Связана, скована что здесь такого?
"Холодно"- просится глупое слово.
Меркнут сияний последние блики.
Слышишь, хохочет бог многоликий.
Странный чудовищный бешеный зверь
рвется наружу. Выбита дверь.
Я умираю тобой. Не дыша.
Мысли разорваны, меркнет душа.

Искусство согреться в пустоте.

Мне так холодно, я замерзаю в этом пространстве, я не могу согреться даже сжигая себя. Я мерзну, согрей же меня, окружи меня непроницаемой стеной, чтобы тепло моего сердца не уносил бесстрашный ветер, закрой меня в свои ладони и дыши на меня, дыши. Твое дыхание греет меня, я горю и освещаю дорогу нам двоим, ты несешь меня на ладонях и дышишь, а я горю и освещаю нам путь в безмолвной тишине непроглядной бездны. Согрей меня, не бойся, позволь мне жить в твоих объятиях и греть тебя в ответ. Мне холодно, я замерзаю.
Так много сказано, так мало осталось, тщательно подбирай каждое слово, от этого зависит все. Сосредоточься на растрачивании, не отвлекайся, момент разрушения уже совсем близок, опустошение неминуемо придет, оно помнит о тебе. Свобода опустошения под дикий рев стучащих колес вагона метро, примерно так создается смысл, голоса, голоса, неслышимые голоса, пронзают вагон своими воплями, молчаливые глаза, и руки, руки, ищущие кого бы согреть. И пустота, платформа забита пустотами, собравшимися в пустоте, много движения, много мыслей, ничтожно мало воздуха и хочется вдохнуть в себя все вокруг и ожить на поверхности чувств, проснуться в теплой постели от солнечных лучей на лице, игра слов не более того. Стук, стук. 
Снег, ему не холодно, он вмерз в мое существование как лишенный чувств объект моего поклонения теплу и свету, бьющему прямо в глаз, больно, без обид и сожалений, просто так должно было быть. Я замерзаю, и снег все идет, неспешно падая в своем последнем танце, безропотно променянный на последнее слово, без слов, только красота и смерть от тепла. Он есть чистая любовь, освободившаяся от соприкосновения с холодной, твердой, безответной землей. Как тут можно не умереть? Ведь все этого хотят: освободиться от любви и согреться в лучах полуденного солнца. Нет, не все, далеко не все. А я мерзну, я часть этой холодной зимы моей души, я часть ее и мне не поможет обогреватель в кровати, я жду тепла, настоящего тепла, которое слепит и сжигает беспечную медлительность моей жизни. Вокруг меня умирают миллионы снежинок, танец кружит меня, я замерзаю в хороводе смерти, я вижу вокруг себя много ладоней, но никто не греет.
Голос холода ощущается на коже, он поет песню, веет мелодию, заслоняет от меня солнце, сдувает с меня твое тепло, отгоняет мои испарения, окружающие тебя. Мое солнце, согрей меня или замерзни вместе со мной. Я не желаю оставлять тебе последнее слово, я Кай, а ты Снежная Королева, и ты, мое холодное солнце, не смей угаснуть рядом со мной, когда я так остро нуждаюсь в тепле. Отчуждение глотает нас своей беззубой пастью, солнце мое, ты так холодна, что твои ладони превратились в ручки дверей, которые всегда закрыты, я дергаю их, но тщетно. Представь себе, что я так и не понял, что держаться за холодную ручку запертой двери - это и есть мой способ согреться. А ты, ты греешь меня, но моя дверь закрыта, и ручка в моих руках превращается в лед.
Мне так холодно, так холодно этой зимой. Опустошение тут, рядом, оно обнимает меня, манит, говорит, что там есть теплое солнце, но я ему не верю. Нет веры в пустоте, нет, только
одна сплошная зима. И снег. 

Фамильная иконка в узелке -

Старушкина единственная ценность.

Она сидела в ношенном платке,

Шептала еле слышно и смиренно:

 

«Сыночек, милый, если б не война…

Да и отец давно уже в могиле.

Прознали супостаты, что одна,

Квартиру нашу будто бы купили,

 

Доставили без спроса на вокзал,

Мол, всё равно на ладан дышит бабка…»

Состав с шипеньем пасти открывал

И поглощал толпу железной хваткой.

