Андрей Камакин

  Андрей Кураев — о том, как атеист стал протодиаконом, а Ленинград — Санкт-Петербургом, об архивах КГБ и деятелях ГКЧП, как разошелся во взглядах с советской властью, Борисом Ельциным и Алексием II, об особенностях национальной охоты на ведьм, а также о том, как нелегко быть пророком в своем отечестве.

В Русской православной церкви несут служение более 32 тысяч духовных лиц. Тех, что известны за пределами своих приходов и епархий, намного меньше. И, пожалуй, лишь единицы могут похвастаться такой известностью, как у протодиакона Андрея Кураева. Далеко не всегда славе «популяризатора Православия», как называет себя сам Кураев, можно позавидовать. Много раз в своей жизни он оказывался в положении героя фильма «Свой среди чужих, чужой среди своих». Однако если когда-нибудь снимут фильм о самом неугомонном протодиаконе, то назовут его как угодно, но только не «Миссия невыполнима».

— Отец Андрей... Или все-таки Андрей Вячеславович? Какой вариант обращения предпочитаете?

— В принципе, оба варианта правильны. Правда, тут есть одна тонкость. До революции к духовным лицам — за пределами храма — было принято обращаться по имени-отчеству. В культуре того времени это было признаком уважения и высокого социального статуса. Но когда пришли большевики, в эту форму стал вкладываться совершенно иной смысл. По имени-отчеству к «служителям культа» подчеркнуто обращались совслужащие, в том числе товарищи чекисты. Дескать, как бы тебя в Церкви ни звали, для нас это ничего не значит. Поэтому для священнослужителей моего поколения, заставших советские времена, имя-отчество ассоциируется с той эпохой. У более молодых, я думаю, таких ассоциаций не возникает. Но это, как говорится, мои проблемы, не ваши. Поэтому как вам удобнее, так и обращайтесь.

— Отец Андрей, о тех временах напоминают и другие детали современной жизни. Например, то, как в Церкви отнеслись к вашему «особому мнению» по делу Pussy Riot.

— Да, попытки повлиять на меня были. Но это все-таки не давление советского образца. Церковь — не КПСС: мне могут высказать претензии и пожелания, однако без каких-либо оргвыводов. Скажем, в марте на ученом совете один из моих коллег по Московской духовной академии потребовал, чтобы я сделал публичное покаянное заявление. Я ответил: «Простите, коллеги, это для меня немыслимо, это был бы не миссионерский поступок. В Интернете сегодня можно встретить сотни высказываний типа: «Кураев — последняя ниточка, которая связывает меня с православием». Вы возьмете на себя ответственность за эти сотни душ?» И надо отдать должное ректору и ученому совету: они не стали развивать эту тему.

— Однако ученый совет выразил «единодушное несогласие» с «оценкой протодиаконом Андреем Кураевым этой возмутительной акции». Вам уютно в статусе диссидента?

— Я не считаю себя диссидентом. Просто иногда вижу чуть дальше, чем некоторые другие. Что касается ситуации с этим феминистками, по-прежнему убежден, что стратегически — в расчете не на одну неделю, а на месяцы и годы — моя позиция правильна. Я сразу тогда сказал, что будет грандиозный скандал, но именно в том случае, если будет жесткая реакция с нашей стороны. Ведь главная цель такого рода перформансов — реакция зрителей. И эта реакция была заранее запрограммирована. Зачем же вести себя подобно дрессированным собачкам? Могу лишь повторить сказанное тогда: будь я ключарем храма, я бы накормил этих девчонок блинами, выдал по чаше медовухи и пригласил бы зайти вновь, на чин прощения...

Лишь в одной перспективе можно счесть мою позицию ошибочной и церковно вредной. Если считать за благо превращение Церкви в политико-боевую единицу. Тогда все логично: чтобы добиться полного некритического послушания паствы, надо ее запугать. Для этого нужно указать ей на кольцо врагов и фронтов. Кроме того, надо ее малость задобрить, бросив лозунги, потакающие низким инстинктам. У большевиков это было «грабь награбленное», сегодня подобную роль может исполнить призыв «все на защиту поруганных святынь, бей осквернителей и критиков!». А потом видом этой истеричной толпы запугивать другие общественные силы и структуры... Логично, политтехнологично. Но очень цинично. Я не могу поверить, что таковы замыслы патриарха Кирилла, а потому и свою позицию не считаю предательской или диссидентской.

