.8.
-- Я жажду бесконечности. Или неделимого.
-- Я же тоскую по ближнему.
-- По низкому?
-- По возвышенному.
-- По Ничто?
-- Я жажду мужчин и женщин.
Петер приотворил окно. Хмарь поползла салоном.
-- Что остаётся думать, чувствовать, делать? Знакомо тебе это?
-- Всё истощено.
-- Уже было так однажды.
Внезапно перед ними возник во всей красе складный "пульк" (тобогган или индейскиесани, влекомые лыжником, здесь-- неповоротливый прицеп--прим.перев.) Хорошо бы, коль двинулся, да --палочками, палочками (лыжными-- прим.перев.)Потянулся дальше. Собирал себе различнейшие моментики-- ходил по-шахматному. Выпустил когти наконец-- и остался на месте.
-- Есть буйство в детскости.
-- Вот что ты знаешь на самом деле: под больным стонут нити простыни.
-- Довольно лишь поверить в это.
-- Жажда, которая приводит к тому, что интимное обращается в неизвестное. Осторожно! Там стоят идиоты!
Августин хладнокровно жахнул по тормозам.
-- Они легли рядом, представь себе. Штучная работа. А мы едем в Касель.
-- Будь спокоен, мой любезный. Где-нибудь там, под Франкфуртским крестом, мы затеряемся.
-- Этой ночью?
-- С глазу на глаз с ночью, будь совершенно спокоен.
-- Но и в ночи-- светлейший день, ты не находишь?
Они накрепко засели. Пробка замерла. Вертолёт пролетел над ними вперёд.
Впереди появился просвет, затор тронулся-- и наконец рассосался. Поехали дальше. "Форд" взобрался козлом на "мазду". На боковых линиях разметки ,вытянувшись, лежали рядом двое господ. Один в синем, другой в коричневом костюме. Связанные изящной серой нитью.
-- Дай газу!-- пыхтел Петер.
Августин ударил по педали-- и сани покорно стали на дыбы.
-- Они посмотрели на меня-- и от их взгляда я на миг ощутил себя в глубоком ладу с собою.
Петер и Августин прижимались друг к другу, пока мчались по автобану.
-- Иногда в моих снах раздаётся топот,-- продолжал Петер.-- Ходет один, в сапогах, по моих мнам, думаю я-- и просыпаюсь.
Авкустин указал на пашню.
-- Мы уже на взморье.
-- И вкруг нас глубокая тишь.
-- Мы на берегу ожидаем свои желанья.
-- Моря наступают.
-- Реки?
-- Долины.
-- Горы?
-- Леса.
-- Равнины?
-- Они населены людьми, зверьми, духами и чудовищами.
-- Но я не вижу мимоходом милого лица Альбертины. Езжай потише, пожалуйста. Я высматриваю её, знаешь?
-- Уже. Она спит?
-- Она на двадцать лет старше меня.
-- Что поделать.
-- Её лицо молчит.
-- Обьятия. Ласки. Шёпот. Смех. Тишина. Что это?
-- Её малелькие ступни обнюхивают изнутри складки простыни.
-- Да, это знакомо.
-- Я осмеливаюсь направить свои холодные ступни к её, чтоб они повеличались пара с парой.
-- Женщина действительно иногда остаются верными одному.
-- Кто они, женщины?
-- Божественны, когда они шепчут нерифмованное.
-- Шорох в постели столь интимен, не правда?
-- Я ощущаю себя под контролем.
-- Время сторожит нас.
Августин резко затормозил.
-- Смотри в оба, через считанные километры закончится лето.
-- Пожалуйста, не волнуйся, езжай скорее. Ну, жми на газ!
-- Как прикажешь.
-- Она была в моей комнате. Лампа свисала с полки. Мы сливались воедино.
-- Её прежде трахали?
-- Никогда. Мы лежали в моей постели. Наши слова нищенствовали среди наших членов. По радио-- старые шлягеры.
-- Куда, бывает, бегут волны музыки, там чистое безумие.
-- Наш шёпот дополнял полумрак. Мы ворочались зажмурившись.
Петер медленно ворочался на сиденьи туда-сюда.
-- Наши шёпот становился всё пуще. Внезапно с её уст сорвался вздох.
Август застонал.
-- Я за модные оттенки.
-- Жизнь. Нравится мне.
-- Это хорошо, что мы были рождены.
-- Думаю о твоей кошке, которая с голоду безумно скачет по стенам и дверям.
-- Мы ещё сегодня заедем к ней.
-- Мне бы хотелось не забыть об этом.
-- Сон нежелателен. Мне включить свет?
-- Зачем? Он просветит нам ладони-- и больше ничего.
-- Нас сопровождает резкая усталость, ты её замечаешь?
-- Мы едем по молу к морю.
-- Это хорошо. Он очень далёко выдаётся в море, и он повторяет рельеф дна.
-- Над нами кричат птицы.
-- Ночные мосты.
-- Впрочем, море очень старо.
-- Берег усеян лежащими экспертами-- они впрыскивают смертельные инъекции воде.
-- Так покойно моё тело.
-- Я внемлю красноречивым вздохам Альбертины рядом со мной.
-- Я за то, чтоб отворит дверцы свои.
-- Одну за другим?
-- Страшусь, что мне навстречу выйдет то, что я забыл.
-- Я чувствую, что стал мужчиной.
Августин взглянул на свои брюки.
-- Я бы желал с тяжёлыми, упитанными яйцами покрывать дам.
-- В чёрные облака на срамный холм Альбертины. Так, что, кажется, улыбками щель её расплывается.
-- Мужчина и женщина.
-- Ночь полна мошек.
-- Самолёты порхают над волнами.
-- Мы всё удаляемся по молу в открытое море.
-- Бесчисленные поцелуи вершатся под покровом.
-- Ты идёшь со мной.
-- Я совершенно спокоен.
-- Прошу тебя, не вынимай рук из карманов.
-- Я за то, чтоб околдовать тебя.
-- Петля на моём горле.
-- Я в курсе.
-- Будучи неудовлетворёнными, таковы мы есть, давим на каждую кнопку.
-- Прозрачные любовники тянутся мимо с тихим ветром.
-- Ты ревнив?
-- Не беспокой меня.
-- Мы выкрали у мира самих себя.
-- Наши пальцы обучаются новому пению и ощупывают законы темноты.
-- Спокойной ночи, история.
-- Что значится в плане игры?
-- ... Отставить!
-- Посекундно меняется то, что мы привыкли называть и считать программой.
-- Приди, сокрытая подруга!
-- Мы не только разбиваться умеем.
-- Гляди, море всё выше.
-- Почему медлишь?
-- Мы можем направиться точно к месту и ко времени кораблекрушения.
-- Но я постоянно промахиваюсь, в пользу картиночек.
-- Ночь тихо станет тихо полистывать мои любовные книги. Я не решаюсь в одиночку читать их. Или должен был решиться?
-- Но так не пойдёт, милейший?
-- Почему?
-- Ты оставил свои руки на железнодорожном вокзале.
-- Действительно. Никто ими не озабочен.
-- Они посереют от тамошнего чада.
-- Ты совсем близко. Свободна от меня.
