Етер артыкъ бом-бош къуру чагъырувлар,
Етер артыкъ огъретювлер, багъырувлар,
Халкъ такъдирин пек къайгырып "агъырувлар",-
Ич кимсени динълемез бу бизим миллет!
Къулак асмаз буюк шаир Петефиге,
Къулак асмаз не имангъа ,не динге,
Къулак асмаз янып язгъан Асанинге,-
Ич кимсени динълемез бу бизим миллет!
Я кимлерни динълесин бу бизим миллет?-
Эр бир иште акъыллы чокъ олса, илле...
Козьяшынъны сен не къадар тёкип, сильме,-
Ич кимсени динълемез бу бизим миллет!
Татар дегиль, къырымман, деп "инълесинми"?
Хизб-у-тахрир я вахабны динълесинми?
Орталыкъта "лидер" топса, кульмесинми?
Ич кимсени динълемез бу бизим миллет!
Бирси: ана тиль куреши -бош лафлар, дей,
Бирси тувгъан бабасыны ...ильмей,
Одаманлар чокълашкъанын, къа, ким бильмей?-
Я сонъ кимни динълемез бу бизим миллет?!
Бир имангъа- бир мэзхэпке кельмейиндже,
"Джетеменим мына бу!"- деп, бильмейиндже,
Чий башлардан менменликли сильмейиндже,-
Ич кимсени динълемез бу бизим миллет!
Халкъкъа акъыл огъретип, терс ёлдан кетсенъ,
Халкъ къургъанда, сен Реиске элем этсенъ,
Бу топракъта ихтиляф урулгъын эксенъ,-
Ич кимсени динълемез бу бизим миллет!
Къабаатны тек ятларгъа ташласакъ да,
Бизден арув миллет ёкъ, деп башласакъ да,
Кендимизге "буюк" севги ашласакъ да,-
Ич кимсени динълемез бу бизим миллет!
Бизге бирлик керек, деп бинъ кере къчыр,
Истесенъ шу агъызынъдан къушлар учур,
Богъаз керип коктен Анны Ерге тюшюр,-
Ич кимсени динълемез бу бизим миллет!
"Омюр кетти, дуям- пек аз къалды кучюм,
Халкъ огюнде бардыр меним озь де сучум"-
Деп бильсейдик, демез эдик сонъра: ничюн
Ич кимсени динълемез бу бизим миллет!
Да слушает кого ли наш народ?
Довольно пустомелям круги столов вращать,
довольно криком зычным клеймить да поучать,
судьбе национальной не надобно "врача"-
Речей ничьих не слышит усталый наш народ!
Не Петёфи- Асанин* строкою догорит,
читательское ухо намаз не сотворит,
желудок громче сердца о вере говорит-
Речей ничьих не слышит усталый наш народ!
Да чьи же речи слышит усталый наш народ?
На всякий труд привычный, ума невпроворот,
Пусть плачет как обычно, он слёзы сам утрёт-
Речей ничьих не слышит усталый наш народ!
Татарин, мол, не "крымец" - не мудрствует, зачем?
А хизба с ваххабитом послушать -это честь?
"Центристам" внемлет исто, улыбкам счёту несть?
Речей ничьих не слышит усталый наш народ!
Язык родной кому-то не повод для борьбы,
другой отца не знает... рождённый кем, забыл,
Орава атаманов плодится как грибы.
Да слушает кого ли усталый наш народ!
Один иман- мазхабу единому не быть?
-Вот цель моя!- незнанья указкой не избыть;
Незрелый ум упрямством не выправит судьбы.
Речей ничьих не слышит усталый наш народ!
Привив народу разум, прямым путём пойдёшь;
с народом заедино Реиса** стяг взнесёшь;
в родную землю семя раздора не внесёшь...
Речей ничьих не слышит усталый наш народ!
А будете ругаться на радость чужакам
народное богатство пуская по рукам,
собою любоваться, свой чин вовек искать-...
Речей ничьих не слышит усталый наш народ!
-Нам надобно единство! - на всех углах кричат;
слова летают -птицы пристыженно молчат;
лужёные ли глотки Луну к Земле влачат...
Речей ничьих не слышит усталый наш народ!
Жизнь, чувствую, уходит, осталось мало сил,
мирской обузы долю, вину свою носил.
Невежды промолчали, незнающий спросил:
"Речей ничьих не слышит усталый наш народ?"
Примечания переводчика: *Идрис Асанин- поэт, активист национального движения крымских татар; **Реис- Председатель Меджлиса крымскотатарского народа М.Джемилев.
перевод с крымтатарского Терджимана Кырымлы 
Ехал на работу сегодня и подумал. А наши больницы к общей канализации подключены или как? А венерологические диспансеры? Вы представте себе куда идут зараженые отходы жизнедеятельности. Как куда? Обратно в водоем, потом к нам в краны, а мы потом делаем из этого чай 
. В том же Киеве, к примеру популярное место отдыха Гидропарк находится в центре киевского Днепра, они купаются в сточных водах половины Киева, а ниже Южного моста, куда сливаются полуочищеные воды с Бортнической аэрационной станции - купается почти вся Конча Заспа, но то что властьимущие и нувориши строят себе коттеджи на берегах, извиняюсь, говностока - это не может не радовать.
