Особенно, когда октябрьский ветер
морозом пальцев надерёт мне ви`хры,
я, солнцем скрабленный, шагаю по огню--
и краба тень бросаю на грунты`,--
в пределах моря, слыша гомон птиц,
и кашель врана среди зимних палок слыша;
и это сердце с дрожью говорит:
теряет кровь силлаб, слова питает.

Закрыт и я в словесной башне, зрю
на горизонте шагом,-- то ль деревья,--
словесны силуэты жёнщин, а ряды
детей, что в парке-- звёздные вразмашку.
Одни велят тебя творить из гласных буков,
иные-- из речистых ду`бов, ко`рней
терновников удельных, звучных для тебя,
а те велят творить из водных спичей.

За вазой с папоротью ходики спешат,
бьют слово часа мне-- то голый смысл
на диск урочный сев, вещает утро
и молвит: ветер флюгер теребит.
Велят мне знаки луговые брать;
Трава сигналит мне что знаю вдосталь,
чем червь-зимы зеницу проколю.
Те-- во`рона грехами вымолвить тебя.

Особенно когда октябрьский ветер
(...велят творить тебя из осени силлаб,
паучьей, из холмов Уэльса звонких)
кулачьем реп натреплет здесь грунты`;
велят иные-- из бездушных слов.
Иссохло сердце, молвя второпях
чернилами, боясь грядущей бури.
Слышна у моря темень зовов птиц.

перевод с английского Терджимана Кырымлы 

Especially when the October wind
With frosty fingers punishes my hair,
Caught by the crabbing sun I walk on fire
And cast a shadow crab upon the land,
By the sea's side, hearing the noise of birds,
Hearing the raven cough in winter sticks,
My busy heart who shudders as she talks
Sheds the syllabic blood and drains her words.

Shut, too, in a tower of words, I mark
On the horizon walking like the trees
The wordy shapes of women, and the rows
Of the star-gestured children in the park.
Some let me make you of the vowelled beeches,
Some of the oaken voices, from the roots
Of many a thorny shire tell you notes,
Some let me make you of the water's speeches.

Behind a pot of ferns the wagging clock
Tells me the hour's word, the neural meaning
Flies on the shafted disk, declaims the morning
And tells the windy weather in the cock.
Some let me make you of the meadow's signs;
The signal grass that tells me all I know
Breaks with the wormy winter through the eye.
Some let me tell you of the raven's sins.

Especially when the October wind
(Some let me make you of autumnal spells,
The spider-tongued, and the loud hill of Wales)
With fists of turnips punishes the land,
Some let me make you of the heartless words.
The heart is drained that, spelling in the scurry
Of chemic blood, warned of the coming fury.
By the sea's side hear the dark-vowelled birds.

Dylan Thomas

Когда б лампады вспыхнули, священный лик--
зажатый октаэ`дром буесвета--
иссох бы; каждый люб-мальчиш
бросает пару взглядов прежде от красы падёт он.
Черты в интимной их потьме
из плоти слеплены, но ложный день придёт--
с уст образа падёт пигмент увядший,
одежды тленные откроют древность-грудь.

Я сердцем к разуму взываем был,
но сердце с головой ведут впустую;
я пульсом к разуму взываем был,
но с шагом зачастил советчик,--
и вот поля и крыша вровень; мчу я
наперекор векам, тишайший джентльмен,
чью бороду Египта ветер треплет.

Слыхал я много лет сказанья,
и многим летам перемены малость зрить.

Играя в парке, я подбросил мяч,
который не достиг пока земли.

перевод с английского Терджимана Кырымлы 


Should Lanterns Shine

Should lanterns shine, the holy face,
Caught in an octagon of unaccustomed light,
Would wither up, an any boy of love
Look twice before he fell from grace.
The features in their private dark
Are formed of flesh, but let the false day come
And from her lips the faded pigments fall,
The mummy cloths expose an ancient breast.

I have been told to reason by the heart,
But heart, like head, leads helplessly;
I have been told to reason by the pulse,
And, when it quickens, alter the actions' pace
Till field and roof lie level and the same
So fast I move defying time, the quiet gentleman
Whose beard wags in Egyptian wind.

