ВЕДЬМА

В летних росах купаться – богиням под стать,

На единство с природой лишь им намекать;

Излучают их лица таинственный свет,

В них – частичка Вселенной, любовь и совет.

Те богини резвятся, как дети, в лесах,

А ещё они любят побегать в полях;

И не вздумай ты, смертный, подсмотреть за такой –

Вмиг навек потеряешь любовь и покой!

Иногда, впрочем, девы небесные те

Отдают предпочтенье людской красоте,--

Они в круг принимают таинственный свой

Тех девиц, у которых хорошо с головой.

Они учат их тайнам природы святой,

Для которых наш разум глухой и слепой,

И с истин великих снимают покров –

Доступно ведь всё для мудрых голов.

Вот сегодня, средь ночи, когда дул ветерок,

Нашептала мне муза, сняв тайны зарок,

О красавице юной и страшном конце,

Эту деву постигшем, и попе-подлеце.

Жила эта красотка в городке Нуази,

Что в верховьях Луары, -- ты у местных спроси, --

Это было лет триста иль полтыщи назад, --

Впрочем, точность неважна, все равно царил ад.

Её звали Шарлоттой и с приставкой «де Люк»,

Голосок её нежный, как божественный звук;

Когда пела та дева, весь мир замирал,

Застывали в блаженстве все, кто стар или мал.

Золотистые косы расплетала она,

Как купаться ходила, -- расцветала весна;

И речные русалки подружились все с ней,

Приглашали: «Ты мудрость всю нашу испей!»

И глоток за глоточком мудрость пила она,

Становясь, как богиня, красотой – как весна.

Было ей восемнадцать, уж пора ей пришла

Стать невестою чьей-то – как на камень нашла.

Не хотелось Шарлотте узы брака принять,

Уж пускай бы получше повернуть время вспять!

Ей внушали богини, что свободною быть –

Это лучше намного, чем замужней прослыть.

Но имел ли значенье её выбор для всех? –

Вызывал у родных он недовольство и смех;

А аббат с вожделеньем на девицу смотрел,

Об отказе прослышав, стал назойлив и смел.

« Ты должна, -- говорил он, -- уйти в монастырь!»

Превращалась свобода словно в мыльный пузырь.

Быть монахиней нудно, то путь к смерти един,

Ядовит и бесплоден, как крысиный стрихнин.

Пригорюнилась дева, к подругам ушла –

Тем богиням, которым поверяла дела.

-- Ты смотри, -- говорили, -- с попом не шути,

Ведь он Дьяволу служит, собьёт он с пути!

Наставляли Шарлотту целый час напролёт,

А потом, взяв за руки, совершили все взлёт,

Вознеслися все дружно сквозь кроны дерев,

К облакам, говоря всё, что есть, нараспев.

И воспрянула духом героиня моя,

Быть свободной прекрасно и в конце сентября,

В восемнадцать иль тридцать годов от роду, --

Куда лучше, чем в келье – все равно, что в гробу.

Но не знали подруги, что поп видел их:

Он подкрался тихонько, как волк, и затих.

Скрывшись в зарослях тёмных, он всё созерцал,

Разговор он весь слышал; видя взлёт, застонал.

Инквизиторы бойко пришли поутру,

Не ушла чтоб добыча, что попу понутру.

Деву взяли под стражу, в застенок свели,

Грубо в яму бросали, валяя в пыли.

Её нагло раздели, одежду сорвав,

Белу грудь созерцали, стыд совсем потеряв:

Сатаны знак искали, хоть какое пятно, --

Обвинить бы, что ведьма, дело будет верно.

Ну, а после допросов к ней аббат приходил,

И взирал маслянисто, лучше б водку он пил:

Говорил: «Будь моей ты, я тебя защищу,

А не будешь – как ведьму на костёр затащу!»

Понимала Шарлотта: не уйти от судьбы,

Неприятно жить в мире, где царят лишь попы,

Процветают порок, подхалимство, обман,

Нет… Лучше уж сразу чтоб смерть и саван!

И надеялась втайне, что подруги спасут,

Хоть в последню минуту от костра унесут,

Превратят пусть в голубку, помогут уйти,

Навек слиться с природой, в её царство войти.

Потому лишь презреньем отвечала она

На вопросы тупиц, предложеньям попа,

Как умела, терпела боль от пыток она,

И других утешала, как глоточек вина.

И, поняв, что не выпить чистоты ни глотка,

Тот аббат взбеленился, учудил дурака –

Стал он бить недотрогу крестом по лицу,

И за волосы дёргал, -- как под стать подлецу.

«Ты не стала моей – так не будь же ничьей!

Не хотела любви – своей крови испей!» --

Так кричал тот священник, тонзурой светя,

Хотя был он, по сути, так похож на дитя.

Так капризно и страшно топал ножкой своей,

Ну и мстил же девице этот поп-дуралей!

И устала от пыток её плоть уж вконец,

Молила о смерти: подарите конец!