-- Жизнь станет расчётливее, верится иногда мне.
-- К тому же заузится она.
-- Как бы тоньше от всяческих томлений.
-- Я нахожу хорошими те твои брюки, которые обтягивают зад.
-- А я-- твои слова, хотя в них ничего атмосферического нет.
-- Просты и прозрачны как вода.
-- Выбракованы.
-- Где-то по мне висит телефон, в некоей глубокой шахте. Из складок темноты раздаётся трель--и минает моим телом.
-- У нас нет времени на чуждые сигналы.
-- Сколь глупо, бывает, женщины воспринимают наши тяготы.
-- Да и мы тоже не сверхотзывчивы.
-- К тому же, по-прежнему нам не хочется видеться слишком часто.
-- Я столь полон этими часами.
-- Я бы не желал покончить с собой. Прости меня. Кому мне ещё поведать об этом? То-то понимаю: я-- некая неизвестная болезнь.
-- Против всего найдётся средство.
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы 
Аннетта: Я же люблю его... но мне не нужны сцены, нет, нет, никаких сцен! (Соскакивает со скамьи.) Нет... я совсем забыла, зачем пришла! Вам надобно присоединиться к нашим! Анатоль: Моя милая детка, столь любезно я с вами болтаю здесь... Аннетта: А вы поболтаете и в компании со мною. Анатоль: Ох, а что он скажет? Аннетта: А мы уж тихохонько. Анатоль: Да и это его не успокоит... Аннетта: Вы подыметесь к нам, да? Анатоль: Сколь нежны глазки ваши, когда вы просите... Аннетта: Они неотразимы, правда? Анатоль: Может быть! Аннетта (внезапно воздев руки) : Идёмте! Анатоль: Но детка! Аннетта: (совершенно неожиданно-- у ног его) : Анатоль, идёмте! Анатоль: Да что на вас нашло? Аннетта: Нужно иногда поломать чуток комедию! Анатоль: Хорошо, значит, вы лишь представляете. Аннетта: А если взаправду? Анатоль: Прошу вас, встаньте! Аннетта (подымаясь) : А я проведу вас наверх... и вы присядете рядом со мной... и... Анатоль: Я кое-что замечу! Вы желаете использовать меня, чтоб разжечь его ревность... Аннетта: Ну почему! Вы ль не верите, что нравитесь мне? Анатоль: Вы на столечко чересчур кокетливы, Аннетта! Аннетта: Вы так говорите, ибо не верите мне. (Берёт цветок со своей груди, целует его-- и вручает Анатолю.) Тоже кокетство? (В этот момент являются барон Дибль, Флидер и Берта.) Барон Дибль: И что же, Аннетта? Мы желали заполучить одного-- и вот теряем вас обоих! Аннетта: Думаю, это не помогло. Флидер: Скорее всего, ты пока не всё попробовала! Анатоль: Герр Флидер! Ох... Берта!! Берта: Да, это я. Прошу тебя, идём к нам! Ты ли мне откажешь? Анатоль: Столько любезности, столько доброты! Берта: Да... старая любовь жива! ("...alte Liebe rostet nicht!", "... не ржавеет" буквально, -- прим.перев.) Анатоль: Иду, иду... я более не в силах упорствовать! Берта: Не желаешь взять меня под ручку? (Остальные уже уходят.) Анатоль: Один момент, Берта! Я должен у тебя спросить! Берта: Да... и что же, мой старый Анатоль? Анатоль: Как давно я с тобой не говаривал! Берта: Ты хоть помнишь, сколь давно? Анатоль: В последний раз-- много лет назад... Берта: И что ж ты вдруг? Анатоль: Ну вот, да... к счастью, мы встречались было... и говаривали... да-да... но разве бывали наедине вдвоём? Берта: Вот как!? Анатоль: Мы болтали как добрые знакомые, которые всю жизнь пересекались ... ведь мы ,казалось, напрочь забыли о том, кем мы были однажды... Берта: Ох, я это пока помню прекрасно... Анатоль: Ты ещё помнишь? Берта: Но, глупышка... я пока ещё никого не забывала! Анатоль: Сколь молоды, молобы мы были тогда! И я не знаю, как это вышло... мне кажется, что я вижу тебя той, что раньше, сразу после нашего с тобой прощального поцелуя! ... За всё это долгое время, что пролегло между нами... что, в самом деле, как ты жила? Берта: Ну да, со мною всё довольно хорошо. Анатоль: К счастью, я с тобою виделся было иногда... но как ты изменилась! Знаешь, мне б едва казалось, когда видал тебя,.. что... что она когда-то была моею возлюбленной... Берта: Весьма лестно! Анатоль: Правда, хорошо... ведь я тебе исповедался как на духу... Берта: Ох, знаю, знаю! Анатоль: И ты тоже как наяву видишь теперь то давнее наше время? Берта: Ох, я знаю, знаю всё... Анатоль: Ах! Берта: Например... погоди-ка... как ты мне устроил было променад перед окном! Анатоль: Ах! Ты ещё помнишь? Берта: Да, это было так забавно! Анатоль: Хм... тебе, пожалуй и нечто иное казалось забавным, тогда казалось... Берта: О нет, ты был столь нежен! Анатоль: Ах, не сдерживай себя! Нам надо наконец высказаться сполна! Берта: Сполна...? Анатоль: Да, не иначе! Мне надо тебя основательно расспросить! Берта: Да? Тогда я тебя вовсе не понимаю... сегодня тебе это удалось? Анатоль: Я тебе повторю: вижу тебя снова, спустя столько лет,-- и мне кажется, что прежде нам не удавалось высказать всё... В твоих глазах было столько загадок... и твоя улыбка была столь причудливой... и к тому же... Берта: И что ещё? Анатоль: Ты мигом утешилась... Берта: Ну да... Анатоль: Что ты? Берта: И ты ведь, тоже! Прошу тебя... то, что однажды это должно было закончиться, мы знали... Анатоль: И ты это знала? Берта: Ну да, а что ты думаешь? Можно подумать, вам, господам, хочется слушать одно хорошее? Анатоль: Но тогда... тогда, когда ты была почти ребёнком... Берта: Ах, Боже, я всегда была разумна... Анатоль: И когда мы клялись в вечной любви,.. ты всегда знала, что... Берта: Ага... а ты? Может быть, ты хотел на мне жениться? Анатоль: Но мы же поклались! Берта: Ну да... но, несмотря на всё, мы не утратили взаимопонимания... ! Анатоль: Да-да... Берта: Идем же вместе? Анатоль: Прошу тебя... здесь так мило... этот вечер столь кроток... Берта: Ах! Ты пока не избавился от этого? Анатоль: От чего? Берта: Ну, от этой поэтичности. Анатоль: Поскольку мне вечер кажется кротким? Берта: Видишь ли, поскольку я всё ещё помню... ты, бывало, и стихи для меня сочинял... Анатоль: Вот как... о них я совсем забыл! Берта: Один из них я однажды прочла Флоре... Ты ещё помнищь светловолосую Флору? (Смеётся.) Анатоль: Что же ты смеёшься? Берта: Она декламировала его... знаешь ли... с таким пафосом, и при том копировала твой взгляд... Анатоль: Мой взгляд? Берта: Да... твои выразительные глаза, большие! Анатоль: Вот как... у меня столь выразительные глаза?
