хочу сюди!
 

Анастасия

41 рік, риби, познайомиться з хлопцем у віці 42-48 років

Замітки з міткою «иллюзии»

Застывший мир

По мотивам http://blog.i.ua/user/451252/462879,
написанного по мотивам написанного ниже
(очень много букв - страницы две с половиной, но знатоки оценят) 

е

Лэниган снова увидел тот сон и, хрипло застонав, проснулся. Он сел и вперил взгляд в фиолетовую тьму, ощущая вместо лица искаженную ужасом маску. Рядом зашевелилась жена, Эстель. Лэниган и не взглянул на нее. Все еще во власти сна, он жаждал реальных доказательств существования мира.
По комнате медленно проплыл стул и с тихим чмоканьем прилип к стене. Лэниган облегченно вздохнул.
   - Вот, выпей.
   - Не надо, все уже в порядке.
   Он полностью оправился от кошмара. Мир снова стал самим собой.
   - Тот же сон? - спросила Эстель.
   - Да... Не хочу говорить об этом.
   - Ну хорошо. Который час, милый?
Лэниган посмотрел на часы.
   - Четверть седьмого. - Тут стрелка конвульсивно дернулась. - Нет, без пяти семь.
   - Ты сможешь уснуть?
   - Вряд ли. Пожалуй, мне лучше встать.
   - Милый, ты не думаешь что не мешало бы...
   - Я иду к нему в 12-10.
   - Прекрасно, - сказала Эстель и сонно закрыла глаза.
Ее темно-рыжие волосы посинели.   Лэниган выбрался из постели и оделся. Это был обычный человек, крупного сложения и ничем не примечательный, если не считать кошмара, сводившего его с ума. Следующие пару часов он провел на пороге, глядя, как вспыхивают на заре звезды, превращаясь в Новые.
Позже Лэниган вышел на прогулку. И, как назло, в двух шагах от дома наткнулся на Джорджа Торштейна. Несколько месяцев назад он по неосторожности рассказал Торштейну о своем сне. Торштейн - чистосердечный, приветливый толстяк - глубоко веровал в собранность, самодисциплину, практичность, здравый смысл и прочие скучные добродетели. Его прямой, трезвый подход был тогда необходим Лэнигану. Но сейчас он только раздражал. Люди типа Торштейна являются, несомненно,
солью земли и опорой государства; но для Лэнигана он превратился из неудобства в ужас.
   - А, Том! Как сынишка? - приветствовал его Торштейн.
   - Отлично, - ответил Лэниган, - просто отлично.
Он кивнул с приятной улыбкой и продолжал идти под курящимся зеленым небом. Но от Торштейна так легко не отделаться.
   - Том, мальчик, я тут поразмыслил над твоей проблемой, - сказал Торштейн. - Я очень беспокоюсь о тебе.
   - Как это мило с твоей стороны, - отозвался Лэниган. - Право, не стоит...
   - Но мне хочется! - искренне воскликнул Торштейн. - Я всегда принимаю участие в людях, Том. Всегда, сызмальства. А ведь мы с тобой друзья и соседи.
   - Это правда, - вяло пробормотал Лэниган. (Когда вам нужна помощь, самое неприятное - принимать ее).
   - Знаешь, Том, думается мне, что тебе не мешало бы хорошенько отдохнуть.
У Торштейна на все были простые рецепты. Так как он практиковал душеврачевание без лицензии, то остерегался прописывать лекарства, которые можно купить в аптеке.
   - Сейчас я не могу позволить себе взять отпуск, - сказал Лэниган. (Небо приобрело красно-розовый оттенок; засохли три сосны; старый дуб превратился в крепенький кактус).
Торштейн искренне рассмеялся.
   - Дружище, ты не можешь себе позволить не взять отпуск сейчас! Ты устал, взвинчен, слишком много работаешь...
   - Я всю неделю отдыхаю.
Лэниган посмотрел на часы. Золотой корпус превратился в свинцовый, но время, похоже, они показывали точно. Почти два часа прошло с начала разговора.
   - Этого мало, - продолжал Торштейн. - Ты остался здесь, в городе. А тебе надо слиться с природой. Том, когда ты в последний раз ходил в поход?
   - В поход? Что-то не припомню, чтобы я вообще ходил в походы.
   - Вот, видишь?! Старик, тебе необходимо прочное сцепление с реальностью и прежде всего с природой. Не улицы и дома, а горы и реки.
Лэниган снова взглянул на часы и с облегчением убедился, что они опять золотые. Он был рад - заплатив за них шестьдесят долларов...
   - Деревья и озера, - декламировал Торштейн. - Трава, растущая под ногами, высокие черные горы, марширующие по золотому небу...
Лэниган покачал головой.
   - Я был в деревне, Джордж. Это ничего не дало.
Торштейн упорствовал.
   - Нужно отвлечься от искусственностей.
   - Все кажется искусственным, - возразил Лэниган. - Деревья или дома - какая разница?
   - Люди строят дома, - благочестиво пропел Торштейн, - но Бог создает деревья.
У Лэнигана имелись сомнения в справедливости обоих положений, но он не собирался делиться ими с Торштейном.
   - Возможно, в этом что-то есть. Я подумаю.
