Зная ваши ценности, у меня нет ни малейшего желания вам нравится.

Никогда не вернется к тебе - Время...

Всегда будет существовать - Несправедливость...

Никогда не теряй - Надежды...

Всегда забывай о Корыстолюбии...

Никогда не испытывай Ненависти...

Всегда помни о Добродетели...

Никогда не будь Слабым...

Всегда думай о Честности...

Никогда не забывай о Совести...

Всегда наполняй свое сердце Любовью...

 

Когда мне встречается в людях дурное, То долгое время я верить стараюсь, Что это скорее всего напускное, Что это случайность. И я ошибаюсь. И, мыслям подобным ища подтвержденья, Стремлюсь я поверить, забыв про укор, Что лжец, может, просто большой фантазер, А хам он, наверно, такой от смущенья. Что сплетник, шагнувший ко мне на порог, Возможно, по глупости разболтался, А друг, что однажды в беде не помог, Не предал, а просто тогда растерялся. Я вовсе не прячусь от бед под крыло. Иными тут мерками следует мерить. Ужасно не хочется верить во зло И в подлость ужасно не хочется верить! Поэтому, встретив нечестных и злых, Нередко стараешься волей-неволей В душе своей словно бы выправить их И попросту "отредактировать", что ли! Но факты и время отнюдь не пустяк. И сколько порой ни насилуешь душу, А гниль все равно невозможно никак Ни спрятать, ни скрыть, как ослиные уши. Ведь злого, признаться, мне в жизни моей Не так уж и мало встречать доводилось. И сколько хороших надежд поразбилось, И сколько вот так потерял я друзей! И все же, и все же я верить не брошу, Что надо в начале любого пути С хорошей, с хорошей и только с хорошей. С доверчивой меркою к людям идти! Пусть будут ошибки (такое не просто), Но как же ты будешь безудержно рад, Когда эта мерка придется по росту Тому, с кем ты станешь богаче стократ! Пусть циники жалко бормочут, как дети, Что, дескать, непрочная штука - сердца... Не верю! Живут, существуют на свете И дружба навек, и любовь до конца! И сердце твердит мне: ищи же и действуй. Но только одно не забудь наперед: Ты сам своей мерке большой соответствуй, И все остальное, увидишь, - придет! (c) Эдуард Асадов

Смотрю я на вещи прямыми глазами, открывшись понять, что вокруг между нами, вокруг все создалось, и все поменялось, но ноги по миру ходить не устали, ведь все так красиво. Я не прозаик и не философ, я просто ценитель хорошего. В нашем мире так мало хорошего! Его просто очень мало!!! Не ужели мы это забыли. Смотрю я на ценности людей и понимаю, а какие они??? Ценности? Где же они? Ценности? Что у Вас есть???? А что бы Вы хотели? Интересно...

Вы никогда не задумывались почему практически каждой из нас так тяжело быть постоянно с детьми?

* Почему нас куда-то тянет из дома?
* Почему ради выхода в свет, мы готовы отдать своих детей другим людям на воспитание, людям, которых мы не знаем?
* Почему нас больше волнует мода и сплетни, чем педагогика и здоровое питание?
* Почему семья не занимает главное место в нашей жизни?
* Почему наше с вами будущее и самореализация, наши желания важнее будущего наших детей?

Сейчас все эти вопросы из разряда риторических...

Мы не умеем быть счастливыми матерями, женами, хозяйками, женщинами… Мы не видим смысла в том, чтобы посвящать как можно больше времени детям, чтобы печь печенье каждый день, чтобы носить юбки и платья, чтобы гладить мужу рубашки, думая о его жизненной цели…

Мы не видим в этом ценности, важности. Семья, материнство, преданность, жертвенность, женственность… Все обесценилось. Все потеряло смысл.

Почему так произошло?

Почему мы рвемся на работу, бросая ребенка в полтора-два года на какую-то странную женщину в детском саду? Ведь она не будет любить его. Она будет обращаться с ним как цокольщица с цоколем на электроламповом заводе. Для нее это конвейер. Она не будет даже пытаться увидеть личность в этом ребенке. Она будет давить на него, требуя быть как все, потому что у нее таких 25 и по-другому с ними нельзя.

