Бюро перевода документов Курсив - Мы предоставляем услуги качественного перевода текстов на пятьдесят языков мира любой тематики и сложности. У нас можно заказать апостиль на документы, письменный перевод документов и устный перевод, технический, консульская легализация, экономический. Все услуги выполняются точно в срок, с гарантией, официально, быстро!!!

Японские журналы по вязанию славятся не только своими моделями, но и достаточно подробными описаниями и схемами к ним, что позволяет нам, зная некоторые особенности, хорошо в них разбираться. 

[ Читать дальше ]

отсюда

Мы говорим не "дискурс", а "дискурс",
     и фраера, не знающие фени,     
трепещут и тушуются мгновенно     
и глохнет самый наглый балагур...  

 Юрий Лифшиц КАК ПЕРЕВОДИТЬ СОНЕТЫ ШЕКСПИРА
Не подозревала что такая туева хуча существует переводов Ш.
Лифшиц- чувак с юмором, весь пук разобрал по полочкам.)

     ... И, словно финка, острый галльский смысл    
 попишет враз того, кто залупнется,    
и перьев хватит, чтобы всех покоцать.   
  Фильтруй базар, фильтруй базар, малыш!                                               Тимур Кибиров.

    BVC - опытная компания на рынке Украины.
BVC - это "Бюро визитов и конференций" - компания, которую зарегистрировала группа профессионалов, объединивших свой многолетний опыт и знания, полученные за годы работы на рынке переводческих услуг.
Мы работаем как с частными лицами, так и с делегациями из разных стран.

Что мы умеем?
Конференц-сервис "под ключ"
Сопровождение выставочной деятельности


Если Вам необходима профессиональная помощь при коммуникации с Вашими иностранными гостями , то бюро переводов компании "Бюро визитов и конференций" - Ваш лучший помощник!



    Пишите: [email protected]
Звоните: (097) 0909018; (073) 0909018

Зароботок в паутина есть иметь всегда!

Заключённая душа

1.
На берегeу морском стоит от века башня
средь сумерков ночных и зорь прозрачных,
а в ней под сводами сырыми в келье страшной,
рыдают сердце и душа в потёмках мрачных.
Рассвет в просторе безграничном свеж и росен,
но знаю я, что некому открыть ворота,
поскольку бог ключи златые морю бросил,
в темницу дня под стражу водного оплота.

2.
Бездомный, бесприютный, безвестный и убогий
без весенного сада в предутренней росе
я странствую по миру без ближних и подмоги,
и стражду под покровом изменчивых небес.
И стражду до упаду твоим соседством тени,
что мысли и дерзанья гнетёт как суховей:
ты — двоица безверья и горького сомненья,
ты — ты вечная загадка моих минучих дней.

3.
А небо вновь глаза на сон закроет:
созвездья, ночь и скорби без конца...
Я кликнул бы, но кто мне дверь откроет,
услышит кто живого мертвеца?
Я кликнул бы, но страшно одиночке,
что у пустыни тёмной слуха нет.
Нет, лучше мнить и стыть, исчезнув в ночке,
глухому и безропотному мне.

4.
Не приходи ко мне ты, царица-незнакомка,
ты — молния и пламя, горенье и весна;
смирённый позолотой осеннего потёмка,
я жить хочу безмолвно один от сна до сна.
Не приходи ко мне ты в беззвучные покои
а жить хочу зажмурив усталые глаза
чтоб виделись желаний моих самоустрои
под золотым сияньем и неба бирюза.

5.
В предсмертном сне колышутся рассветы
бесшумный сумрак веет до упада..
Я болен и блюду души заметы:
в ней исчезают воздух и прохлада.
И никогда не веяла весна мне,
ведь в тяжком сне одна нерадость снилась...
Но боже, ах, я мог оглохнуть в камне,
не утруждая даренную милость!

6.
Уходит день мой слёзный с припухшими глазами,
задумчивый в печали, предчувствующий страх,
что тёмный бог развеет как прежде над лесами
фиалок потемневших загадочнейший прах.
Мой день повечереет. И надо мной стемнеет,
ведь ночь-мара опустит усталое крыло —
и ум мой безотрадный от муки занемеет,
и взбороздят морщины замлевшее чело.
И взгляд мой оробевший на запад устремится,
и горько я оплачу свой вечный плен и тень,
ведь далеко уходит погибшая зарница,
а с ней быть может лучший непрожитый мой день.
Уходит день мой слёзный с припухшими глазами,
задумчивый в печали, предчувствующий страх,
что тёмный бог развеет как прежде над лесами
фиалок потемневших загадочнейший прах.