   - Ты сделай. Кстати, я знаю одно местечко - как раз то, что нужно. В Мэнэ, у этого маленького озера...
Торштейн был великим мастером бесконечных описаний. К счастью для Лэнигана, кое- что его отвлекло. Напротив загорелся дом.
   - Эй, чей это дом? - спросил Лэниган.
   - Макелби. Третий пожар за месяц.
   - Надо, наверное, вызывать пожарных.
   - Ты прав. Я сам этим займусь. Помни, что я тебе сказал про то местечко в Мэнэ.
Он повернулся, и тут произошел забавный случай - асфальт под его ногами расплавился. Торштейн шагнул, провалился по колено и упал. Том ринулся ему на помощь, пока асфальт не затвердел.
   - Сильно ударился?
   - Проклятье, я, кажется, вывихнул ногу, - пробормотал Торштейн. - Ну ничего, ходить можно.
И он заковылял сообщить о пожаре. Лэниган стоял и смотрел, полагая, что пожар этот - дело случайное и несерьезное. Через минуту, как он ожидал, пожар так же, сам по себе, погас.  Не следует радоваться чужой беде; но Лэниган не мог не хихикать, вспоминая о вывихнутой ноге Торштейна. Даже неожиданное появление потока воды на Мэйн-стрит не испортило ему настроения. Он улыбнулся колесному пароходу, прошедшему по небу. Затем он вспомнил сон и снова почувствовал панику. Надо
спешить к врачу.
   На этой неделе кабинет доктора Сэмпсона был маленьким и темным. Старая серая софа исчезла; на ее месте располагались два стула с кривыми спинками и кушетка. Но портрет Андретти висел на своем обычном месте на стене, и большая бесформенная пепельница была, как всегда, пуста. В приоткрывшейся внутренней двери появилась голова доктора Сэмпсона.
   - Привет, - сказал он. - Я мигом.
Голова пропала. Сэмпсон сдержал слово. Все дела заняли у него ровно три секунды по часам Лэнигана. Еще через секунду Лэниган лежал на кожаной кушетке со свежей салфеткой под головой.
   - Ну, Том, как ваши дела?
   - Все так же. Даже хуже.
   - Сон?
Лэниган кивнул.
   - Давайте-ка припомним его.
   - Лучше не стоит, - произнес Лэниган. - Я еще сильнее боюсь.
Наступил момент терапевтического молчания. Затем доктор Сэмпсон сказал:
   - Вы и раньше говорили, что страшились этого сна; но никогда не объясняли почему.
   - Это звучит глупо...
Лицо Сэмпсона было спокойным, серьезным, собранным; лицо человека, который ничего не находит глупым, который просто органически не в состоянии увидеть что- нибудь глупое.
   - Хорошо, я скажу вам, - резко начал Лэниган и замолчал.
   - Продолжайте, - подбодрил доктор Сэмпсон.
   - Видите ли, я боюсь, что когда-нибудь, каким-то образом,
мир моего сна станет реальным. - Он снова замолчал и затем быстро проговорил: - Однажды я встану и окажусь в том мире. И тогда тот мир станет настоящим, а этот - сновидением.
Лэнигану хотелось узнать, какое впечатление произвело на Сэмпсона его безумное откровение. Но по доктору ничего не было заметно. Он спокойно разжигал свою трубку тлеющим кончиком указательного пальца. Затем он задул палец и произнес:
   - Ну, продолжайте.
   - Продолжать?! Но это все!
На розовато-лиловом ковре появилось пятно размером с монету. Оно потемнело, сгустилось и превратилось в маленькое фруктовое дерево. Сэмпсон понюхал плод и печально посмотрел на Лэнигана.
   - Вы ведь и раньше рассказывали мне о своем сне, Том.
   Лэниган кивнул.
   - Мы все обсудили, проследили его истоки, проанализировали значение... Мы поняли, мне верится, зачем вы терзаете себя этим кошмаром. И все же вы каждый раз забываете, что ваш ночной ужас - не более, чем сон, который вы сами вызвали, чтобы удовлетворить потребности своей психики.
   - Но мой ночной кошмар очень реалистичен!
   - Вовсе нет, - уверенно заявил доктор Сэмпсон. - Просто это независимая и самоподдерживающаяся иллюзия. Человеческие поступки основаны на определенных представлениях о природе мира. Подтвердите их, и его поведение становится понятным и резонным. Но изменить эти представления, эти фундаментальные аксиомы почти невозможно.Например, как вы докажете человеку, что им не управляют по секретному радио, которое слышит только он?
   - Понимаю, - пробормотал Лэниган. - И я?..
   - Да, Том. С вами то же самое. Вы хотите, чтобы я доказал, что реален этот мир, а тот ваш ночной - вымысел. Вы откажетесь от своей фантазии, если я вам представлю необходимые доказательства.
   - Совершенно верно!
   - Но видите ли, я не могу их представить, - закончил Сэмпсон. - Природа мира очевидна, но недоказуема.
Лэниган задумался.
   - Послушайте, доктор, я ведь не так болен, как тот парень с секретным радио?