Когда-то давно, лет 30 назад наша мама так же отдала нас в детский сад. Такой же тете. Немножко странной. Но делать нечего. Надо идти на работу. Только практически каждой из нас тогда было около года. И мы росли и развивались не дома почти все это время… А если точнее, то 21 год — 5 лет детского сада, 11 лет школы и 5 лет ВУЗа. Все это время мы дома были практически только вечерами и иногда на выходных. Мы постоянно куда-то спешили. У нас были дела — утренники, занятия, уроки, контрольные, репетиторы, экзамены, пары, курсовые, диплом, работа, курсы…

Нам говорили — учись, иначе будешь домохозяйкой!

И это звучало так угрожающе, что хотелось, действительно, грызть зубами гранит науки. Ведь главное — это красный диплом, хорошая работа и умопомрачительная карьера. Ну или хотя бы просто устроиться куда-то на работу, ведь надо самой себя обеспечить.
Как часто мы собирались за обеденным столом всей семьей? Только по праздникам.

Как часто мама встречала нас со школы? Обычно мы сами приходили домой и грели себе обед или же оставались в продленке. А вечером мама устлавшая и озлобленная от бесконечных неприятностей на работе приходила домой. Она не хотела ни говорить, ни есть. Она спрашивала про отметки (если не забудет), проверяла уроки вскользь и отправляла всех спать.

Наши родители не знали нас...

Они не знали ничего о нашем внутреннем мире, о наших мечтах и стремлениях. Они реагировали только на плохое, потому что реагировать на хорошее у них не было времени.

Мы тоже не знали их. Мы и не могли их узнать, потому что у нас не было времени на долгие задушевные разговоры, на летний отдых с палатками у реки, на совместные игры или чтение, на семейный поход в театр или парк на выходных…

И так мы росли.. Так мы взращивали в себе какие-то идеи и представления о будущем, о жизни, о жизненных целях и идеях.
И в наших умах место для семьи было отведено очень незначительное. Как раз именно такое же, какое мы видели в наших семьях.
Ведь чтобы долго возиться с ребенком, играть с ним, нужно любить это делать.
Чтобы постоянно каждый день печь печенье и готовить много разнообразной еды, нужно любить это делать.
Чтобы уделять время дому — украшать его, убирать, улучшать, создавать уютную атмосферу, нужно любить это делать.
Чтобы хотеть жить целями и идеями мужа, переживать за него и его будущее, нужно… любить мужа, а не только себя рядом с ним.
Главный Учитель в жизни.

Все это прививает дочери мама. Она - ее первый и самый главный учитель. Она указывает на жизненные ориентиры. Она учит любить…свою женскую миссию. Она объясняет о важности быть женой и матерью. Она учит… любить.
И если дочь практически не видела свою мать, а если и видела, то совсем не вдохновляющую на семейное счастье, то как ей самой обрести его?!
Мы обречены были растерять свою чистоту и любовь, потому что нас учили только как сделать карьеру. Нас учили, что слово «успех» имеет значение только вне дома, только где-то в казенных стенах.
А потом мы тихо плачем над разрушенным браком (которым по счету уже), над отчужденностью детей и каким-то странным ощущением, что кто-то когда-то нас обманул.

Но выход есть всегда!

Выход — это учиться. Учиться быть матерью, женой, хозяйкой, женщиной. По-тихоньку, по-немногу… Учиться видеть все другими глазами. Женскими, добрыми, любящими…
Учиться любить. Учиться думать не о работе большую часть дня, а о своей семье. Учиться ценить семью, мужа, детей. Служить им, помогать им стать лучше, распуститься как цветочным бутонам, согретыми нашей любовью.
Нам нужно учиться улыбаться детям и мужу, обнимать их чаще. Нам нужно смотреть глубже и понять, что мы не просто растим человека, мы формируем его внутренний мир, его мировоззрение, его жизненные установки. Многое из того, что он получит в детстве, будет следовать за ним всю его жизнь.
И нам нужно сделать блестящую карьеру матери и жены. И если мы даже не будем пробовать пройти по этой карьерной лестнице, разочарование будет неотъемлемой частью нашей старости. Потому что упущенные возможности и отвергнутая ответственность дают очень горькие плоды в будущем.