Я перестал вот уже 7 лет ездить на море по одной причине. Я вам расскажу по какой. Как-то отдыхая в своем любимом Судаке, я взобрался на высокую гору, сел с товарищем у края скалы с видом на все побережье. Разлили вино местного разлива и растянули штахет прекрасного крымского ганжюбаса.
Сидим смотрим на прекрасное море, на веселый копошайшися визжащий от восторга берег и тут меня пробивает: Постойте! Что за прикол целый год рваться на это море, тратить деньги на то чтобы две недели плескаться в теплой соленой жидкости, котороя называется морем. Морем, в которое ежедневно все побережье отдыхающих в количестве двухсот-трехсот тысяч человек считает своим долгом в это самое море посцать. И сколько среди этих тысяч людей - людей больных? Да даже и здоровый, все равно не приятно.
В тот же день мы собрались и уехали домой. Через сутки мы уже ставили палатки на берегу прекрасной реки Десна, в радиусе 30 километров вокруг нас небыло ниодного населеннго пункта, а врадиусе 5 километров - ниодного человека.
И уха из деснянской рыбы было во стократ вкуснее чурчхелы, пахвалы, шурпы, хурпы и прочей хрени, а холодная украинська з перцем, втысячукрат вкуснее этих жлоботатарских виноградных бодяг, которые нам парят в Крыму.
Вообщем я люблю тебя Украино, задолбался писАть уже
, но суть, надеюсь, вы поняли.
Она была сама чистота. Её, сидящую в кресле у окна, вечером заваливали кучей грязного белья, утром которое оказывалось чистым, выглаженным и накрахмаленным, пахнущим фиалками.
Она принесла недолгое , но и не даровое, как скоро выяснилось, счастье Крашенинниковым :кто-то неизвестный бросал в почтовый ящик выигрышные лотерейные билеты. Краша на работе повысили. Сын только раз, когда ему исполнилось семь спросил отца:
- Папа, а что между вами было?
- М-м-м-м... Н-ничего не было...
Это не так. Надя была первой любовью Краша, они вместе работали, в одной комнате чертили что-то пошедшее в металлолом в начале бедовых 1990-х. Она хромала- может быть, это остановило Краша.
В кабинете напротив сидел начальник. Он там остался поныне. Ликом почернел, руки и ноги его почему-то растут суставами как пырей. Ноги уже упираются в стену, а руки свисают, тянутся по ежёдневно мытому невидимой уборщицей паркету, ладонями вверх к просто выбеленному потолку.
Он когда-то работал в этом НИИ в центре Симферополя, а теперь по субботам ходил на собрания неформального кружка без устава, программной цели, прочей бумажной мишуры и даже без названия. Более того, участниками действа строго возбранялось говорить друг с дружкой, обмениваться какой-либо инфой, да еще, в особенность строго- касаться друг дружки.Преступники, не сразу- вначале им становилось плохи и требовалось покаяние деньгами главному, постом, уединением дома- то есть, нераскаявшиеся оступники бесследно исчезали, их никто не разыскивал, не погребал, не оплакивал, только самые близкие люди долго, по-скорпионьи, хранили память о пропавших: они снились живым ,сидящие в пустых и прохладных старомодных кабинетах, похожих на больничные палаты, за канцелярскими столами, будто восковые, совсем не изменившиеся, застывшие навеки где-то, но где же? поблизости.
Главный, так его звали за глаза, нет- исключительно про себя, даже не шёпотом, тридцатилетний лысый толстячок-коротышка, бывший детдомовец-сирота, служил где-то вахтёром, занимал комнату без окон в общежитии на окраине, где-то на Маршала Жукова, куда раз в полчаса ходила маршрутка, комнату три на три метра, в дверь которой врезал было стеклянное окошко 20 на 20 сантиметров, после чего комендант распорядился вывинтить лампочку в коридоре напротив. Жилец был бодр и выглядел несколько младше своих лет, не маньяк, не вампир, в порочащих связях не замечен. Он доставал из-за ворота вилку на длинном чёрном кабеле и втыкал её в действующую розетку. Глаза его горели пуще кошачьих: до утра или до вечера- как когда смена- лежа на пружинной кроватке, жилец читал одну-единственную книгу, какую же? больше книг в комнате без окон не водилось.
Люди собирались к девяти по субботам, лысый шествовал к проходной впереди всех, он двумя руками отворял стеклянную, тяжёлую как надгробье дверь ,семенил к стойке и ,привстав на цыпочки, молча совал вахтёрше пару-тройку мятых мелких банкнот- та, потупив свиной взгляд в дешёвых очках, доставала связку, почему не один? ключей. На шестой, верхний этаж добирались на лифте группами, причём главный садился один и последним. Он сам отворял комнату 666.