   - Нет. Вы более разумны, более рациональны. У вас есть сомнения в реальности мира; но, к счастью, вы также сомневаетесь в состоятельности вашей иллюзии.
   - Тогда давайте попробуем, - предложил Лэниган. - Я понимаю сложность вашей задачи; но клянусь: буду принимать все, что смогу заставить себя принять.
   - Честно говоря, это не моя область, - поморщился Сэмпсон. - Здесь нужен метафизик. Не знаю, насколько я...
   - Попробуем, - взмолился Лэниган.
   - Ну хорошо, начнем... Мы воспринимаем мир через ощущения и, следовательно, при заключительном анализе должны руководствоваться их показаниями.
Лэниган кивнул, и доктор продолжал:
   - И так, мы знаем, что предмет существует, поскольку наши чувства говорят нам о его существовании. Как проверить точность наших наблюдений? Сравнивая их с ощущениями других
людей. Известно, что наши чувства не лгут, если чувства и других людей говорят о существовании данного предмета.
   - Таким образом, мир - всего лишь то, что думает о нем большинство людей, - после некоторого раздумья заключил Лэниган.
Сэмпсон скривился.
   - Я тоже предупреждал, что сила в метафизике. Все-таки мне кажется, что это наглядный пример.
   - Да... Но доктор, а предположим все наблюдатели ошибаются? Предположим, что существует множество миров и множество реальностей. Предположим, что это всего лишь одно произвольное существование из бесконечного числа возможных. Или предположим, что сама природа реальности способна к изменению, и каким-то образом я его воспринимаю?
Сэмпсон вздохнул и машинально пристукнул линейкой маленькую зеленую крысу, копошащуюся у него под полой пиджака.
   - Ну, вот, - промолвил он, - Я не могу опровергнуть ни одно из ваших предложений. Мне кажется, Том, что нам лучше обсудить сон целиком. Лэниган поморщился.
   - Я бы не хотел. У меня такое чувство...
   - Знаю, знаю, - заверил Сэмпсон, отечески улыбаясь. - Но это прояснит все раз и навсегда, разве нет?
   - Наверное, - согласился Лэниган. Он набрался смелости и выдохнул: - В общем, начинается мой сон...
На него налетел страх. Он почувствовал неуверенность, слабость, ужас. Попытался подняться с кушетки. Нависшее лицо доктора... блеск металла...   - Расслабьтесь... Успокойтесь... Думайте о чем-нибудь приятном...
Затем Лэниган, или мир, или оба - отключились.
Лэниган и (или) мир пришли в себя. Возможно, время шло, а возможно, и нет. Все, что угодно, могло случиться, а могло и не случиться. Лэниган сел и посмотрел на Сэмпсона.
   - Как вы себя чувствуете? - спросил Сэмпсон.
   - Отлично, - сказал Лэниган. - Что произошло?
   - Вам стало плохо. Ничего, все пройдет.
Лэниган откинулся на спинку и постарался успокоится. Доктор сидел за столом и что-то писал. Лэниган с закрытыми глазами досчитал до двадцати и осторожно открыл. Сэмпсон все еще писал. Лэниган огляделся, насчитал на стенах пять картин. Внимательно изучил зеленый ковер и снова закрыл глаза. На этот раз он досчитал до пятидесяти.
   - Ну, может быть, теперь можете рассказать? - поинтересовался Сэмпсон, откладывая ручку.
   - Нет, не сейчас, - ответил Лэниган. (Пять картин, зеленый ковер.)
   - Как хотите, - развел руками доктор. - Наше время заканчивается. Но если вы подождете в приемной...
   - Нет, спасибо, пойду домой.
Лэниган встал, прошел по зеленому ковру к двери, оглянулся на пять картин и лучезарно улыбающегося доктора. Затем вышел через дверь в приемную, через приемную и наружую дверь в коридор к лестнице и по лестнице. 
Он шел и смотрел на деревья с зелеными листьями, колышущимися слабо и предсказуемо. Было транспортное движение - чинно, в одном направлении по одной стороне, а в другом - по другой. Было небо - неизменно голубое. Сон? Лэниган ущипнул себя. Щипок во сне? Он не проснулся.  Он закричал. Воображаемый крик? Он не проснулся. Лэниган находился в мире своего кошмара. Улица на первый взгляд казалась обычной городской улицей. Тротуар, мостовая, машины, люди, здания, небо над
головой, солнце в небе. Все в норме. Кроме того, что ничего не происходило. Асфальт ни разу не вскрикнул под ногами. Вот возвышается Первый национальный городской банк; он был здесь вчера, что
само по себе достаточно плохо; но гораздо хуже, что он наверняка будет здесь завтра, и через неделю, и через год. Первый Национальный городской банк (основан в 1892 году) чудовищно лишен возможности превращений. Он никогда не станет надгробием, самолетом, костями доисторической
живности. Он неизбежно будет оставаться строением из бетона и стали, зловеще настаивая на своей неизменности, пока его не снесут люди.

