.

Твой знак узрел, послание, знаменье:

тому свидетель неподкупный- время.

Ты увлечёшь обманом моё сердце.

Страдаю. Темень на душе- Ты знаешь.

.

Красивы листья розовых бутонов:

под ними - грунт убогий, немудрёный.

Послушай, горним ветром Окрылённый:

за нами- смерть, всё порешит, Ты знаешь?

.

Достаточно и клумбы рапйским розам.

Довольно откровения пророкам.

Пускающим врасход себя влюблённым-

слов нет чтоб уцелеть, Ты знаешь.

.

Раздвоены от смерти до рожденья ,

мы одиноки среди наваждений.

Полток стремится к морю средь каменьев

чтобы в пески залечь, Ты знаешь.

.

Ашик Умер, чьё сердце божьей ласки

желает, сочиняет будто сказки.

Кому дана в пути познанья сладость,

Твой горький знак узрел, мой Бог, Ты знаешь.

.

Бюро перевода документов Курсив - Мы предоставляем услуги качественного перевода текстов на пятьдесят языков мира любой тематики и сложности. У нас можно заказать апостиль на документы, письменный перевод документов и устный перевод, технический, консульская легализация, экономический. Все услуги выполняются точно в срок, с гарантией, официально, быстро!!!

    BVC - опытная компания на рынке Украины.
BVC - это "Бюро визитов и конференций" - компания, которую зарегистрировала группа профессионалов, объединивших свой многолетний опыт и знания, полученные за годы работы на рынке переводческих услуг.
Мы работаем как с частными лицами, так и с делегациями из разных стран.

Что мы умеем?
Конференц-сервис "под ключ"
Сопровождение выставочной деятельности


Если Вам необходима профессиональная помощь при коммуникации с Вашими иностранными гостями , то бюро переводов компании "Бюро визитов и конференций" - Ваш лучший помощник!



    Пишите: [email protected]
Звоните: (097) 0909018; (073) 0909018

Сказочное царство

1.
...И будто давненько я был
властителем дивного царства,
но ворог мой трон сокрушил
оплётом глухого коварства.

Могильные плиты молчат,
присыпаны пеплом и лавой,
но травы над щебнем торчат,
питаясь остаточной славой.

Бесцветная эта страна
ристалищем воен бывала,
а древняя эта стена
от тысяч врагов укрывала.

Зловещие стрелы неслись
и всадников копья мелькали,
утёсов безлюдную высь
алтарные жертвы питали.

Неслыханной брани урок
над жизнью возвысил свирепость —
и пала в предвещанный срок
под натиском старая крепость.

И город престольный мой пал,
и храбрая рать перебита,
и в плен я ворожий попал
чужая взяла меня свита —

я рок свой безвестный терплю,
заложник чужому вассальству,
и плачу, и молча скорблю
по старому дивному царству.

2.
Злата-осень злато листьев мечет,
пёстрый пурпур выцветил урон;
небосклон, печалями увечен,
тихо рушит царственный мой трон.
Растуману мелкий дождь перечит:
одиночке мало сна и дня.
Я устал, устал, разгромом мечен!
Мать-бедняга, слышишь ты меня?

Тёмный вечер тёмки-тени стелит,
заливает отчие поля.
Я забыл порыв стремлений в теле,
опустил крыла, покой целя,
потерял пути, утратил цели,
бесприютен в келье сна и дня.
гасну молча в сумрачном приделе!...
Мать-бедняга, слышишь ты меня?

Вихорь свищет в тополях уснувших,
листьев сушь гоняет в ноябре;
в страхе стонут голых веток души,
в страхе плачет чайка на заре
и, юдоль и бездну не нарушив,
веет бог предсны на склоне дня...
Там, во мне мольба напевы душит...
Мать-бедняга, слышишь ты меня?