Я давно привык к тому, что кому-то из мирян или сослужителей мое поведение кажется неправильным. Привык и к тому, что по многим вопросам моя позиция, поначалу казавшаяся диссидентской и маргинальной, становилась более или менее общепринятой. Какая истерика была по поводу введения налоговых номеров и штрихкодов! Как меня тогда только не называли — и агентом ЦРУ, и антихристом... Сейчас утихло. Но извинений от былых хаятелей я так и не дождался.

— Всезнающая «Википедия» сообщает, что, учась в старших классах школы, вы выпускали газету «Атеист». Все верно?

— Это была стенгазета, висевшая в нашем классе. Выпустил я ее два, максимум три раза. Был тогда под большим впечатлением от творчества Марка Твена: перу этого писателя принадлежат не только замечательные истории из жизни Тома Сойера, но веселые сатирические зарисовки на тему религии. Несколько таких рассказов я, говоря современным языком, перепостил. В этом не было особого богоборчества. Просто моему подростковому умишку это показалось интересно и смешно.

— После школы был философский факультет МГУ — кафедра истории и теории научного атеизма. Сами выбрали специализацию?

— Увлечение философией было у меня, можно сказать, наследственным. Я вырос в академической среде: отец, Вячеслав Иванович Кураев, был специалистом в области формальной логики. Я очень любил подслушивать разговоры отца и его друзей... В общем, вопроса, на какой факультет поступать, не было. Но что касается кафедры, выбор по большому счету был случайным. Научный коммунизм отпал сразу — там не было ничего, кроме трескучей пропаганды. Отец, помню, показал мне на одного своего однокурсника и спросил: «Хочешь быть таким же?» Тот занимался как раз научным коммунизмом и отличался изрядным занудством. Я сразу сказал: «Нет-нет, не хочу». Логика и зарубежная философия выглядели более заманчиво, но беда в том, что на обеих кафедрах слишком хорошо знали моего отца. Не хотелось прослыть папенькиным сынком. Оставался научный атеизм. Идеологической шелухи, несмотря на «страшное» название, там было в общем-то не так много. По сути обычное религиоведение. Решил для себя: если мои будущие собеседники, религиозные авторы, меня переубедят, буду изучать религиозную философию. Если нет — материалистическую. И так и так интересно.

— По мнению некоторых ваших недоброжелателей, Андрей Кураев — вовремя сориентировавшийся карьерист. Почуял, мол, wind of change и из профессионального безбожника переквалифицировался в профессионального богослова.

— Есть такой анекдот: если видишь швейцарского банкира, выпрыгивающего из окна, без раздумий делай то же самое. Те, кто считает Андрея Кураева ловким карьеристом, ставят мое историческое чутье на один уровень с этим банкиром. Ну а если серьезно, то крестился я через неделю после смерти Брежнева. Почувствовать ветер перемен было очень сложно. Решение созрело, конечно, гораздо раньше, но толчком послужил приход к власти Андропова. Дело в том, что среда, в которой вращался я — московская интеллигентская, немножко диссидентская, — склонна была персонифицировать проблемы страны. Вот, мол, косноязычный кремлевский старец уйдет, и начнутся перемены. Но когда старец умер, стало понятно, что дело не в нем, дело в системе. Я решил, что не стоит ждать серьезных перемен в мире газет. Надо искать другой путь, производить перемены на другом, более глубоком уровне. В самом себе.

— Ну а что послужило причиной мировоззренческого переворота? Где эта точка перелома?

— Думаю, это похороны Высоцкого в июле 1980-го. Я с отцом стоял в очереди в Театр на Таганке, затем — на кладбище. А многие мои однокурсники стояли с красными повязками в оцеплении. Да, сейчас, задним умом, я могу понять, что на самом деле и они тоже были правы. Любую толпу, пусть даже самую интеллигентную, необходимо сдерживать. Но мы зримо оказались по разные стороны барьеров. Пока еще барьеров, не баррикад. Психологически это тогда очень остро мной переживалось. Очень захотелось зайти за красные флажки. Один из аргументов, обративших меня к Церкви, был такой: если власть ежедневно врет по самым разным поводам, то, возможно, она соврала и в том, что она же сама называет основным вопросом философии.