Берта: Ох, в них можно прочесть столько всего! Анатоль: И ревность? Берта: Зачем ты о ней? Анатоль: Хм... я кстати вспомнил об одном нашем вечере, когда мы были в театре... Берта: Да мы там часто бывали! Анатоль: Да вот, припомнился мне особый вечер, это было на оперетте, а рядом с нами сидел элегантный господин, борода с проседью, он всё смотрел на тебя... Берта: Что? Анатоль: Он пристально смотрел на тебя, как на знакомую... Берта: Ах, этот француз... такой крупный. Анатоль: Да-да, француз! Ты его знала? Берта: Да... нет! Анатоль: Да-да! Тогда ты мне было не сказала! Берта: Ах да, тогда. Ты ведь был столь ревнив! Анатоль: Да, ведь он столь пристально взирал на тебя! Берта: И куда мне было деваться? Анатоль: Как же ты с ним спозналась? Берта: Откуда мне знать? Чего тебе, собственно, нужно от меня? Я надеялась встретить старого друга, а он, смотрите-ка, настырен, как любящий! Анатоль: Ответь мне по-хорошему. Я пока что в точности помню весь тот вечер... как ты меня желала тогда успокоить, ещё помню! Твои слова у меня на слуху! Берта: Слова? Анатоль: И взгляд, которым ты мне молвила: ах, ты слишком ревнуешь меня к старику! Берта (смеётся) : А он был вовсе не столь стар!
Анатоль: Значит соггала, ты попросу солгала мне тогда? Берта (гневно) : Да надо было, надо было так! Анатоль: ...? Берта: Вы же вытягиваете из нас ложь, вы принуждаете нас! Анатоль: Я всегда клялся тебе говорить одну правду! Берта: Да, на словах! Но что во взгляде, в твоём взгляде?! Анатоль: Что в нём? Берта: Ну вот это: "солги мне... солги!" Анатоль: Что за глупость? Берта: Видишь, насколько я права! И сегодня ты будешь благодарен мне, коль я сделаю это! Анатоль: Итак, того француза ты знала? Берта: Ты же сам заметил это. Анатоль: А когда я называл тебя кокеткой,значит, ты лицемерила! Берта: Такому человеку как ты ни в чём нельзя признаться! Анатоль: Потому, что я тебе, наверное, слишком измучил? Берта: Да, было, но я притворялась не оттого! Анатоль: А твоё честное лицо, слёзы, когда я упрекал тебя? Берта: Вот как, я плакала? Анатоль: Слёзы, которые забываются, не могут быть искренними! Берта: Ты был столь нежен, когда я печалилась-- уж ради тебя! Анатоль: И оттого...
Берта: Что ж, и это мне в упрёк, что я было желала твоей нежности? Анатоль: Значит, кокетничала, лгала, комедиантка... всё лишь твои роли? Берта: Ты это мне уже высказал тысячу раз, уже тогда! Анатоль: Да ну? только теперь, не верю! Берта: Но, дорогой мой! Не правда ли, как бывало нам хорошо... и поэтому я охотно прощала тебе занудство! Анатоль: Что? Я и занудой был? Берта: Ну да, знаешь... бывали такие моменты... ты так странно капризничал! А ещё ты ломал голову над старыми глупыми историями... и всё тебе надо было по сто раз обсудить... Иногда, это выглядело буйным помешательством... Анатоль: Вот как...!! Берта: Ох, иногда-- очень мило, о да, весьма поэтически... Анатоль: Но главным образом-- занудливо и потешно! Берта: Ох, я уж знала тогда, что у тебя на уме, всегда... даже если это выглядело глупо.
Анатоль: Значит, те необычные, возвышенные твои взгляды, кои в мечтаньях своих я принимал за нежную симпатию, были ничем иным, кроме... отчуждения? Берта: Да, ты и теперь произносишь те же речи... Анатоль: ... вечное, непонятливое, легкомысленное отчуждение... Берта: Так ты всегда говорил, ага? Не понимаю я тебя! Анатоль: И ни чуточки не верила! Берта: Я тебя вполне понимала! Что вы, мужчины, представляете о себе, ну? будто вас не понимают... (Входят барон Дибль и Макс.) Барон Дибль: Там наверху веселье в разгаре! Как раз теперь происходят "крестины" фрёйляйн Ханишек! Берта: Ах, тогда мне скорей к вам, я было выдумла привлекательное имечко для неё... Анатоль: Ещё один момент, Берта! Берта: Ну да, быстро, быстро! Анатоль: Иди! Берта: Глупец! (уходит с бароном Диблем.) Макс: И чего ты желал? Анатоль: Задать ей последний вопрос. на который она мне, верно, ответила б. Макс: И о чём же ты говорил с нею? Анатоль: Подумай только, я вдруг с таким наслаждением стал вслушиваться в пересказываемые Бертою наши любовные истории! Она тогда высмеивала меня, кокетничала с другими, меня едва ли понимала, возможно, даже изменяла... Макс: Ну и что ещё? Эта особа...
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы
Прометей:
Спеши, лети над градами людей
на скакунах с ветрами; обгони
ещё раз солнце в высях над землёю;
а только воз горящий рассечёт
на два потока удивлённый воздух,
дуй в раковину складчатую эту--
та отзовётся громом и отгромьем*
(т.е. "громом, смешанным с чистыми откликами эха", так в оригинале,-- прим.перев.);
затем вернись, ты будешь обитать
вблизи пещеры нашей. Мать-Земля,
а ты..!
Земля:
Я слышу, ощущаю уст
твоих касанье, что стремится вниз--
и в серединный мрак алмазный мой
вдоль этих нервов мраморных-- вот жизнь,
вот радость! мой усталый, дряхлый
заледеневший молодость теплом
прозает вглубь, катается по мне.
Отныне множество детей благих
в моих рачительных обьятьях, всех--
растения, и гады, мотыльки,
чьи крылья радугам подобны, птицы
и человеческие особи,--что яд,
боль и болезни пили из утробы
моей унылой, перемена ждёт--
питанье сладкое; по мне они
суть сёстры-антилопы, вымет
одной красивой самки, снежно-белой,
проворной будто ветер, что паслась
среди лилий у журчащего ручья.
Туманам росным снов моих без солнца
бальзамом течь под звёздами; цветы,
свернувшиеся в сумраке, всосут
на отдыхе нетленные оттенки;
а люди и животные во снах
сбирать начнут для дней грядущих силы,
найдут в них радости; а смерти быть
обьятьями последними для тех,
кому давала жизни, точно мать,
ребёнка загоняя в дом свой, молвит:
"Не покидай меня опять".
Азия:
О, Матерь!
Зачем ты поминаешь смерть?
Иль те, кто умирают, прекращают
любить и двигаться, дышать и молвить?
Земля:
Бессмысленен ответ. Ведь ты бессмертна,
язык же этот ведом только тем,
кто мёртв, утратил силы выраженья.
Смерть есть покров, который тот, кто жив
зовёт житьём: уснёт-- приподнят плат.