7.
Досадный гнёт и искренняя жажда
мою мольбу и гимны осаждают
и словно я рождён был не однажды,
но род во мне, рождаясь, умирает.
Горю и гасну, жизнь пожгу живую,
как рыцарь у судьбы своей в затворе,
и плачу я, смеюсь и всмерть тоскую,
и смех мой безнадёжен в приговоре.
Примерить мне беды земной обновы?
Там плач мой взор усталый рад низвергнуть.
и мнятся мне незримые оковы,
которые, боюсь, вовек не свергнуть.

8.
Когда фиалки сумрак приморочит
и вечер для скорбей воздвигнет веху,
ты душу затвори свою от прочих
и обрети в самом себе утеху.
И в бездне неизбывшихся страданий
оплачь и разопни свою обиду!
Но на мiру средь горя и рыданий
смолчи своё, не подавая виду!

Христо Ясенов
перевод с болгарского Терджимана Кырымлы


Заключена душа

1.
Стои една старинна кула край морето
през тъмни вечери и утрини прозрачни —
и там ридай заключена душата и сърцето
сред хладните стени и сводовете мрачни.
А светло е, и греят вън пространства необятни,
но зная аз, че няма кой вратата да отвори,
защото бог захвърли ключовете златни
на тъмното море сред водните простори.

2.
Аз нямам дом, където бездомен да почина,
ни пролетни градини в предутринна роса —
и аз съм като странник без подслон и родина,
и страдам под покрова на всички небеса.
И страдам до умора, че ти си вечно с мене
и тровиш всяка мисъл, и тровиш всеки блен,
ти — сянка неразделна, невяра и съмнение,
ти — вечната загадка на всеки минал ден.

3.
Небето пак очи за сън притвори:
звезди и нощ, и скръб, и самота...
И викнал бих, но кой ще ми отвори,
но кой ще чуй от мъртвите в света?
И викнал бих, но страшно ми е мене,
че тъмната пустиня няма слух.
А по-добре е в жажда и съмнение
да чезна тъй безропотен и глух.

4.
И ти недей дохожда, царице непозната,
ти — мълния и пролет, горение и плам:
под тихото смирение на късната позлата
аз искам да живея безропотен и сам.
И ти недей дохожда сред сънните покои:
аз искам да живея с притворени очи
и мирно да сънувам желанията свои
под златното сияние на късните лъчи.

5.
В предсмъртен сън люлее се зората,
безшумен здрач излеко вей и пада.
Аз болен съм и сещам си душата -
и сещам я без въздух и прохлада.
И пролет мене нивга не полъхна,
че в тежък сън нерадости сънувах.
Но, боже, ах, да можех да заглъхна,
и никого, и нищо да не чувах!

6.
Денят ме отминава със сълзи на очите,
замислен и печален, в предчувствия и страх
че тъмен бог отново разсипва над горите
на тъмни теменуги загадъчния прах.
Денят ще свечерее. Над мене ще се стъмни,
че морна нощ ще спусне разгърнато крило
и мисли безотрадни, мъчителни и тъмни,
отново ще набръчкат набръчкано чело.
И плахо ще погледна на запада в мъглата,
и горко ще заплача завинаги пленен,
че нейде надалеко умряла е зората,
а може би със нея най-хубавият ден.
Денят ме отминава със сълзи на очите,
замислен и печален, в предчувствия и страх
че тъмен бог отново разсипва над горите
на тъмни теменуги загадъчния прах.

7.
Досаден гнет и непритворна жажда
обсажда мойте химни и моления —
и сякаш в мен умира и се ражда
плачът на много, много поколения.
И аз горя, и гасна, и живея,
като затворен рицар в неизбежност —
и плача смъртно, плача и се смея —
и моят смях е пълен с безнадеждност.
Издигна ли се - земна скръб ме трови,
а морен взор сълзите не задържа —
и аз усещам някакви окови,
които сякаш няма да развържа.

8.
Когато здрач прибули теменугите
и твоят ден за скърби свечери,
ти затвори душата си за другите
и в себе си утеха намери!
И в бездната на тъмните страдания
разпъвай свойта мъка и плачи!
Но в шумний хор на людските ридания
ти своята нерадост премълчи!

Христо Ясенов

Сказочное царство

1.
...И будто давненько я был
властителем дивного царства,
но ворог мой трон сокрушил
оплётом глухого коварства.

Могильные плиты молчат,
присыпаны пеплом и лавой,
но травы над щебнем торчат,
питаясь остаточной славой.

Бесцветная эта страна
ристалищем воен бывала,
а древняя эта стена
от тысяч врагов укрывала.

Зловещие стрелы неслись
и всадников копья мелькали,
утёсов безлюдную высь
алтарные жертвы питали.