Страницы: 1 2 3 4 5 6

Москве еще не поздно принять участие в становлении Украинской церкви, считает протодьякон Андрей Кураев.

© Фото Евгения Шабанова

Процесс «переформирования» православия на Украине развивается на наших глазах, и динамично. Вселенский синод в Стамбуле (бывший Константинополь) 11 октября принял два радикальных решения. Отменил «свое» постановление от 1686 года, предоставлявшее Московскому патриарху право назначать Киевского митрополита. И снял анафему, наложенную Московской патриархией на руководителей двух религиозных организаций, от нее «отколовшихся», — главы довольно «большой» «Украинской православной церкви Киевского патриархата» Филарета (Денисенко) и главы «малой» «Украинской автокефальной православной церкви» митрополита Макария (Малетича).

Это — ключ к созданию новой, независимой от Москвы церкви, шаг на пути к томосу — документу о предоставлении автокефалии. Уже 15 октября в Минске синод Русской православной церкви во главе с патриархом Кириллом станет решать, как действовать в этой ситуации дальше. Пока  со стороны Московской патриархии слышны только громы и молнии. Складывающуюся в православном мире ситуацию корреспондент «Росбалта» обсудил с известным религиозным и общественным деятелем протодьяконом Андреем Кураевым. 

— Можем ли мы как-то предсказать, о. Андрей, что теперь будет «у них» — и что в связи с этим будет «у нас»?   

— Проще сказать, что будет «у нас». У нас будут, как говорится, «бомбить Воронеж». Вводить санкции против самих себя. 

— Возможен разрыв с Константинополем и Вселенским патриархатом?

 — Не только. Ощутимей станет усиление всей нашей военной пропаганды, которая идет на федеральных каналах. Будут искать всякий повод, чтобы облить дерьмом Константинополь и Греческую церковь. Эти пиар-технологии нам уже знакомы и понятны. Максимальная демонизация оппонента поможет облагородить свой «откол» от мирового православного сообщества. На церковном языке «максимальная демонизация» означает обвинение в ереси.

Несогласные станут еретиками, зато Москва станет центром сбора расколов всего мира — всех «супер-православных», не согласных с Константинополем. В Болгарии, Румынии, в самой Греции немало «тру-православных» фриков. Теперь, подняв знамя нового супер-православного интернационала, из каждого такого сторонника наша пропаганда будет делать героя веры и грандиозного союзника.

Это тем легче, что их идеология нам знакома: «кругом жидомасоны, идет конец света, Антихрист уже правит западным миром». Беда в том, что установка «вокруг враги, а внутри предатели» ведет к деградации и нравственной, и интеллектуальной.

Все это подчеркнет позорный итог первого десятилетия патриарха Кирилла. Начинается ведь юбилейный год — в декабре 10 лет со дня кончины патриарха Алексия. Я думаю, что если бы тогда нам сказали, что через 10 лет у нас будет вот это — все пребывали бы, мягко говоря, в ужасе. И такое будущее для себя уж точно не избрали бы. 

— Это страшный удар по патриарху Кириллу?

 — Смотря, с чьей точки зрения. Что касается самого Кирилла — я допускаю, что он, может быть, даже и счастлив. Ведь сегодня он — вершитель мировой истории, и неважно, с каким знаком. Он принимает исторические решения, находится в центре внимания всего и всех. Когда я слышу риторику про то, что украинские события  «причиняют боль любящему сердцу нашего патриарха», я просто вспоминаю Наума Коржавина:

Ах, глобальные игры!

 — Допинг старцев кремлевских.

 

Допинг!.. Чувства линяют.

Глохнет всё, кроме власти.

И порой заменяют

Игры ею — все страсти.

 

Шутка ль! — Все они в силах.

Мир смолкает, робея…

И в их старческих жилах

Кровь кружится быстрее.

 

Рвутся в бой, хоть и седы,

Словно в день свой вчерашний.

Юность длят… И за это

Платят юностью нашей.

 

Нашей кровью и болью,

Нашим духом и телом.

И, наверно, судьбою

Нашей Родины в целом. 

 

— Но как же «потеря Украины», такое драматическое сокращение паствы и территории?

