Влияет ли наша научная картина мира на качество нашей жизни? Какая разница, время и пространство бесконечны и однородны, или нет? Чему людей, читавших учебники, может научить сказка?

Нами владеет некоторая мифология времени и пространства, в которых нет ни радости, ни свежего воздуха. Множество людей, отравленных новоевропейской догматикой с колыбели, искренно полагают, что материя вечна, вселенная безгранична, что время и пространство однородны и бесконечны тоже. Это, дескать, их главные свойства — конца нет и все одинаково.

В этом чудовищном мире нет места ни чуду, ни сказке, ни «новому счастью в новом году». «Прибавьте к этому (к бесконечному и однородному пространству) абсолютную темноту и нечеловеческий холод междупланетных пространств. Что это, как не черная дыра, даже не могила, и даже не баня с пауками, потому что и то, и другое все-таки интереснее и теплее» (Лосев А.Ф. «Диалектика мифа»).

Принимаемая нами — обывателями — всюду на веру устаревшая (без Бора, Эйнштейна или Лобачевского) научная картина мира такова, что воистину, только будучи полным дураком, можно в этом мире смеяться.

Мир однороден, беспросветен и бесконечен. Словно в насмешку тебя кто-то толкает из-за темных кулис на освещенную сцену, ты проходишь, ослепнув на время от яркого света, и снова уходишь в темноту противоположного конца сцены. Все! Без Рождества, и Пасхи, и Второго Пришествия — насмешка, и не больше.

Хорошо, что мы плохо учимся в школе, и учебник физики или астрономии не превращаем в учебник жизни. Ведь коль вдумаешься в тиражируемые идеи, то непременно попадешь в лапы к языческому пессимизму. А он уже предложит на выбор: либо стоическое терпение, либо эпикурейскую умеренность, но в конце всегда — неизбежный и необратимый распад на атомы.

Между тем Новый Завет часто говорит о «полноте времени» (Гал. 4:4), о том, что «времени больше не будет» (Откр. 10:6). А если у времени есть конец и полнота (а значит — и неполнота), то очевидно, что оно неоднородно и конечно. Значит неоднородно также и пространство, столь неразрывно связанное со временем. Оно тоже имеет границу, черту, и измеряется числом и требует категории «прекрасного».

Туманность "Глаз Бога"

Один ребенок прячется от другого в платяном шкафу, раздвигает шубы, чтобы залезть поглубже, и незаметно для себя раздвигает вскоре уже еловые ветки, и оказывается в ином мире под мягко падающим снегом. Так у Льюисазакручивается сюжет в первой по времени написания сказке о Нарнии, где евангельский подтекст вовсе не шифруется. Шкаф оказывается дверью в пространстве, через которую можно попасть в иной мир. Мало того — в ином мире можно прожить целую жизнь и вернуться обратно так, что никто твоего отсутствия не заметит. Жизнь «там» будет равна минуте «здесь». Льюис просто пользуется сказочной формой для серьезного и взрослого разговора.

Свобода предполагает возможность выхода. Христос потому и называет Себя дверью (См. Ин. 10:9), что принес нам свободу. Если нет нигде дверей и никуда выйти нельзя, то остается только сходить с ума от безысходности. Дверь есть обыкновенное чудо. Она не только указание на Христа, но и на Богоматерь. «Милосердия двери отверзи нам, Благословенная Богородице», «Радуйся Двере Непроходимая», и проч.

Однородный же мир — это мир без дверей, немое царство, камера сумасшедшего дома с мягкими стенами. Не пустите людей ко Христу, и они со временем захотят выйти из этого мира хотя бы через «черный ход» наркомании. Но они захотят выйти! Некто так и говорил: «Если бы я не верил в Господа Христа, я был бы наркоманом».

Но не нужно выходить в иные миры при помощи химии или магии. К иным мирам можно и нужно прикасаться посредством христианского богослужения. Даже с угрозой можно повторить, что без умного участия в христианском богослужении человек будет непременно искать выхода из жизненной тюрьмы при помощи химии (наркотик) или магии (языческие культы, колдовство).

Богослужения торжественный зенит,
Свет в круглой храмине под куполом в июле
Чтоб полной грудью мы вне времени вздохнули
О луговине той, где время не бежит.

Это Мандельштам. А дальше опять Лосев.

«Время, как и пространство, имеет складки и прорывы…

По земным часам, т. е. по солнцу, человек молится, скажем, десять часов. На самом же деле, он переживает это время как несколько секунд, причем, однако, они богаче не только трех обычных секунд, но и десяти часов и, может быть, десяти лет. Космос вообще бесконечно разнообразен по своей временной структуре.

Время человеческой жизни и время какого-нибудь насекомого, живущего один день, совершенно несоизмеримы и несравнимы по своему существу; с точки зрения человеческой жизни один день такого насекомого есть нечто ничтожное и почти смешное. Тем не менее, у этого насекомого есть своя органическая жизнь, с богатым прошлым и неведомым, значительным будущим; и если такое насекомое сознательно, то можно поручиться, что оно ни в каком случае не считает свою жизнь такой уж особенно краткой и смешной»

Время имеет складки и прорывы, имеет полноту и, согласно Откровению, стремится к концу, как к исполнению. Пространство тоже имеет складки и прорывы. Оно оформлено, почему и называется космосом (украшенностью), а не иначе. Из каких-то миров, не видимых глазу, к нам приходят Ангелы. В какие-то миры, невидимые глазу, уходят наши молитвы. Это и есть человеческий мир, в котором тепло и уютно старику и ребенку, простецу и философу.

В этом мире в урочный час законно пахнет ель и зажигаются свечи. За истинный мир Евангелия, за добрый мир сказки и красивый мир поэзии нужно бороться. Без них мир людей перестанет быть средой полноценного человеческого бытия, и превратится в среду обитания для человекообразных.

 Протоиерей Андрей Ткачев

Еще один год окончился, еще один начинается.

Он перед нами, как белый лист, на котором ничего еще не написано. Что же будет написано или, вернее, что мы сами на нем напишем? Чего мы хотим, чего каждый из нас ждет от этого таинственного будущего?

В ответ на это кто-нибудь, возможно, пожмет плечами и скажет: «Глупый, ненужный вопрос! Разве что-нибудь зависит от нас? Разве нас о чем-нибудь спросят, примут во внимание наши надежды? Разве опыт ушедших, канувших в небытие лет не убеждает, что каждый из нас – всего лишь микроскопический и легко заменяемый винтик огромной и безличной машины? Разве есть кому-нибудь дело до других? И не лучше ли отбросить все пустые мечты и желания, поступив так, как поступают миллионы людей в новогодний вечер: выпить, повеселиться, пошуметь и этим хмельным весельем заглушить несносный бой часов? Что будет – то будет, нечего об этом думать: прожили год, проживем и другой. Только бы без громких фраз, пустых надежд и никчемных мечтаний!»

Так рассуждает, так чувствует огромное большинство людей, и чем больше проходит времени, тем очевиднее становится бесчеловечность систем, в которых каждому из нас приходится жить, тем сильнее соблазн не думать, не надеяться, не мечтать, а погрузиться в маленькое тепло личной жизни и предоставить заполнение этого белого листа кому-то или, вернее, чему-то другому – тому, что все равно ни о чем нас не спросит.

Об этом сказал когда-то во всем разуверившийся поэт: «Сердце тайно ищет гибели, тихо просится на дно»*.  (* Из стихотворения А.А. Блока «Обреченный» (1907). Следует: «Если сердце хочет гибели, тайно просится на дно»).

И как ни странно, но именно об этой гибели, об этом дне напоминает так часто наше тяжелое новогоднее веселье. И потому так трудно, преодолевая шум этого невеселого веселья, довести до сердца скептика другой вопрос: «А что, если это не так? А что, если все подлинное, все самое глубокое и значительное в мiре совершалось лишь тогда, когда именно человек, а не безличная машина, решал всем наперекор, что белый лист – это вызов ему, когда, преодолевая сомнение и страх, лень и отчаяние, в какую-то непостижимую минуту свободно и мужественно принимал этот вызов?»

Что это – риторика? Благочестивые прописи? Совсем нет. Ибо только в этом решении человека и раскрывается, пожалуй, та правда о мiре и жизни, про которую нам с детства внушали, что она-то и есть неправда!

Нам твердили о «процессах» (экономических, исторических и т.п.), о «законах природы» (вечных и неизменных), о «научно обоснованной», на всех весах проверенной идеологии и главное – о том, что мы – ничто и весь смысл нашей жизни в том, чтобы до конца с этими процессами слиться, безоговорочно эти законы принять, целиком этой идеологии подчиниться.

Но стоит на минуту остановиться, задуматься, отбросить эту чуть ли с молоком матери вошедшую в нас пропаганду, и открывается, что все наоборот. Что по-настоящему живет и запоминается и действует в мiре только то, что от свободной человеческой личности, от ее совести, мужества и решимости. Что по-настоящему прозвучали и продолжают звучать в мiре только те голоса, которые считались заглушенными навеки. Что по-настоящему влияют на мiр только те, кого называли врагами «поступательного движения истории», безумцами и преступниками.

Откуда сегодня звучат их голоса? Из психиатрических лечебниц, куда загоняют насильно, из ледяного молчания лагерей, из тюрем, из подполья – из непобедимой, непреодолимой, вечно торжествующей свободы человеческого духа.

Про тех, кто всерьез, раз и навсегда приняли слова, сказанные две тысячи лет назад: И не бойтесь убивающих тело, души, же не могущих убить (Мф. 10:28).

Если что-нибудь доказывают ушедшие в прошлое года, весь опыт нашей страшной эпохи, то именно это: по-настоящему побеждает только тот, кто отказывается быть винтиком, кто сбрасывает с себя рабство, фальшивые догматы и доктрины, кто изнутри выбирает свободу, преодолевая в себе привычный липкий страх.

И если в эту новогоднюю пору, вглядываясь в белый лист перед собой, мы вспомним, что от каждого из нас реально зависит, чем будет он заполнен; если поймем, что в мiре не пропадает ни одно слово правды, ни одно дело любви, ни одно проявление мужества; если в нашей душе, укрепленной молитвой, верой, надеждой и любовью, зазвучат радостные и вечные слова Христа: Мужайтесь: я победил мiр (Ин. 16:33), то войдет в нас и та сила духа, что одна только способна побеждать.