И важно помнить, что все даст свои плоды в свое время. Какие они будут? Многое зависит от нас. От нашего жизненного вектора, от ценностей, которые мы несем в этот мир…в мир своей семьи.

  (с) Наталья Богдан

30-секундная речь Брайана Дайсона - бывшего CEО Coca-Cola.

Представьте себе, что жизнь - это игра, построенная на жонглировании пятью шариками.
Эти шарики - Работа, Семья, Здоровье, Друзья и Душа, и вам необходимо, чтобы все они постоянно находились в воздухе.
Вскоре вы поймете, что шарик Работа сделан из резины - если вы его невзначай уроните, он подпрыгнет и вернется обратно.
Но остальные четыре шарика - Семья, Здоровье, Друзья и Душа - стеклянные.
И если вы уроните один из них, он будет непоправимо испорчен, надколот, поцарапан, серьезно поврежден или даже полностью разбит. Он никогда не будет таким, как раньше. Вы должны осознавать это и стараться, чтобы этого не случилось.

Работайте максимально эффективно в рабочее время и уходите домой вовремя.

Посвящайте необходимое время своей семье, друзьям и полноценному отдыху.

Ценность ценна только если ее ценят.

 

Траурная церемония прошла 7 июля на территории спортивной арены Staples Center. Той самой, где певец репетировал еще за сутки до своей смерти в преддверии лондонского турне. "Король поп-музыки" был похоронен сразу после завершения концерта, посвященного его памяти.

Тема смерти великого певца в эти дни не сходит со страниц СМИ во всем мире. Трагический финал, как у Дженис Джоплин и Курта Кобейна, пишет Corriere della Sera. Корреспондент сравнивает Джексона с Элвисом Пресли: чернокожий, который любой ценой хотел, чтобы его воспринимали как белого, и белый, который превратил негритянскую музыку в глобальный феномен. Их обоих погубили излишества, огромное богатство, разворовывавшееся беззастенчивыми администраторами. Они были раздавлены непосильной тяжестью их навязчивых идей, их пороков и их таланта, пишет автор статьи.

[ null ]
 

Коренастый крепкий военный корреспондент, режиссер-кинодокументалист Сергей Гранкин и рослый огромный его оператор Егор Мазур нешумно, но со вкусом отдыхали. Так умеют цедить мгновения умиротворения люди, которые знают цену покоя. Потому захотелось просить в лоб:
— Ты – экстремал?
— Я — военный корреспондент. Это моя основная работа.
— Это какой-то особый набор качеств, мотивировок, принципов?
— На войне ты должен отличать по звуку мотор движущегося танка от БТРа хотя бы потому, что выстрел из танка или из БТРа определяет толщину стены, за которой надо залечь, чтобы в живых остаться. Хотя адреналин считаю браком своей профессии. Значит, что-то не просчитал, не продумал. Игры с жизнью рано или поздно плохо заканчиваются. Профессионально сделать работу — это абсолютно четко зафиксировать события и выбраться живыми, целыми, по возможности, с незадетой психикой. Шесть раз меня, конечно зацепили. Шесть ран – шесть моих ошибок. А дальше — все та же профессия. Журналистика — она всегда одинакова. В идеале — это микрофон с ножками.
— Война – это правда?
— Да, на войне обнажается все – эмоции, чувства, сущность человеческая. Это испытание себя, в первую очередь, и испытание друзей и тех, кто вокруг. Вот Егор Мазур, есть еще один хороший оператор Игорь Кочаровский, с которым прошли три года самых страшных боев, это — друзья. Даже больше, чем друг. Такому человеку могу полностью доверять. «Война — это дешевка с точки зрения кино, — сказал один молдавский режиссер. — Уж если ты рискнул и выжил, то дальше ты, как кинематографист не нужен — включи камеру и все будет интересно». Может, и так. Ты приходишь туда и видишь, какая она жизнь на самом деле. Чего она стоит. И чем можно рискнуть за какие-то абстрактные понятия — Родина, идея, религия, карьера, служба. Все эти вещи там настолько выпуклы, настолько понятны. И потом, когда возвращаешься в мирный город, — в Израиле это 10 минут езды, и ты из войны попадаешь в центр нормального города — люди сидят в кафе, девочки в мини-юбках, — садишься, смотришь на них и понимаешь, как это классно — каждый день радоваться жизни.
— Человек с ружьем не такой как все?
— Если нормальный человек с ружьем, то это, во-первых, — ответственность. Во-вторых, это какая-то возможность, как это ни громко звучит, изменить мир. Потому что вылетевшая пуля может оборвать судьбу, а может спасти людей, а может защитить родину. Военные, кстати, очень похожи все. В американских сержантах абсолютно узнаваемы черты «дедушек» моих армейских воспоминаний. Я был на таком количестве войн. В Ираке имел дело с американцами и англичанами. В Косово входил с итальянцами и французами. Сам служил в Советской Армии и до сих пор служу в израильской. Сержант, между прочим. И даже орден заслужил в этом году, но отказался получать. Считаю, журналист не имеет права получать орден одной из воюющих сторон. Значит, я был необъективен, что ли.