 — У нашего патриарха и так особого влияния на Украине не было. Но катастрофа на Украине дает замечательный повод ужесточить в России контроль над тем, что осталось. Например — лишить меня сана. В общем грохоте и шуме сегодня это пройдет незамеченным. Так что для святейших амбиций в происходящем есть и плюсы, и минусы.

Как исторический пример для сравнения такой парадокс: когда турки захватили Константинополь в 1453 году, власть патриарха Константинопольского над православным населением от этого только выросла. Он взял на себя ряд прерогатив, до того принадлежавших только императору и его администрации. Даже сбор налогов и судебная власть по гражданским делам перешли к нему. 

Филарет готов к «штурму» Киево-Печерской лавры

 — Но говорят, что доля украинских приходов в РПЦ гораздо больше удельного веса Украины в СССР по причине более высокой религиозности украинцев. Число приходов, опять же финансовые поступления…

 — Количество приходов — это совсем не количество акций на собрании акционеров. По-настоящему это ни на что не влияет. А деньги с Украины и так не поступали. Точнее говоря, с Украины в патриархию поступает только один финансовый поток — торговый. Когда самые разные духовные лица приезжают закупать одежды и церковную утварь на завод в Софрино. Кстати, раскольники тоже закупаются. Это чистая экономика: где больше нравится, где дешевле, где ассортимент лучше. Деньги не пахнут — пусть раскольники, но и им продают.

Так что в денежном отношении патриархия ничего не теряет. Может быть, даже наоборот: появится повод требовать от Кремля: давайте нам побольше грантов, открывайте больше линий финансирования, чтобы мы могли что-то сделать на Украине и побольше навредить Стамбулу во все мире. 

— А что же будет на Украине? Всем приходам и каждому верующему предстоит выбор: куда идти и с кем идти?

 — Один из выборов — не проклинать уходящих. Это ведь черта всех сект: вдогонку тем, кто уходит от нас, несутся проклятия: мол, прямо в ад идете. Хотя, думаю, с нашей стороны это все равно последует.

А для другой стороны важно уклониться от соблазна полицейского подавления разномыслия. И от прецедентов «народного гнева» (настоящего или сымитированного), спешащего зачистить территорию. Украина — страна контуженная, это несомненно. И гарантировать, что там все пройдет мирно, увы, нельзя. 

Риск раскола все выше

— Договорятся ли все эти предстоятели о том, как объединяться и кто новым патриархом-то станет? 

 — Ох, нескоро. Ведь, сняв анафемы с Филарета и Макария, Константинополь выразил готовность принять их только в том сане, в котором их эти анафемы застигли: Филарета — в качестве митрополита, а Макария — в качестве простого священника. Это явно не удовлетворяет Филарета, и он уже бросился перевирать смысл вчерашнего синодального решения.

Так что структура, созданная Константинополем, до конца не абсорбирует никакую из существующих украинских церквей. Может быть, лишь крохотная УАПЦ во главе с Макарием в полном составе войдет в будущую Церковь. И то — если Константинополь это разрешит, потому что там могут оказаться, при ближайшем рассмотрении, личности со слишком «богатыми» биографиями. 

— То есть впереди долгий процесс, который займет годы?

 — Всем надо запастись терпением. В любом случае, большой толчок процессу даст уход 89-летнего ныне Филарета — на покой или в мир иной.  

— А как будут делить храмы, недвижимость?

 — Делить будут с участием государства, как это уже было в Эстонии в 1990-х. Поезд репрессий будет набирать ход постепенно. Принимается новый закон о свободе совести. Раз новый закон — нужна перерегистрация уставов всех религиозных организаций.

А дальше это дело элементарной административной техники. Вопрос решается рядовым клерком через порядок расположения папок на столе. Важно, чтобы первой прошла регистрацию новая структура, претендующая на трейдмарк «Украинская православная церковь». После чего это название считается юридически занятым. И никто больше не может его получить.

Даст ли Варфоломей «киевским раскольникам» свободу?

И когда аналогичное заявление подаст УПЦ Московской патриархии, ей скажут: «Простите, мы не можем вас зарегистрировать как УПЦ, потому что это место занято. Назовитесь иначе — Российская церковь в Украине. С этим именем мы вас зарегистрируем». А после новой регистрации по новому закону каждый из  приходов должен зарегистрировать свои отношения по поводу храмовой собственности и особенно аренды.