«С Новым годом, с новым счастьем!» – этими словами принято приветствовать друг друга в новогоднюю ночь. Но если ударение в них падает на «новый», т.е. на обновление, ожидаемое от будущего, то именно о мужестве, о высвобождении духа, о прорыве к внутренней свободе надлежит подумать нам в эти новогодние дни. В мiре все очевиднее нарастает борьба между тем, что обезличивает людей, лишая их всякой надежды на будущее, и непобедимым человеческим духом, который один, без всякой земной помощи торжествует над силами зла. В этом смысл новогоднего приветствия.

 Протопресвитер Александр Шмеман

Задумываемся ли мы о том, в каком мире живем? Что большинство окружающих нас людей подразумевает под нормой жизни? Какой именно толерантности хотят от нас? Предновогодними размышлениями о наболевшем за год делится игумен Нектарий (Морозов).

Игумен Нектарий (Морозов)

Мы живем в замечательном мире, который по сотворении был удивительно прекрасен, гармоничен и логичен. Однако сегодня этот же самый мир испорчен. Испорчен по сути нами: праотцы это наши или мы сами вкусили запретный плод — не важно, важно, что это сделали люди, более обще — все равно мы.

И потому, если красота его и зрима отчасти доныне, то с гармонией и логикой дело обстоит гораздо хуже. Вокруг нас, да и в нас самих тоже, так много нелогичного, негармоничного, что поневоле приходится усваивать миру нашему еще одно определение: мир это ненормальный. И значительная часть происходящего в нем столь же ненормальна.

Правда, если обращать на это внимание, замечать эту ненормальность, жить становится очень трудно — то же самое, что против течения идти. А течение — сильное. И потому проще не замечать. И большинство не замечает.

Была в советские годы гонима Церковь. Это многие замечали? Многие переживали о том, что верующие люди в «самой лучшей стране мира» подвергаются дискриминации? Не очень. И разве это нормально? Нет, конечно. Но тех, кто «не замечал» было гораздо больше, нежели тех, чьи права жесточайшим образом ущемлялись. И посему не кого-то, а именно их, ущемляемых, признавали ненормальными, порой же и вовсе отправляли на принудительное лечение.

Народ в провинции жил в ту пору, мягко говоря, не в роскоши. За колбасой из бумаги, крахмала и костей, как и за прочим дефицитом, ездили в Москву. При этом СССР финансировал в различных уголках мира борьбу угнетенных народов за право жить лучше, а потом этим же народам (или, по крайней мере, верхушке их) лучше жить помогал. Вряд ли и это можно назвать нормальным. Однако те, кто называли это иначе, тоже зачастую отправлялись лечиться — кто куда: одни в психушку, другие на зону, а самые запущенные за пределы отчизны.

Впрочем, это я больше так — для примера. Ругать ту, безвозвратно ушедшую жизнь у меня нет никакого желания. Во-первых, не вижу в этом практического смысла. Во-вторых, в ней немало было хорошего, или иначе, нормального. И надо было бы это сохранить, да вот обычная для нас беда: вместе с водой выплеснули ребеночка, а теперь от него и косточек не собрать…

Нынешняя наша жизнь никак не лучше той, ушедшей. В ней есть многое из того, о чем мечтали жители огромного, в одну шестую часть суши, гетто. Есть книги, которые раньше можно было приобрести не иначе как по талонам, сдав по 20 кг макулатуры, и, кроме того, море других книг, которых по талонам не продавали. Есть телевизор, не с тремя-четырьмя, а с десятками или даже сотнями каналов.

Есть не просто джинсы на любой вкус (и тоже — не по талонам, полученным за тот же сбор и сдачу вторсырья), а вообще — любая одежда, любые вещи, от сорочек ценой в среднемесячную зарплату московского офис-менеджера до «майбахов» и «мазератти». Нет железного занавеса, можно ездить, куда хочешь, на самый край света, были бы только деньги.

Многое есть… Многое можно… И все равно эта жизнь — не лучше. А в чем-то так гораздо и хуже. По крайней мере, по количеству ненормальностей, по плотности их на душу населения и на квадратный километр.

Размах ненормального поражает. Если сравнительно не так уж давно семьей считались муж, жена и их потомство, то сегодня представления о том, что именно считать «ячейкой общества», до неузнаваемости изменились. Это могут быть два мужчины и усыновленные ими дети, могут быть две женщины, могут быть два… вообще непонятно кого. И это не является ненормальным сейчас. Это — вариант нормы. Причем, как убеждают многие современные ученые, социологи, общественные деятели, улучшенный.

И много еще жизнь породила подобных вариантов, всех не сочтешь. И кощунственные с точки зрения как православного человека, так и любого человека, неравнодушного к культуре (в традиционном, разумеется, смысле),действия в отношении икон и других христианских святынь со стороны некоторых галеристов — «вариант нормы». И пляски в храме на амвоне — вариант. И всемирное чествование плясавших — тоже.

Убеждать молодых и здоровых матерей в женских консультациях в том, что надо «не рожать, не оставлять», также вариант. Учить детей в школе не целомудренному поведению, не чистоте душевной и телесной, а разврату — еще какой вариант! Разваливать собственную страну, предавать ее на разграбление и позор, рубя при этом сук, на котором сам сидишь,- это вообще то, без чего не стать героем своего времени.

Если же глобальней брать, то так лучше это описать: то, что являлось вроде бы еще только совсем недавно общечеловеческой моралью и общечеловеческими ценностями куда-то ушло, кануло в небытие, тоже сменилось «другим вариантом» ценностей и морали — аморальным и бесценностным. И натыкаешься на это повсюду, и… жаловаться на это безобразие хочется. Да некому уже. Возмутишься, так окажется, что все-таки какие-то ценности есть, и ты их оскорбил, над ними надругался. Ценность, собственно говоря, одна: толерантность по отношению ко всему ненормальному. Или — впору делать такую оговорку — ко всем вариантам нормы.

И великая милость Божия для каждого из нас и всего человечества в целом — это то, что есть Церковь. Потому что она хранит в себе — в Предании своем, в учении, в истории, в житиях святых — образ верного отношения ко всему, или иначе — Идеальную Норму. И кто хочет узнать ее, может придти и узнать. И на этом основании, твердом и неизменном, истинном и не колеблющемся строить всю свою жизнь.

Вот только… Вот только приходят, как правило, в Церковь тогда, когда услышат кого-то из нас, ее людей. Да и из пришедших далеко не все одинаково оказываются способными читать, изучать, вникать. Многие все так же предпочитают слушать. Да и как не слушать — не слышать-то ведь тоже нельзя…

Вот потому-то и опасно это так — когда о том, что с точки зрения Евангелия, как той самой главной, идеальной нормы, однозначно и толкованию не подлежит, говорят в Церкви и от Церкви по-разному. То есть — в соответствии с нормой и… ее вариантами.

Я пишу сейчас об этом и понимаю, что провоцирую вопрос: а как же тогда разобраться верующему человеку, сделать правильный выбор между тем и другим? И слышал на самом деле такие вопрошания в жизни неоднократно. Это симптом. Потому что сделал я ведь оговорку: речь о таких вещах, которые для христианина двоякого толкования не предусматривают.

Ну вот скажите: для двоякого толкования вопрос о том, хорошо ли приниматьзаконы о детях, думая и заботясь при этом о чем угодно, но только не о них?

Или другой вопрос: налаживать отношения с теми, кто хулит и ненавидит Христа, заигрывать с ними или отвращаться от них и ничего общего не иметь?

Или еще: говорить о зле — добро и о добре — зло? Это как?

Ведь всякое при нашем «плюрализме христианском» бывает сегодня. Бывает следование норме, верное, неуклонное, до исповедничества, похожее на свет, рассеивающий уже сгустившийся мрак. А бывает — поиск ее «вариантов», соблазнительный и соблазняющий, с пути сбивающий, ориентиров лишающий.

Трудно во всем в этом подчас разобраться, мучительно, неудобно. Но, с другой стороны, наверное, не невозможно, если слушать в первую очередь не чьи-то голоса, не свои страсти, а собственную христианскую совесть. Она всегда пытается сквозь все мешающее пробиться. И пробивается, если мы решительно ей не препятствуем.

Важно это очень, мыслить и жить по-христиански нормально, без вариантов. Ведь для Господа — и живем, и умираем. А перед Его лицом — какие варианты?

На экраны выходит фильм «Хоббит». Предлагаем Вашему вниманию материал из журнала «Вода живая», посвященный Джону Толкину.

В детстве мы с упоением читали «Властелина колец», увлекательного «Хоббита» и чаще всего игнорировали «Сильмариллион». Какое из своих произведений сам писатель считал главным? Что связывает сказки об эльфах и орках с христианством? Чем должна была, по мнению Толкиена, закончиться история волшебного мира?

Джон Толкиен вошел в историю не только как великий писатель. Он был выдающимся филологом, почти 40 лет занимал должность профессора Лидского, а затем Оксфордского университетов. Толкиен — один из авторов Словаря среднеанглийского языка и монументального Оксфордского словаря английского языка, который переиздается до сих пор, хотя первое издание увидело свет в 1920 году. Им написаны интереснейшие исследования «Чосер как филолог» и «Беовульф», подготовлен к печати памятник английской словесности XIV века «Сэр Гавейн и Зеленый Рыцарь». И все же простые читатели любят его не за это.

Мы не всегда верно понимаем значимость отдельных частей знаменитого цикла Толкиена: последовательность реализации замысла, как нам кажется, выстраивается в порядке его публикации. Получается, что «Властелин Колец» — продолжение истории про хоббита Бильбо и волшебное кольцо, а «Сильмариллион» — попытка автора в преклонном возрасте дать историю объяснения «Властелина Колец», которая ему проигрывает.