Лэниган шел по застывшему миру под голубым небом, дразняще обещающим что-то, чего никогда не будет. Машины неумолимо соблюдали правостороннее движение, пешеходы переходили дорогу на перекрестках, показания часов в пределах нескольких минут совпадали. Город где-то кончался. Но Лэниган знал совершенно точно, что трава не растет под ногами; то есть, она растет, безусловно, но слишком медленно, незаметно для чувств. И горы возвышаются, черные и угрюмые, но гиганты замерли на полушаге. Они никогда не промаршируют по золотому (или багряному, или зеленому) небу.

Сущность жизни, как-то сказал доктор Сэмпсон, - изменение. Сущность смерти - неизменность. Даже у трупа есть признаки жизни, пока личинки пируют на слепом глазе, и мясные мухи сосут соки из кишечника.
   Лэниган осмотрел труп мира и убедился, что тот окончательно мертв.  Лэниган закричал. Он кричал, пока вокруг собирались люди и глядели на него (но ничего не делали и ни во что не превращались), а потом, как и полагалось, пришел полицейский (но солнце не изменило его форму), а затем по безнадежно однообразной улице примчалась карета скорой помощи (на четырех колесах, вместо трех или двадцати пяти), и санитары доставили его в здание, оказавшееся именно там, где они ожидали, и было много разговоров между людьми, которые и оставались сами собой, в комнате с постоянно белыми стенами.  И был вечер, и было утро, и был первый день.