А между тем в разнообразье нежном
минают нежные сезоны, с ними--
украшенные радугами ливни,
благоухающие ветры чередою;
и метеоры долгие, синея,
ночь скучную пронзают чистотой;
и жизни пробуждающие стрелы
из солнца всепронзающего лука;
и смешанный с росою дождь лучей
луны спокойной,-- мягкие вея`нья
укроют долы и леса, ах, даже--
глубин бесплодных камень и пустыни
с плодами их, цветами и листвою
всегда живущими. Тебе, ты внемли!
(т.е.,Земля обращается уже к Прометею,--прим.перев.)
Здесь есть пещера, где мой дух
изнемогал в страданиях жестоких,
покуда боль твоя рвала мне сердце,--
те ж, кто вдыхал её, с ума сошли,
и храм воздвигли подле, и рекли,
пророчили и подстрекали к битвам
междоусобным блудные народы,--
ведь здесь была безверья вера, ею
казнил тебя Юпитер. Что за дух
повеял из высоких сорняков--
фиалкины ли выдохи? вместе
с чудесной безмятежностью лучей
и с розовоокрашенным эфиром
поит он вволю, хоть и нежно, скалы
и лес в округе. Кормит он и лоз
рост быстрый с гроздьями по кручам,
и тёмного плюща переплетенье;
бутоны ,и цветы, что пряно вянут,
звездя ветрам цвет-точками-лучами
(...which star the wind with points of coloured light--))?),
то ли дождями просыпаясь в них;
и светло-золотистые шары
плодов в своих зелёных небесах;
средь листьев жилистых и амбра-стеблей--
цветы, легки чьи пурпурные чаши
всегда колышит нежная роса,
напиток эльфов-- дух верти`тся кру`гом,
что опахала полудённых грёз,
внушая тишь и сча`стливые думы,
подобные моим, ведь волен ты.
Твоей пещере быть. Восстань! Явись!
(Дух появляется в подобии крылатого дитяти.)
Он, факельщик мой, тот, что прозевал
давно огонь свой,-- пристально вглядевшись
в глаза, сумел его разжечь любовью,
что словно пламя, сладость-дочь моя,
чей взгляд-- огонь. Беги, бродяга,
веди компанию по-над горами
Вакхийской Нисы*, табор там менад
( http://en.wikipedia.org/wiki/Dionysus#Birth, Ниса-- гора в Эфиопии,
где бог Дионис провёл своё детство,-- прим.перев.),
да по-над Индом с реками помельче,
топча потоки, ледники стопа`ми
немокнущими, тренья и заминок
не знающими; ввысь ущельем, долом,
хрусталь прудов безветренных миная,
где вечно отражён на глади томной
рисунок храма, что устроен рядом,
украшенного арками, колонны
чьи архитравами увенчаны,
чьи капители ,словно листья пальм,
населены, украшены резьбою,
праксителевых ста`туй населеньем,
чьи в мраморе улыбки шёпот ветра
любовью вечной и безмолвной полнят.
Тот храм заброшен ныне, но когда-то
носил твоё он имя, Прометей;
туда юнцы старательно несли
сквозь мрак священный в честь твою несут
светильник,-- был твоей эмблемой,--
так точно через ночь житья несли
все остальные, каждый в одиночку,
и ты донёс его к далёкой цели Часа
в триумфе беспримерном. Прочь, прощай.
Близ храма твоего-- судьбы пещера.
перевод с английского Терджимана Кырымлы
оригинальный текст драмы см. по сылке: http://www.bartleby.com/139/shel116.html
перевод К.Бальмонта см. по ссылке: http://az.lib.ru/b/balxmont_k_d/text_0380.shtml
ПРЕДИСЛОВИЕ
Поэма, озаглавленная "Аластор", может считаться аллегорией одного из интереснейших вариантов развития людского духа. "Аластор" демонстрирует чувственно неиспорченного, юношу в пору духовных стремлений, ведомого воспламенённым о очищенным посредством интима со всем первосходным и величественным воображением к созерцанию универсума. Он жадно впитывает бьющие источники знания, и всё жаждет. Величие и краса внешнего мира глубоко запечатлеваются в его восприятии, предлагая переменчивостью своею бесконечный простор творчества. Пока желания позволяют ему увлечение будто бесконечным и безмерным, он весел, и спокоен, и в ладу с собою. Но настаёт пора, когда эти вещи перестают удовлетворять его. Его рассудок (тж. дух, his mind,-- прим. перев.) ,наконец, внезапно пробуждён и жаждет общения (интимного, to intercource,-- прим.перев.) с себе подобным разумным существом. Он воображает себе Существо, любимое им. Насыщенное спекуляциями самых возвышенныи и совершенных натур, его видение сочетает всё чудесное, или мудрое, или прекрасное, что способен изобразить поэт, философ или влюбленный. Интеллектуальные способности, воображение, разнообразные не лишены понятных притязаний на симпатию и взаимность соотвествующих им даров иных человеческих существ. Поэт представлен связующим эти притязания и замыающим их на единственном образе, чей прообраз тщетно ищет. Сокрушён обманутой надеждой, он сходит в безвременную могилу.
Картина не лишена наставлений современнику. Эгоцентрический удел Поэта был покаран яростью (фуриями) неодолимой страсти, гнавшей Его на скоропостижную погибель. Однако, та Сила , которая поражает внезапной тьмой и угасанием светила мира, будя в них слишком обострённую восприимчивость к Её велениям, обрекает на медленный и отравляющий упадок меньшие души, не признающие Её владычества. Их
жребий тем подлее и бесславнее, чем презреннее и пагубнее их провинность.
Те, кто не одержимы благородной ошибкой, не клеймены святой жаждой спорного знания, не обмануты знаменитым суеверием, ничто земное не любят, и не воспаряют надеждами, при чём чураются влечений своего рода, не разделяя ни радостей, ни печалей людских, тем и таким же ,как они выпадают проклятия по заслугам. Они слабеют (тоскуют, томятся по...-- прим.перев.), ведь никто не чувствует себя сродни им. Они морально мертвы. Они не друзья, не любовники, не отцы, не граждане мира, не благодетели своего края. Среди тех, кто пытается существовать без людской симпатии, чистые и нежные сердцем гибнут по причине настойчивости и страстности поисков своих общностей, когда внезапно ощущают праздность собственного духа. Все остальные, самоуверенные, слепые и тупые, суть те необозримые множества (или толпы, multitudes, любимое слово Шелли,-- прим.перев.), что учреждают, вместе и поодиночке, довлеющую нищету и одинокость мира (не мiра! the world-- прим. перев.) Не любящие ближних (fellowbeings,-- прим.перев.) тянут бесплодные жизни и готовят жалкую могилу собственной старости.
"Добрые умирают первыми, а те, чьи сердца сухи, что летняя пыль, горят дотла!"