Ничего подобного. Центральное для Толкиена произведение — повесть о Сильмарилах. Он писал ее всю сознательную жизнь, впервые взявшись за перо еще во время I Мировой войны. Джон Толкиен был офицером Ланкаширского полка, участвовал в одном из самых крупных сражений на реке Сомме, а затем из-за ранения больше года провел в госпитале. Именно там Толкиен сделал первые наброски о предыстории рода человеческого. К середине 1930х основная концепция была им продумана в деталях. Книга должна была состоять из четырех частей, включавших в себя предание о сотворении мира, об иерархии «богов»-Валар, собственно историю о создании, утере и попытках обретения вновь камней Сильмарилов, в которых был заключен божественный свет. Последней частью произведения была повесть о падении нуменорян, особой породы людей, в гордыне своей нарушивших основной запрет, наложенный единым Богом, и посягнувших на заповедную землю.

«Хоббит» (1937) получился самостоятельной сказкой. Можно ничего не знать о «Сильмариллионе» и наслаждаться ее чтением. Однако в тексте имеются места, дающие отсылку к событиям Первой эры. Например, в восьмой главе говорится: «В старину у эльфов даже случались войны с гномами, которых они обвиняли в краже эльфовских сокровищ». Это прямая отсылка к событиям, описанным в 22й главе «Сильмариллиона».

Но «Властелина колец» Толкиен уже совершенно сознательно писал и рассматривал как часть более общего замысла. В нем он ставит вопросы, которые были ключевыми для «Сильмариллиона», и встраивает в ткань произведения изрядное число пересечений с основным циклом, включая прямые цитаты.

Новизна и художественная сила трилогии такова, что читатель вполне может быть удовлетворен законченностью повествования, внутренней достоверностью событий и мотивацией персонажей. Указания на глубинный пласт истории, которая обретает свое разрешение во «Властелине колец», остаются на периферии его внимания.

По существу, Толкиен создал художественный космос с собственной историей и мифом. Автор желал таким необычным способом выразить то, что всем современникам было хорошо известно, что они считали исчерпанным и нетворческим. Но для него, сына римско-католической Церкви, это было глубокой личной верой и подлинным жизненным стержнем.

Джеф Мюррей, "Музыка Айнур"

Зачем говорить прикровенно об Истине, которая говорит о себе Сама, и, будучи Словом, открывает Себя в предельной полноте, какая только доступна людям в воплощении и вочеловечении? Да, некоторые приемы изложения отдельных христианских смыслов могли быть иносказательны, ведь и сам Спаситель говорил притчами. Книга Апокалипсис представляет собой своего рода «прикровение в откровении», причем попытки выстроить ее символы в связный образный ряд чаще всего терпели неудачу. Наконец, Таинства, преподаваемые в Церкви, апофатический, таинственный метод в богословии, возможны и действенны именно потому, что в общении человека с Богом присутствует неразрешимая антиномия явления в конечном мире Того, Кто по бытию бесконечен, Кто самое бытие превосходит. Но обо всем этом во все века христианства говорилось прямо. Никто из авторов не прибегал к изложению богословских истин под видом новосозданного «легендария», в котором ни одного персонажа невозможно сопоставить с каким-то конкретным христианским «прототипом»!

Таковы были обстоятельства времени, начала прошлого века. Слишком велик был разлом человеческого духа, обнаживший себя в крушении всех привычных норм жизни, прервавший их, как считалось, правильное и поступательное развитие. Христианское осмысление происходящего уже не могло повторять прежние устойчивые формы. Ведущие теологи Запада — Карл Барт, Пауль Тиллих, Ганс Урс фон Бальтазар — стремились перестроить систему христианского богословия на новых основаниях. В свою очередь, Тейяр де Шарден и Мартин Хайдеггер пошли иными по отношению к традиционному христианству путями. Первый попытался оживить богословие за счет теории эволюции и терминологии, заимствованной из оккультных учений XIX века. Второй создал целый метафизический мир, построенный на идее фатального одиночества человека.

Что же Толкиен? В чем правда его построения, связывающего слишком различающиеся меж собой реальности: догматическую веру, миф и мечту? Реальность, их объединяющая,— история, которую Толкиен понимал исключительно в христианском измерении. Ведь христианин знает, что есть Начало, которое дало начало другому бытию, чтобы ему самому стать бытием в вечной и непреходящей жизни. Так и в «Сильмариллионе» есть абсолютно внеположный миру Илуватар, сотворивший мир с помощью музыки, и история, которая в ней скрыта, развернется, состоится. Эту музыку в конце всех времен и эпох исполнят «боги», которые никакой не многобожный пантеон, но «ангельские силы», «сослужители в творении», и его дети — тварные существа: «музыку, превосходящую ее, хоры Айнур и Детей Илуватара исполнят пред Илуватаром после срока всех дней. Тогда темы Илуватара будут воспроизведены так, как они суть, и обретут Бытие в самом произнесении своем, ибо все познют в полноте замысел Илуватара об их участи».

Будет падение, всякий раз сопряженное с отказом от сотворчества, отказом от величайшего дара

Джон Хоу, "Падение Нуменора"

быть причастным наделению подлинным бытием, и попытка начать творение по собственному произволу.

Это произойдет с «ангелами»-Айнур, и выбор их будет безвозвратен, а «творение» обернется бесконечной чередой подделок, будь то драконы, орки или боевые волки. Это случится с эльфами, которым даровано «бессмертие», то есть фактическое неумирание от естественных причин в сотворенном мире, но с опытом смерти как смыслового предела жизни. Они соблазнятся о величайшем своем артефакте, камнях с божественным светом, и вступят в безнадежное противоборство с судьбой, которая падет на них неотменимой реальностью оборотной стороны совершенного братоубийства. Наконец, падут люди, пожелавшие искать бесконечной жизни в этом мире, тогда как фактическая их «смертность» была даром Илуватара к богопознанию. И придет полурослик Фродо, который долго продержится силой, заложенной Создателем в «малых сих», и сорвется в самый последний момент, соблазнится о вещи вторичной, власти над ближними, когда уже буквально будет «от добра до худа один шаток», но не долгая неодолимая дорога.

Мир Толкиена состоит из сложных и многозначных символов. Сам он более чем настороженно относился к внешним интерпретациям, не в последнюю очередь по причине «прикровенности», о которой шла речь. И мы понимаем, что ввести явным образом в свое произведение какой бы то ни было «аналог» Христа или Божией Матери он не мог, это было бы неуместным вмешательством, разрушающим художественную и концептуальную ткань цикла, и не приносящим никакой миссионерской пользы.

При этом Толкиен строго следовал христианской идее истории. Он не обольщался насчет будущего своего мироздания, конкретного будущего Срединной Земли после эпопеи с Кольцами Власти. В своем письме К.Бэйли, датированном 1964 годом, он писал:

Джон Мюррей, The Road Goes Ever On...

«Я вправду принялся за повесть, действие которой происходит через 100 лет после падения Мордора, но характер ее получился зловещим и угнетающим. Коль скоро мы имеем дело с людьми, то по необходимости приходится затрагивать самую прискорбную особенность их естества: их скорое пресыщение благом. И вот во времена мира, правосудия и процветания жители Гондора изъявляют неудовольствие и беспокойство, тогда как династы, потомки Арагорна, стали лишь королями и правителями. Я обнаружил, что уже в столь ранний период там проступают революционные заговоры, сосредоточенные вокруг центра тайного сатанистического культа; а гондорские мальчуганы играют в орков и носятся повсюду, творя пагубу. Я мог бы написать „триллер“ о заговоре и его раскрытии и низвержении — но только этим он и будет. Не стоит трудов».

И все же путеводительная звезда Гил-Эстел знаменует собой три высочайшие добродетели христианина: веру, надежду и любовь. К вымышленным персонажам Толкиена приложимы библейские формулы. Вера побуждала Эарендила отплыть к блаженным землям, чтобы принести весть о бедствиях двух родов и вымолить для них прощение, верой движим был Фродо, отправляясь в свой страшный путь в Мордор. Надежда не покидала их в самую трудную минуту, и свет ее вел их вперед. Наконец, любовь поставил Бэрен выше «камней и творения искусства», самих Сильмарилов, величайших камней преткновения Первого века Земли, и любовь вызволила его из сени смертной.

Сергей Акишин

Для того, чтобы действовать, как ты хочешь, надо сначала растлить местную культуру, надо растлить образование, надо растлить память, и это просто делается. Это сумасшедшие учебники по истории, какие-нибудь такие направленные передачи по телевидению, бесконечные лозунги, бесконечные заявления — и сознание человека путается. Оно и без того очень хрупкое у современного человека — он глубоко бескультурен, мы мало книжек читаем, мало добрых слов слышим, мало правды какой-то для нас открывается.

И вот тебе открывается путь манипулирования этим народом. Если я не знаю свою историю, мной манипулировать очень просто. И мы как Церковь в этом смысле немножечко не успеваем за процессом, потому что мы во многом потерялись сами, во многом потеряли свой народ. То есть мы не можем сегодня сказать, что у нас есть на него особое влияние какое-то.

Но слово Церкви должно быть, потому что декларирование приоритетов в жизни вот таких серьезных… Когда говорят, что мы идем на Запад, это ведь целый термин, под которым понимается сегодня не культурный мир, а то, что называется цивилизованный мир. То есть Запад — это цивилизованный мир.

Что такое цивилизация? Это маленькая часть культуры: хорошие унитазы, теплые туалеты, там, не знаю, красивые машины. Но это часть культуры, это маленькая часть. И вот это декларирование того, что мы хотим быть в цивилизованном мире, означает, что мы в собственной стране становимся всё более и более чужими этой земле, то есть что мы потерялись.

Я думаю, что наш премьер-министр, который вот такие заявления делает, делает их потому, что он сам человек потерявшийся. Все наши политики — глубоко нецерковные люди, глубоко не христиане. И вот смотрите, сколько у нас битв по религиозному образованию в школах. Это элементы, которые базисные для меня, это моя самоидентификация.

И пока в стране у себя я сплю, посмотрите, что делают диаспоры во всем мире первым делом, как они себя самоидентифицируют. Они в первую очередь свою религиозность начинают заново открывать в себе. Все диаспоры во всем мире складываются вокруг своих храмов, вокруг своей культуры национальной, чтобы не раствориться, не потеряться вот в этом многообразии.