Неслыханной брани урок
над жизнью возвысил свирепость —
и пала в предвещанный срок
под натиском старая крепость.

И город престольный мой пал,
и храбрая рать перебита,
и в плен я ворожий попал
чужая взяла меня свита —

я рок свой безвестный терплю,
заложник чужому вассальству,
и плачу, и молча скорблю
по старому дивному царству.

2.
Злата-осень злато листьев мечет,
пёстрый пурпур выцветил урон;
небосклон, печалями увечен,
тихо рушит царственный мой трон.
Растуману мелкий дождь перечит:
одиночке мало сна и дня.
Я устал, устал, разгромом мечен!
Мать-бедняга, слышишь ты меня?

Тёмный вечер тёмки-тени стелит,
заливает отчие поля.
Я забыл порыв стремлений в теле,
опустил крыла, покой целя,
потерял пути, утратил цели,
бесприютен в келье сна и дня.
гасну молча в сумрачном приделе!...
Мать-бедняга, слышишь ты меня?

Вихорь свищет в тополях уснувших,
листьев сушь гоняет в ноябре;
в страхе стонут голых веток души,
в страхе плачет чайка на заре
и, юдоль и бездну не нарушив,
веет бог предсны на склоне дня...
Там, во мне мольба напевы душит...
Мать-бедняга, слышишь ты меня?

3.
Улыбчива пёстрая осень,
чьи слёзы и краски что прах,
чей вихорь тревожный уносит
унылые вздохи и страх...
Усталый, я гибну в печали —
потёмки баючат меня,
уж вечер студёный началит
открытые створки окна.

Студ-вечер толкует мне вздоры
и плачет так странно навзрыд:
сомкнём, мол, усталые взоры,
ужасный конец нам открыт!
Донежьте меня, мои други —
до срока стемнел мой денёк!
И тени сплывают как струги,
и памяти сник огонёк.

Неслышно закат догорает
над траурным домом моим;
печать моё сердце терзает:
я страшным разгромом томим.
Мне б только погибнуть в покое,
средь бед свой конец обрести;
о, родина-мать в неустрое,
жми сына к землице-груди!

4.
Усталости сон незаметно овеял дружину
и месяц холодый обрывам не дарит огня.
Чернеет в траве задремавший бойцовский дожинок,
как будто забывший разгром отгремевшего дня.

И вечер спустился, стихии спокойные зают!
И скатертью небо, где россыпи звёзд небедны.
и вижу я, бдящий, как там далеко исчезают
священные степи отеческой дивной страны.

И в памяти близкой об осени грустно-прощальной
невольно тону я от скорби и горести пьян, —
и словно легенда старинная мне сообщает
гайдуцкую песню дремучих отцовских Балкан.

Я вижу поля и бесцветные голые скалы,
и нивы в цвету и потоки, чей гомон не тих
и будто внимаю сквозь ропот вечерне-усталый
заветным речениям пращуров храбрых моих.


So will ich liegen und horchen still
Wie eine Schildwach`im Grabe,
Bis einst ich hoere Kanonengebruell
Und wiehernder Rosse Getrabe.

Неinrich Неine

Так буду лежать я во гробе своём,
Как бы на часах и в молчаньи,
Покуда заслышу я пушечный гром,
И топот, и конское ржанье.

Генрих Гейне, "Два гренадера"; перевод А. Фета

5.
И я опять и вновь усну, и я опять и вновь угасну,
как гаснет день усталый и зарёй родится, чист и ведр.
и я опять и вновь усну, и прорасту не понапрасну,
стихиен, гордый и велик, стихиен, горд и щедр.

Я буду спать, но вечно бдеть...
И если вихрь средь бела дня затронет града твердь,
под стук копыт и вызвон шпаг в неистовом раздоре
отрину я потёмки сна, встряхнусь от праха горя,
и в нечислимый легион суровых стройных войнов
под рёвы медных труб и песни страшные достойно
войду плечом к плечу.

И ураганом быть мечу
секущему как льдины беды,
и в триумфальной пьяни
спою я гимн победный
своей геройской брани.

И я опять и вновь усну, и я опять и вновь угасну,
как гаснет день усталый и зарёй родится, чист и ведр.
и я опять и вновь усну, и прорасту не понапрасну,
стихиен, гордый и велик, стихиен, горд и щедр.

Христо Ясенов
перевод с болгарского Терджимана Кырымлы


Приказно царство

1.
...И сякаш отдавна съм бил
владетел на приказно царство —
и някакъв враг е разбил
престола ми с тъмно коварство.

Надгробните плочи мълчат,
посипани с пепел и лава,
но в техните билки личат
останки от минала слава.

И тия безцветни страни
били са свърталища бойни,
и тия старинни стени —
закрила за хиляди войни.

