Когда три года назад не стало мамы первое, что возникло в голове, это «как теперь папа один?». Потом уже пришло ощущение, будто из меня вынули внутренний орган. Не особенно и важный, пока о нем не думаешь. А когда вспомнишь, то хоть на стены лезь.
Тогда-то я и взял себе за правило каждые выходные проводить у отца. Жил он в деревне Лучицы Гомельской области. Прожил здесь всю жизнь. В военные годы партизанил, а после войны трудился лесником. Потом пенсия. Упрашивать переехать бесполезно.
Вот и приезжали мы к нему погостить на выходные. Мы – это я и мой восьмилетний сын Егор. Жена Катюха, изредка может составить нам компанию.
Больше всего времени папа проводил на террасе в плетенном кресле наблюдая за огнями на нефтяных вышках. Соседи говорили, что Степан Гаврилыч, может дни напролет смотреть как трепещет пламя.
Вот и в то туманное субботнее утро мы с Егоркой застали его на террасе.
- Дед, смотри что у меня – Егор с гордостью размахивал фигуркой Человека-Паука.
Тогда, в 90-е, каждый провинциальный мальчишка, которому посчастливилось стать обладателем подобного «раритета» автоматически переходил в разряд везунчиков.
- Кто это у тебя такой пестрый –то?
- Ну ты чего дед! Это ж человек-паук. Мне крестный, дядя Коля, из Турции привез.
Мой кум - Николай, возил тогда из Турции спортивные костюмы. А иногда радовал своего крестника дефицитными капиталистическими «ценностями».
- Не пойму чего-то я. Человек или паук? Если паук – я его ща тапком. Ну а коль человек – тогда ладно…
- Человек, конечно, но не простой, а знаешь какой? Он такой, что всех плохих побеждает! В общем супер-герой!
Тут ликбез на тему современных тенденций прервал детский голос с улицы:
- Егор, айда с нами на рыбалку!
Я перехватил азартный взгляд сына, махнул рукой – беги.
Я начал доставать из сумки угощения от Катюхи, а отец снова уставился на огонь. Несмотря на одиночество, нашим приезды его не сильно-то и радовали. Во всяком случае в его поведении ничего не говорило, о том, что он рад. Неделя прошла или две-три, а он встречал нас так вроде прошло не больше получаса. Будто в магазин за продуктами прогулялись.
- Как самочувствие? – спросил я, заметив, что он залез рукой в отворот рубашки. – Как сердце?
- А что ему, сердцу-то. Насос он и есть насос. Качает.
- Что там у тебя? - я кивнул на сжимающий что-то кулак.
- Да, вот – кулак разжался, показывая деревянной грубо вырезанный из дерева крестик.
- Откуда? Ты ж и верующим не был…
- Друг подарил. Давно. А я и не поблагодарил. Но скоро и поблагодарю и прощения попрошу.
- Кто этот друг? У тебя вроде как нет друзей.
- Умер он. Нет. Погиб. Герой он был. Настоящий, как там Егорка сказал?
- Супер-герой.
- Во-во. Никто уже его и не помнит кроме меня. Никогда не рассказывал о нем. А сейчас расскажу. И тебе надо о нем знать обязательно!
Отец рассказал тогда свою историю, которая больше походила на исповедь. Как оказалось, на следующее утро, это был последний рассказ Степана Гавриловича.
- Родился я здесь же в Лучицах в 1921 году. Во всяком случае так в документе. А как на самом деле, кто ж знает. А через два двора в том же годе родился еще один ребенок – Ваня. Я рос крепышом, а Ванек был болезненным. Я высокий, стройный, а он низкорослый и сутулый весь. Но дружили мы крепко. Он придумывал развлечение, а я радостно участвовал.
В общем росли мы как братья. Вместе по ягоды, грибы, на рыбалку. А когда стали мы ужо женихами приехала в нашу деревню дивчина одна. Звали Марыся. Вот тут-то мы уж и рассорились из-за нее.