3.
Улыбчива пёстрая осень,
чьи слёзы и краски что прах,
чей вихорь тревожный уносит
унылые вздохи и страх...
Усталый, я гибну в печали —
потёмки баючат меня,
уж вечер студёный началит
открытые створки окна.

Студ-вечер толкует мне вздоры
и плачет так странно навзрыд:
сомкнём, мол, усталые взоры,
ужасный конец нам открыт!
Донежьте меня, мои други —
до срока стемнел мой денёк!
И тени сплывают как струги,
и памяти сник огонёк.

Неслышно закат догорает
над траурным домом моим;
печать моё сердце терзает:
я страшным разгромом томим.
Мне б только погибнуть в покое,
средь бед свой конец обрести;
о, родина-мать в неустрое,
жми сына к землице-груди!

4.
Усталости сон незаметно овеял дружину
и месяц холодый обрывам не дарит огня.
Чернеет в траве задремавший бойцовский дожинок,
как будто забывший разгром отгремевшего дня.

И вечер спустился, стихии спокойные зают!
И скатертью небо, где россыпи звёзд небедны.
и вижу я, бдящий, как там далеко исчезают
священные степи отеческой дивной страны.

И в памяти близкой об осени грустно-прощальной
невольно тону я от скорби и горести пьян, —
и словно легенда старинная мне сообщает
гайдуцкую песню дремучих отцовских Балкан.

Я вижу поля и бесцветные голые скалы,
и нивы в цвету и потоки, чей гомон не тих
и будто внимаю сквозь ропот вечерне-усталый
заветным речениям пращуров храбрых моих.


So will ich liegen und horchen still
Wie eine Schildwach`im Grabe,
Bis einst ich hoere Kanonengebruell
Und wiehernder Rosse Getrabe.

Неinrich Неine

Так буду лежать я во гробе своём,
Как бы на часах и в молчаньи,
Покуда заслышу я пушечный гром,
И топот, и конское ржанье.

Генрих Гейне, "Два гренадера"; перевод А. Фета

5.
И я опять и вновь усну, и я опять и вновь угасну,
как гаснет день усталый и зарёй родится, чист и ведр.
и я опять и вновь усну, и прорасту не понапрасну,
стихиен, гордый и велик, стихиен, горд и щедр.

Я буду спать, но вечно бдеть...
И если вихрь средь бела дня затронет града твердь,
под стук копыт и вызвон шпаг в неистовом раздоре
отрину я потёмки сна, встряхнусь от праха горя,
и в нечислимый легион суровых стройных войнов
под рёвы медных труб и песни страшные достойно
войду плечом к плечу.

И ураганом быть мечу
секущему как льдины беды,
и в триумфальной пьяни
спою я гимн победный
своей геройской брани.

И я опять и вновь усну, и я опять и вновь угасну,
как гаснет день усталый и зарёй родится, чист и ведр.
и я опять и вновь усну, и прорасту не понапрасну,
стихиен, гордый и велик, стихиен, горд и щедр.

Христо Ясенов
перевод с болгарского Терджимана Кырымлы


Приказно царство

1.
...И сякаш отдавна съм бил
владетел на приказно царство —
и някакъв враг е разбил
престола ми с тъмно коварство.

Надгробните плочи мълчат,
посипани с пепел и лава,
но в техните билки личат
останки от минала слава.

И тия безцветни страни
били са свърталища бойни,
и тия старинни стени —
закрила за хиляди войни.

Летели са кобни стрели
и рицарски копия стари —
а тия безлюдни скали
били са прибежни олтари.

Била е нечувана бран
и време на страшна свирепост —
и в някакъв ден предвещан
е паднала старата крепост.

Престолният град е сломен
и храбрата рат е разбита —
и аз съм попаднал във плен
сред чужда и вражеска свита —

затуй — по незнайна съдба —
заложник на чуждо васалство —
аз плача и мълком скърбя
по старото приказно царство.