Летели са кобни стрели
и рицарски копия стари —
а тия безлюдни скали
били са прибежни олтари.

Била е нечувана бран
и време на страшна свирепост —
и в някакъв ден предвещан
е паднала старата крепост.

Престолният град е сломен
и храбрата рат е разбита —
и аз съм попаднал във плен
сред чужда и вражеска свита —

затуй — по незнайна съдба —
заложник на чуждо васалство —
аз плача и мълком скърбя
по старото приказно царство.

2.
Златна есен златни листи рони,
цветен пурпур багри всеки клон;
дъхат скърби мойте небосклони,
рухва бавно моят царствен трон.
През мъглата дребен дъжд ромони
и навява сънни самоти...
Аз съм морен, морен от погроми! —
Бедна майко, чуваш ли ме ти?

Тъмна вечер тъмни сенки стели
и залива родните поля.
Аз забравих устремите смели,
аз отпуснах вихрени крила
и загубил пътища и цели,
безприютен в свойте самоти —
гасна мълком в тъмните предели! —
Бедна майко, чуваш ли ме ти?

Вихър свири в сънните тополи
и пилее сухите листа;
стенат плахо клонищата голи,
плаче плаха чайка над света
и — прибулил бездни и юдоли —
бог развява сънни самоти...
Някой в мене пее и се моли...
Бедна майко, чуваш ли го ти?

3.
Усмихна се пъстрата есен
сред сълзи и краски, и прах
и вихър тревожно понесен
развея въздишки и страх...
Аз чезна печален и морен,
люлеят ме страшни тъми —
зад моя прозорец отворен
студената вечер шуми...

Студената вечер говори —
и плаче — и странно ридай..
Да склопим измъчени взори —
настанал е страшния край!
Любете ме нежно, другари -
тъй рано над мен се стъмни!
Погаснаха сенките стари
на светлите минали дни.

Погасна несетно лъчата
над моя тъй траурен дом,
тежи ми в сърцето печата
на някакъв страшен разгром.
Аз искам спокойно да гина
сред тия безкрайни беди —
притискай ме, майко-родина,
до своите земни гърди!

4.
Сън морен обвея несетно дружините бойни
и пламна изрязан над урвите месец студен.
Чернеят спокойно в тревата задрямали войни,
забравили сякаш разгрома на страшния ден.

Пониса се вечер и тъй е спокойно и леко!
И висне небето, и в звездни премени сияй —
и гледам аз буден как чезнат далеко, далеко
свещените степи на родния приказен край.

И в близкия спомен на тъжно-прощалната есен
потъвам неволно - от горест и скърби пиян, —
и сякаш дочувам - в старинна легенда унесен —
хайдушката песен на стария роден балкан.

И виждам полята, и виждам скалите безцветни —
и цветните ниви - и бистрите речни води —
и сякаш дочувам през ромона думи заветни —
заветните думи на моите храбри деди.


So will ich liegen und horchen still
Wie eine Schildwach', im Grabe,
Bis einst ich hore Kanonengebrull,
Und wiehernder Rosse getrabe,

Неinrich Неine

5.
И аз отново ще заспя, и аз отново ще погасна,
тъй както гасне морний ден, за да изгрее чист и ведър,
и аз отново ще заспя, и пак отново ще израсна,
стихиен, шеметен и горд, стихиен, шеметен и щедър.

И аз ще спя, и аз ще бдя...
И ако в някой светъл ден премине буря през града
и чуя тропот на коне и металичен звън на шпаги,
аз ще напусна мрачний сън на свойте горести недраги
и в многобройний легион на стройните сурови войни
наред със медните тръби и страшните напеви бойни
ще вдигна своя боен стан.

И сам ще бъда ураган,
разгромил всички скърби ледни,
и тържествуващ и пиян,
ще пея химните победни
на свойта героична бран.

И аз отново ще заспя, и аз отново ще погасна,
тъй както гасне морний ден, за да изгрее чист и ведър;
и аз отново ще заспя, и пак отново ще израсна
стихиен, шеметен и горд, стихиен, шеметен и щедър.

Христо Ясенов

*** Днесь должен я уйти из стен, днесь должен я покинуть дом, который стал мне тесен — в нём мой дар велик, велик с трудом. Мой шаг тишает на меже, где не топчу цветов уже, где с летней жизнью и жука не разлучит стопы указ. Волнует ветер злато ржи, чудесна неба синева; небесным взлядом дорожи той златовласки, что права. Под ширью неба мир красив, в душе — блаженства перелив, заходит солнце в алый зал. Иду-бреду к себе домой, несу великий дар с собой — ему дворец под небом мал! Антон Ренк перевод с немецкого Терджимана Кырымлы http://www.deutsche-liebeslyrik.de/renk.htm Anton Renk, "Heut muss ich aus dem Haus hinaus..." 