— В «горячую точку» отправиться, это же не купил билет и поехал. Туда же еще попасть нужно.
— В Ирак когда залезали, посмотрели по карте, прикинули и полетели… в Турцию. Потом добрались до Курдистана. Там с одной стороны – турецкий Курдистан, с другой – иракский. Проводники перевели через пограничный Тигр за 100 баксов. Пришлось проявить некоторую смекалку, чтобы оказаться в Ираке еще раньше американской армии. И оттуда выходили в эфир, что было чистым хулиганством. Но это была одна из самых больших моих журналистских удач.
— Нравственность в военном репортаже. Есть граница между тем, что нужно показывать, и чего показывать нельзя?
— Понятие нравственность везде необходимо. Оно, как законы физики, существует независимо от нашего хочу-не-буду. И паркетный журналист, который снимает парламент; и гламурный, который иные человеческие меньшинства изучает; и военный, который все величие и мерзость жизни фиксирует, сами для себя решают за какую черту переступать нельзя. Когда ты видишь смерть, страдания, победы — это все легче распознается, ярче. Это — с одной стороны. А с другой — смещаются некоторые понятия и труднее определить эту границу. Но она всегда довольно жесткая. Шаг вправо, шаг влево не так уж важен, если у тебя есть внутреннее убеждение, что ты ее переходить не должен. Случайно заступил - шагни назад.
— Но в профессию надо было тоже сделать шаг.
— Случайно получилось. Еще в Советском Союзе служил в спецчастях МВД. Потом наш полк бросили в Фергану. Я как раз дембельнулся, но поехал, начал снимать. Стало получаться. Когда переехал в Израиль понял: чтобы пробиться, нужно делать чуть больше того, что делают вокруг тебя. Если бы я снимал концерты знаменитых людей или пейзажи, вряд ли меня бы стали печатать. Фотографии с войны, если ты их снял и довез, это печатают. Это — работа. Это — профессия. Это — деньги, в конце концов.
— То есть — чистая прагматика: снимать концерт совсем не то, что ситуацию, которая сама по себе будоражит людей, потому и востребован такой материал изначально.
— Я видел концерты, которые затрагивали людей, их судьбы не меньше, чем репортажи из «горячих точек». Мой фильм «ДДТ. Дорога к чуду» как раз про группу «ДДТ» и Юру Шевчука. Он чувствует войну. Она ему болит. Он был в Чечне, в других «горячих точках». И повез я его на палестинские территории. После этого он дал мне права на несколько своих песен. И вот тексты абсолютно русских песен абсолютно легли на мотивы израильской войны. Мы снимали фильм-концерт, а получилось – затрагивали судьбы людей. Мою точно, например. Так что не важно, что снимать. Важно, как к этому подходить и относиться. Если ты считаешь, что это не важно, не берись. А если для тебя тема болит, может что-то хорошее получиться.
— Рассказывать о войне, получая от этого не только деньги, но и удовольствие. Какая радость от этой работы?
— Творчество — трудно это. По 16-ть часов рабочий день. Но это ж огромная радость. Как будто делаешь что-то своими руками. Я не столяр, не токарь. Быть может, корабли бы строил, но не умею. А фильмы мне делать нравится. Раз их показывают, значит что-то получается. Мое любимое занятие, когда люди смотрят мой фильм, наблюдать их лица, реакцию. Какой кайф! Время чистого, ничем незамутненного кайфа.
— Есть спрос на документальное кино, на съемки реальных событий, людей, судеб?