   Роберт Шекли
     Перевод В. Буки

Картины иллюзии Rob Gonsalves и Jim Warren

Очень интересное направление живописи -картины иллюзии.

Хочу познакомить с двумя очень известными художниками в этом направлении. Это Роб Гонзальвес и Джим Уоррен.
[ Читать дальше ]
 

Карфаген должен быть разрушен.

тем самым, вбивают в нас великую идею рыночной экономики. А она предельно примитивна: хорошо все, что приносит большие доходы при минимуме вложений. Так что в большинстве случаев в местном населении – как потенциальной рабочей силе – просто нет нужды. Приедут негры и китайсы

Чужие маски - наши иллюзии

   Навеяно  разговором с Огненным ) обещала ему ответить, и вот только сейчас выполняю обещанное)

Анек про навеяло вспоминать не надо, сама знаю)

Так вот. Беседовали мы с ним про маски в его заметке и плавно пришли к кругу личной неприкосновенности  Круг личной неприкосновенности у каждого разный, кто-то с радостью сообщает всем о своих критических днях, а кто-то не позволит просматривать свои телефоны. Я не знаю, от чего это зависит. А вот точно знаю, что чужие маски – это миф, красивая легенда.Почему то никто не говорит о своих масках, все уверены, что или просто играются или защищаются, а вот про чужие маски говорят охотно . И дело тут вовсе не в том, что « в чужом глазу соринку видно” А в том, что чужие маски – это наши иллюзии! Дада!

Мы называем человека хорошим и тут, внимание! Уже этот человек не может поступать никак , кроме хорошо. И тут –то кроется огрАменая ловушка. Мы все люди, а все ангелы живут на небе. А если мы люди и поступать можем ох как  по-разному. Вот только себе мы ж прощаем, оправдываем, а другого, которого мы уже нарекли « хорошим”  лишаем права на ошибку . И как только он совершает что-то не укладывающееся в понятие хорошести, мы часто кричим « Ах вот ты и показал свое настоящее лицо!” А он такой же человек , как и все.

Так что нечего называть свои розовые очки и неоправданные надежды чужими масками!

Всё не так как кажется

Всё не так как кажется... но не иначе  podmig

Но в любом случае, даже если вам что-то кажется, пусть это что-то принесёт вам Радость cvetok

Хороших всем выходных!

Думайте красивые мысли, слушайте красивую музыку, делайте то, что вы делаете КРАСИВО!

Jace Everett » Bad Things

Песню можно качнуть 14 дней отсюда:

http://fgf1.i.ua/g/222355.222355.11157.2.51ed7434.3/01%20-%20Jace%20Everett%20-%20Bad%20Things.mp3

Еще одна мысль про любовь...

Любовь - это риск отдаваться и доверять, открыватся и искренне проявлять себя в том как и что ты хочешь от нее.  условие:

Нужна смелость видеть реального человека, смелость решить перед самим собой - сможешь ли ты любить ее именно такую как она есть. Никаких надежд на то что изменится человек нет, ничего нет. Только ты и выбор...и если не можешь...то будешь обречен жить в мире своих иллюзий, а когда они разлетятся вдребезги страдать...

Цитата:

Не называй любовью:  1.1. - страх быть одному (одной) ["что я буду без тебя делать?"]  1.2. - свою прожорливость к постоянной поддержке и вниманию  1.3. - заниженную самооценку, подказывающую тебе вцепиться в него (в неё) [будто это последний и единственный шанс заполучить-удержать "идеального" партнера, которого внутренне втайне вам кажется вы недостойны]  любовь это:  2.1. - свобода отдавать и делиться [безусловно/без условий]  2.2. - риск отдаваться и доверять  2.3. - смелость видеть РЕАЛЬНОГО человека любимого/любимую [чтобы учиться любить в нем настоящее, а если не получиться - уметь уйти]

Из Ричарда Баха...

День выдался спокойный... лишь  изредка  появлялись  пассажиры.  А  в

перерывах между полетами я учился разгонять облака.