А здесь нас бесплатно растворяют вот в этом всеобщем европейском борще, и мы там даже картошкой не будем, а будем жижей. И за что? Просто за то, что у тебя будет паспорт свободного въезда в Евросоюз? Ну что сегодня с Евросоюзом творится. То есть вообще он сам под вопросом большим.

Может быть, просто потому, что паспорт евросоюзный тебе дает свободу передвижения? Мне эта идея нравится, я тоже хотел бы свободно передвигаться. Но это не повод для меня продать за это какие-то интересы гораздо более серьезные. То есть что на что мы кладем?

Разумеется, я не знаю. Я такие заявления читаю между строк. Поэтому заявления о том, что нам чужд Восток, означают для меня, что мы отрекаемся от огромного пласта собственной жизни, который для нас — фундамент. Я не верю, что выбив фундамент, можно что-то построить.

Вы говорите, что мы рискуем потерять себя как нацию, как народ. Но я вот о чем хочу вас спросить. Участившиеся акции, которые призывают за объединение Молдовы и Румынии, постоянные выяснения, на каком же языке мы говорим — на румынском или молдавском, последние события в Бельцах, где учитель открыто говорит ученикам русскоязычным, что они оккупанты… Как в целом всё это скажется на нашей стране, на нашем народе, на том, что будет происходить дальше здесь?

Прот. Виталий Шинкарь: Бесспорно, это будет всегда плохо сказываться. Градус национального переживания в любом народе всегда существует. Этот градус очень легко поднять до состояния повышенной температуры и в то же время очень легко его удерживать в какой-то зоне правды. Я думаю, что обид накопилось, может быть, исторически у нас друг на друга достаточно. Думаю, что есть те претензии, которые могут предъявить друг другу и одни, и другие.

Единственное, что нужно помнить всё-таки, что несчастье общее для молдаван, для русских и для всех народов бывшего Советского Союза, было не русским, а советским. Очень важно понимать, что вот эта чума, которая свалилась на оба наших дома, была нашему обществу навязана опять же за чьи-то деньги, за чьи-то интересы. Мы начали с того, что любая революция, любые политические безобразия не бесплатны, они происходят всегда при вмешательстве, при чьей-то оплате.

И я думаю, что во многом мы оказались как бы в одном плену — вот где была оккупация! Оккупация нас всех. В первую очередь, наверное, русского народа. На мой взгляд, он пострадал гораздо серьезней, чем все прочие народы. Здесь же, когда мы говорим о нашем общем проживании, надо понимать, что нации, получившие право на самоопределение после развала Советского Союза, оказались каждая на каком-то своем историческом этапе. И далеко не всегда и не каждая нация нуждается в том, чтобы создавать собственное государство, собственную независимость, есть народы, которые незрелы, которые не в состоянии ещё к этому прийти.

Для нас важно другое. В этих спорах выясняется, что наше общество переживает какой-то внутренний кризис, какую-то драму. И мудрость власти, мудрость людей, предержащих эту власть, должна быть в том, чтобы не дать этим процессам перерасти в неуправляемые безобразия. Когда мы видим такого учителя, преподавателя, который вдруг вещает вот такие страшные вещи, мы понимаем, что он эти мысли долго в себе хранил, они в нем жили, бурлили, он наверняка их на кухне с кем-то обсуждал.

Да, но мы же не можем отрицать, что, возможно, он и раньше излагал эти мысли своим ученикам. Просто вот это видео попало в интернет.

Прот. Виталий Шинкарь: Скорее всего. Но известно, что крысы слышат дудочку. Сами они не идут, они появляются тогда, когда кто-то начинает в дудочку звенеть. Это даже не заговор. Если сегодня мысль этого учителя озвучить официально с какого-нибудь канала «М1», то огромное количество людей открыто начнут рассуждать так же. Задача культурного наследия страны — уравновешивать эти вещи, понимать их природу, понимать, откуда они происходят, вести глубокую просветительскую работу среди своего народа.

Но я всё больше убеждаюсь, что это никому не интересно. Я изучаю учебники по истории и для румынских школ, и для русских школ, и я вижу в них ужасные несуразицы. К тому же эти учебники разные, что ужасно. Получается, что мы русских детей и молдавских детей обучаем разным историям, что тоже только помогает расшатать эту действительность в нашем обществе.

Здесь очень слабая позиция, может быть, самой России. Она должна жестче и увереннее говорить о том, что процессы, которые происходили в Бессарабии, не подходят под формат оккупации. Можно смело признавать свои ошибки, называя вещи своими именами, но идти на диалог. Невозможно эту проблему замалчивать, она есть.

Посмотрите, какие были отзывы фантастические после слов учителя. Выступали режиссеры театров, которые говорили, что это и их мысль, они так же чувствуют. И я чувствую, что в обществе много людей живет с подобными мыслями. И эти мысли иррациональны, мы не можем залезть в черепные коробки этим людям, показать им всю правду, сказать, что нет, это не так. Это иррациональное знание, всё, это моя кровь, это моя земля.

Но главное, на мой взгляд, — глубокая общественная работа не по примирению даже людей, а по созиданию настоящего общества, в котором будет воспитываться некое важное культурное знание. И это очень непросто, это мучительно сложно. Иногда просто понятно, что хочется и руки опустить, потому что ты бьешься над чем то, что-то делаешь, а тут выступает какой-нибудь политик, и ты думаешь: кто бы его самого просветил?

Но во многом именно поэтому у нас такая легкая, может быть, заявленность проблемы, что мы идем на Запад, мы не хотим на Восток, потому что исторически мы эти обиды не воспринимаем как то, что надо разрешить и рассмотреть. А мы это начинаем решать радикально: вот мы были оккупированы русскими, это безобразие, давайте сдадимся теперь румынам. То есть теперь нас никто не оболванит.

Любой радикальный взгляд всегда будет ущербен и безобразен. Я думаю, что надо привыкать к тому, что мы живем в обществе разнообразном, многообразном. И мы не можем в этом обществе жить просто по принципу, что я хочу, чтобы так было: я хочу, чтоб был закон, чтобы можно было вас истребить; нет, я хочу, чтобы был закон, чтоб можно было вас истребить. Самое важное — понимать, что такие разговоры в обществе всегда зиждутся на проблемности самого общества, в первую очередь, на экономической проблемности.

Когда этот учитель из Бельц рассказывает такие вещи, он ведь тоже, я думаю, в сердце переживает, что миллион молдаван должны трудиться в России. Это действительно унизительно, да? Но почему это унижение не перенести на собственную внутреннюю действительность. А почему эти люди должны там трудиться? А что делает власть, чтобы они там не трудились? А что вообще происходит с нами, если мы вообще вот, по сути говоря, потеряли весь потенциал и научный, и экономический?

Может быть, здесь корень проблем? Но для того, чтобы об этих проблемах говорить, власть должна быть честной, готовой к серьезному диалогу с обществом. Мне кажется, власть понимает, что легче всё это переводить в план вот такой национальной борьбы. Это всегда проще и понятней. Пар выдыхается, огромное количество людей вовлекается в эту историю, но, главное, мы не обсуждаем ситуацию, мы не обсуждаем, почему у нас нет своего производства, почему у нас кризис образования. Это всё как бы, не интересует. А зачем? Главное, чтобы люди работали за границей и присылали сюда деньги, вот и всё.

Я думаю, что это очень комплексная проблема, болезненнейшая. И если мы не станем народом, нас всё равно ничего не спасет. У нас времени-то не так много. Если мы не станем настоящим обществом, которое способно вообще на что-то реагировать, то три копейки нам цена. Нас просто сотрут.

Хотелось бы немножко поговорить про закон о равенстве шансов, который наделал в обществе много шума, но, несмотря на весь шум, всё-таки был принят депутатами. Не так давно, около месяца назад, Социал-демократическая партия пригласила на встречу директора Института семьи, американского института, который рассказал, что однополые отношения очень негативно влияют на институт брака, институт семьи. И всем участникам встречи не так давно пришла повестка в суд — выясняют, зачем была организована встреча, кто её организовал. Вот это, мне кажется, первый такой прецедент. Что последует дальше? Закон уже принят и с первого января он вступит в силу.

Прот. Виталий Шинкарь: Очевидно, что закон был пробный шарик. Он напоминает ситуацию, которую весь мир уже прожил, мир уже на других стадиях живет. В Британии был случай, когда женщина-психиатр приняла пациента, который на самом деле был журналист-провокатор. Он пришел к ней и рассказал, что страдает склонностью к гомосексуализму, пытается с этим разобраться, слышал, что она помогает многим людям эту проблему пройти.

А она действительно удивительный врач, и как христианка, стояла на совершенно твердой позиции, что гомосексуализм — это беда, болезнь человека, и его можно пережить. Есть общество внутри этих людей, которые пережили гомосексуализм, вышли из него и рассказывают об этом как о болезни, как о беде, которую они победили. И вот она занималась с этим человеком, а он впоследствии огласил все эти материалы в прессе.

Её лишили лицензии за насилие над свободой человека. Он сделал свободный выбор — быть гомосексуалистом, а она как врач, насилуя его свободу, заставила его перестать быть свободным человеком. В общем, её лишили лицензии, был жуткий скандал. Я думаю, что всё это впереди. Потому что проблема очень проста.

Почему вообще современный мир с жиру бесится? Правильное выражение! Бесятся с жиру всегда те, у кого есть возможность оплачивать любые переживания. То есть человек устроен таким удивительным образом — об этом знает Церковь, об этом говорит Христос… Человеческое сердце ничто не может насытить. Нет такой еды, которая нас насытила бы и оставила на сытыми навсегда, нет такого чувства, которое мы бы испытали и оно бы не заставило нас желать ещё чего-то другого.

Так устроен человек ради того, чтоб его сердце хотело только Бога. Больше насытиться нечем. Либеральный мир — это мир богатых людей, которые постоянно находятся в поиске новых ощущений. И эти новые ощущения приводят их к самым страшным вещам. Потому что «бабы у нас уже были, мужики у нас уже были, девочки, мальчики», то есть постоянно эти люди, посмотрите, парламентарно пытаются понизить возраст половой ответственности, пытаются вот эти законы протаскивать.