перевод с английского Терджимана Кырымлы
ПРЕДИСЛОВИЕ
Поэма, озаглавленная "Аластор", может рассматриваться как аллегория,
обозначающая одну из интереснейших ситуаций человеческого духа. В поэме
представлен юноша, отличающийся свежестью чувств и порывистостью дарований;
воображение, воспламененное и очищенное общением с величием и совершенством
во всех их проявлениях, уводит его к созерцанию вселенной. Он вволю пьет из
источников знания, однако жажда не утихает. Великолепие и красота здешнего
мира глубоко затрагивают систему его воззрений, являя неисчерпаемое
разнообразие своих модификаций. Пока его желаниям продолжают открываться
объекты, столь же бесконечные и безмерные, он весел, спокоен и владеет
собой. Но приходит время, когда эти объекты перестают удовлетворять его. Его
дух, наконец, внезапно пробужден и жаждет общения с разумом, ему подобным.
Он воображает себе существо, которое он любит. Причастное умозрениям
тончайшего и превосходнейшего, видение, в котором он олицетворяет свои
собственные чаяния, сочетает все чудесное, мудрое или прекрасное, что может
представить себе поэт, философ или влюбленный. Интеллектуальные данные,
воображение, издержки чувствительности не лишены известных притязаний на
взаимность соответствующих способностей в других человеческих суще ствах.
Поэт представлен соединяющим эти притязания и относящим их к единственному
образу. Он тщетно ищет прообраз воображаемого. Сокрушенный разочарованием,
он сходит в безвременную могилу.
Картина не отказывает современному человечеству в назидании. Фурии
неодолимой в страсти карают эгоцентрическую замкнутость поэта, навлекая на
него быструю погибель. Однако, поражая светочи мира сего внезапным
помрачением и угасанием через пробуждение в них слишком обостренного
восприятия собственных влияний, та же сила обрекает медленному, отравляющему
распаду тех, менее одаренных, кто дерзает не признавать ее владычества. Их
жребий тем бесславнее и ничтожнее, чем презреннее и пагубнее их провинность.
Кто не одержим никаким великодушным обольщением, не обуян священной жаждой
проблематичного знания, не обманут никаким блистательным предрассудком,
ничего не любит на этой земле, не питает никаких надежд на потустороннее и
при этом чуждается естественных влечений, не разделяет ни радостей, ни
печалей человеческих, тому на долю выпадает и соответствующее проклятие.
Подобные субъекты изнывают, ни в ком не находя естества, сродного себе. Они
духовно мертвы. Они не друзья, не любовники, не отцы, не граждане вселенной,
не благодетели своей страны. Среди тех, кто пытается существовать без
человеческой взаимности, чистые и нежные сердцем гибнут, убитые пылом и
страстностью в поисках себе подобных, когда духовная пустота вдруг дает
себя знать. Остальные, себялюбивые, тупые и косные, принадлежат к
необозримому большинству и вносят свое в убожество и одиночество мира. Кто
не любит себе подобных, тот живет бесплодной жизнью и готовит жалкую могилу
для своей старости.
Перевод К.Бальмонта
Судья (как бы очнувшись): Говорите, показания фон Миля? Да ведь он-- домовладелец, который желает избавиться от Арндта. Его свидетельство предвзято.
Прокурор: Да что вы настроены так против фон Миля? Покчему он не может, поклявшись, высказать правду? Вы разве не знаете, что фон Миль не только работает в СС, но и на хорошем счету в Министерстве юстиции? Я бы посоветовал вам, дорогой Голль, уважать его значительную персону.
Судья: Ещё бы. Наконец, ныне любой, кто сдаёт помещение под еврейский гешефт, тот непременно значительная персона.
Прокурор (высокопарно): Пока съёмщик платит за аренду...
Судья (дипломатично): ... На него кто-то да пожалуется...
Прокурор: Итак, вы всё же знаете. Но кто сказал вам, что домовладелец пожелал выбросить съёмщика? Тем более, что его жалоба была отклонена? Зачем ему этот заведомо проигрышный ход? Милый Голль, не будьте столь наивны.
Судья (рассержен не на шутку): Мой милейший Шпитц, всё не столь просто. Его дольщику бы покрывать Арндта, и домовладельцу бы выгораживать его, ага? Вот в чём следует разобраться.
Прокурор: К чему вы клоните следствие по делу?
Судья: Отвратительно запутанные околичности. Желаете бразильскую? (Прокурор угощается сигарой; юристы курят молча, затем Судья мрачно рассуждает.) Но если преставить суду дело так, что Арндт не провоцировал ,то придётся вынести решение в адрес СА.
Прокурор: Во первых, не в отношении СА, ведь речь идёт лишь о Хеберле, Шютце и Гауницере, которые ни при чём, елли только не в отношении безработного, ну, как же звать его... (Доверительно.) Во-вторых, пожалуй, он повременит с заявлением на членов СА.
Судья: А где же он теперь?
Прокурор: В клинике.
Судья: А Вагнер?
Прокурор: В концентрационном лагере.
Судья (снова немного успокоившись): Ну да, ввиду обстоятельств Арндт действительно пожалуй вовсе не станет заявлять на членов СА. А Вагнер не станет лезть из кожи вон, доказывая свою невиновность. Но "штурм" вряд ли будет доволен, если еврей останется на свободе.
Прокурор: Но членам СА до суда было разъяснено, что они оказались спровоцированы. То ли евреем, то ли марксистам-- им всё равно.
Судья (всё ещё сомневаясь): Не совсем. Во время столкновения между безработным Вагнером и СА ещё и пострадал ювелирный магазин. Что-то да прихватили штурмовики.
Прокурор: Да ,всё они не унести не смогли. Каждому не угодишь. А кому угодить надобно, то пусть вам подскажет национальное чутьё, милый Голль. Я лишь желаю особо напомнить вам, что в национальных кругах, --а я недавно разговаривал с одним весьма высоким сотрудником СС-- поговаривают о чистке судейского корпуса.
Судья (глубоко вздохнув): Судейское дело ныне в любом случае дело непростое, мой дорогой Шпитц. Примите и это во внимание.
Прокурор: Охотоно. Но и вы помните замечательную мысль нашего комиссара юстиции, её придерживайтесь: "Верно то, что хорошо Немецкому Народу".
Судья (угрюмо): Да-да.
Прокурор: Т о л ь к о б е з п а н и к и . (Подымается.) Вы ознакомлены с подоплёкой дела. Вам будет нетрудно рассудить. К делу и до скорого, дорогой Голль.
(Он уходит. Судья очень раздосадован. Он некоторое время стоит у окна. Затем рассеянно листает дела. Наконец, он звонит. Входит Секретарь.)
Судья: Приведите-ка мне ещё раз уголовного инспектора Таллингера. Срочно, постарайтесь. (Секретарь уходит. Затем снова является Инспектор.) Таллингер, вы чуть не спутали мне прекрасный пасьянс своей подсказкой, мол происшествие случилось из-за провокации Арндта. Герр фон Миль готов клятвенно заявить, будто провокатором оказался безработный Вагнер, а не Арндт.
Инспектор (невозмутимо): Да, именно так, господин Судья.
Судья: Что значит "именно так"? Вы на попятную?
Инспектор: Это значит, что Вагнер выкрикивал оскорбления.
Судья: А прежде вы говорили что?
Инспектор (решительно): Господин Судья, не будем тут вспоминать и сравнивать, мы не вправе...