 

Нам иногда отвлечься б от забот,

 Простыми быть, как голуби и дети…

Но кто-то взгляд поспешно отведёт,

А кто-то боль чужую не заметит.

 

Казалось, небо гневно бьёт в набат,

А бабушка иконку тихо гладит:

«Помилуй, Бог, не знают, что творят.

Прости несчастных Иисуса ради».

Черная рубашка,  стройные ноги,  слишком широкая улыбка.  Человек неопределенного возраста,  семейного положения и настроения.  Покрытые едва заметными трещинками уголки глаз предательски свидетельствует о возрасте.  "Ему за 30", - ябедничают морщины.  Защитником выступает веселый почти пустой взгляд.  Уверенное рукопожатие. Как у ребенка,  которому сегодня взрослые впервые протягивать ладони, а еще вчера - по-отцовски интересовались "кто тут у нас такой маленький? ". 

Иллюзия спокойствия давит изнутри черепной коробки. История ее возникновения рисуемая сознанием очень поэтичная.
Время собирать камни и время разбрасывать камни, так и с чувствами, они то фокусируются в узкую область, наполняются энергией и прорывают, то, растекаются по всему фону окружающему нас. Эти два разных мира живут в одной реальности, два идола на которые молятся, два символа жизни – концентрирование и рассеивание. В месте концентрации чувств, всегда жарко, там вечно пылает огонь наших несбывшихся желаний, этот факел неудовлетворенности освещает нам путь в непроглядную ночь великих свершений, когда мы так и не найдем в ней прообраз себя. Мы подбрасываем в этот огонь свои ожидания и надежды на других людей и мир, и он горит все ярче и ярче, а мы становимся все меньше и меньше, тлея рядом с ним. Пепел от костра, в котором мы полностью сгораем, развеется ветром безнадежности по всей округе и укроет тонким слоем все вокруг, напоминая миру о нашем былом несбывшемся желании и о том гневе, который мы размазали тонким слоем по нашей жизни.
Рассеяв чувства в фоне, мы вновь пытаемся выделить из фона свою фигуру, но ядовитый пепел злости попал нам в глаза и мы никак не можем протереть их. Слезы катятся внутрь нас, обедняя фон вокруг, не давая взращиваться новой фигуре. Подобно пыли в квартире, наши чувства лежат на поверхности всего, куда мы только не посмотрим, и так сложно будет собрать всю пыль вместе и вылепить из нее сгоревший тотем нашей нереализованной власти над собой. Когда мы рассеялись, у нас как бы нет чувств, есть только ощущение пустоты, как выгоревшее дерево с огромным черным дуплом внутри. Покой и умиротворение приходят к нам в этот миг, и мы понимаем, что вовсе не так мы хотели успокоить свою душу, не такой деструктивной ценой мы хотели заплатить за чувство спокойствия. Процесс замирания и умирания мы ошибочно приняли за спокойствие, которого в принципе достичь невозможно. 
Эти циклы концентрирования-рассеивания, какими бы вечными и долгими они не казались, все равно протекают, меняя друг друга быстро и циклично. И когда нам кажется, что мы рассеялись или сконцентрированны, мы точно так же можем быть сознанием в фигуре, а бессознательным в фоне и наоборот. Получается, что если нам кажется, что внутри нас чувств нет и они рассеяны в фоне, возможно, мы (наше сознание) это и есть фон, возможно, мы, вывернувшись наизнанку и вывалившись в свое сознание, смотрим сами на себя вовнутрь, представляя, что смотрим наружу. Скорее всего, это изысканны способ (доступный широкому кругу людей) «обмануть» себя в наличии или отсутствии чувств, которые настолько пугают и поглощают в себя, что от них срочно нужно укрыться. 
Подобно сове в дупле выгоревшего дерева смотрящей неутомимыми глазами в ночь, мы смотрим внутрь себя представляя что смотрим наружу в окружающий нас мир, и убедившись, что в мире все тих и спокойно принимаем эту иллюзию за нашу внутреннюю реальность. Но ведь сова смотрит в дупло, а не в лес! Смотря внутрь дупла ночью сова, никогда не обращая внимания на звуки потрескивания веток под тяжелыми шагами сапог охотника, будет убеждать себя в том, что вокруг кромешная тьма и значит все хорошо.