Но куда он был против моего. Я тогда видный хлопец был. А Иван… ну в общем неказист. Но умный. Он тогда все-все книжки, которые у кого находил брал почитать, а после мне рассказывал про все.
И еще.
Он по-настоящему любил Марысю.
А я? Наверное, то была не любовь. Но поступиться Ивану не схотел. Уж больно ладная дивчина была.
Уже через год поженились мы с Марысей. Дети пошли. Жили, в общем, хорошо, а тут война…
Когда немец пришел в нашу деревню, собрали всех возле церкви и главный ихний спросил есть ли среди нас бандиты – так они называли партизан, или те, кто помогает им. Услыхал, что нет и отпустил по домам.
А на утро стали всех из хат вытаскивать. Кто сопротивлялся – стреляли. Загнали всю деревню в церковь. А когда стали керосином стены обливать тогда все поняли, что сожгут нас заживо. Стояли мы так, что рядом со мной Марыся, на руках шестимесячная наша новорожденная дочка, справа годовалый сын жмется к ней, а слева другой – тому 3 года было. Он галоши одел и повторяет без умолку:
- Я не боюсь, я не боюсь, я не боюсь…
А Марыся, что ж там у нее в голове и в душе было, говорит ему:
- Зачем ты Марик резину нацепил? Долго ножки гореть будут в резине-то.
Стоим мы значит, а тут полицай говорит, кто из мужчин один, у кого нет семьи и хочет послужить великой Германии пусть выходит.
Слышу меня кто-то в спину толкает – повернулся, а то Иван. Приобнял моих деток и Марысю, а мне кивает головой. Значит придумал, что вроде как я одинокий, а он с ними. Поменял наши судьбы значит. Когда я замялся, он что-то сунул мне в руку и толкнул так, что пришлось сделать шаг. А после первого шага ноги меня вынесли с той церкви…
Отец замолк и пристально посмотрел на меня. Очевидно ожидая моей реакции. Но реакции не было. Мне впервые пришлось слушать от отца что-то подобное. А того, что оставивший свою семью в огне и сидящий, вот здесь в кресле, это один и тот же человек я не понял даже.
… Стоим мы – ЭсЭсовцы, полицаи и предатели вроде меня, - смотрим как горит церковь с набитыми в ней людьми. В той церкви были окошки на высоте метров два от пола. И стали из тех окон люди вылетать, ключами как журавли. Вот только никто не улетел далеко – фрицы стреляли и на землю падали уже мертвые. Да и полицаи ходили добивали выживших.
Той же ночью сбежал я в лес к партизанам. При каждой возможности я первым рвался в бой. Искал уже тогда смерти – понял, что зря остался жить. Но видно крестик этот, что Иван сунул мне в церкви, оберегал меня. Даже ранен за все время ни разу не был…
- А мама? Ну как ты с мамой то познакомился – спросил я, чтобы что-то сказать.
- Это уже после войны было. Я работал лесником, слышу «Ау-ау» - заблудился кто-то. Я пошел на крик – женщина оказалось аж из соседнего поселка Брады. Куда ее на ночь глядя? Взял к себе домой. Разговорились. Оказалось, она тоже потеряла семью в войну. Вот так и сошлись мы. Потом появился ты. Знаю, что хорошего отца из меня не получилось. Да и деда для Егорки тоже. Ты уж люби его за нас двоих.
- Брось, пап! – рассказанная история, пронеслась передо мной. Но чего-то не хватало, для полноты картины. – И все-таки почему Иван поступил так?
- Вот уж 50 лет как думаю о том. Они ж почему уничтожали всех? Хотели истребить не просто отдельных людей, а целый народ. Нацию извести хотели. Чтобы народ продолжал быть нужны, знамо, дети. А Ваня видел своих детей только с Марысей. Поэтому он выпихнул к жизни меня, а не себя. Догадывался, что у меня еще могут быть дети.
Наверное, он таким образом решил нарушить планы антихриста. По-моему, у него получилось, а ты как считаешь, сын?
Комок в горле, помешал что-то ответить, поэтому я неопределенно пожал плечами.
То был единственный случай, когда отец сказал мне «сын».