2.
Златна есен златни листи рони,
цветен пурпур багри всеки клон;
дъхат скърби мойте небосклони,
рухва бавно моят царствен трон.
През мъглата дребен дъжд ромони
и навява сънни самоти...
Аз съм морен, морен от погроми! —
Бедна майко, чуваш ли ме ти?

Тъмна вечер тъмни сенки стели
и залива родните поля.
Аз забравих устремите смели,
аз отпуснах вихрени крила
и загубил пътища и цели,
безприютен в свойте самоти —
гасна мълком в тъмните предели! —
Бедна майко, чуваш ли ме ти?

Вихър свири в сънните тополи
и пилее сухите листа;
стенат плахо клонищата голи,
плаче плаха чайка над света
и — прибулил бездни и юдоли —
бог развява сънни самоти...
Някой в мене пее и се моли...
Бедна майко, чуваш ли го ти?

3.
Усмихна се пъстрата есен
сред сълзи и краски, и прах
и вихър тревожно понесен
развея въздишки и страх...
Аз чезна печален и морен,
люлеят ме страшни тъми —
зад моя прозорец отворен
студената вечер шуми...

Студената вечер говори —
и плаче — и странно ридай..
Да склопим измъчени взори —
настанал е страшния край!
Любете ме нежно, другари -
тъй рано над мен се стъмни!
Погаснаха сенките стари
на светлите минали дни.

Погасна несетно лъчата
над моя тъй траурен дом,
тежи ми в сърцето печата
на някакъв страшен разгром.
Аз искам спокойно да гина
сред тия безкрайни беди —
притискай ме, майко-родина,
до своите земни гърди!

4.
Сън морен обвея несетно дружините бойни
и пламна изрязан над урвите месец студен.
Чернеят спокойно в тревата задрямали войни,
забравили сякаш разгрома на страшния ден.

Пониса се вечер и тъй е спокойно и леко!
И висне небето, и в звездни премени сияй —
и гледам аз буден как чезнат далеко, далеко
свещените степи на родния приказен край.

И в близкия спомен на тъжно-прощалната есен
потъвам неволно - от горест и скърби пиян, —
и сякаш дочувам - в старинна легенда унесен —
хайдушката песен на стария роден балкан.

И виждам полята, и виждам скалите безцветни —
и цветните ниви - и бистрите речни води —
и сякаш дочувам през ромона думи заветни —
заветните думи на моите храбри деди.


So will ich liegen und horchen still
Wie eine Schildwach', im Grabe,
Bis einst ich hore Kanonengebrull,
Und wiehernder Rosse getrabe,

Неinrich Неine

5.
И аз отново ще заспя, и аз отново ще погасна,
тъй както гасне морний ден, за да изгрее чист и ведър,
и аз отново ще заспя, и пак отново ще израсна,
стихиен, шеметен и горд, стихиен, шеметен и щедър.

И аз ще спя, и аз ще бдя...
И ако в някой светъл ден премине буря през града
и чуя тропот на коне и металичен звън на шпаги,
аз ще напусна мрачний сън на свойте горести недраги
и в многобройний легион на стройните сурови войни
наред със медните тръби и страшните напеви бойни
ще вдигна своя боен стан.

И сам ще бъда ураган,
разгромил всички скърби ледни,
и тържествуващ и пиян,
ще пея химните победни
на свойта героична бран.

И аз отново ще заспя, и аз отново ще погасна,
тъй както гасне морний ден, за да изгрее чист и ведър;
и аз отново ще заспя, и пак отново ще израсна
стихиен, шеметен и горд, стихиен, шеметен и щедър.