Ведь их лоббирует-то не народ. Нет такой страны, где бы народ на плебисците, референдуме сказал: давайте договоримся, что хорошо быть педерастами. Ни одна страна мира такого опроса не проводила. Все законы о гомосексуализме проводились исключительно вот через парламентарное лоббирование. И никто не обращает внимания, что такие законы продавливаются именно в этих институтах? Потому что в этих институтах, как правило, сидят люди сытые, богатые, двигают интересы богатых людей, и всем им свои бесконечные пороки надо как-то оправдывать.

В Голландии есть партия педофилов, и они говорят там: «Мы тоже надеемся, что нас признают». Двадцать лет назад никто не думал, что гомосексуалистов признают, однако уже признали. И вот здесь мы должны понимать, что этот процесс неостановим, он будет идти, мы увидим ещё более «веселые» вещи. Закон о равенстве шансов, в который, под позор этого закона, подогнали зачем-то цыган, обозвав их культурно ромами, прочие национальные меньшинства, был пробным шариком.

Он нужен, может быть, даже не нашим молдавским политикам. Они ещё, может быть, не все в душе созрели к таким вещам, но их заокеанским хозяевам эти вещи нужны для того, чтобы видеть Молдавию в ряде свободных стран, куда они могут свободно приезжать и свободно по этим законам растлевать наших детей и наши семьи. Может быть, это было их движение.

Но я хочу сказать, что мы увидим вещи пострашнее. Мы увидим обязательность такого образования в школах, мы увидим такое страшное тоталитарное общество, что нам не снилось. Например, в мире, в котором мы живем сегодня, гомосексуалисты свободны. Их никто трогает. Но когда они придут к власти, нас просто так не помилуют, нас заставят, чтобы наши дети это проходили как обязательную часть культуры, нас заставят говорить об этом везде и всегда, нас заставят это повесить вместо икон. Это произойдет неминуемо — таков человек.

Мы как Церковь, зная человека, понимаем, что человек не остановится. И вот Писание, Апокалипсис говорит о настоящем конце мира, что степень растления людей будет беспредельной. Пока ещё существуют некие моральные ограничения, которые настолько шатки уже, что вы не представляете.

Я часто прихожу в школу, и шестиклассники мне говорят: «А почему так все против гомосексуалистов? Это ж нормально, а чего тут такого плохого?». И когда их спрашиваешь, на основании чего они выяснили, что тут ничего плохого, понимаешь, что выяснили они это на основе собственной необразованности. Они не знают своей культуры, своей истории. Ещё раз повторю, что мы, страны византийского наследия, ничего о своем наследии не знаем.

Вот сейчас пусть любой, кто нас смотрит, вспомнит, что византийского он прочел, какой корпус поэтов, писателей. Кто вообще знает, что такое Византия? И вот этот парадокс, оказывается, не такой уж и парадокс, а очень важная позиция современного общества — разболтать всё на шарнирах ради того, чтобы протолкнуть вот эту гадость.

Проиграв противостояние с тем первым, вроде бы, невзрачным законом, мы проиграли страшную вещь. Мы пропустили первый удар. Вторым ударом будет запрет на критику, что мы сегодня уже видим в вызове этих людей в суд. Что нечестного сказал этот человек? Он сделал какой-то фашистский призыв? Он сказал, что гомосексуализм растлевает семьи, и это так! Не надо это скрывать, это так и есть! То есть это так действительно и есть, без всякого смущения. И за это вызывают в суд! За что? Получается, что я не свободен в критике чего-то. Вот где начинается тоталитарная система!

Поэтому я предлагаю быть не просто стойкими в этих вопросах. Надо вот не позволять вообще наше общество растаскивать. Нас всё равно растащат, но сопротивляться надо. Вот те люди, которые такие законы протаскивают… Я как христианин не то что за них голосовать не буду, я вообще этих людей не причащал бы в Церкви. Не я призываю на них гнев Божий, они сами добровольно отказались от христианского понимания жизни. Сами отлучили себя от Церкви.

Они и есть самые страшные предатели, потому что они не просто растлевают сердце народа, а закладывают такую страшную бомбу, которая, в общем то, отрезает нас от всего. Мы просто в секунду теряем человеческий образ, тот образ, который выстраивался веками в сердце народа, за который воевали, проливали кровь.

Отец Виталий, Вы говорите о том, что надо сопротивляться до последнего. Но давайте посмотрим последние примеры. 230 тысяч граждан подписались за проведение референдума. Центральная избирательная комиссия перекрыла, можно сказать, кислород. Признали 197 тысяч подписей — нельзя народу говорить своё слово. Далее — люди выступают против тех, кто выступает за объединение с Румынией, встают на защиту Конституции. Их судят, им присылают повестки в суд, их штрафуют. Как бороться?

Прот. Виталий Шинкарь: Я христианин. Не могу сказать, что я сторонник уличной борьбы, но не могу и сказать, что я её противник. Понимаю, что есть ситуация, когда подобная борьба имеет смысл. Была ситуация, когда и царя в России — Алексея Михайловича — трусили за ворот москвичи так, что он потом долго болел. В том самом обществе, которое сегодня любят называть рабским, царя могли потрусить за воротник. Поди сегодня потруси кого-нибудь из этих господ, которые огорожены кордонами милиции.

Когда я говорю о борьбе, в первую очередь призываю самого человека. Христианское видение очень парадоксальное. В житии одного старца описывается, как он увидел согрешающим своего брата. И он заплакал и сказал: «Сегодня этот пал, а завтра я паду». Христианский взгляд — когда ты берешь чужую вину на себя, то есть когда ты отвечаешь за беду этого мира. И мы как христиане особенно отвечаем, потому что мы не смогли этот мир накормить до конца христианской едой, мы что-то сами потеряли в себе, какой-то сок жизни.

И вот эта борьба в первую очередь, должна вестись внутри нас самих. В себе надо выкорчевывать это безобразие: безразличие, нелюбовь к ближнему, бессострадательность, неблагоговение перед Богом, перед святыней. Это те вещи, которые и создают нас как общество. Ведь никакая политическая доктрина не даст платформу жизни народу. Народ может жить, объединенный какими-нибудь святыми идеалами, но не может жить дарвинистской доктриной.

Вопрос, есть ли какая-то правда сегодня для нашего народа, за которую мы все встанем и умрем? Если нет, значит, что-то с нами не так. Вот эта растасканность нас по партийности, — правые, левые — она, собственно говоря, и делает самую ужасную вещь. Она раздробляет и без того это сложное, очень хлипкое чувство единственности. А единственность народа, его платформа единая, существует только как его традиционные идеалы, как его историческая почва, как то, на чем этот народ выращен.

Как христианин я знаю, что всё, что растет не на Христовой земле, вообще расти не будет. Поэтому борьба в первую очередь и заключается в том, чтобы каждый попытался в меру своих сил стать человеком, сохранить заповедь, понять свою правду, всмотреться в своего ближнего, не бить его камнями.

Но и жесткое требование к власти — тоже борьба, которая в этом мире никогда не прекращается. Мы ответственны за мир, который нам дан от Бога, должны его возделывать. Мир дан человеку именно как то, что надо возделывать. И поэтому призыв к власти должен быть вечным. Мы понимаем, что никто никогда не сделает на земле рай, но мы не должны дать власти сделать на земле ад.

Фактически вся задача -попытаться заставить власть быть порядочной, человеческой. И ради этого, собственно говоря, мы и должны трудиться. Если есть какие-то здравые силы в обществе, они должны об этом говорить, они должны выдвигать позицию, в основе которой будет лежать не выдуманная платформа жизни, а та правда, на которой мы существуем столетиями.

Вся наша летучесть по жизни как раз и говорит о том, что мы люди без корней, без почвы, потеряли какую-то важную связь с миром, с правдой. И если мы её не обретем, то так и будет тут: мордобой, драки и всё остальное.

Никаких общечеловеческих ценностей нет, это легенда. Например, то, что свято для христиан, не будет свято для буддистов и так далее. Ценности существуют вот только в этом звучании. Нет единых ценностей для всех людей, есть ценности, которые мы вынесли исторически из своей религиозности и культурности.

Именно поэтому опять-таки что значит «Молдавия движется на Запад»? Что мы сделаем со своими восточными ценностями? Будем делать вид, что на двух креслах сидим? Так не получается никогда. Либо мы выращиваем одно дерево, либо другое. И потом это вообще какая-то шизофрения: конечно, надо идти — на Запад надо идти, на Восток надо идти. На самом деле, надо не куда-то идти, а к себе, для начала.

Задать вопрос: кто я и куда я иду? И вот здесь, ещё раз повторяюсь, главная историческая наша правда — созидать самих себя. Вырасти, как люди, в первую очередь, воспитать в себе человечность, слышание чужого голоса, слышание правды, уважение к этой правде. То есть вернуться к тому корню, который питал тысячелетия нашу землю.

Вместо этого этот корень постоянно пилят, делают вид, что мы какую-то новую идеологию придумаем, что мы изобретаем велосипед, что все, кто были до нас, идиоты. Но «идиоты» как-то лучше, чем мы, жили. Наши предки жили светлее, честнее и созидали свою жизнь, умели в ней быть людьми, в отличие от нас. И не были так раздроблены, как мы.

Я думаю, что ответ наш, к сожалению, мучительный и непростой. Единство общества достигается не платформами партий, а тем, что мы все как общество целиком действуем в одном ключе, мы пытаемся не сорваться со своей почвы, мы пытаемся не сползти со своих корней. Сползли? В первый дождь этот дом без фундамента просто смоет, что мы и видим, собственно говоря.

Давайте всё-таки вернемся к той теме, с которой мы начали. Мы затронули конец света, который ожидается 21 декабря. Как вы к этому относитесь и насколько вообще можно в это верить и когда его ждать?