ВОН! Однажды им придётся врозь не в ногу; однажды та по праву не поймёт другого... однажды на любом пути развилка... врозь двоим... но чья вина? Вины в том нет, но вышел срок. Есть в бесконечности разрыв таких дорог, где каждый делится с другим... но что-то остаётся. Однажды вы совместное не поделили нагрелись, сплавились вдвоём — затем остыли, став деткой. Слиплись половины — есть новый человек. Любой идёт к своей судьбе. Жизнь это перемена. Всяк Я в ней ищёт Ты и по себе грядущее — затёкшими ногами грядёт в порыве воли без привета и маршрута в далёкий край. Курт Тухольски перевод с немецкого Терджимана Кырымлы http://gedichte.xbib.de/gedicht_Tucholsky.htm ,Kurt Tucholsky, "AUS!"

Мечты В такое утро нам бы вместе ходить росой сырых лугов одним — в незыблемом покое побыть вдвоём, где никого. Смиренный взор твой станет ласков — в нём отразятся небеса а я рожалке в волоса вплету побольше алых маков. И, приобняв тебя за плечи, я о печали расскажу, чей плод любимый вот рожу, любви к тебе одной, замечу. О, мука в сердце неизбежно растёт, чернавка, не цветя... Любовь ношу к тебе, дитя: суров, я плод питаю нежно! Пеньо Пенев перевод с болгарского Терджимана Кырымлы Мечти В такава утрин искам двама в полята росни да вървим сами в покой невъзмутим, където никого да няма. В очите ти добри, смирени да се оглеждат небеса, да вплитам в твоята коса родики, макове червени. С ръка обгърнал твойто рамо, да ти разказвам за скръбта, родена в мен от обичта, от обичта към тебе само. О, тая мъка с неизбежност в гърдите ми тежи, расте... И нося в тях към теб, дете и обич, и сурова нежност! Пеньо Пенев

Песня странствующего Энгуса Упрела маковка моя — зашёл в густой орешник я, отрезал хлыст, стачал уду, на крюк приладил ягоду, а как порхнули мотыльки, взмерцали звёзды-светляки, под соловьёв незримих трель поймал серебряну форель. Её оставив у ручья, пошёл раздуть кострище я, но кто-то ёрзал у ручья и звал по имени меня. Явилась дева лунный свет, в косицах — яблоневый цвет, и позвала меня, и прочь бегом в серебряную ночь. Хоть постарел я век в пути, хочу в горах её найти, в лугах, лесах её поймать и целовать, и обнимать, ходить в некошеной траве и рвать пока струится век форели-яблоки луны, и злато мыть былой весны. Уильям Батлер Йитс перевод с английского Терджимана Кырымлы The Song of Wandering Aengus I went out to the hazel wood, Because a fire was in my head, And cut and peeled a hazel wand, And hooked a berry to a thread; And when white moths were on the wing, And moth-like stars were flickering out, I dropped the berry in a stream And caught a little silver trout. When I laid it on the floor I went to blow the fire a-flame, But something rustled on the floor, And someone called me by my name: It had become a glimmering girl With apple blossom in her hair Who called me by my name and ran And faded through the brightening air. Though I am old with wandering Through hollow lands and hilly lands, I will find out where she has gone, And kiss her lips and take her hands; And walk among long dappled grass, And pluck till time and times are done, The silver apples of the moon, The golden apples of the sun. William Butler Yeats

Песня девушки

Я не древняя старуха, итого семнадцать мне, дык, тряхнула ум проруха — мудрость впору седине! Мне вчера на ум явилась... мысль? куда там, стыд и срам! Голове моей приснилась? Ощутилось ей, мадам! Жидко жёнка мысли месит — мужику оно видней: "Баба следует, а если мыслит, не иди за ней". Я, мужским словам не веря, прыг да кусь, как та блоха: "Будуар имеет двери не для мыслей — для греха!" На тебе, мужская мудрость, мой нижайший реверанс*! А теперь усвойте дурость, бабий ловкий квинтэссанс*! В голове юла опасней, чем на людях, так кружи: "Будуар всего прекрасней, интересней всех — мужик!" Фридрих Ницше перевод с немецкого Терджимана Кырымлы * в исходном тексте "реверанс" (die Reverenz, ж.р., галлицизм) рифмуется с "квинтэссенцией" Maedchen-Lied Gestern, Maedchen, ward ich weise, gestern ward ich siebzehn Jahr: — und dem grulichsten der Greise gleich' ich nun — doch nicht auf's Haar! Gestern kam mir ein Gedanke, — ein Gedanke? Spott und Hohn! Kam euch jemals ein Gedanke? Ein Gefuehlchen eher schon! Selten, dass ein Weib zu denken wagt, denn alte Weisheit spricht: „Folgen soll das Weib, nicht lenken; denkt sie, nun, dann folgt sie nicht.“ Was sie noch sagt, glaubt' ich nimmer; wie ein Floh, so springt's, so sticht's! „Selten denkt das Frauenzimmer, denkt es aber, taugt es nichts!“ Alter hergebrachter Weisheit meine schoenste Reverenz*! Hoert jetzt meiner neuen Weisheit allerneuste Quintessenz*! Gestern sprach's in mir, wie's immer in mir sprach - nun hoert mich an: Schoener ist das Frauenzimmer, interessanter ist — der Mann!“ Friedrich Nietzsche