Судья (строго): А ну, прекратите-ка. Вы находитесь в здании Государственного суда. Был допрошен Вагнер или не был?
Инспектор: Если вам угодно знать, то именно я не ездил в концлагерь. Но в акте комиссарского расследования значится, что Вагнер сам избил себя по почкам, то есть он был допрошен. Только...
Судья: Итак, он был допрошен! Что значит ваше "только"?
Инспектор: Он воевал, был ранен штыком в горло, а оттого кричать не может, а ,как показал Штау, дольщик Арндта, вы знаете, Вагнер вовсе не в силах кричать. Как мог фон Миль на втором этаже рассышать ругательства, это не совсем...
Судья: Ну да чтоб оскорбить кого-то , не надобно быть речистым как Гётц фон Берлихинген (сказочный герой, рыцарь,-- прим.перев.), достаточно простого жеста. У меня сложилось мнение, что руководство СА придерживается одной версии случившегося. Точнее говоря, именно одной, а не другой.
Инспектор: Яволь, господин Судья.
Судья: Каковы показания Арндта?
Инспектор: Он вообще ничего не сказал, он не присутствовал на месте во время стычки, а получил ранение головы вследствие падения с лестницы. Больше ничего он нам не сказал.
Судья: Пожалуй, он умыл руки-- и вышел, как Понтий Пилат, а оттого совсем непричастен и невиновен.
Инспектор (поддакивая): Яволь, господин Судья.
Судья: А СА вполне удовлетворится, если штурмовики выступят на суде в качестве свидетелей.
Инспектор: Яволь, господин Судья.
Судья: Перестантьте талдычить "яволь" как Щелкунчик.
Инспектор: Яволь, господин Судья.
Судья: Что вы хотите этим сказать? Да не прибедняйтесь вы ,Таллингер. Наконец, поймите, что я несколько возбуждён. Я ведь знаю, что вы благородны. А если вы мне дадите совет, только чур, без задней мысли, а?
Инспектор (добреет, вмиг становится самим собой): Представляете себе, что ваш заместитель метит на ваше кресло, отчего решил подставить вас? Давно слыхать... Преставьте себе, господин Судья, что вы оправдали жида. Он не провицировал парней. Вовсе его не было на месте происшествия. Дыру в затылке ох схлопотал в другом месте, совершенно случайно поссорившись с другими персонами. После чего, однако, спустя некоторое время, вернулся в магазин. Штау ведь вовсе не мог запретить вернуться в магазин своему компаньону. А магазину причинён ущерб на сумму 11 тысяч марок. Но это же ущерб Шлау, который ведь не желал убытка своему дольщику. Итак, Шлау, насколько я его знаю, задержался в СА из-за своей дорогуши. Конечно, из того, что он компаньон жида не следует, что он жидовский слуга. Уж у него-то есть люди под рукой. Затем, значит, что стибрили драгоценности члены СА. Как их накажет руководство, после вашего приговора, можете себе представить. Простой немец этого постольку-поскольку не представляет. Кстати, с чего бы в Третьем Рейхе жиду тягаться со "штурмом"?
(Спустя некоторое время нарастает шум за дверью. Он уже довольно силён.)
Судья: Что там за ужасный шум? Минутку, Таллингер. (Звонят. Входит Судейский распорядитель.) Что там за треск, дружище?
Распорядитель: Зал полон. А в проходах столько народу, что не протолкнёшься. И тут члены СА, они в первых рядах, говорят, что должны присутствовать до самого занавеса.
(Распорядитель уходит, а Судья испуганно глядит ему вслед.)
Инспектор (продолжает, настойчивее): Народ вам слегка сядет на шею, знаете ли. По-хорошему советую вам, займитесь Арндтом, а СА оставьте в покое.
Судья (сидит разбитый, сжимает голову ладонями, усталый): Хорошо, Таллингер, мне надо всё основательно взвеситьнсобдумать.
Инспектор: Да, вы обязаны сделать это, господин Судья.
(Он уходит. Судья с трудом подымается, прислушивается к буре. Входит Распорядитель.)
Судья: Поднимитесь-ка наверх к господину ландгерихтсрату (к Советнику юстиции, далее по тексту "Советник",-- прим.перев.) Фею и скажите ему, что нижайше прошу его спуститься ко мне на пару минут.
(Распорядитель уходит. Является Служанка Судьи с завтраком в пакете.)
Служанка: Вы снова голову забыли, господин Судья. Просто беда с вами. Что вы сегодня снова забыли? Подумайте, вспомните-ка хорошенько? Главное! (Она вручает Судье завеёрнутый завтрак.) Пакет с завтраком! А то вы снова купите себе эти крендели, чуть тёплые, а затем у нас снова, как на прошлой неделе, случится изжига. Ведь вы не заботитесь о себе.
Судья: Добро, Мария.
Служанка: Нехорошо, а я просто вот пришла, принесла. Весь суд полон штурмовиками, по случаю слушания дела. И что им сегодня обломится, господин Судья? У мясника вот сегодня говорили ,мол хорошо, что ещё правосудие есть! Взять да убить дельца! Половина штурмовиков-- бывшие уголовники, это весь квартал знает. Покуда у нас остаётся юстиция, они хоть в соборы тащатся. Они из-за браков туда ходят, как этот Хеберле, который полгода назад обручился было, и пока держался прилично. А на безработного Вагнера, который был ранен в горло, они напали, когда тот убирал снег-- это все видали. Частенько они буянят, весь квартал подмяли, а тех, кто слово против скажет, они окружают и бьют до упаду.
Судья: Довольно, Мария, хорошо. Только уходите уж, мне пора!
Служанка: Я сказала у мясника, мол господин Судья им покажет, права я? Приличные люди, те все на вашей стороне, а это что-то да значит, господин Судья. Только завтракайте не торопясь, жуйте хорошо, иначе вам станет плохо. Это вредно для здоровья. Да я уже ухожу, не стану держать вас. Вы отставьте на время дела, не волнуйтесь, хоть пару минут, не ешьте на нервный желудок, не отвлекайтесь, покушайте что полезно вам. Берегите себя. Здоровья себе не купите. А я уже ухожу, вы знаете, а я ведь вижу, что вам не терпится приступить к рассмотрению дела, а мне надо в лавку колониальных товаров.
(Служанка уходит. Является ландгерихсрат Фей, Советник, он постарше Судьи, приятели они.)
продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы
6. Правовое изобретение
(Rechtsfindung)
Dann kommen die Herren Richter
Denen sagt das Gelichter:
Recht ist was dem deutshen Volke nuetzt.
Sie sagen: wie sollten wie das wissen?
So werden sie wohl Recht sprechen muessen
Bis die ganze deutshe Volk sitzt.
Затем примкнули судьи,
напутствовал их Мудрый:
"Что немцам хорошо-- Закон".
Они: "Не знаем разве?
Народ галдит о Праве,
посадим всех --утихнет звон.
Аугсбург, 1934 год.
Совещательный кабинет в здании суда. В окно видать молочное январское утро. Шарообразная газовая лампа пока горит. Судья надевает мантию, а в дверь стучат.
Судья: Войдите.
(Входит уголовный Инспектор.)
