляд в ночи,

а хошь делай шаг, а хошь — стой молчи.

Погоди, шалишь, казнью милуя,

стриженый мой стриж, ведьма милая.

Будет вам и пир, бал со свитами,

я и сам — вампир, так что квиты мы

маргаритками, Маргаритами,

не томи, там мы будем битыми...

Будут сытыми наши зрители,

не обидели их обители,

там, поди, тепло быть пропойцами,

но взамен крыло метят кольцами,

а мы с полтычка в гости к ворону —

ну и парочка, лучше в сторону. 

 

 

***

                  а до губ моих, адо адовых...

 

Он ее рисовал на стене углем,

настоящую, настающую,

не прикормленную фартом и рублем,

по глазам глазищами бьющею.

Вылез дворник в давешней закуси

и полночных соображениях

и, припомнив пять формул святой Руси,

изложил с душой в выражениях.

Мол, вали себе малевать лубки,

а тут все степенные дамочки,

окольцованные, как голубки,

чтоб не вылетели за рамочки.

Мол, вали за сто первый и там рисуй

на сарае ее, можно нагишом,

а у нас «Агитпункт», хошь вон — голосуй,

и вообще, исключительно хорошо,

и вообще, флаги вешать пора,

а ты, наш фасад... Ну какого ж хрена, а?..

Дальше что — то про пряники и кнуты

и мажорно цитатой с Пленума,

и минорно про нонешний сложный век,

и зачем на стене, мол, ни то ни се...

Но не слышал его странный человек,

он уже уходил, потому что все,

что от Бога, — сказал, можно когти рвать,

хазы с яблонькой не заведя в раю,

нынче кровью рассвет не придет блевать —

захлебнулся с тоски водярою.

А потом девки лезли из-за стола,

всему миру за Леню дадимся, мол...

И старшой лейтенант, перебрав дела,

подколол к нужной папочке протокол.

Он ее рисовал, как держал в руке

пальцы хрупкие, больно выпустить,

одуванчиком в мартовском ветерке.

На окошке в горшке — не вырастить.  

 

 

с черным человеком о тебе

 

Он смеялся — проку нет от стрижей,

стриж не птица для законных мужей,

а потом сказал, что на земле ты,

с ним, и в черном пла-щи-ке...

И ушел, готовить пистолеты,

с алой пятернею на щеке.  

 

 

Сказка

Жил был сверчок, и было ему печально.

Не перманентно печально, а изначально.

Днем он бегал по делам своим неотложным,

и усы его вились по ветру,

что, вообще говоря, несложно,

особенно, если иметь в детстве хорошего метра.

А вечером он садился к окну,

прикладывал к уху лапку с часами,

и, глядя на луну, слушал,

как они бегут, куда — не зная сами.

Но однажды он собрался с духом,

расправил усы и сказал:

«Многоуважаемые часы,

скажите, куда Вы бежите?»

Тут часы задумались и... Остановились.

А сверчку стало так грустно,

что даже клубничное мороженое с орехами,

шоколадом и сливками стало ему не вкусно.

И понял он, что все давно предопределено.

А часы вдруг опять вперед застучали,

но сверчку почему-то стало печально,

еще печальней, чем было вначале,

и днем он бегал по делам своим неотложным,

и усы его вились по ветру...  

 

 

Нож

Какою еще Вам хотелось бы видеть измену?

Измена себе - разве это не повод для оды.

Изогнутость боли в поклон, недоступный колену,

в покорность, которую знают лишь дети свободы.

Свобода измены бедней, чем измена свободе,

Неверье в неверность верней карабина на взводе,

вернее любви вожака, до владенья сведенной,

в линяющих ласках хозяина и побежденной.

Зачем этот алый пунктир по холодному полю

свинцовую каплю под сердцем уносит на волю,

зачем Вы палили так громко, и так неумело?

А впрочем, меня приручать - безнадежное дело..,

Ну а теперь, на, не дрожи, держи.

Теперь зажми в кулак.

Пусти меня никак не жить,

ведь я и так живу никак.

И чем по новой клеить клеть,

осколки встык, где сердце в стук,

я разрешаю не смотреть,

закрой глаза и бей на звук.  

 

 

***

На земле скучища, куда не ткнись,

сплошь идиллия керосиняя.

Все, что держит, чтоб не сорваться вниз,

с детской шапочки птица синяя.

А дороженька снова вкривь да вкось

пьяным росчерком в небе тается.

Голубая ласточка, брошка...

Брось, золотою не залатается.

И зачем латать, клятвы лепетать.

Мы и так заврались, что зря плести...

Просто мне не будет тебя хватать,

вот и все, пожалуй... Теперь лети.  

 

 

***

В цепких пальчиках усилий треугольничек вины

        всеми гранями колотится о краешки.

Вроде много не просили, но увы - опять должны.

        Спи царапиной по сердцу, баю баюшки.

На смеющееся фото я смотрю разинув рот.

        Не старайтесь радости заначивать.

Ведь когда за поворотом видишь только поворот,

        скучно жить. И скучно поворачивать.