Прот. Виталий Шинкарь: Я вот только сейчас подумал, что по-русски«мир» и «свет» — одно и то же слово. Мир — это свет. И поэтому «конец мира» звучит, как «конец света». И это на самом деле так, потому что Бог есть свет. Вообще в мире тьмы не существует, то есть тьма — это отсутствие света, как говорит физика

Думаю, что все слухи о конце света, которые муссируются в обществе — календарь майя-шмайя, электричество кончится и что угодно, — звучат у людей, которые, к сожалению, опять-таки, глубоко нерелигиозны или не интересуются никакой религиозной частью самих себя. Но ещё я вижу в этом одну для себя очень знаковую вещь.

В Апокалипсисе говорится о действительной кончине мира — той, которую открыл нам Дух Божий. И там говорится, что перед кончиной мира будет много слухов о кончине мира. Это очень, кстати, интересное замечание. Почему слухи о кончине мира? Потому что слухи делают возможным… Как в той сказке, где мальчик кричал «Волки, волки!» и врал, а когда пришли настоящие волки, и он закричал — всё было пусто.

Это тоже, кстати, очень интересный пробный шарик. Посмотрите, какая удивительная вещь! Огромное количество людей подготовилось к этому «концу света» так, как будто его можно пережить. То есть многие восприняли его как некий конец света, на который надо бы запастись свечками и консервами, пережить, как страшные морозы — минус шестьдесят… Это во-первых.

А во-вторых, эта «кончина мира» преподнесена нам как случай, в котором нет Бога. То есть «конец света» происходит вне участия Господа Бога. И это показательная вещь, потому что мир начался в руках Божьих и в Его же руках закончится. Христианское понимание истории человечества — мы как христиане отвечаем за тот мир, который дан нам Богом, это сад, который мы должны возделывать.

И история мира обретает смысл, потому что человек общается с Богом в истории. У мира есть цель, он создан ради чего-то. Человек является не просто случайностью в этом мире, он участник, ради которого этот мир создан. Вот это измерение потеряно. В современной концепции конца света человек — игрушка, его стерли-перетерли, и он уехал. В христианском видении человек создан последним, но не зря в нашем языке есть «последние новости».

Мы последние по времени, но не по важности. Человек — царь, ради него создан весь мир. Соответственно, когда речь заходит о кончине мира, речь заходит о кончине человеческого рода, о царе, который умирает. Умирает царь, ради которого весь мир создан. И в этом царе умрет и весь мир, потому что мир без царя бессмыслен.

Христианское понимание конца мира в том, что это не просто физическое истребление планеты Земля, а некий конец важного мирового цикла, в котором человек учился говорить с Богом. Этот цикл заканчивается, судя по Апокалипсису, печально, то есть человек отвернется от своего Творца, человек перестанет в Нем нуждаться и объявит Ему войну.

Мы это наблюдали уже в самом Писании. Бог творит человека, а человек, в конце концов, распинает своего Бога, убивает Его. Это дано нам как первый знак. Но вот в Апокалипсисе, в действительном конце мира, этот знак повторится. Пробный шарик того переживания сегодняшнего уже близок к правде. Потому что Бог уже не нужен даже в конце света.

Какая-то часть людей продолжает думать, что они переживут этот конец света, но огромная часть людей, которые даже и говорят об этом, они не спешат к внутреннему покаянию, к осмыслению какой-то там собственной правды или неправды. Вот почему в христианстве одной из самых тяжелых смертей считается смерть внезапная. Это худшая смерть, которая только может быть? Кстати, сегодня о ней мечтает огромное количество людей: хорошо бы лечь и не проснуться.

А это ужасная смерть, потому что ты не успел не успел поцеловать своих детей, сказать какое-то важное сказать своим близким, проститься с ними. Ничего не успел. Ии христианин это рассматривает: «А вдруг это не я не успел, а мне не дали? Вот вдруг Бог меня призвал так, потому что я недостоин оказался всего этого?».

И вот «конец света», который моделируют на 21 число, как раз показывает нам, что в реальном конце света есть чистая правда, которую Господь изложил нам. Что действительно человек дойдет до состояния, когда ни Бог не нужен, ни правда не нужна, когда человек будет жрать, пить, веселиться, и даже перед концом света у него в голове ничего не выстрелит.

В этом я вижу и прямую опасность, и прямое бесстыдство кошмара, который муссируется там всеми и вся, и в этом же я вижу, конечно, очень важный знак, который также в наших людях звучит, что современный человек, как в словах песни Гребенщикова: «Дайте северным варварам водки в постель — и никто не станет желать перемен».

То есть человека интересует только сытость и благополучие. Это идеал жизни, а Бог дальше и не нужен. При этом почему-то человек забывает о своей смерти, он забывает о страдании, которое в его жизни есть. Я хочу сказать всем, кто сегодня носится с этой идеей 21 декабря, всем, кто верит в нее: ну принесите хотя бы покаяние после 21. Наступит 22, хочу видеть, что кто-нибудь пришел в храм и хотя бы сказал: «Господи, прости, поверил во всякую ерунду». Мне очень интересно, придут ли такие люди. Не верю, не знаю.

Отец Виталий, последний вопрос. Жить в нашей стране стало действительно тяжело, у многих граждан нет работы, нет денег на существование. Как в сложившейся ситуации не впасть в уныние, не отчаиваться? Дайте совет.

Прот. Виталий Шинкарь: Действительно, я вижу по людям в храме… Люди у нас незащищенные. Это люди пожилые, небогатые. Тоже, кстати, очень интересно, что богатым Бог не нужен. Очень мало людей состоятельных, которые в сердце хранят величие своё. И действительно очень много я наблюдаю того, что нельзя даже назвать по-человечески жизнью. Человек не может жить только на еду.

Я думаю, что это одно из преступлений мира — вогнать человека в такое жуткое колесо, как белку, как скотину, которая молотит, что-то производит, и пока он может — он кому-то нужен, а когда перестал — уже не нужен. Это и есть дебилизация человека. Когда человек занят только трудом, чтобы прокормиться, он становится дебилом.

Это безумие, бесчеловечность. И я понимаю, что в этой серости непросто выжить и очень сложно иногда пережить этот страх, поэтому у нас смерть так молодеет: стрессы, старики переживают за детей, у которых нет работы, кто-то вынужден ехать, расставаться с семьями. Я не хочу ни на кого сваливать ответственность, ни на власть, хотя все понимают, что на ней ответственность лежит в первую очередь.

Но я хочу к таким людям обратиться с одним очень простым и важным словом: человек никогда не бывает один. Это невозможно. Даже самоубийство не достигает цели — ты не можешь сам себя убить, потому что так создана наша душа Богом. Он не хочет нашей смерти, не дает нам уйти в небытие. Я думаю, что нужно от всего сердца внутренне обратиться с молитвой к той правде, в которую ты веруешь. Веруешь ты в Бога или не веруешь — обратись к тому, что есть на твоем сердце, попроси вразумления, утешения. И обязательно — сил для себя, это очень важно.

Христианское понимание жизни говорит о том, что молитва сама по себе не рождает жизнь. Твоё сотрудничество с Богом рождается, когда ты начинаешь трудиться вместе с Ним. Ни в коем случае нельзя унывать, потому что уныние — это грех гордости, оно означает, что я слишком много думаю о себе. Унывающим советую сходить на два-три дня в хоспис поработать — всё как рукой снимет сразу же, когда ты увидишь умирающих, страдающих.

А во многом другом — прилепляться человеку к Богу, не верить в своё уныние, трудиться, делать то малое, что от нас зависит и что возможно. Обязательным образом созидать, пусть по крошечке, пусть по копеечке, пусть даже в бедноте и в нищете, но свою жизнь созидать! Это очень трудно, мучительно сложно. Но только это открывает во мне человека.

В этой боли, в настоящей боли, когда мне некогда врать, когда мне больно, голодно, я, может быть, и рождаюсь как человек, может быть, я когда-нибудь скажу Богу за это спасибо. Но очень важно помнить, что ты не один, что человек не один. И в твоем страдании с тобою страдает и твой ангел-хранитель, и Бог с тобою страдает, и всегда готовы тебе дать руку помощи, силы, нужно только попросить и действовать. Не бояться!

То малое, что ты можешь сегодня делать, надо делать. Я не думаю, что это просто, мне могут действительно сказать: легко тебе болтать. Но я знаю по церковному опыту. Я видел множество людей, которые пережили разные этапы жизни, и вот те, кто нашли в себе силы для молитвы в такие моменты… А это самый момент молитвы, когда ты беспомощен, повержен. Что тебе остается? Ты поднимаешь руки к небу, говоришь: «Господи, где Ты там? Вот где Ты? Приди, видишь, как мне плохо?».

Не забывайте, что Бог жив, Он слышит нас, видит, Он с нами, сострадает нам и помогает. Вот, наверное, так. сострадать друг другу, в первую очередь, а не думать, что ты хуже всех живешь. Вообще глядеть друг на друга, то есть вглядываться в своих соседей, кто в чем нуждается. Мы все можем чем-то друг другу помочь, даже самый несчастный, самый бедный человек, он может помочь нам хотя бы даже тем, что он в нашем сердце пробудит какую-то жалость, какую-то там просьбу.

Так солидаризируется общество, а не тем, что мы будем бить друг другу морды по принципу «ты русский, ты молдавский, ты оккупант, а я китаец». Ложь, в которую нас загоняет дьявол, и заключается в том, чтобы не сострадать друг другу, а друг друга мучить. Но ведь мы все смертны все. Вот перед лицом смерти надо пожалеть друг друга.

Мы все — пассажиры «Титаника»: и молдаване, и русские, и украинцы, и евреи. Другого выхода из этой жизни нет. И перед лицом этой смерти, как говорит Цветаева, ещё прошу меня любить и за то, что я умру. Полюбить друг дружку за смертность, за боль, за то, что мы вместе страдаем, за то, что у нас такая власть корявая, в конце концов, за то, что мы сами такие корявые. Вот это единственное, что на самом деле нас может как людей и проявить себя — настоящее сострадание.

Добрый день. Вы смотрите информационный портал «Alfa News», это передача «Мнение» и ее ведущая Елена Жесткова. Последнее время много разговоров ходит о том, что 21 декабря, скорее всего, нас ожидает конец света. И на эту, а также на другие актуальные темы мы поговорим сегодня с нашим гостем, клириком Свято-Георгиевской церкви отцом Виталием.