*** В густой траве сидит кузнец и пилит-шпилит свой конец, и мыслит: "Как прекрасен звук!" Летит-нудит навозный жук: гудит и бдит навозный тук, озвучив личные права. В пруду прохладном жаба: "Ква!" И каждый сам себе судья: "Из всех скотов искусней я, а остальные — дураки!" И нам такой резон с руки. Генрих Зайдель перевод с немецкого Терджимана Кырымлы http://meister.igl.uni-freiburg.de/gedichte/HS_Glock/SG5-08.htm, Heinrich Seidel, "Grashuepfer sitzt im hohen Gras..."

Что в итоге? —Что в итоге? — Холмик глины, над которым лётным клином летний лёгкий мотылёк. Луг под ветром чуть прилёг. Поначалу на могиле поминают — ели, пили — наконец мертвец "далёк". Тем, стяжавшим сан и славу, сотни лет поют осанну, даже тысячу годов — век унесть и гимн готов. Остальных забудут скоро: ветер носит плачи хора, траур бедных век не нов. В тьме веков мерцают горы, как горячие укоры -- смертным зависть и пример: Македонский и Гомер. Но придёт черёд — и этих мiръ забудет для потехи и иных, полегче, вер.

А земля орбитой битой вертит наши бревис виты и по кругу в пустоте, безразличной к суете мавров, эллинов, евреев, мчит, со временем старея, чтобы прахом стать затем. Генрих Зайдель перевод с немецкого Терджимана Кырымлы http://meister.igl.uni-freiburg.de/gedichte/HS_Glock/SG1-11-5.htm, Heinrich Seidel, "Was bleibt?"

Эльфиня Только ветер убаючит сосен сонные верхушки в лунных проблесках полночи, как запляшет эльф-красотка в камышах на тихом ставе, где кувшинки расцветают. Дух людской и тот не слышен в этих тайных палестинах! Долетая издалёка, только звон вечерний гибнет там, в снегах вершин высоких. И, немея, внемлет чаща. И прекрасная эльфи`ня кружит над тишайшим ставом — и мерцают в ароматах чудо-локоны златые, и волнуют белы плечи. И, раздав красу объятий, та парит над тёмным грунтом, как несбыточная грёза одинокого томленья, осиянная луной. Генрих Зайдель перевод с немецкого Терджимана Кырымлы http://meister.igl.uni-freiburg.de/gedichte/HS_Glock/SG1-11-5.htm, Heinrich Seidel, " 5. Die Elfe"

Девичья память Машутся и кивают цветы в сонном саду: ужель слышат, что им поёт соловей на беду? Он старый плач тянет: "Опасть вам, увять всем". Похоже слыша стоны, цветы кивают во сне. Утром поёт юла* им из голубой высоты старый гимн, знаем: "О мир, как красив ты!" Цветы дружно кивают, пьют свет, ценя резон: они давно забыли старый страшный сон. Генрих Зайдель перевод с немецкого Терджимана Кырымлы http://gedichte.xbib.de/gedicht_Seidel.htm ,Heinrich Seidel, "Leichter sinn" * лесной жаворонок

Dance macabre (Из "Образков и идиллий") Я повторюсь... Был душный, знойный день и облака горою на закате. Вдруг по полу и по столам вприпрыжку, глянь, солнечные зайчики пустились, но борзо гасли. Уж темнынь настала, сгустился в лени воздух, а далёко помалу громыхало глухо. Чу! На сцену скопом и в запил пустились музы`ки акапелла таратам. Да-с, в неформальном духе, как-то странно скулил в бе(с)илье горе-контрабас! Метнулись вон, кто был поосторожней. Покой сминая, музыка крепчала, таясь под крышей, буре неподвластной. Но та явилась, липы встормошив, и ливень вслед за ней разбушевался. И все спасались, всё и вся кляня. Удар и блеск, удар и блеск — громы в веригу-бабу с молниями слились! Но без запинки палочкой махал маэстро. Представленье продолжалось! Я вспоминаю странную тональность Сен-Сансовой пиесы "Данс макабр" — вещицы тонкой, хитро лицедейской. В ней пляшут одинокие скелеты, мослы которых в общем грациозны, и черепов ухмылки симпатичны. Но этот дикий скрежет: жесть литавр с гармонией небесных громыханий! Генрих Зайдель перевод с немецкого Терджимана Кырымлы http://meister.igl.uni-freiburg.de/gedichte/HS_Glock/SG1-08-2.htm