Христо Ясенов

Рэндалл Джаррелл, "Надежда" Дух убиваше, а письмо даваше житие. Неделя работает как рука или как дети в подкидного дурака: не зная правил, бросают карты-- одно и тоже, многая краты. Но дважды в день-- кроме Субботы-- стоп машина времени, треск работы: с визгом тормозов и жестяным скрежетом личный мой чёр-Демон замер на лестнице средь бел-дня, явная моя Фортуна за волосы подымает меня. личный чёр-Демон замер на лестнице средь бела дня, явная моя Фортуна за волосы подымает меня. Горе мне! Горе мне! В ящике Глупости знай смеётся открытка, Надежда. Одному всё приходит та же мечта, с задержкой, маркированная "оплатой адресата"-- счёт, оплаченный им с задержкой, маркированный "авансом нехвата..." дважды в день, в гниющем ящике-- червей полна палата; а Вера снова моя, верно, но Любовь веско пишет о новом Приюте-- а Надежде нет износа. Горе мне! горе мне! В ящике Глупости открытка-Надежда тихой сапой: "Твой дядя в Австралии умер, ты-- Папа" (римский-- прим.перев.), ибо множество душ поразвлёк почтальон нечаянно... Невозможно? Хватит плакать, выходи, развалина. перевод с английского Терджимана Кырымлы  Hope The spirit killeth, but the letter giveth life. The week is dealt out like a hand That children pick up card by card. One keeps getting the same hand. One keeps getting the same card. But twice a day -- except on Saturday -- The wheel stops, there is a crack in Time: With a hiss of soles, a rattle of tin, My own gray Daemon pauses on the stair, My own bald Fortune lifts me by the hair. Woe's me! woe's me! In Folly's mailbox Still laughs the postcard, Hope: Your uncle in Australia Has died and you are Pope, For many a soul has entertained A Mailman unawares -- And as you cry, Impossible, A step is on the stairs. One keeps getting the same dream Delayed, marked "Payment Due," The bill that one has paid Delayed, marked "Payment Due" -- Twice a day, in rotting mailbox, The white grubs are new: And Faith, once more, is mine Faithfully, but Charity Writes hopefully about a new Asylum -- but Hope is as good as new. Woe's me! woe's me! In Folly's mailbox Still laughs the postcard, Hope: Your uncle in Australia Has died and you are Pope, For many a soul has entertained A mailman unawares -- And as you cry, Impossible, A step is on the stairs. Randall Jarrell

Рэндалл Джаррелл, "Восточный экспресс"

Из вагона глядишь почти
ребячьим взгядом. На свету
постоянно кажется мне простым--
я с надеждой; но вечерами,
только стемнеет околица-- вопрошая,
безнадёга всё приглушает.

Однажды от дождя день напролёт
лёг я желая простуды-- погодя
простудился-- и сгорбился
под пестротой одеяла, я
сер был в тоске окончания зимнего дня.

Вне меня были там несколько силуэтов
стульев и столов, вещей азбучных;
за окном
были стулья и столы фирмы "мир"...
Я видел, что мир,
было казавшийся мне простым-- сер
камуфляж всего, что странно
под ним, надо ВСЕМ-- был он всем.

Это невероятно.
Думает один: "Всему подкладка суть
невымученное ликованье и невольная
печаль (... когда следует, радость-- если надо),
в непрерывной динамике; глядит он из вагона--
а тут нечто, та же подкладка
на всё и вся-- и этим посёлочкам,
прохожим женщинам, ниве усталой,
молвящем жене своей "гуд-бай" мужчине...
тропе сквозь лес полный жизни, и составу
минующему, он и теперь-- что сердце, всё в такт...

Она что любой иной артефакт,
её не изменить, она есть.
За всём и вся непременно--
неведомая нежеланная жизнь.

перевод с английского Терджимана Кырымлы 


The Orient Express

One looks from the train
Almost as one looked as a child. In the sunlight
What I see still seems to me plain,
I am safe; but at evening
As the lands darken, a questioning
Precariousness comes over everything.