Инспектор: Гутен морген, герр Таллингер.
Судья: Я вызвал вас по делу Хеберле, Шюнта и Гауницера. Суть которого мне, честно говоря, не вполне ясна.
Инспектор: ?
Судья: Из бумаг я выяснил, что гешефт, где имело место происшествие, ювелирный магазин Арндта, есть еврейский гешефт?
Инспектор: ?
Судья: А Хеберле, Шюнт и Гауницер пока ещё члены Седьмого штурмового отряда? (Инспектор кивает.) Разве СА за то, чтобы подвергнуть их взысканию? (Инспектор трясёт головой.) Пожалуй, следует добавить то, что расследование инцидента привлекло внимание СА? (Инспектор поживает плечами.) Не соблаговолите ли Вы, Таллингер, коль Вам не трудно, припомнить вкратце суть дела?
Инспектор (механически): Второго декабря прошлого года в восемь утра с четвертью в ювелирный магазин Арндта на Шлеттовштрассе вторглись штурмовики Хеберле, Шюнт и Гауницер и после краткой словесной перепалки ранили в затылок пятидесятичетырёхлетнего Арндта. Ущерб грабежа составил 11 234 марки. Расследование уголовной полиции от седьмого декабря минувшено года подтвердило...
Судья: Дорогой Таллингер, да это же значится в деле. (Он сердито указвает на протокол обвинения на одной-единственной странице.) Шрифт самый мелкий, а строки без интервала, мне пришлось носом утыкаться, да, в последние месяцы меня не балуют! Но то, что вы сказали, значится здесь. Я надеялся услышать от вас лишь о непечатных обстоятельствах случившегося.
Инспектор: Яволь, герр Прокурор.
Судья: Итак?
Инспектор: Собственно, обстоятельства все как на ладони, господин Судья.
Судья: Таллингер, вы же не станете утверждать, что дело ясно как майский день?
Инспектор (ухмыляясь): Нет, не ясно оно.
Судья: Должно быть, драгоценности пропали во время происшествия? Их надо искать?
Инспектор: Нет, я не знал этого.
Судья: ?
Инспектор: Герр Прокурор, у меня семейство.
Судья: И у меня, Таллингер.
Испектор: Яволь. (Пауза.) Арндт, он ведь жид, знаете ли.
Судья: Это ясно по его фамилии.
Инспектор: Яволь. В квартале некоторое время поговаривали, будто даже замышлялся "расово позорный ритуал". (половая связь еврейки и арийца?--- прим.перев.)
Судья (несколько оживившись): Ага! Кто был впутан?
Инспектор: Дочь Арндта. Ей девятнадцать, будто симпатичная.
Судья: Обстоятельства запротоколированы, дело возбуждено?
Инспектор (отшатывась): Это нет. Затем слушок утих было.
Судья: Кто его распространил?
Инспектор: Домовладелец. Некий герр фон Мииль.
Судья: Который, пожалуй, желал избавиться от еврейского гешефта?
Инспектор: Так мы думали. Но он отказался давать показания.
Судья: Несмотря на что, в общем итоге соседи заметно настроились против Арндта. Да так, что молодые люди оказались в состоянии некоторого национального возбуждения...
Инспектор: (убеждённо): Я не верю, герр Судья.
Судья: Во что вы не верите?
Инспектор: Что Хеберле, Шюнт и Гауницер сильно гарцевали из чувства расовой солидарности.
Судья: Почему бы нет?
Инспектор: Фамилия пострадавшего арийца, как было сказано, ни разу не была отмечена в актах. Бог знает, кто он. Он мог оказаться обитателем любого арийского двора, правда? Ну, и где его искать прикажете? Короче, "штурм" (СА-- прим.перев.) не желает поднимать вопрос.
Судья (нетерпеливо): И почему же вы мне это говорите?
Инспектор: Ведь вы сказали, что у Вас семья. И вам подобный скандал ни к чему. Соседи, понимаете ли, в таких случаях понятно.
Судья: Понимаю. Но остальное мне неясно.
Инспектор: Чем меньше, тем лучше, как у нас говорят.
Судья: Вы красноречивы. Я должен вынести определение.
Испектор (неопределённо): Да, да.
Судья: Итак, имела место лишь явная провокация со стороны Арндта, иначе в причинах инцидента никак не разобраться.
Испектор: Точно моё мнение, герр Судья.
Судья: Каким образом были спровоцированы члены СА?
Инспектор: Согласно их личным показаниям, их спровоцировал не только Арндт ,но и некий безработный, которого хозяин магазина подрядил чистить снег. Штурмовики будто шли момо попить пива, а когда миновали магазин, то безработный Вагнер и хозяин Арндт, стоя у дверей заведения, непечатно обругали их.
Судья: Можете ли вы сказать, как?
Инспектор: Увы. Но домовладелец доложил, что он из окна видел, как Вагнер провоцировал членов СА. Кроме того, дольщик Арндта, который именно в тот день пополудни находился в отделении СА, дополнил показания Хеберле, Шюнта и Гауницера: он заявил, что Арндт издавна в его присутствии презрительно высказывался в адрес СА.
Судья: А, у Арндта есть дольщик? Ариец?
Инспектор: Ну ясное дело, ариец. Думаете, он осмелился бы пойти под жидовскую "крышу"?
Судья: Но дольщик, думается мне не станет свидетельствовать против Арндта?
Инспектор (лениво): Пожалуй, станет.
Судья (раздражённо): Отчего же? Разве гешефт не будет обязан выплатить компенсацию, если будет доказано ,что Арндт спровоцировал Хеберле, Шюнта и Гауницера?
Инспектор: Тогда почему вы думаете, будто Штау понесёт убытки в таком случае?
Судья: Не понимаю. Он же в доле.
Инспектор: Ну и что?
Судья: ?
Инспектор: Мы выяснили, это не для протокола, что Штау то ли состоял в членах СА, то ли нет. Сотрудничал иногда. Поэтому, вероятно, Арндт его и взял в долю. Штау было замарался о одном деле, когда штурмовики посетили тут некоего господина. Они перепутали адрес, в общем, пришлось повозиться укладывая выпотрошённые ящики шкафов. Я, конечно, не утверждаю, что Штау причастен, но... В любом случает, он непростой тип, такому палец в рот не клади. Пожалуйста, вы же сами было признались, что у вас семья.
Судья (тряся головой): Я не вижу интереса господина Штау. Зачем ему убыток в 11 тысяч марок?
Инспектор: Да, украшения действительно пропали. То есть, в любом случае Хеберле, Шюнт и Гауницер не присвоили их. Не продавали, не носили.
Судья: Вот как.
Инспектор: Конечно, Арндт в качестве компаньона пришёлся не по нраву Штау, которому впридачу Арндт навязал своё провоцирующее общение. А неудовольствие, которое последний долго таил не могло не вызвать отвращения Штау, ясно?