— Я вообще не очень люблю это деление: документальное, художественное кино. Есть плохое и хорошее кино, интересное и скучное. Если есть возможность оторваться и сделать то, что ты хочешь, получается, как разговор откровенный на тему интересную. Интересные повороты сюжета, неожиданные жизнь так придумает. Жизнь – лучший режиссер. Не я сказал.
— О фильме «Новые самаритянки». Снимать шесть лет фильм о любви и документальный. Совсем непросто все это соединить и состыковать и чтобы получилось. О любви.
— Можно попытаться снять фильм о мечте. В моем фильме — две героини. Одна из Херсона, из совсем бедной семьи. Отец продавал сигареты с картонного ящика на вокзале. А его дочь мечтала стать принцессой. А вторая девочка, которая была изначально неплохо устроена, и бедность ее не пугала, мечтала о любви красивой. И обе мечты сбылись. Мы смотрели, наблюдали, нам было интересно — какая же мечта более правильная. Хотя не бывает правильной или неправильной мечты. Но какая из них более жизнеспособная что ли. Причем, все это происходило на фоне совершенно необыкновенного древнего народа, трехтысячелетнего, говорящего на древнеарамейском языке, на котором Христос говорил. Это очень закрытая община. Потребовалось время, чтобы они нас к себе подпустили. Это был очень чистый эксперимент.
После показа фильма "Новые самаритянки".
— Есть люди, которые могут своим мнением повлиять на дальнейшее творчество?
— Стараюсь изживать в себе «своего» зрителя. Конечно, есть какой-то круг людей, которые читали одни со мною книжки, учились со мной в одной школе, проверены в одних и тех же ситуациях. И мне с ними проще, понятнее. Я могу говорить с ними на их языке. Но я при этом теряю огромный мир вокруг. А в нем столько происходит. Мой фильм «Новые самаритянки» побывал на 30-ти фестивалях. Я показывал его в Непале, в Катманду. Люди в кинозал спустились с гор. Был аншлаг. Они смотрели мой фильм, что-то поняли, аплодировали. Вот это круто! Это значит, я смог оторваться от своего зрителя и сделать что-то, выходящее за рамки моего узкого мира.
— Каждый человек приходит в мир из своего детства, юности, где всё создает личность.
— Я — из Питера. Там родился на Пяти углах и с семи лет жил в рабочем Кировском районе. Детство было всегда молочное, счастливое, советское. Ездил летом в Крым с родителями. В школе учился на «тройки». Потом университет в Эстонии. Встречал людей необыкновенных. Дружил с Витей Цоем, Юрой Шевчуком, Борей Гребенщиковым. А потом все кончилось: университет, Советский Союз, страна, в которой я жил. Вити нет. Гребенщиков не тот. И я подумал, что мне все равно, где жить. И поехал путешествовать по миру. Долго болтался — несколько лет. Так получилось, что осел в Израиле. Сейчас там мой дом. А я так и остался безродным космополитом. Вот так они, наверное, и возникают — на переломе эпох.
— И нет потребности в родных стенах?
— Есть, конечно. Ни одна армия долго не продержится без крепкого тыла. Есть дом, жена, две дочери, собака. Не скажу, что я там другой. Это тоже мой мир. Мой дом. Покой бывает тоже необходим. Вот в отпуске показал дочкам Питер, Финляндию. Это моя родная природа, где я родился. Щук спиннингом таскал, грибы белые собирал. Такое радует, особенно потому, что бывает не часто. Было бы постоянно, наверное, было бы скучно.
Сергей Гранкин - победитель

 Моралізм на грані маразма