Бывает, все события жизни становятся неважными и невозможными,  все моменты до единого, которые ты переживал, случаются в один миг – настоящий.  Тогда приходит понимание безвозвратности, наступает внутреннее оцепенение.  Нет мыслей о прошлом, о будущем, есть четкое ощущение «сейчас».
Дедушка в затертом пиджаке собирает бутылки у ларька. Как вдруг невесть откуда появляется продавщица с этого самого ларька и начинает орать на всю улицу – такой разсякой бутылки собрал, отдавай, а то разобью все. Дедушка в порыве пытается объяснить яростной женщине, что он подобрал только одну, все остальные он нашел в других местах, эту одну он сейчас же вернет, раз это ее. На что озверевшая тетка, круто нецензурно выражаясь, рванула сумку дедушки за ручки, те сразу порвались, сумка со звоном хлюпнулась на землю, превращая тару в стеклянную кашу.
Дедушка затрясся, лицо исказилось, все расстроенные чувства мира отразились в его взгляде, все несчастия и безысходность были в нем. Все остановилось, даже голуби перестали ворковать.
Никогда не прощу себе свое молчание в этот миг, я могла сказать той женщине, чтобы отвязалась, помочь как-то.
Потом дедушка кормил этих самых голубей квашеной капустой и крошками батона. А я сидела и наблюдала влажными глазами за этим всем: машины ездили, как и раньше, люди ходили, как и пять минут назад, солнце светило по прежнему каждому и воздух не закончился. Спрашивается, зачем я так тщательно выбирала, что одеть, как накрасить глаза, отвечала на телефонные звонки, говорила нелепости, улыбалась и радовалась солнцу, если момент важный пропустила, упустила навсегда. И ничего не изменить .

Я - не ты, мы - не те,
Улыбаясь и корчась мечтая,
Отпечатки следов на волнистой воде
Осторожно листвой разметает.

Я - не та, мы как тень,
Мы не верим в змеиную стужу,
Но устало следы на курчавой воде
Застывают в холодные лужи.

Я и ты, мы и мы,
Изучаем рисунок ладони,
Ведь никто не уйдет от тюрьмы и сумы,
Но пока наш кораблик не тонет.

Когда-то о тебе напишут монографии. Как писали о них.

И взмах руки,
И платья шорох
Стирает в пыль,
В искристый порох
Порывы все и ощущенья,
В которых хмель и отчужденье –
Последний шторм в душе моей.

Я прячу руки,
Прячу шрамы
Во избежанье
Глупой драмы,
В пустых надрывах ярких красок
И мне давно ненужных масок, -
Последний шторм души моей.

В этой комнате все одного цвета. Яркого и едкого. В этой комнате много дыма. Кажется, что можно задохнуться, но не задыхаешься, и это еще мучительноее. Потому как даже сквозь закрытые веки просачивается этот болезненный свет.
В этой комнате нет зеркал, нет окон, есть дверь, но она закрыта, на ней нет ручки. Здесь обесиленные ходят посетители, блуждая в туманной зыби искусственной атмосферы. Они вытягивают руки вперед, как слепые, кого-то зовут, натыкаются на стены, садятся на пол, закрывая лицо руками.
Здесь никто не в силах избавиться от назойливого цвета. Вот они контрасты и настоящие краски жизни. Вот они, берите, вдыхайте, наслаждайтесь, вы ведь так хотели эмоций и насыщенности.
Эта комната - парник, где витают одни и те же мысли - где-то есть выход, как-то ведь сюда попадают. Никто не верит, что их дорожка заросла травой, потому что здесь нет травы, здесь нет троп. Все помнят приветливые дородные лица проводников, которые улыбчиво открывают дверь, потом закрывают за тобой.  Дальше все попадают в комнату одного цвета.
Временная эйфория, ощущение радости и безмятежности. Но этот дым - все та же пустота, только раскрашенная в яркий тон. Если невозможно найти выход, остается сесть на пол, закрыв глаза и склонив голову, вспоминать, вспоминать, вспоминать.