Судья: Да, во всех отношениях совершенно ясно. (Он вего лишь миг, соображая, рассматривает Инспектора, который постоянно попросту, без выражения субординации, смотрит ему в лицо.) Да, из этого, пожалуй следует, что Арндт провоцировал членов СА. Этот мужчина везде себя явно скромпрометировал. Разве не говорите вы, что аморальное поведение его дочери не послужило поводом жалобы домовладельца? Да-да, знаю, не надо выносить сор из избы, но если в одном сделать поблажку, то в другом место обязательно случится прокол. Благодарю вас, Таллингер, вы хорошо сослужили мне. (Судья протягивает Инспектору сигару. Инспектор удаляется. В притолоке он разминается с вошедщим в кабинет Государственным прокурором(в дальнейшем "Прокурор",-- прим.перев.)
Прокурор (Судье): Могу ли с вами недолго поговорить?
Судья (на завтрак себе чистит яблоко): Извольте.
Прокурор: Речь о деле Хеберле, Шюнта и Гауницера.
Судья (деловито): Да?
Прокурор: Дело в общем-то ясно...
Судья: Да. Я вообще не понимаю, зачем Прокуратура занялась этим делом.
Прокурор: Вот как?! Это происшествие портит нам квартальный отчёт. Даже сверху запрос был.
Судья: В деле вижу лишь еврейскую провокацию, больше ничего.
Прокурор: Ах, чепуха, Голль! Только не верьте в то, что что наш Уголовный кодекс, пусть он теперь выглядит несколько лаконично, впредь не заслуживает глубокого внимания. Я только подумал, что вы по простоте душевной, скажем так, приняли во внимание известные обстоятельства дела. Но не сделайте в нём ляпа. В дальнюю Померанию вы отправитесь скорее, чем вам кажется. А там теперь не слишком комфортно.
Судья (озадачен, прекращает чистить яблоко): Мне это совершенно непонятно. Вы же не станете утверждать, что настаиваете на оправдании еврея Арндта?
Прокурор (значительно): Если бы я настаивал! Мужчина провоцировал неумышленно. Вы полагаете, если он еврей, то не может получить своё по заслугам в суде Третьего Рейха? Послушайте, да вы, Голль, говорите как странный оригинал.
Судья (сердито): Я не оригинальничаю. Я лишь представляю себе дело так, что Хеберле, Шюнт и Гауницер были спровоцированы.
Прокурор: Но они же были спровоцированы не Арндтом, безработным, да, вот, тем, который там убирал снег, да, Вагнером.
Судья: О нём ни слова в вашем заключении, мой дорогой Шпитц.
Прокурор: Ни слова. Государственная прокуратура прослышала, будто члены СА напали на Арндта. А затем Прокуратура провела надлежащее расследование. Например, согласно показаниям Миля, Арндт вообще не был на улице, выходил на улицу, зато безработный, ну, как же его звать-то, да, Вагнер, он озвучил было оскорбления вслед проходящим мимо членам СА, что всё-же следует присовокупить к делу.
продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы
67.
Идите с самых дальних мест,
с прибрежий Англии окрест;
из разных сёл и городов,
где стон клокочет рванью ртов
от бедности и злых трудов,
68.
из тюрем, рабприютов*, где
сбор доходяг вопит в нужде,--
там стар и млад, жена и муж
худы как трупы зимних стуж;
(the workhouse, что в русских переводах романов Диккенса "работный дом",-- прим.перев.)
69.
из тех каморок, где живут
текущим днём влача нужду,
бедняцкий быт, мещанский прах,
что сеют плевелы в сердцах;
(последняя строка позаимстована мной из перевода Бальмонта, --прим.Т.К.)
70.
и наконец, из тех дворцов,
где ропот множится: гонцов,
из далей отзвуки скорбей
доносит ветер всё живей.
71.
Да, в тюрьмы роскоши лихой,
где мало кто болит душой,
за тех, кто стонет, плачет-- нет,
там мало братьев бедноте.
72.
Вы, беды чьи неречены,
готовьтесь для своей страны
ценою крови, злата ли
поднять народ из злой пыли`,
73.
Собравшись, стойте вы на том,
чтоб с превеликим торжеством
словами верными сказать,
что воля вам от Бога стать.
74.
Простой да будет ваша речь:
обет силён, остёр что меч,
широк что щит, пусть тень его
покровом станет от врагов.
75.
Пусть вас тираны окружат,
так волны вдруг брега крушат:
устроят шум, чтоб страхом взять,
покажут гербовую рать.
76.
Пусть катит пушек тяжкий строй,
вздымая пыль что хвост хивой,
а скрип колёс и стук копыт
поборят немочь пустоты.
77.
Пускай примкнутые штыки
блестя что хищные клыки,
возжаждав крови Англичан,
по-людоедски восторчат.
78.
Пусть сабель блеск что звёздный рой,
мечась, грозит испить прибой
пучины слёз мирских, где смерть
одна себе находит твердь.
79.
И да не дрогнете вы все,
да будет лес ваш тих и смел,
сомкнутся взоры и мечи
в непобедимое "молчи".
80.
Пусть Паника, чей бег быстрей
проворных боевых коней,
сквозь ваши плотные ряды
пройдет, как только тень беды.
(эта строфа-- из перевода К.Бальмонта,-- прим. перев.)
81.
Пускай закон страны родной,
хорош иль плох, он всё-же свой:
суров и прост как вы в строю,
один рассудит ваш союз.
82.
Законы старые, они,
что сед старик, чей лик поник,
он древней мудрости сродни,
в его торжественных словах--
Свободы глас, он не зачах.
83.
Священный вестник он, - и тот,
кто на герольда посягнет,
за преступление воздаст
своею кровью, вот в чём власть.
(две первые стоки этой строфы-- из перевода К.Бальмонта,-- прим. перев.)
84.
И раз насильники дерзнут,
пусть между вас с мечом пройдут.
пусть рубят, колют и дробят,
пускай поступят как хотят.
(эта строфа-- из перевода К.Бальмонта,-- прим. перев.)
85.
Сомкнув оружье, вперив взор
в лицо врага,-- силён укор--
пусть убивает, сам дрожа,
пока не выдохнется раж.
86.
Затем со срамом пусть уйдут
к своим домам, а кровь прольют
стыдом на щёк своих щиты:
наружу мерзость суеты.
87.
И жёнщины из мест родных
укажут пальцами на них;
и будет встреча немила:
припомнит улица дела.
(две первые стоки этой строфы-- из перевода К.Бальмонта,-- прим. перев.)
88.
И эти смелые бойцы,
Войной сводившие концы,
уйдут к свободным, затаясь:
оборвана былая связь.
89.
И для Народа та резня
зажжет огонь иного дня,
в нём будет знак для вольных дан,
далеко прогремит вулкан.
(эта строфа-- из перевода К.Бальмонта,-- прим. перев.)
90.
И гром свободных слов,
закатом станет рабских снов,
прознит сердца, проймёт умы
вторясь осколками молвы.
91.
Отриньте сон, вопряньте, Львы
числом некошенной травы,
стряхните ковы как росу,
что охлаждала спящих суть:
они подлы, а вы правы.
перевод с английского Терджмана Кырымлы
Текст оригинала поэмы см. по ссылке: http://www.artofeurope.com/shelley/she5.htm
(Перевод К.Бальмонта, "Маскарад анархии", см. по ссылке http://az.lib.ru/b/balxmont_k_d/text_0290.shtml)