Вот костёр и толпа, в капюшоне палач,

И из первых рядов вдруг послышался плач:

То, увидев дочурку, зарыдала maman,

И увидел родитель, что их церковь – обман.

Но прощения нет, их епископ столь строг,

Что судил он жестоко, словно царь или бог,

Повелел он родным бросать камни ей вслед,

«А иначе не станет у вас средств на обед!

Конгрегация может улики найти,

Помогали что дочке вы сбиться с пути,

А на дыбе сознаетесь все, как один,

Что шипите змеёй и Дьявол ваш сын.»

Малодушье – не грех, фанатизм – не порок? –

Только бог пусть и судит, а нам – какой прок?

Бросали все камни, плевали ей вслед,

Заслужили все мессу, покой и обед…

Обессилена дева улыбалась им всем,

Она тихо прощала всех мосье или фемм, --

Сей ангел небесный велик, как дитя,

Сносил он все пытки покорно, шутя…

Без жалоб и стонов взойдя на костёр,

Улыбнулась она, толпы видя напор,

Улыбка сия разозлила тупиц –

Всю серую массу из тысячи лиц.

Ведь слабость – то сила, прощенье – скала,

Не всем далеко сия сила мила;

Лишь стражи порядка Шарлотту спасли,

Толпу оттеснили, напор отвели.

Народ фанатичный, проклятья крича,

Бросался камнями, безумно рыча;

Бессильной толпа оказалась в тот час,

Разорвала бы ведьму в минуту, за час.

Вот поп подошёл – исповедать решил,

Как будто не он так много грешил:

«Отрекись Сатаны! – громко требовал он, --

Иль не уважаешь ты церкви закон?

«С Сатаной я не зналась, тупой ты аббат,

Почто ты орёшь, как церковный набат?

Я любила природу, в ней сила вся, власть,

Зачем, дурачина, совершил ты напасть?»

Притихла толпа, её гласу внемля,

Поддержала Шарлотту, казалось, земля:

Вдруг ветер сорвался и волком завыл,

Задрожала земля, дошёл ужас до жил.

Побледнел вдруг епископ, ошибку поняв,

Мучил деву напрасно, грех на душу приняв,

Примета серьёзна – трясётся земля,

Всё аббат виноват – вот, трясётся, как тля.

Однако нельзя ту ошибку прилюдно признать,

Иначе из церкви уйдёт благодать,

И веру в неё потеряет народ,

Проклятьем осыплет её всякий род.

Паству растерять – то превыше греха,

Все равно, что дитя вдруг лишить молока,

Лес оставить без солнца, а рыб – без воды,

Попов – без доходов, их погибнут ряды.

Хоть совесть взывала о невинной крови,

Подал знак палачу: мол, скорее ты жги!

И дева, поняв, что надежды уж нет,

К небу взор возвела, увидеть чтоб свет.

Огонёк разгорается, устремляется ввысь,

Устрашая толпу, отгоняя, как крыс,

Всех людишек ничтожных, безвольных овец,

Предвещая всем им такой же конец.

«Я прощаю всех вас, но я без греха,

Оклеветана я со слов дурака,

Но сейчас я свободна, от вас ухожу,

Из юдоли земной, дальше вас я гляжу.»

И, сказав на прощание эти слова,

Она в упоении взор возвела

К небесам, где явилася стая жар-птиц,

Толпа, устрашившись, пала вся ниц.

Как падок к чудесному глупый народ,

И это даётся из рода нам в род,

Страсть к чуду, и вера, поклоненье богам –

Смешалось в нас всё, как шум или гам.

И видели люди, как птицы, кружа,

Всё ниже спускались, даже пламя глуша,

Погас вдруг костёр, к сожаленью попов,

Народ, ты свободен от церковных оков!

Жар-птицы сияньем чудесным своим

Толпу ослепили, рассеялся дым,

Минутою позже народец прозрел –

На месте костра пустоту он узрел.

Солнышко светит, как прежде, тепло,

Осень златом сияет, вокруг веселО,
Над площадью мило птицы кружат,

И дЕвицу крепко за руки держАт.

И видят вдруг люди – их город горит,

И пламя от ветра ужасно шалит,

Уж в ужасе стонет церковный набат,

Гасить бы пожар, но вода – нарасхват.

Сгорели тогда собор и дома,

А после оставшихся съела чума,

Опустел Нуази, безлюдным он стал,

Скосила всех смерть, словно враг – наповал.

Но остался в живых там один человек,

Уверял он поздней – и не раз, а повек,

Что взглядом он зорким соколиным своим

Среди птиц он увидел, как парил херувим.

И ангел сей был из золота весь,

И с ликом Шарлотты взирал он с небес.

Где правда, где ложь, а где выдумки сор

Неведомо мне, да о чём разговор?..

Такую легенду мне муза сплела,

Видать, неспроста сей рассказ завела,

Пыталась, наверно, тем что-то сказать,

Не знаю я, правда, с чем его увязать.

Но сегодня себя я на блажи поймал

И музу свою уж не раз вспоминал:

Захотелось купаться мне в росах лесных,--

То слаще, чем быть среди гор золотых…