Отец Виталий, здравствуйте.

Прот. Виталий Шинкарь: Здравствуйте.

Отец Виталий, ну до 21 декабря мы ещё дойдем, поговорим чуть позже. Сегодня у нас не менее магическая дата —12.12.12. Очень многие верят в магию чисел, говорят о том, что надо загадывать желания. Что об этом говорит Церковь?

Прот. Виталий Шинкарь: Вообще действительно такие завораживающие сочетания цифр в жизни нашей случаются. Человеку всегда свойственно видеть знаки в различных проявлениях вокруг себя: мире, в звездах. И это неминуемо, потому что очень красиво, потому что это действительно форма, которая структурно совершенна. В жизни мало совершенства, а тут вдруг всё — 12.12.12.

Причём мы за свой век прожили и 11, и 10, и 9, то есть от единицы до двенадцати мы прожили все эти красивые цифры. Такое бывает раз в тысячелетие. Только в следующем тысячелетии опять будет 1.1 и 12.12. И, конечно, это возвращает меня как священника к простому и в то же время очень важному, фундаментальному пониманию, что любое человеческое движение, которое мы называем культурой… А культура — это любое возделывание мира, не культура — это только лес.

Прот. Виталий Шинкарь

Всё, к чему прикоснулся человек, стало культурой. И в этой культуре нам открывается невероятная стройность мира. Мы, прикасаясь к этому миру, становимся тоже творцами, начинаем что-то делать, придумываем ту же математику. Мы её придумываем не просто как элемент развлечения. Для нас очень важно, чтобы каждый элемент нашей культуры помог нам понять наш мир, описать его, войти с ним в какую-то связь, в какое-то состояние.

И вот математика как царственная наука, которая лежит в основе миропонимания… Она ведь и родилась как инструмент, который раскрывает стройность и невероятную, гениальную грациозность этого мира. Математика показывает всю тайну нашего мира, что он сотворен, он логичен, он красив, как уравнение такое фантастическое. И поэтому магия цифр завораживает.

Мы забываем, что в реальном мире, который окружает нас, нет ни чисел, ни времен года. Это всё названо человеком, то есть это наше творение. Хотя мы забываем, что в реальном мире, который окружает нас, ту цифры начинают властвовать в моей жизни, в ту секунду забываю, что я — творец — вызвал эти цифры к жизни.

И человек, потеряв очень важную иерархию ценностей в своем сердце, может стать рабом собственного культурного пространства. То есть я им дал движение, и я же им себя подчиняю. Получается, что это возможно только тогда, когда в человеке перестает действовать система иерархических ценностей, когда уже не Бог над всем этим и не моё стремление сердца и ума познать этого Творца, а цифры начинают господствовать надо мной, звезды начинают господствовать надо мной.

Я начинаю высчитывать ритмы, шум, обращаться к астрологии. Всё это можно назвать падением религиозного содержания человека. Цифры, как бы ни были красивы, не властвуют над моим сердцем. Времена года, звезды, созвездия, катаклизмы, любые совпадения не должны властвовать надо мной. Если я впадаю во власть этих явлений — значит, фактически, я, ведомо для себя или неведомо, желая этого или не желая, перестаю ощущать себя перед лицом Божьим.

Вот это очень важно помнить, потому что вся трагедия нашего мира, современного, расцерковленного, потерявшего ориентиры, потерявшего понимание Бога, она в этом — мир хочет знамений, мир хочет знаков. Потому что знаки, как мне кажется, дают мне ориентиры жизни, они заставляют меня вообще и не думать: задумал желание, цифра щелкнула — что-то произошло.

И человек приучается к современному такому массовому медийному пространству вокруг себя, культурному пространству, он приучается вот к этой жизни — жизни по каким-то знакам: дай погадаю по книжке, дай спрошу у какой-нибудь бабки, что сказала Ванга, что сказал Гидрометцентр. То есть человек теряет своё царское достоинство.

Я бы сказал просто: вера в цифры, вера в магию случая — это продажа своего первородства за чечевичную похлебку. Она описана в Библии. Вот когда человек своё высокое достоинство творца меняет на состояние раба, которого поработило собственное творение.

Если проецировать эту дату на политические события в нашей стране, сегодня из партии коммунистов вышел очень видный её деятель Сергей Сырбу. При каждом уходе из партии коммунистов так или иначе употребляется слово «предатель». Я вот хочу у вас спросить, насколько правильно употреблять такое, может быть, высокое слово вот к таким?..

Прот. Виталий Шинкарь: Как христианин, я оставляю за любым человеком право на изменение своих убеждений, взглядов, чувств и даже веры. Иначе и быть не может. Я не могу быть автоматически верующим человеком, я не могу рождаться христианином или коммунистом. Это человек приобретает в своей жизни. Мы должны образоваться как образ Божий, должны ещё из конструктора, который нам дан изначально, что-то в себе слепить.

И если человек меняет своё убеждение по зову сердца, по правде, такое движение, даже если оно неприятно и непонятно, достойно уважения. Это выбор, за который человек несет полную ответственность, и если такова его воля, в этом смысле он прав.

Здесь можно даже посмеяться о форме жизни нашей религиозной. У нас существует так называемый закон о свободе совести. И это очень смешно, потому что разве можно мою совесть каким-то законом сделать свободной или несвободной? Моя совесть свободна и мой выбор всегда свободен. И это, мне кажется, фундаментальное понимание свободы — человек имеет право на смену самых, может быть, глубинных убеждений в своей жизни. Иначе никакая истина не могла бы нас настигнуть.

Другой вопрос, что с политикой всё связано, как правило, задом наперед. Политика — это в современном мире не убедительная система, а система продвижения некоторых интересов. Это очевидно. Глядя на современную коммунистическую партию, я сомневаюсь, что люди, которые там богаты, занимаются частным предпринимательством, люди, которые даже позволяют себе быть верующими, что они марксисты по своему сознанию.

Также я, глядя на демократов, на людей, которых знаю под личиной разных политических организаций, совершенно четко вижу, что ими двигают не политические убеждения. Современная политическая элита защищает свои вложения. Это понятно. Макиавелли сказал: «Защищайте свои вложения». Сегодня вся партийная строительная работа — денежная, то есть мы понимаем, сколько стоит сделать революцию в любой стране. Мы теперь понимаем, что и наша революция советская в 1917 году была кем-то оплачена. Без денег этого не бывает. Мы понимаем, чего стоят наши все 7 апреля и так далее.

Поэтому я понимаю тот крик в обществе, который возникает: мы на тебя надеялись, мы за тебя голосовали, а ты куда-то там сбежал. Но, может быть, это момент, когда нам надо вглядеться в нашу систему власти и понять, что, может быть, нам не нужна партийная демократия, может быть, это глупость? Потому что любая партия — это фактически кучка, это банда маленькая. У нее есть свои интересы.

Соответственно, человек не свободен. Он защищает интересы этой банды. И он не может выразить себя до конца. Может быть, поэтому уходы из этих партий в каком-то смысле и логичны и даже иногда делают честь человеку. Я сейчас не в отношении господина Сырбу говорю, но я вообще думаю о том, что, может быть, непартийная демократия, которая в мире тоже имеет опыт свой, гораздо важней и справедливей. Я не знаю. Но смена убеждений всегда имеет и будет иметь место в любом мире.

Что касается предательства — и эта категория имеет место. Когда мы сталкиваемся с такой сложной системой, как партия, я уверен, что там есть и то, и другое. Не бывает в современном партийном пространстве людей, которые идут ради честных и чистых идеалов, потому что наверху мы всегда наблюдаем чьи-то денежные интересы и видим противоречие и сталкивающиеся конфликты именно денежных субъектов.

Идея партийного строительства иногда похожа… Собрать в одну банку огромное количество сумасшедших, чтобы ни одно сумасшествие не победило, чтобы каждое сумасшествие урегулировало другое сумасшествие. Но так устроен наш мир, надо с этим считаться, понимать. Мы голосуем за партийные списки. Мы этих людей не знаем. Вот он куда-то ушел, кем он теперь будет? Мы же голосовали, вроде как, за коммуниста, а теперь это неизвестно кто.

Такие вопросы стоят перед нами, и мы должны на них отвечать. Но, наше общество в этом смысле на сегодняшний день представляет очень разрозненную, потерянную массу людей, которые всё равно эту колоду будут тасовать до бесконечности. Это поразительно и не находит в моем сердце никакого объяснения.

Если люди меня подвели, я просто никогда ни за кого из них не буду голосовать. Но поверьте, что завтра и послезавтра всё будет в этом же барабане крутиться, потому что надо же за кого-то голосовать, ты должен. Почему я должен? Кому я должен? Это моя власть, то есть я её делегирую каким-то людям. Как я могу своё сердце делегировать списку? Я могу сказать за какого-то человека, которого я знаю лично, который там для меня что-то значит.

Если я христианин, то я могу голосовать только за христианина и так далее. Но в этой ситуации я не знаю ни его мотивов, ни действий, но, ещё раз повторюсь, кричать постоянно о том, что это предательство, как минимум нехорошо. Надо посмотреть, что же там у тебя творится, если у тебя предательство на предательстве. А если это смена убеждений, то только уважительно к этому человеку надо отнестись.

В нашем обществе всё перемешано, переколото-перемолото, но мне кажется, что вот эти вот выходы и входы из партии и в партию должны, в первую очередь, для общества поставить вопрос: что нам с этим делать? Мы как люди должны для себя как-то отвечать: нужна нам вообще такая власть в принципе или не нужна? Для меня больше вопросов, чем ответов. Я вглядываюсь в современную политическую систему нашей страны… Понятно, что как человек Церкви, я отстранен, но как гражданин, наблюдаю все эти процессы.

Мне кажется, что дело сейчас даже уже не в разгаре болезни, а в какой-то непоправимости.Какая-то необратимость, катастрофа налицо. Она происходит, все на неё смотрят, и мы все свидетели какого-то кошмара. Что будет, во что это выльется, совершенно непонятно.