А самые ценные здания — Лавры — находятся в государственной собственности, и у монастырей они лишь в аренде. И вдруг появляются вполне законные основания для пересмотра арендных отношений. У государства все козыри на руках, оно говорит: «Простите, мы вам аренду не продлеваем. Пожалуйте с вещами на выход. Впрочем, вещи мы пересчитаем: что тут наше, музейное, а что ваше — нажитое».

Для монахов-то это лишь к лучшему: покинуть разжиревшие и раззолоченные лавры и уйти в скиты. Для церковных олигархов это большая потеря. Для пропагандистов войны — огромная удача. 

Цель бесконечных заклинаний «Сейчас прольется чья-то кровь, сейчас прольется чья-то кровь, сейчас прольется чья-то кровь, сейчас прольется, прольется… Льется» одна — внушить прихожанам УПЦ МП, что они должны проливать свою кровь. То есть в них вкладывается матрица их поведения. 

А зачем нужно это обязательное кровопролитие, внятно объяснил Николай Стариков 12 октября на «Первом канале». Мол, это даст нам повод провести операцию по принуждению Украины к миру. Кантемировской дивизии приготовиться.

Главное — дайте ей казус белли, ну, пролейте там вашу кровь за «патриаршие земли в Феодосии». Недавно Павел Губарев из ДНР распространил «достоверный» список святынь, которые якобы 14 октября планируют отобрать бандеровцы. В этом списке, среди множества храмов, и так уже принадлежащих униатам и филаретовцам, есть и такой объект. 

— Довольно грустно это все. Может ли Москва еще как-то реально повлиять на ход событий, что-то поправить?

 — Даже у съеденного пирожка есть два выхода. Москва могла бы поправить ситуацию, если бы она приняла эту данность. И стала бы добрым и мирным участником процесса становления единой украинской церкви.

Юлия Тутина

Как Церкви вернуть былые позиции
Сегодня пинать и ругать Православную церковь модно.
О том, почему так получилось, рассуждает протодиакон Андрей Кураев.

«АиФ»: — Отец Андрей, патриарх призвал священников быть воздержанными на язык: мол, слишком много стало спорных комментариев...

А.К.: — В храме священник как личность спрятан. На службе я произношу слова не свои, а Иоанна Златоуста и тем самым прячу своё корявое эго за гениальными. Это и для меня полезно — отдыхать от креативчика, и людям хорошо: они знают, что встретят в храме, и меньше травмируются моими личными особенностями. Но когда я выхожу из алтаря, то уже не могу просто отвечать по шпаргалке, по Служебнику, и опасность ошибок резко возрастает. Но и не выйти уже нельзя. Для снижения травмоопасности нужны как минимум две вещи. Первое — честное признание каждого священника: «моя позиция является позицией Церкви, только когда я цитирую Символ веры. В остальных случаях это просто моя позиция». Второе — опыт. А для обретения опыта нужна готовность терпеть друг друга. Существует закон больших чисел. Когда всего много — это всё оказывается всяким. В Церкви сегодня десятки тысяч священников. Они разные.

Высокие и низкие. Брюнеты и блондины. Худые и толстые. Умницы и наоборот. Плюсуем к этому разностилье и разноуровневость СМИ — и получаем неизбежно пёструю картину медийно-церковного поля. Есть беседы со священниками правильные, выверенные до стерильности. А есть колючие, импровизационные. Всё есть. И конечно, есть ляпы. Даже самый хороший футболист в своём самом звёздном матче всё равно пару пасов дал в пустоту, в аут, поскользнулся, недотянулся, недобежал... У любого человека есть свои профессиональные неудачи. И их надо просто терпеть друг у друга — в надежде на то, что за хмурой полосой снова будет солнышко. Патриарх абсолютно прав, что заметил проблему медийных ляпов духовенства, и вдвойне прав в том, что не стал называть имён и применять административные меры.

«За кого умрёшь?»

«АиФ»: — Но не приведёт ли это к полному запрету на общение, когда позиция Церкви по разным вопросам окажется вообще непонятной людям светским?