Трясутся руки. Я больше не боюсь, что тебя кто-то убил, отобрал вещи, сжег их и растерзал тело, закопав его в разных местах вокруг Киева. Но меня душат слезы. Это как отходняк. Понятия не имею, что такое "бодун" или "бадун" (даже не знаю, как писать это слово), но думаю сейчас, у меня именно такое состояние, когда душит изнутри непонятное чувство, то ли обиды, то ли смущения, то ли еще что-то...
Сразу хочется слушать скрим и грол, плакать, бегать и кричать.
Звонить, писать, искать. И искать не только тебя, все, что когда-либо было потеряно, - вещи, чувства, сны.
Наверное, зря. А, может, и нет. Столько теряется в жизни, - честь, совесть, монеты, наклейки, собаки, брошки, пуговицы и номера телефонов. Не хочу терять тебя. Да и вообще ничего не хочу терять. В том числе время, в том числе... многое другое.

Смотри на небо. Когда я устаю, я смотрю вверх на облака или просто на чистые просторы небес.

Сегодня переводила корейцам, вернее корейским американцам. Они посещали пансионат для пожилых людей. Я не знаю, что чувствовали эти старички, когда узкоглазые круглолицие ребята спрашивали у них, кем они были до того, как попали в это место, есть ли у них дети, пострадали ли они от чернобыльской катастрофы и чем они убивают время  на протяжении дня.
Довольно крепкий старик в коляске рассказывал о том, что раньше он занимался  автоспортом - его инвалидность теперь стала понятной, а для того, чтобы обьяснить, чем он занимается теперь, старик достал из заднего кармана коляски карты, по оплошности упустил их, и мы увидели голых женщин на них.
У меня сердце сжалось. Какая-то безнадежность полилась сквозь все отверстия его тела - невидимая, но разимо ощутимая до боли, меня пройняло, я собирала эти карты и улыбалась, как буд-то бы так и надо. Но ведь и надо было улыбаться.
Потом старик Владимир говорил, что он работал в институте космоса, был бригадиром группы по изготовлению разных приборов - спутников, черных ящиков для самолетов, деталей для космических кораблей. Он рассказывал об этом с явной искрой в глазу - именно в глазу, потому что второго глаза у него не было.
Вопросы корейцев мне казались нелепыми, но мне нравилась манера этого старичка, он был так рад, что им интересуются, что ему задают вопросы, а ответы даже записывают. Он хотел больше рассказать, казался доброжелательным и очень добрым. Ну, почему у них нет детей? Я подумала, что, быть может, они есть, только никто не говорит о них.
Старушка Нина поведала о том, что у них есть культпросвет, и поэтому часто проходят концерты, о том, что около Чернобыля процветает браконьерство, потому как сомы, например,  в человеческий рост водятся, что раньше она жила в другом пансионате, но их переселили сюда, потому что там теперь будут делать что-то другое - может, торговый центр, может, еще что-то.
Все как один говорили о том, что при Союзе всем жилось лучше, что женщина в обществе ценилась больше, что была стабильность. Но водку они как пили московскую, так и пъют.
Запах витал абсолютно неприятный. Старость пахнет отчаянием и одиночеством. Старики ждали полноценного концерта, они хотели увидеть молодых активных людей, а корейцы смогли лишь спеть хором свой национальный гимн, и две девчушки попытались изобразить что-то на подобие танца под сопровождение мобильного.
Я уехала домой немного разочарованной. Но, помниться, когда мы выходили из помещения пансионата одна бабуля с опрятной прической и в бусах улыбчиво бросила в догонку: "Приходите чаще!"
Если бы я могла, я бы заплакала. Но я не могла. Я думала, как перевести то, другое, третье, отвечала на вопросы, почему в Украине так мало людей носят очки для зрения, на каком берегу живу я, натуральный ли у меня цвет волос и проч. нелепицы.

Солнце все так же стояло высоко над головой, парило и палило. Я выглядила хорошо, но несколько раз пожалела, что одела черную блузу. Потом я достала солнцезащитные очки, посмотрела вверх - в небо - и забыла. Когда я устаю, я смотрю вверх.

Мир таинственный, строгий и безразличный... его подлинная сущность закрыта для людей, мнящих себя центром Вселенной. Думающих, что они - венец творения и конечная цель Бога. Смотрите видео и попытайтесь хотя бы в своих мыслях увидеть и заполнить своим вниманием вечность - такую пустую и полную неизвесности(с)