Once after a day of rain
I lay longing to be cold; after a while
I was cold again, and hunched shivering
Under the quilt's many colors, gray
With the dull ending of the winter day,
Outside me there were a few shapes
Of chairs and tables, things from a primer;
Outside the window
There were the chairs and tables of the world ...
I saw that the world
That had seemed to me the plain
Gray mask of all that was strange
Behind it -- of all that was -- was all.

But it is beyond belief.
One thinks, "Behind everything
An unforced joy, an unwilling
Sadness (a willing sadness, a forced joy)
Moves changelessly"; one looks from the train
And there is something, the same thing
Behind everything: all these little villages,
A passing woman, a field of grain,
The man who says good-bye to his wife --
A path through a wood all full of lives, and the train
Passing, after all unchangeable
And not now ever to stop, like a heart --

It is like any other work of art,
It is and never can be changed.
Behind everything there is always
The unknown unwanted life.

Randall Jarrell

Таксишко нам двоим, и ночь, невидимый собор из тучи, стучат колёса-- оттого наш шёпот круче: ударам сердца шёпоты толочь; а Насыпь долгая с её огнями, брусчатка блещущая под дождём суть магия, мистерия-- ночами любовь людская боли не приём. Река тряслась, волнительно блистая, зарыта вглубь, так мраки вниз маня`т-- непроницаемы-- не то могила дня-- вблизи, вдали, что грёзы наши зая. Махнул нам поезд чётками огней квадратными, где мост в тумане. Ночь для двоих-- внушали нам желанья, что мы вдвоём вольны от гнёта дней! Тот час блаженства слишком долог был, был не под стать минуте ликованья. Всё ж бегство душ порой да и обманет срока томленья, что пригасят пыл. "О, длись вовек!"-- моё кричало сердце; но минул час-- покинули мы рай. Отгрёзил малость я при ней, при дверце в Эдем манящей невзначай. перевод с английского Терджимана Кырымлы  Nocturne One little cab to hold us two, Night, an invisible dome of cloud, The rattling wheels that made our whispers loud, As heart-beats into whispers grew; And, long, the Embankment with its lights, The pavement glittering with fallen rain, The magic and the mystery that are night's, And human love without the pain. The river shook with wavering gleams, Deep buried as the glooms that lay Impenetrable as the grave of day, Near and as distant as our dreams. A bright train flashed with all its squares Of warm light where the bridge lay mistily. The night was all about us: we were free, Free of the day and all its cares! That was an hour of bliss too long, Too long to last where joy is brief. Yet one escape of souls may yield relief To many weary seasons' wrong. "O last for ever!" my heart cried; It ended: heaven was done. I had been dreaming by her side That heaven was but begun. Arthur Symons

Особенно, когда октябрьский ветер
морозом пальцев надерёт мне ви`хры,
я, солнцем скрабленный, шагаю по огню--
и краба тень бросаю на грунты`,--
в пределах моря, слыша гомон птиц,
и кашель врана среди зимних палок слыша;
и это сердце с дрожью говорит:
теряет кровь силлаб, слова питает.

Закрыт и я в словесной башне, зрю
на горизонте шагом,-- то ль деревья,--
словесны силуэты жёнщин, а ряды
детей, что в парке-- звёздные вразмашку.
Одни велят тебя творить из гласных буков,
иные-- из речистых ду`бов, ко`рней
терновников удельных, звучных для тебя,
а те велят творить из водных спичей.

За вазой с папоротью ходики спешат,
бьют слово часа мне-- то голый смысл
на диск урочный сев, вещает утро
и молвит: ветер флюгер теребит.
Велят мне знаки луговые брать;
Трава сигналит мне что знаю вдосталь,
чем червь-зимы зеницу проколю.
Те-- во`рона грехами вымолвить тебя.

Особенно когда октябрьский ветер
(...велят творить тебя из осени силлаб,
паучьей, из холмов Уэльса звонких)
кулачьем реп натреплет здесь грунты`;
велят иные-- из бездушных слов.
Иссохло сердце, молвя второпях
чернилами, боясь грядущей бури.
Слышна у моря темень зовов птиц.