О Древе знаний Так ладно в детстве было мне, когда мой мир был полон счастья и чудес, а в небесах сидел любимый Бог в багряной рясе, и струилась серебром его брада, и очи голубые приветливо взирали на меня. Как тешился я божеской опекой, но вслед игры и баловства на сон, на белых думках вытянувшись в струнку, мольбу ребячью обращал к Тому, чьй очи верные меня хранили. В Его я лоне, знаю, пребывал... Красиво, мило, да... но как-то странно, иначе, чем теперь. Любимый Бог затем усоп. Престол его пустеет, и тьма-чернуха длится в вышине. Теперь мне одному путём брести, пусть грубым и тернистым, но своим... Ночь за спиной, а впереди, увы ни светика вдали... Да, было лучше, намного краше в детстве у меня! И, часто думая о том, желаю я: "Любимый добрый Боже, будь живым". Генрих Зайдель перевод с немецкого Терджимана Кырымлы http://gedichte.xbib.de/gedicht_Seidel%2C296,0.htm ,"Vom Baume der Erkenntnis"

На свежем воздухе (Из "Образков и идиллий", 4. Vor der Hausthuer")

Летний вечер сласть отраден: день сгорел и остывает! Сад в цвету луна голубит; дышат мёды и прохлада, жар с весельем вспоминая. Кто-то шепчется под липой, чей-то шорох, ласки, глазки... фонари блестят в беседках, зелень светом освежая... В тишине вечерней, милой смех звучит и слышно пенье. Обыватели на лавке расслабляясь, курят трубки — раздымелись, чтоб с соседом словом добрым обменяться... Вяжет матушка, кивает. Дочь её, краса-блондинка, тайно, робко так, украдкой ручкой белой тихо тиснет друга юного, блондина, сына старого соседа. Так умно они глаголят то да сё о всяком разном, осторожно упуская то, что ймёт сердца младые. Ибо младший сын соседа, сердце Богу поверяя, языком чужим и мёртвым, коим молвили ромеи, тем, что мучит наше детство, разум ревностно урочит: учит "amo, amas, amat!" Генрих Зайдель перевод с немецкого Терджимана Кырымлы http://meister.igl.uni-freiburg.de/gedichte/HS_Glock/SG1-11-4.htm

Аист Вернулся аист с Нила к нам, весенним ветром вспешен. На прежней топи он, и там иероглифы тешет. Теперь поэтам птичья речь понятна, непростая — я этих добрых стуков течь в немецкий опростаю. Он пирамиды повидал, и Нил, и крокодила, но славит только птичий лад и щедрость чудо-ила. Едок двукрылый любит Нил и гонит прочь заботу, покуда холит в мыслях ил и щедрую охоту! Еда шныряет и ползёт, таращится повсюду! Везде тебе и нам везёт, и клювы рады блюду! Известен аистам завет о неких казнях местных — чудесна сказка, спросу нет, как нет улик известных. Лягушек целый миллион! Одно гурманство казни! А время, ветхий пустозвон зачем нас сказкой дразнит! Но с выраженьем все стучат о казнях стародавних. И аист любит поучать с отрыжкой зимней брани. Генрих Зайдель перевод с немецкого Терджимана Кырымлы http://gedichte.xbib.de/gedicht_Seidel.htm ,Heinrich Seidel, "Der Storch"