     Раньше я был летчиком-инструктором, и  я  знаю,  что  ученики  всегда

самые простые вещи делают невероятно сложными; я это прекрасно знаю, и вот

я снова стал учеником, яростно хмурюсь и сверлю  взглядом  тучи.  Мне  для

начала побольше бы теории, а потом  практики.  Шимода  улегся  под  крылом

"Флита" и делает вид, что спит. Я тихонько пнул его в руку,  и  он  открыл

глаза.

     - Я не могу, - сказал я.

     - Нет, можешь, - сказал он и снова закрыл глаза.

     - Дон, но я пытался. И в тот самый момент, когда я думаю, что  что-то

начинает получаться, туча возвращается и начинает раздуваться  еще  больше

прежнего.

     Он тяжко вздохнул и сел.

     - Выбери мне облако. И, пожалуйста, поменьше.

     Я выбрал самую здоровую и мрачную тучу на  небе,  высотой  не  меньше

километра, облако клубящегося дыма, вырвавшегося из преисподней.

     - Та, что над силосной башней, вон там, - указал я. - Та  самая,  что

начала чернеть.

     Он молча взглянул на меня.

     - За что ты меня так ненавидишь?

     - Все потому, что я люблю тебя, Дон, - улыбнулся я. - Тебе  не  стоит

размениваться на пустяки. Но если не нравится  эта,  я  выберу  что-нибудь

поменьше...

     Он еще раз тяжко вздохнул и снова посмотрел на небо.

     - Я попытаюсь. Ну, которая?

     Я глянул  ввысь.  Туча,  чудовище,  принесшее  миллионы  тонн  дождя,

исчезла; на ее месте осталась лишь неровная дырка, в которой сияло голубое

небо.

     - Вот это да, - тихо пробормотал я.

     - Уж если взяться за дело... - процитировал он. -  Нет,  хоть  мне  и

хотелось бы принять все те восхваления,  которые  ты  мне  столь  безмерно

воздашь, я должен чистосердечно признаться тебе: это очень просто.

     Он указал мне на малюсенькое облачко, висящее над головой.

     - Вот. Теперь твоя очередь. Готов? Давай.

     Я уставился на эту дымку, а она на меня. Я попытался представить, что

облако исчезло, представил себе вместо него пустое место, мысленно изжарил

его тепловыми лучами, приказал ему исчезнуть и появиться  где-нибудь  там,

подальше. Прошла минута,  пять,  семь,  и  медленно-медленно  оно  наконец

исчезло.

     - Ты не очень-то скор? - спросил он.

     -  Но  это  у  меня  вышло  впервые!  Я  только  начинаю!   Наперекор

невозможному... ладно, невероятному, а ты вместо похвалы говоришь,  что  я

не очень-то скор. Я - просто молодец, ты это сам знаешь.

     - Поразительно. Ты был к нему так привязан, а оно все же исчезло.

     - Привязан! Да я колошматил эту тучу всем, чем  только  мог!  Шаровые

молнии, лазерные лучи, пылесосы, размером с гору...

     - Отрицательная привязанность, Ричард. Если ты действительно  хочешь,

чтобы облако исчезло из твоей жизни, тебе ни к чему разводить вокруг этого

столько шуму. Тебе надо лишь расслабиться и убрать его из своей жизни. Вот

и все.

 

 

     "Облако не знает, почему оно движется именно  в  этом  направлении  и

именно с этой скоростью, - вот, что было написано в книге. - Оно чувствует

лишь побуждение... вот куда надо плыть сейчас. Но небо знает, куда и зачем

плывут облака и какая картина ими пишется, и ты тоже  это  узнаешь,  когда

поднимешься достаточно высоко, чтобы взглянуть за горизонт."

Так что же я хотела сказать этой заметкой. Ты вот, сестренка говоришь, что кусаешь себе локти сейчас, мне кажется, что ты сильно накручиваешь ситуацию и людей, создавая проблему, которой нет. Это все мелочи житейские. Ты создаешь отрицательную привязанность к проблеме (см. двумя абзацами выше). Чем больше ты накручиваешь, тем больше будет проблема.

Притча от Лукавого...