I have heard may years of telling,
And many years should see some change.

The ball I threw while playing in the park
Has not yet reached the ground.

Dylan Thomas

Горбатый в парке, одинокий мистер, сбоку припёка меж деревьев и водой, только отворится садовый затвор-- пустит деревья и воду, до звона вечернего боя глухого,-- едящий хлеб с газеты, пьющий воду из кружки на це`пке,-- что дети топили гравием во фонтане, где я свой кораблик пускал,--- ночью спит в конуре он, на цепь не посажен никем. Что птицы парковые, встал он рано; что вода, он присел-- и "мистер", кричат ему, "эй, мистер!"-- мальчиши городские, бегушие; он услыхал их конечно-- те стихли, за пруд и каменья, смеются, когда он газетой трясёт, сгорбленный смехом из зверинца звонкого в зарослях ив, гонимого парковым сторожем с палкой, что листья сбирает на гвоздь. И ,старый пёс, он сонный, одинок средь лебёдок и нянек; только мальчики в ивах рыщут тиграми с виду долой-- порычать им на шатких каменьях; а заросли синими были от матросни, творили весь день до вечернего звона фигуру женскую без изъяна, стройную, что юный вяз, стройную-высокую, из его скрюченных костей, чтоб стояла в ночи, только цепь на засов, ночь сполна в неухоженном парке, только рельсы и тернии, птицы, травы, деревья и озеро и мальчишки, невинные, дикие что земляника за горбатым последовали в жёлоб тёмный его. вольный перевод с английского Терджимана Кырымлы 

The Hunchback in the Park 

The hunchback in the park A solitary mister Propped between trees and water From the opening of the garden lock That lets the trees and water enter Until the Sunday sombre bell at dark Eating bread from a newspaper Drinking water from the chained cup That the children filled with gravel In the fountain basin where I sailed my ship Slept at night in a dog kennel But nobody chained him up. Like the park birds he came early Like the water he sat down And Mister they called Hey mister The truant boys from the town Running when he had heard them clearly On out of sound Past lake and rockery Laughing when he shook his paper Hunchbacked in mockery Through the loud zoo of the willow groves Dodging the park keeper With his stick that picked up leaves. And the old dog sleeper Alone between nurses and swans While the boys among willows Made the tigers jump out of their eyes To roar on the rockery stones And the groves were blue with sailors Made all day until bell time A woman figure without fault Straight as a young elm Straight and tall from his crooked bones That she might stand in the night After the locks and chains All night in the unmade park After the railings and shrubberies The birds the grass the trees the lake And the wild boys innocent as strawberries Had followed the hunchback To his kennel in the dark. Dylan Thomas

Ныне да сгинет сушь меж людом, любовь-пуста-иуда, надгробья суть, цветение могильного застоя; ему ль, ради` чинов, сигать во прах отречься, дурню? твердью гнев откроет. Ныне да сгинет, "сэр" не промолвь, смерть если новь, твердь если смерть, советчик да ответит, иль тот, кто расчленил детей своих заботой, безбратнюю сестру пилою метит? Ныне да сгинет, "сэр" они молвить не могут; да шевелению мётрвого, и это, не то, только тень, ворон присевший, он низко залёг, он слышит убого, гребешок петушиный-- наверх от огня. Ныне да сгинет, так вниз звезда так мяч в не туда, так тает солнце тайное, супруга света, что в классики поскок по лепесткам, грядущий косарь верховой цветка. Ныне да сгинет нарядец для огненного тавра, и смерть власопятая, дух, что стучится в бревне; меня сотворим мы из тайны, что руку из воздуха: двувенную, крайняя плоть и облако. перевод с английского Терджимана Кырымлы 