А.К.: — Патриарх как раз настаивает на том, чтобы церковные люди, миряне и священники стали более активны. Чтобы шли к людям, объясняли свою позицию. Но не в метро же народ за рукава хватать? Значит, надо выходить на публичный диалог, а это — Интернет и медиа. Но сложность вот в чём. Мы постоянно говорим о том, что надо уметь прощать, любую ошибку или двусмысленную информацию интерпретировать в пользу обвиняемого человека. Это на словах. В реальной внутрицерковной жизни очень часто происходит иначе. Представьте молоденького священника, который искренне откликнулся на призыв патриарха, дал интервью, а местному епископу его выступление не понравилось.

Почему не понравилось — это далеко не всегда прогнозируемо и понятно… Лет 20 назад один священник был уже предложен к епископскому назначению. Но за день до заседания Синода передачу с его участием увидел патриарх Алексий. Очень добрая была передача: батюшка у себя на кухоньке беседует с журналистом и одновременно сам себе жарит картошку. Ну нет у него ни кухарки, ни жены — он монах. И почему-то патриарха это очень задело: как это — епископ Русской церкви, уже почти наречённый, сам себе жарит картошку! В результате избрание было отложено на несколько лет. Так вот священнику, начинающему медиаконтакты, епископ даёт по рукам раз, второй. Причём зачастую это не совет или помощь, а резкая и обидная реплика... После пары таких реакций священник благоразумно решает, что лучше промолчать или отделаться цитатой из официального документа, даже не поясняя его. От журналистов я слышал, что за последние два года резко снизилось число священников, готовых к интервью и комментариям.

«АиФ»: — Девушек из Pussy Riot отправили в колонии. Неужели Церкви их не жалко?

А.К.: — Декларации о милосердии к этим пуськам уже необратимо запоздалы и бесполезны. Но ещё не поздно внятно осадить возникший в последние месяцы погромный дух. Не поздно взять назад слова официального представителя Церкви, назвавшего откровенных погромщиков «передовым отрядом Церкви». Православная церковь — церковь традиционная.

Это означает, что для нас очень важны прецеденты. То, что однажды было допущено, становится образцом для подражания. Кроме того, у нас, у людей, ещё со времён Адама смещён центр моральной тяжести: легко отзываемся на соблазнительное предложение, но трудно и со скрипом берём себя в руки. Легко разрешить жить по-самцовски, по вполне естественным понятиям плотоядных хищников, защищающих свою территорию. Трудно потом будет вернуться к человечности. А сегодня мы слышим, что идёт война и, значит, разрешается бить и ненавидеть. Если вы кипите — это, оказывается, не ваша плохая воспитанность, а святая злость. Нынешняя сиюминутная ситуация пройдёт, а вот эта привычка кипеть и «от имени Церкви» давать сдачи может остаться.

Недавно один православный активист мне говорит: «Мечтаю стать мучеником за Христа». Мечта, конечно, хорошая, христианская, но вот как бы не спутать — за Христа ты будешь «получать» или за хулиганство.

 Сергей Корзун: Всем добрый вечер. Сергей Корзун – ваш ведущий. И сегодня для разговора в студию OnlineTV я пригласил диакона Андрея Кураева. Андрей Вячеславович, добрый вечер.

Андрей Кураев: Добрый вечер.

Сергей Корзун: В Москве 19:07, чуть позже начали, небольшая беда. Четверг сегодня у нас. Мы в прямом эфире, так что можете задавать ваши вопросы. Часть вопросов уже пришла, мы их покажем и постараемся на них ответить, но есть несколько тем, о которых нам хотелось бы поговорить. Ну, во-первых, Андрея Кураева особо представлять не надо. В 35 лет стал самым молодым профессором богословия в истории ХХ века в Православии. Вы в свое время давали уточнение, что в ХIХ веке раньше, вроде, были такие, моложе вас, но в ХХ, похоже, не было. И человек, который шагнул в богословие прямо с кафедры научного атеизма. Так это было или примерно так?

Андрей Кураев: Приблизительно, да.

Сергей Корзун: Без деталей, если так. И было это в 70-е годы, да?

Андрей Кураев: В 80-е.