Давайте в данном контексте обсудим внешнюю политику нашей страны. Власть принимает за нас решения, власть решила, что нам лучше идти на Запад. При этом публичные официальные лица заявляют, что Восток в принципе не входит в наши приоритеты. Давайте поговорим о том, что ведь с той же Российской Федерацией, с Украиной, с другими странами, интеграцию с которыми отвергает сейчас власть, нас объединяет одна религия, менталитет, какие-то ценности, да? Мы понимаем, что европейские ценности пока нам чужды, мы не до конца готовы к принятию их. Как вы считаете, правильно ли отвергать отношения с Востоком?

Прот. Виталий Шинкарь: Я думаю, что во многом здесь существует скрытая форма неверных определений. Россия — это тоже Запад. Путь развития цивилизации русской — это был путь глубоко западный. Наша культура совершенно официально называется культура восточно-европейских православных христиан.

То есть наша культура, в которой мы живем, в молдавском пространстве, в русском, в болгарском, в румынском — это культура восточно-европейских православных христиан, зародившаяся в Византийской империи. Мы получили эту культуру по наследству от этой части Римской имперской цивилизации. К нашему стыду, ещё с советских времен историю Западной Европы мы изучали в учебниках просто великолепно, а вот историю Византийской империи практически не изучали и не изучаем до сих пор.

Один, максимум два параграфа в учебнике рассказывают нам о нашей исторической альма-матер — о месте, откуда мы выросли, откуда мы вышли. И сегодняшние политики декларируют, что мы движемся на Запад, а Восток — вне приоритетов нашей политики. Если это перевести на банальный русский язык — мы хотим в Евросоюз для того, чтобы быть там членами этой сытой замечательной семьи, в которой красивые города, красивые дороги и так далее.

Это не может стать национальной идеей, никогда в жизни. Это может быть идеей политиков, которые мечтают заезжать в серьезные организации, где их серьезно принимают, на них серьезно смотрят, их слушают, и которым совершенно безразлична собственная земля, собственная страна. Эти «элиты» фактически уже являются «элитами», предающими свой народ, они уже выпали из того контекста, который связывает их с родной землей, с родным ландшафтом.

Мы не можем отказаться от своего прошлого, даже если сильно захотим. У нас нет красивых домов, красивых дорог не потому, что мы безмозглые, а потому, что мы моложе, чем вся европейская цивилизация, лет на 500. Но у нас есть своё совершенно четкое историческое прошлое, которое существует в нашем сознании, как в матрице. Хорошая она или плохая — другой вопрос.

Мы пытаемся сейчас воспитать такое новое поколение людей, заставить всех закончить университеты, и думаем, что это сделает нас сразу членами европейской семьи. Сделает, но ты будешь вечными задворками этой семьи, вечным пришельцем из Тмутаракани, из небытия.

В этом небытии ты будешь оставаться на самых последних позициях, что, собственно говоря, мы видим на примере бывших наших восточных соседей, которые сегодня стали членами Евросоюза. Они никаких позиций в этом Евросоюзе не занимают, это всегда такой местный отброс, это как Украина в составе Польши. То есть для гордых шляхтичей-поляков всё, что было дальше Варшавы, называлось окраиной, и это была Украина. И мы рискуем стать вот такой же Украиной.

В то же время нас действительно связывает всех, в первую очередь, наша восточно-христианская культура. Это для нас важнейший знак бытия. И если мы от неё пытаемся отказаться, то следующее поколение граждан, которых мы вырастим, будет настолько чужим в собственной стране, что мы просто потеряемся, исчезнем как вид людей.

Но свято место пусто не бывает. Я думаю, что кто-то эту нишу займет. И вот когда наши политики декларируют подобные вещи, пританцовывая под памятниками Штефана и погромыхивая христианскими символами на своих гербах, всё время встает очень важный вопрос: какова ответственность власти перед собственным народом? Каково взаимодействие?

На протяжении 60 лет мы слышим пафосную фразу: «Никто не забыт, ничто не забыто!». В годы Великой Отечественной войны пропало без вести примерно 5 миллионов советских воинов. А искал ли их кто-то? Мы до сих пор не знаем, сколько погибло в ту войну. То ли 17 миллионов, то ли 27… Россия — единственная в мире страна, которая может позволить такие разночтения. К примеру, США занимается поиском погибших еще в Первую мировую войну, Великобритания находит воинов, пропавших более 90 лет назад. Если человек, а уж тем более солдат, защищавший свою родину, пропал без вести, то неважно, сколько прошло времени — его будут искать и найдут, хотя бы информацию.

Чудовищные факты об истинном отношении государства к защитникам родины стали известны руководству и сотрудникам государственного историко-культурного центра «Булат». Его специалисты занимаются поиском пропавших солдат Великой Отечественной войны, Чеченской кампании, а также Гражданской войны. На данный момент поисковыми отрядами центра «Булат» было поднято 1 082 советских бойца. Рядом с останками 76 воинов были найдены медальоны, из них прочитано только 25. По статистике на 100 найденных человек приходится 1 медальон, из 10 медальонов — один читаемый.
Примечательно, что за все экспедиции поисковиками «Булата» было найдено не более 3-4 останков немецких солдат.

Почему на 1 000 советских воинов приходится всего несколько фрицев? Почему так мало?

Дело в том, что немцы своих солдат хоронили, а наших героев оставляли лежать на поле боя, даже не присыпали землей, — сообщает командир областного поискового отряда, подполковник запаса Александр Плаксин.

— Фронтовики мне говорят, что они хоронили погибших товарищей, я с ними спорить не хочу. На практике же я вижу совершенно обратное: мы находим бойца — из земли торчат каблуки, в правой руке винтовка, в левой котелок. И в таком состоянии он лежит более 60 лет. Его припорошило осадками, присыпало землей, на его груди выросла трава — и он не нужен никому, — с досадой заметил Александр Плаксин.
 
Когда в 1998-1999 годах отряды «Булата» в первый раз приехали в Ленинградскую область, по словам поисковиков, «солдаты лежали пластами». За короткое время 200 поисковиков нашли более 3 000 бойцов. То есть буквально каждый человек находил как минимум по 10 воинов.

Во время весенней экспедиции 2008 года поисковый отряд начал раскопку 100-метровой траншеи под Воронежем. Местные жители подтвердили информацию, по которой траншея до кроев заполнена останками советских воинов. По их словам, трупов в траншее было так много, что в военные годы, будучи детьми, они катались по трупам на санках.

На первый взгляд, сегодня несправедливо кого-то обвинять в трагедии военных лет. Совершенно ясно, что в то время «некогда было думать о мертвых, нужно было спасать живых». После 1945 года заниматься поднятием останков также было некогда — нужно было поднимать разбитую войной страну.

Но почему никто не вспомнил о героях, скажем, лет через 25 после войны? Почему официальные поисковые отряды появляются в нашей стране только с 1988 года?

На все вопросы один ответ: «никто не забыт» — памятники поставлены, воинская честь отдана. Все попытки остановить разглагольствования и указать на лежащих в полях миллионах воинов заканчивались плачевно — тема закрывалась, факты умалчивались, а кого-то даже загоняли под статью.

Вообще, у нас в России очень странное отношение к своим солдатам, к своим героям.

Как сообщил Александр Плаксин, в советское время к каждому юбилею ВОВ было принято перезахоранивать погибших воинов. На военкомат приходила разнарядка на укрупнение одиночных захоронений. Для того чтобы не превращать всю территорию России в одно большое кладбище, могилы переносили в одно место. Дело, безусловно, хорошее, но как оно выполнялось?
Участники поисковых экспедиций, побывав во всей европейской части России, слышали похожие друг на друга истории про варварские перезахоронения повсюду. В Волгограде было так: приезжает ночью экскаватор, три ковша в грузовик бросил — что успел захватить, то и увозится на перезахоронение. Поисковики начали там копать — еще сто человек подняли.

Совсем недавно выплыли еще более ужасные факты.

В середине 1942 года был приказ отбирать у погибших солдат личные медальоны и сжигать их. Конечно, никаких официальных свидетельств этому нет. Но об этом поисковикам сообщали источники в нескольких удаленных друг от друга районах: в Мурманске, в Питере, в Карелии, в Воронежской области. Для чего все это делалось? Очевидно, для того чтобы скрыть истинное количество погибших воинов. Кроме этого, раз пропал без вести, значит, семье погибшего платить деньги не нужно, ведь случиться могло все что угодно: может быть, погиб, а может быть, и к немцам перебежал или в плену проболтался.
Может быть, поэтому поисковики находят чрезвычайно малое количество советских медальонов?

Стоит отметить, что все это происходило в самый сложный и кровопролитный период войны. А в конце 1942 года медальоны заменили на книжки бойца Красной армии. Видимо, тоже специально, потому что бумажные документы очень быстро гниют в земле. Поэтому после 1942-го определять личность погибших практически бесполезно.

По мнению руководителя военного историко-культурного центра «Булат» Ивана Абрахина, солдаты не были никому не нужны ни в Великую Отечественную войну, ни в Чеченскую. В Чечне до сих пор лежат тысячи наших ребят. Почему? На этот вопрос Иван Абрахин однозначно отвечает: «В этом отражается отношение государства к солдатам. Даже в мирное время в армии труп на трупе, что же говорить про войну».

Интересный факт из нашей современности привел в качестве примера Александр Плаксин.
В конце 1990-х годов обсуждалось предложение о создании военного батальона из призванных в армию ребят-поисковиков. Но предложение было перевернуто с ног на голову: в поисковый батальон в первую очередь пошли те, кому «эти поиски нафиг не нужны, кому лишь бы скорее до дембеля дойти».
По словам Александра Плаксина, «срочники» наплевательски относятся к поисковым работам и все делают совершенно безалаберно. Таким образом хорошая идея была превращена в абсурд.
— Теперь нам еще запрещают работать там, где работает этот батальон. Им вообще проще пригнать экскаватор, всю траншею переворочать и скидать в общую могилу, при этом не собирая ни медальонов, ни личных вещей, — добавил он.

И напоследок: по мнению специалистов, при нынешних темпах поисковых работ проблема незахороненных героев будет решена только лет через сто, правда, если после смерти последних ветеранов об этой проблеме вообще кто-нибудь вспомнит…

Александр МАКАРОВ