Now 

Now Say nay, Man dry man, Dry lover mine The deadrock base and blow the flowered anchor, Should he, for centre sake, hop in the dust, Forsake, the fool, the hardiness of anger. Now Say nay, Sir no say, Death to the yes, the yes to death, the yesman and the answer, Should he who split his children with a cure Have brotherless his sister on the handsaw. Now Say nay, No say sir Yea the dead stir, And this, nor this, is shade, the landed crow, He lying low with ruin in his ear, The cockrel's tide upcasting from the fire. Now Say nay, So star fall, So the ball fail, So solve the mystic sun, the wife of light, The sun that leaps on petals through a nought, the come-a-cropper rider of the flower. Now Say nay A fig for The seal of fire, Death hairy-heeled and the tapped ghost in wood, We make me mystic as the arm of air, The two-a-vein, the foreskin, and the cloud. Dylan Thomas

Развёрзлось небо вдоль
корявой годовщиной тех,
что тройку лет шагали в суете--
их клятв была долга юдоль.

Ныне любовь их-- урон,
а Любовь с пациентами, скованы цепью, ревут;
под сурдинку ли, облачным жерлом
Смерть ударяет их схрон.

Слишком поздно, с ложным дождём,
сошлись они-- их любовь разделила:
окна настежь, в сердца им-- ливень.
Вход в мозги им сожжён.

перевод с английского Терджимана Кырымлы  


On a Wedding Anniversary

The sky is torn across
This ragged anniversary of two
Who moved for three years in tune
Down the long walks of their vows.

Now their love lies a loss
And Love and his patients roar on a chain;
From every tune or crater
Carrying cloud, Death strikes their house.

Too late in the wrong rain
They come together whom their love parted:
The windows pour into their heart
And the doors burn in their brain.

Dylan Thomas

Та сила, что чрез зелен стебель цве`том водит,
ведёт мой зелен век; что корни древ корчует--
моя погибель.
И нем я чтоб сказать согбённой розе:
"Мой юный горб от той же непогоды".

Та сила, что ведёт сквозь скалы влагу,
разводит кровь мою; что сушит струи токов--
мумификатор мне.
И нем я чтоб роток раскрыть на вены,
как горною весной сосать с отвагой.

Рука, что омуты вихрит в пруду,
она плывун толкает; та, что воет бурей, рвёт
мой парус-саван.
И нем я чтоб повешенному молвить:
"Вервь --прах мой, пойман ты в мою уду".

Уста веков пиявкой на исток;
любовь берёт и льёт, но крови слив
утишит язвы ей.
И нем я чтоб сказать семи ветрам,
сколь времени на звёздном циферблате.

И нем я чтоб сказать у гроба милой:
"Мой лист снедает тот же червь унылый".

перевод с английского Терджимана Кырымлы 


The force that through the green fuse drives the flower
Drives my green age; that blasts the roots of trees
Is my destroyer.
And I am dumb to tell the crooked rose
My youth is bent by the same wintry fever.

The force that drives the water through the rocks
Drives my red blood; that dries the mouthing streams
Turns mine to wax.
And I am dumb to mouth unto my veins
How at the mountain spring the same mouth sucks.

The hand that whirls the water in the pool
Stirs the quicksand; that ropes the blowing wind
Hauls my shroud sail.
And I am dumb to tell the hanging man
How of my clay is made the hangman's lime.

The lips of time leech to the fountain head;
Love drips and gathers, but the fallen blood
Shall calm her sores.
And I am dumb to tell a weather's wind
How time has ticked a heaven round the stars.

And I am dumb to tell the lover's tomb
How at my sheet goes the same crooked worm.

Dylan Thomas

Когда я пробудился, мой град разговорился.
Птицы, куранты и колокольчики разносчиков
звенели в упор суетливой толпе,
рептильи во пламени блудной,--
клевали и портили сон;
соседское море сеяло горе:
люци`феров женских, и жаб, и чертей,
в то время как рядом мужик с секачом*
по горло во кро`ви своей
срезает Аврорину гроздь,
двойник теплокровный Веков,
чей заступ, из Книги*** брада,
добила последнего змея, чьё жало
шуршало в обёртке листа, словно он
побегом был или сучком.