Сергей Корзун: В 80-е годы уже. Помимо прочего, Андрей Вячеславович – автор школьного учебника «Основы православной культуры», который немножко покоцали, наверно, там в Министерстве просвещения, не без этого. И клирик храма Михаила Архангела в Тропарёве, где когда-то крестились тайком от родителей и от общественности.

Андрей Кураев: Маловероятно, храм открыт только в 88-м году.

Сергей Корзун: Нет. То есть эта информация не соответствует действительности. А Вы где-то даже говорили, что…

Андрей Кураев: Нет, я крестился действительно тайком от родителей и общественности, но в другом храме, на Красной Пресне.

Сергей Корзун: Когда-то я встречал такую красивую легенду, что где крестились, туда и пришли служить.

Андрей Кураев: Я почти двадцать лет потом служил, но вот уже лет пять я служу в тропарёвском храме.

Сергей Корзун: А, уже в тропарёвском, понятно.

Андрей Кураев: Мой храм все видят 31 декабря, именно мимо него проходит герой Мягкова в финале фильма «Ирония судьбы, или С лёгким паром».

Сергей Корзун: Всё, теперь все запомнят, и любой его определит с самого начала. Давайте посмотрим на страничку сайта, это такое традиционное представление, сайт kuraev.ru. Для тех, кто там не был, давайте заглянем на него. Здесь довольно много записей, в том числе, вот обратил внимание, ну, журналистская судьба такая, нас снова приходится опровергать. Там, значит, внимательно следите, насколько я понимаю, за публикациями, которые особенно по Вашим словам делаются, да?

Андрей Кураев: Нет, этой записи, я думаю, уже несколько лет всё-таки.

Сергей Корзун: Несколько лет? То есть Вы так слабо обновляете этот сайт?

Андрей Кураев: Да.

Сергей Корзун: А я-то чего-то не обратил внимания.

Андрей Кураев: У этого сайта очень сложная судьба, и он не всегда меня признает.

Сергей Корзун: Но Вы его признаете, это Ваш сайт, всё-таки?

Андрей Кураев: По имени — да.

Сергей Корзун: То есть, сегодня выражение «Блин, девки журналюги, чему вас учат на ваших журфаках?!» уже не употребили бы, наверное, при переписке?

Андрей Кураев: Употребил бы, неважно.

Сергей Корзун: Употребили. А давайте в комментарии войдем. Вот вам, от Игоря: «Отец Андрей считается ли допустимым для священнослужителя выражаться так?»

Андрей Кураев: Вот видите, действительно, девятый год получается.

Сергей Корзун: Нет, одиннадцатый. Одиннадцатый год, так что не так уж долго.

Андрей Кураев: Нет, это один из последних комментариев, а если там палец опустить вниз, там я уж не знаю, сколько.

Сергей Корзун: У Вас вообще стиль общения с журналистами, не знаю как с паствой, а с журналистами он такой достаточно острый, контактный, боевой, я бы сказал.

Андрей Кураев: Понимаете, есть такая замечательная формула: с эллинами как эллин, с иудеями – как иудей, а с волками – как волкодав.

Сергей Корзун: Хорошо. Смотрю сегодня кто-то Вас расстроил, обидел, или что у Вас настроение такое не особенно контактное?

Андрей Кураев: Нет, прихожу в себя после московских пробок, только и всего.

Сергей Корзун: А, московские пробки, всё понятно. Хорошо, давайте посмотрим первое кино, которое у нас есть. Это фрагмент четырехлетней давности – фрагмент сюжета об интронизации Патриарха Кирилла. Чуть-чуть посмотрим и прокомментируем. Это было практически четыре года назад – 1 февраля 2009 года. Съемка явно любительская, качество не очень высокое, но, в принципе, обстановку представить себе можно. Четыре года для светской власти — у нас в последнее время был такой регулярный срок – что для президента, что для парламента. Четыре года Патриарха Кирилла изменили что-то принципиально в жизни Русской Православной Церкви, на Ваш взгляд?

Андрей Кураев: Я думаю, что принципиально – нет, потому что Церковь и не настроена на принципиальные изменения. Те перемены, которые происходят, касаются только профессионально православных людей. То есть тех, которые всецело живут в Церкви и от нее Скажем, жизнь епископов. Она, конечно, изменилась. Даже не священников. Священник — у него молитвы, у него прихожане, его храм на месте. А епископам стало тяжелее, да.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7