перевод с английского Терджимана Кырымлы 

Especially when the October wind
With frosty fingers punishes my hair,
Caught by the crabbing sun I walk on fire
And cast a shadow crab upon the land,
By the sea's side, hearing the noise of birds,
Hearing the raven cough in winter sticks,
My busy heart who shudders as she talks
Sheds the syllabic blood and drains her words.

Shut, too, in a tower of words, I mark
On the horizon walking like the trees
The wordy shapes of women, and the rows
Of the star-gestured children in the park.
Some let me make you of the vowelled beeches,
Some of the oaken voices, from the roots
Of many a thorny shire tell you notes,
Some let me make you of the water's speeches.

Behind a pot of ferns the wagging clock
Tells me the hour's word, the neural meaning
Flies on the shafted disk, declaims the morning
And tells the windy weather in the cock.
Some let me make you of the meadow's signs;
The signal grass that tells me all I know
Breaks with the wormy winter through the eye.
Some let me tell you of the raven's sins.

Especially when the October wind
(Some let me make you of autumnal spells,
The spider-tongued, and the loud hill of Wales)
With fists of turnips punishes the land,
Some let me make you of the heartless words.
The heart is drained that, spelling in the scurry
Of chemic blood, warned of the coming fury.
By the sea's side hear the dark-vowelled birds.

Dylan Thomas

Улыбка, первоцвет улыбки нашей. Мы было вместе липы обоняли, тиши внимали... вдруг переглянулись-- и засмотрелись, диво, до улыбки. Была в улыбке память о зайце, что вон там когда-то вприскок буянил-- детство улыбки. К ней добавить надо волненье лебедя, его мы увидали позже, секущего пробором пруд вечор безмолвный. Грани крон тогда в укор свободе и чистоте уже почти ночного неба огранили улыбку эту в укор почти восторгу на лице. перевод с немецкого Терджимана Кырымлы  Liebesaufgang O Laecheln, erstes Laecheln, unser Laecheln. Wie war das Eines: Duft der Linden atmen; Parkstille hoeren-, ploetzlich in einander aufschaun und staunen bis heran ans Laecheln. In diesem Laecheln war Erinnerung an einen-Hasen der da eben drueben in Rasen spielte, dieses war die Kindheit des Laechelns. Ernster schon war ihm des Schwanes Bewegung eingegeben, den wir spaeter den Weiher teilen sahen in zwei Haelften lautlosen Abends.-Und der Wipfel Raender gegen den reinen, freien, ganz schon kuenftig naechtigen Himmel hatten diesem Laecheln Raender gezogen gegen die entzueckte Zukunft im Antlitz. R.M.Rilke

Мир ждёт среди холмов; я пил покой, где по`лнит синий кров фиал великий меж холмов-- в нём слит покой. Меж небом и землёй я землю повидал: что туча-- и долой, небес остался слой; земли уж нет следа. Сюда Святой Грааль принёс потайный свет я кров приотворял-- и не узрел Грааль, видал лишь дивный свет. Лучи холмам суть Бог, а ветер вздох его, а здесь в его чертог свет с ветром: "Славь же, Бог и этот скудный вздох". перевод с английского Терджимана Кырымлы  * скорее всего, Монтсеррат-- название монастыря в Испании, см. по ссылке сhttp://www.hispana.ru/?page=object&infoID=12&objectID=132, --прим.перев.

Montserrat

Peace waits among the hills; I have drunk peace, Here, where the blue air fills The great cup of the hills, And fills with peace. Between the earth and sky, I have seen the earth Like a dark cloud go by, And fade out of the sky; There was no more earth, Here, where the Holy Graal Brought secret light Once, from beyond the veil, I, seeing no Holy Graal, See divine light. Light fills the hills with God, Wind with his breath, And here, in his abode, Light, wind, and air praise God, And this poor breath. Arthur Symons