Что ни утро Бог в постели
сдалан мною, чёрно-белый:
после личного**** потопа
с театральным вздохом
посланного всякой твари--
мамонту и воробейнопаду*****.
Где птахи листьями гарцуют, а селезнями-- корабли,
я слышу, этим утром, пробуждаясь-- уж оно проснулось,
Я слыхал поутру`, пробуждаясь,
херовато***** из гомона града
глас в воспрянувшем воздухе--
не пророчество прошлого мне--
мореград мой порушен, оплачь его.
Не Час,-- то молвили куранты, не Бог, --колокола звенели;
я простынь белую простёр над островами--
и сверх моих прикрытых век монеты ра`кушками пели.

перевод с английского Терджимана Кырымлы 
* a billhook-- кривой нож виноградаря, см. по ссылке http://en.wikipedia.org/wiki/Billhook ;
** woman-luck я "подтянул" к Lucifer, к утренней Венере, --прим.перев.
*** т.е. с библейской, "галстучной", если точнее, не русской лопатистой брадой, --прим.перев.
**** т.е. потопа лица-"земли", --прим.перев.
***** sparrowfall как snowfall-- снегопад,--прим.перев.
****** от "похерить", андреевским крестом или Х-образно перечеркнуть, вымарать-- прим.перев.


When I Woke

When I woke, the town spoke.
Birds and clocks and cross bells
Dinned aside the coiling crowd,
The reptile profligates in a flame,
Spoilers and pokers of sleep,
The next-door sea dispelled
Frogs and satans and woman-luck**,
While a man outside with a billhook*,
Up to his head in his blood,
Cutting the morning off,
The warm-veined double of Time
And his scarving beard from a book,
Slashed down the last snake as though
It were a wand or subtle bough,
Its tongue peeled in the wrap of a leaf.

Every morning I make,
God in bed, good and bad,
After a water-face walk****,
The death-stagged scatter-breath
Mammoth and sparrowfall
Everybody's earth.
Where birds ride like leaves and boats like ducks
I heard, this morning, waking,
Crossly out of the town noises
A voice in the erected air,
No prophet-progeny of mine,
Cry my sea town was breaking.
No Time, spoke the clocks, no God, rang the bells,
I drew the white sheet over the islands
And the coins on my eyelids sang like shells.

Dylan Thomas

Куда поделся скомороший век,
когда со скрипок рвали плясуны
в ребячьих цирках бед своих власа?
Тогда над книгой плакать мог артист.
Но век личинку им в пути поклал.
Под куполом небес им непокой.
По жизни сей что не возьмёшь рукой,
чего не знают все, тому надёжней.
Под знаками небес они без рук--
их руки чище прочих,-- дух без сердца
один, неутруждён; провидец слеп.

перевод с английского Терджимана Кырымлы 


Was There a Time

Was there a time when dancers with their fiddles
In children's circuses could stay their troubles?
There was a time they could cry over books,
But time has sent its maggot on their track.
Under the arc of the sky they are unsafe.
What's never known is safest in this life.
Under the skysigns they who have no arms
have cleanest hands, and, as the heartless ghost
Alone's unhurt, so the blind man sees best.

Dylan Thomas

Бывает небо слишком ярким,
с избытком птиц, и облаков,
вдали же солнце жарит слишком,
чтоб мысли вскармливать о нём.
Рука моя ,что столь бессильна,
не вырежет перед лицом
мои ужасные виде`нья
улыбок архиплодовитых,
легчайшее касание губы;
желаю знать,
что ж я не подымаю,-- хоть могу,--
созданье с ангельским лицом
что сообщает вред мне,
и зрит, моё как тело долу,
нисходит в боль?
Без остановки. Жми улыбку
туда, где слёзам иссыхать.
Ущерб от ангела пустяк,
рече`ние его горит.
Бывает в женском сердце,
иль крови перебор;
я рву ей грудь--
и вижу: кровь-- моя,
течёт оттоль, а всё ж-- моя
и мыслю вселед:
"иль небо слишком ярко...";
слежу за собственной рукой,
не следуя за ней--
и чую боль, что причиняет
она, но не болит.