Из детства — 1.Колокольный звон Я почитал колокола святыней. На древней, серой и замшелой балке они висели. Тайным страхом полнясь, я было стукну в них берцовой костью и слушаю, как мчится тихий звук по бронзе чаши, и себе желаю, желаю страстно, как награды высшей, что в беге времени найдётся день, когда обязан буду я, умелый, как мастер наш звонарь, трезвонить сам, но мнил притом, что не достигну выси. По воскресеньям часто я стерёг, как он искусно вервие тянул — и дважды звонкий бил, глухим частя меж первым и вторым ударом такты, сгущая перезвон, частил сильней — и вдруг так мастерски гасил его. Звон плыл по всей околице окрест, тянулся словно нитями отсюда над стёжками по выгону и ниве ко всем мирянам, дальним или близким К духовному, высокому искусству, стремясь вовсю, у матушки моей я выпросил два санных колокольца, повесил их на жерди — и за нитки "Достойно..." я серебряно звонил. А праздничный я робко стукал пальцем — берцовой костью бить в него не смел, желая страстно, как награды высшей, что в беге времени найдётся день, когда обязан буду я, умелый... Но так велик и грозен был он мне... лишь крепкая и меткая рука с благословенья Божьего осилит искусство пробираюшего звона, что полнит изумлённые сердца. С тех пор остался колокольчик мой, которым я умильно бью "Достойно..." Генрих Зайдель перевод с немецкого Терджимана Кырымлы http://gedichte.xbib.de/gedicht_Seidel.htm ,Heinrich Seidel, "Aus der Kindheit — 1. Glockenspiel"

Сумерки В луге сказочно-зелёном тени тёплые бросая, тихим златом упиваясь, лёг последний блеск заката, трелью жаворонка крытый; мирный ветер дремлет в ветках и едва дрожат былинки. Там на бе`режке у ивы омрачённой, что клонится к тёмноводному зерцалу, в белом платье дева села, распустила злато кудрей —  волны лик её укрыли, и с поклоном низким смотрит в ясноводное зерцало и приветливо двойнице улыбается, кивает и подмигивает гордо. Сотней цветиков усыпан, куст шиповника прекрасный смотрит розанами подле в то же смутное зерцало. Злато кос... ланиты-розы... зелень мая... розы алы. Дева веточку склоняет, нежит веточку устами, розу нежную лобзет, видит то же в отраженье — и краснеет от смущенья. Лист, оборвыш поцелуя, упорхнув, упал на воду — им взволнована картина. Дева смотрит в рябь — и скоро отражение яснеет; вновь она целует розу, размышляет, в даль глядится. Мрачен вечер на помине... Дева встала, напевая, зорькой позднею хмельная; птах, не смолкнув, приспустился. И тиха в раздумьях дева бродит лугом изумрудным — платье белое, темнея, тонет в том саду, откуда домик сельский виден близко.. Генрих Зайдель перевод с немецкого Терджимана Кырымлы http://gedichte.xbib.de/gedicht_Seidel.htm , Heinrich Seidel, "Daemmerung"

Солнечный закат Летним вечером красивым мы на том холме сидели, злату запада внимая.. Хмары тёмные тянулись чередою вдаль, в которой солнце гасло — только кромка золочёная пылала. Но парили в синем небе бело-розовые хмарки в ясном отблеске заката. Что за диво я увидел: розы-ангелы рядами там на о`блаках сидели. Кое-кто в клубах таился, кое-кто парил повыше, хлопья белые поменьше объезжая на потеху. Суетился в тихом блеске бело-розовый народец. "Как прекрасно! — я, сияя, молвил другу. — Как отрадно!" Он кивнул — и мы безмолвно былью чу`дною дивились: летуны тонули в хмари, утопали их головки — розы горние пропали, только мрак голубоватый плыл в мечтательном кармине. Так настал укромный вечер. Генрих Зайдель перевод с немецкого Терджимана Кырымлы http://gedichte.xbib.de/gedicht_Seidel.htm ,Heinrich Seidel, "Sonnenuntergang"

Весна O, как быстро ты явилась, мир взяла себе на милость — новый звук и новый дух! Память века золотого, счастья нового подмога уж парит как нежный пух. Эта зелень, свет и тени, этих звёзд златых паденья, и расцвет всего вполне. Пчёлы трудятся, смотрите, чу! юла* звенит в зените! Я брожу как в чудном сне днём прекрасного смятенья.  Ах, весны моей мгновенья, вы вдали и не со мной! Правда мы в разлуке вечной, или буду я привечен вами в этот час златой? Генрих Зайдель * лесной жаворонок перевод с немецкого Терджимана Кырымлы http://gedichte.xbib.de/gedicht_Seidel.htm ,Heinrich Seidel, "Fruehling"

Весна (II)

Что шумно так, шустро струится-течёт? Что блещет-мерцает под светлым лучом? Я только спросил, как ручей проворчал: "Весна пробудилась, весна горяча!" Что пышет, плодится и пахнет медком? Что зелено-мило шу-шу с ветерком? Я только спросил, как лесок прошумел: "Весны наступленье, весны передел!" Что плачет, играет, звенит заодно, ликует чудесно, горланит чудно? Я только спросил, как запел соловей: "Весна же, весна!"— мол, канючить не смей! Генрих Зайдель перевод с немецкого Терджимана Кырымлы http://gedichte.xbib.de/gedicht_Seidel.htm ,Heinrich Seidel, "Fruehling (II)"