Все по очереди, прижимая к задницам канцелярские стулья, семенили к главному, восседавшему за длинным столом у окна, одна створка всегда, в любую погоду, была распахнута. Розовая, лёгкая и долгая занавеска то соблазнительно пузырилась и, стремительно поддавшись порыву невидимого ветра, надувалась прозрачным колоколом, то -но уже медленно и недовольно,- снова обречённо замерев в недолгом ожидании, опадала. Прихожане молча садились напротив, доставали из за пазух особые, скроенные и сшитые из серой в зелёную полоску фланели самим главным мешочки, вытряхивали оттуда "беды и горести" на стол. Записки ,накануне сунутые в кисеты, чудесным образом сыпались на лакированную столешницу подсолнуховой шелухой, скрепками, пластмассовыми колпачками и обрезками ногтей. Главный брезгливо смахивал их в чёрную пластмассовую корзину-образину, которую затем, в понедельник, чистила невидимая уборщица. Он что-то шептал, гладил дрожащие, заплаканные лица, трогал плечи, груди, загривки... Исповедь длилась минут десять, но бывали исключения. Однажды главный ласковым своим щенячьим, но и сверлящим, острым- тоже взглядом заставил Краша дрожать полчаса. Сзади нервно ёрзали стулья. Краш слышал кашель и сопение неизвестных своих коллег. Он только успел подумать: "Это же мой НИИ... Это должно случиться", как сирота, не погладив его, молча сунул ему в левую ладонь жёлтый ключ с номером 691. "Это же мой ключ..."
На своём месте сидела Надя. Она не изменилась, а Краш постарел на десять лет. Она не дышала и не жила, но тело её оставалось тёплым. Лицо её было как и прежде всегда- ухоженным. Краш метнулся вон. Он успел заметить в соседнем, без дверей, покое начальника, чья трёхметровая рука простиралась вдаль по паркету. Краш, сдерживая утробный вой, пронёсся лестницей вниз. Он успел метнуть ключ дверей старенькой вахтёрше и поддать плечом тяжёлую как асфальтовый каток дверь.........................
Краш взял трёхдневный отпуск чтоб всё уладить. С женой он договорился подозрительно легко:
- Понимаешь, мы когда-то просто дружили...
- Поняла.
- Она не жива, но...
- Да, она не требует ухода.
- А...?
- Подруга кстати рассказала мне свой странный сон. Коленька, это счастье! ты понял? Сча-стье-е-е-е...
С директрисой НИИ удалось договориться даром:
- Я Крашенинников...
- Да, пожалуйста, приезжайте, забирайте свою Надю. Мы очень рады, и за вас -тоже.
Левая ступня Нади была обута в обычный, не ортопедический сапог!
Каждый вечер супруги раздевали живую куклу, клали пораньше её к себе в кровать.
Затем до полуночи поочерёдно поодиночке удалялись на кухню пить кофе...
Надя однажды бесследно исчезла. В комнате ещё долго витал аромат фиалки.
В тот же день Краш разбился на машине. Утром, когда Крашенинниковы были вне себя от пропажи, им позвонил Осленко:
- Краш, это Осёл. Поехали в Феодосию: там тачку дёшево купим: наверно, ворованная, на запчасти...
Пришлось ехать в субботу.
В девять утра они врезались в акацию.
Осленко, он не пострадал, передал мне кисет с записками погибшего: "Сочини, Мемет, чего-нибудь, только не привирай! И на блог свой выдай ,я непременно ознакомлюсь".
Через неделю после похорон вдова Краша зачем-то позвонила в НИИ:
- Ах, вы вдова...?
- Да, я...
- Кем вам приходилась Надя?
- Да никем. Она- первая любовь моего покойного...
- А-а.
- ...............?
- Надя у нас.
И бросили трубку.
Вдова солгала: Надя была ,то есть стала было и её первой любовью!
Но было поздно: настоящая любовь не терпит даже мимолётной, ради сохранения собственного лица лжи.
Этот рассказ ещё и о том, что счастье требует платы, а даровое счастье грозит страшной, даже смертельной расплатой. Вот как. Всё.
Терджиман Кырымлы
г. Акмесджит (Симферополь), 02.12.2009 г.
Уходили мы из Крыма Среди дыма и огня, Я с кормы все мимо, мимо В своего стрелял коня. А он плыл, изнемогая, За высокою кормой, Все не веря, все не зная, Что прощается со мной. Сколько раз одной могилы Ожидали мы в бою. Конь все плыл, теряя силы, Веря в преданность мою. Мой денщик стрелял не мимо, Покраснела чуть вода... Уходящий берег Крыма Я запомнил навсегда.
Имя донского поэта, историка и журналиста Николая Николаевича Туроверова мало известно на его родине, на Дону, а между тем, это был видный русский поэт зарубежья, и пять томов его произведений, а главное ? качество стихов говорят о масштабах творчества и незаурядности личности Николая Туроверова.