перевод с английского Терджимана Кырымлы 


Sometimes the sky's too bright,
Or has too many clouds or birds,
And far away's too sharp a sun
To nourish thinking of him.
Why is my hand too blunt
To cut in front of me
My horrid images for me,
Of over-fruitful smiles,
The weightless touching of the lip
I wish to know
I cannot lift, but can,
The creature with the angel's face
Who tells me hurt,
And sees my body go
Down into misery?
No stopping. Put the smile
Where tears have come to dry.
The angel's hurt is left;
His telling burns.
Sometimes a woman's heart has salt,
Or too much blood;
I tear her breast,
And see the blood is mine,
Flowing from her, but mine,
And then I think
Perhaps the sky's too bright;
And watch my hand,
But do not follow it,
And feel the pain it gives,
But do not ache.

Dylan Thomas

Ещё я не зачат был, и вне плоти,
руками жидкими мутузил матку,
бесформенным был я, воде подобен,
что полнила Йордань близ дома,
был братом дочери Менефы,
сестры отеческого червя.

И был я глух к весне, и к лету,
луны и солнца я имён не знал,
свалился глухо в плоть свою броню--
и оказались в кованной отливке
свинцовы звёзды, а дождливым млатом
отец махнул мой из-под свода своего.

Я знал послание зимы,
секущий град, ребячий снег,
а ветер был мне старшею сестрою,
в меня сочился, адская роса-- и вены
мои струились заревом Востока;
я, нерождённый, ведал день и ночь.

И нерождёный, я уже страдал;
кормушка снов лилейный мой костяк
живою цифрой изогнула,
а плоть была нарезана дабы пресечь
в печёнке мерзкие страданья
и тернии во стиснутых мозгах.

А горло жаждало, покуда вне сплетенья
из вен да кожи вкруг колодца,
где словеса с водою смесь творят,
неистощимую, покуда кровь бежит, вонючка;
я знал любовь и голод-- сердцем и утробой;
личинку чуял я в кишка`х.

А час швырнул вперёд мой смертный облик,
чтоб плыл он иль тонул в морях,
пропитанный солёной авантюрой валов,
что никогда не тронут берегов.
Богат был я-- и наделён прибытком
прихлебывать от вин дневных.

Рождён от духа с плотью, я
явился призраком невечным--.
и вскоре смят был махом смерти,
пожил немного в протяженьи
дыханья долгого, что донесло отцу
послание христа его при смерти.

Ты, кто согбён у алтаря, креста,
не забывай меня и сожалей о Нём,
почтившем плоть и кость мою как меч,
и дважды матери утробу оскорбившем.

перевод с английского Терджимана Кырымлы 


Before I Knocked

Before I knocked and flesh let enter,
With liquid hands tapped on the womb,
I who was as shapeless as the water
That shaped the Jordan near my home
Was brother to Mnetha's daughter
And sister to the fathering worm.

I who was deaf to spring and summer,
Who knew not sun nor moon by name,
Felt thud beneath my flesh's armour,
As yet was in a molten form
The leaden stars, the rainy hammer
Swung by my father from his dome.

I knew the message of the winter,
The darted hail, the childish snow,
And the wind was my sister suitor;
Wind in me leaped, the hellborn dew;
My veins flowed with the Eastern weather;
Ungotten I knew night and day.

As yet ungotten, I did suffer;
The rack of dreams my lily bones
Did twist into a living cipher,
And flesh was snipped to cross the lines
Of gallow crosses on the liver
And brambles in the wringing brains.

My throat knew thirst before the structure
Of skin and vein around the well
Where words and water make a mixture
Unfailing till the blood runs foul;
My heart knew love, my belly hunger;
I smelt the maggot in my stool.

And time cast forth my mortal creature
To drift or drown upon the seas
Acquainted with the salt adventure
Of tides that never touch the shores.
I who was rich was made the richer
By sipping at the vine of days.

I, born of flesh and ghost, was neither
A ghost nor man, but mortal ghost.
And I was struck down by death's feather.
I was a mortal to the last
Long breath that carried to my father
The message of his dying christ.

You who bow down at cross and altar,
Remember me and pity Him
Who took my flesh and bone for armour
And doublecrossed my mother's womb.

Dylan Thomas