И пришёл человек к Лукавому и спросил: «Кто ты? Сатана ли ты, обманывающий меня всегда и соблазняющий душу мою и разум, стремящийся ввергнуть меня в пучину греха, а затем в геенну ада огненную, жаждущий лишь падения моей души себе в радость и удовольствие? Враг ли ты Предвечного, стремящийся разрушить планы его и подкопать устои веры его в сердце моём? Или ты светоносный Люцифер — первый среди ангелов господних, несущий мне разум и освобождение?»
И, как обычно, улыбнулся тут Лукавый, а человек вздрогнул.
И сказал Лукавый:
— Как всегда мышление твоё дуально, человек. Ибо привык ты думать в терминах или-или. Или то, или другое, и не можешь представить себе, что вещи могут быть одновременно и плохими и хорошими, и верными и неверными, и высокими и низкими, и добрыми и дурными. Ибо всё в мире относительно, как я тебе уже говорил.
Один из ликов моих — лик разрушителя, но не души твоей или разума разрушитель, а лишь иллюзий твоих. Ибо полон ты иллюзиями и мнениями обо всём на свете: и о том, что видел или слышал, и даже о том, что не видом не видывал и слыхом не слыхивал. Обо всём ты судишь: и о себе, и о мире, и обо мне, и о Господе нашем. Но поскольку слеп ты, и глух, и не разумен, то и суждения твои мельче, чем прошлогодняя лужа в пустыне. Ибо иллюзии твои застилают глаза твои и затыкают уши, и сердце твоё спеленали. И из-за них ты смотришь, но не видишь, и слушаешь, но не слышишь, и сердце твоё не обрезано. И поэтому чтобы научить тебя видеть, и слышать, и жить в сердце своём, должно разбить вначале иллюзии эти. И сам ты не можешь разбить их, как не можешь ты поднять себя в воздух за волосы. И чтобы разбить их нужно тебе молить о помощи от того, кто видит тебя и знает, где иллюзии твои, а где тело твоё живое. Но ты этого не знаешь. И поэтому, когда мельчайшая из твоих иллюзии разрушается, то кричишь ты, будто ногу твою отсекли. Ибо и это одна из иллюзий твоих, что была то нога твоя. И поэтому страшишься ты меня пуще огня и имена мне придумываешь страшные и сказки обо мне, детей пугающие, сочиняешь. И всё это от невыносимости той боли, когда иллюзии ты свои теряешь. Ибо если читал ты притчу Платона о пещере, то, как после целой жизни в пещере мрачной с тенями на стенах, на свет солнечный выйти для глаз твоих больно будет. Также и после жизни с иллюзиями на глазах, ушах и сердце твоём, выйти без них и посмотреть правдиво на себя и жизнь свою будет для тебя невыносимо. И хотя думаешь ты, что силён, но слаб ты; и хотя думаешь ты, что обладаешь чем-либо, но гол ты, как сокол, голым ты рождаешься и голым же в могилу уходишь; и хотя думаешь, что знаешь, но знание твоё подобно куче большой детских игрушек старых. И поэтому кричишь ты как от боли, когда видишь себя таким, как ты есть на самом деле. И боль эта – твоя Совесть. И если снять все эти иллюзии одним махом и дать тебе увидеть себя таковым, каким ты есть на самом деле, то умрёшь ты на месте или сойдёшь с ума. И даже когда снимаю я твои иллюзии потихоньку, по одной, то и это невыносимо для тебя и поэтому руку, тебя исцеляющую, ты отбрасываешь. И поэтому всё только от тебя зависит — как много ты стерпеть захочешь и сможешь и сколько нового знания от меня попросишь. И, как говорил я, за мной же дело не станет! И если думаешь ты, что работа моя врачевателем легка, то и это ещё одна иллюзия твоя.
И вздохнул Лукавый тяжело и захотел улыбнуться, но не смог, и заметил человек слёзы в глазах Лукавого, и задрожал человек и зашлось сердце его. И отвернулся Лукавый, и оттёр слёзы свои, и продолжил: «Можешь спросить ты, почему я делаю то, что делаю, и имя ношу своё, тобой данное». И прошептал человек губами онемевшими: «Почему?»
И сказал Лукавый:
— Не думаешь ли ты, что и я, всегда, с дней первых сотворения мира был таким же, как сейчас? И это иллюзия, — улыбнулся он и продолжил. — Раньше, давным-давно, и я жил подобно тебе: слепым, глухим и с сердцем необрезанным. Но и ко мне пришёл Некто, которого ты Господом сегодня величаешь, и сказал мне то, что я тебе открыл сегодня, и спросил меня, что выбираю я: жить, как раньше жил я, без страдания, но и без радости; не видящим, но и без вида всего хорошего и ужасного, что в мире есть; глухим, но и без музыки небесной гармонии, душу сотрясающей; или выбираю я жизнь, полную радости и страдания, силы и ответственности, мудрости и боли, жизни и смерти. И выбрал я жизнь, полную жизни, наполненную чудесами и радостью, жизнь, пусть и не безграничную (все мы смертны, даже и я смертен, один лишь Господь наш вне времени) и полную знания себя, места своего в мире, всей иерархии небесной, величия Господа нашего и даже дня смерти моей. И сказал Господь: «Знай же, открылись сейчас глаза твои и ты истинно знаешь, что есть правда и ложь, добро и зло, жизнь и смерть. И не сможешь ты закрыть глаза свои или забыть то, что дано тебе было, до самой смерти твоей. И, кроме того, будешь ты особо страдать страданием тяжким, когда увидишь ты человека, тебе подобного, прозябающего во сне, темноте, лжи, страдании ненужном и смерти, ибо всё это одно и тоже есть. Ибо то знание, что получил ты, не сможешь держать только для себя и должен ты будешь его другим нести. И одно только сможет облегчить страдание твоё — если помогать ему ты станешь так же как душе своей, и будешь для него как отец и мать, любящие дитя своё несмышлёное, как брат и сестра, как жених и невеста. И тогда страдать меньше ты будешь, когда возлюбишь его, как чадо возлюбленное моё и будешь заботиться о нём, как садовник царский заботится о лучшей розе в садах царских. Ибо тебе дано многое и много спросится, а ему дано малое и мало спросится. Ибо легко нести то знание, что есть у тебя, но тяжело очень просить о том знании, что нет у него, особенно если думать будет человек, что он – венец Творения моего. И поэтому должен ты будешь вначале разбить иллюзии его и снять пелены с глаз, ушей и сердца его, а затем учить его, как Я учил тебя, если только захочет он слушать тебя. Если же не захочет он слушать тебя, то оставь его и иди к другому, ибо много страждущих в темноте и ждущих светильника знания небесного, и мало светочей, и дорог труд их.
И сказал Лукавый:
— Вот открыл я тебе часть тайны тайной о жизни и смерти, и вот решить ты должен будешь что выбрать: жизнь, которой ты до сегодняшнего дня жил, жизнь, которая как смерть, или жизнь, полную чудес и тайн, но также и страдания, душу твою облагораживающую.
И хотя сердце моё полно любви к тебе, но и мизинцем я пошевелить не могу, чтобы ношу твою облегчить, ибо только сам ты это сделать должен. Я же могу только учить тебя, и разъяснять тебе места тёмные, и поддерживать тебя, и ободрять в минуты слабости. Всё же остальное, и самоё жизнь твоя, только в руках твоих.
И улыбнулся Лукавый, но не ушёл, а человек припал к нему и заплакал.

Ночные фантазии....


По кромке, по краю, по самому лезвию страха,
Небрежность гуляет в тончайшей прозрачной рубахе.
Нет света, нет тени, забытые томные ритмы
И символ успеха старинная чаша клепсидры.
Капели, качели, игрушки чувствительной сказки,
Иные напевы сложились в предчувствии ласки.
Плясала, стонала и пела запретные песни,
Какое начало...  а дальше, всё было чудесно.

Иллюзии

Если вы посмотрите на фото со стула, на котором вы сидите перед компом, Вы увидите "злую женщину" слева, и "спокойную" справа.





Встаньте и отойдите назад на метра 3 или прищурьте глаза и Вы должны увидеть как они поменяются местами.



Вот и я так, поддался иллюзиям, потерял контроль над реальностью. Теперь пожинаю плоды разочаровния от собственных фантазий. Не теште себя иллюзиями Господа, чтоб потом ни чему не удивляться!






Рейтинг блогов