Почему ты не любишь меня?
Когда смотрю в твои глаза,
Не видно мне того тепла,
Согревшего лишь нас тогда.
А помнишь в дождик мы гуляли?!
А как смеялись и кричали?!
И в тишине сидели в ночь,
Да почему ж ушол ты прочь?????!
Так что-то мучает терзает...
Не буду больше лить в подушку слёзы,
вспоминая то что было... и прошло.
Прости, наверно были лишними угрозы,
Я умерла?! Тебе не кажется что все так далеко зашло?!...
Давай беги быстрее от меня,
Любви тебе не видеть никогда.
Уж лучше быть мне тварью этакой простою,
Чем рядышком прожить всю жизнь с тобою.
Ты для меня не больше чем игрушка,
Что так красуется обычностью своей.
Давай же лучше чмокну тебя в ушко
И попрощаюсь с жизнью мерзкою твоей.
Я ненавижу тебя больше смерти,
Что зря уносит жизни потрясающих людей.
Давай ты будешь жалкой жертвой,
В душе моей среди чертей.
Лишь только вид твой злость мне тут же нагоняет,
Ничто как ты мне в жизни не мешает.
Скорей уйди, мне ветер слёзы утирает,
Быть может и душе моей чуть позже полегчает...
Женщина сидела на больничной кушетке и плакала. Ей бы пригодились оконные щётки, чтобы смахивать густевшие капли с лобового стекла. Когда она приехала на место трагедии, автомобиль превратился в гармошку, брошенную об дерево рукой мастера по метанию гармошек. Её любимый был мёртв уже 20 минут.
Только щётки, растопыренные ударом, как пальцы, корчащиеся в полиартрите, ездили по несуществующему стеклу - туда-сюда. Туда-сюда, пытаясь поймать несуществующие дождевые капли и отвести их в сторону – туда-сюда.
Экспертам удалось проникнуть в умиравший мозг кучи металлолома. Выяснилось, что металлолом, долго думал, что предложить миру в качестве предсмертной агонии: игру щёток или раскрывшиеся на двадцать минут позже подушки безопасности.
«А хули тут думать?» - подумал в итоге металлолом и скончался.
Мужчина отрезал себе кусочек мозга и принялся наблюдать. Перед ним лежала кипа белой бумаги, куда он записывал наблюдения. Мужчина был хирургом-экспериментатором. А ещё - он был сумасшедшим.
Кусочек мозга теперь лежал в небольшой баночке для анализов. Когда-то он отвечал за оперативную память, память сиюмоментную, хватающуюся и обсасывающую каждую деталь только для того, чтобы, отдав её в архив, забыться и со щенячьим восторгом наброситься на новые детали по сути являющиеся повторением повторений.
Ранее мужчина записал: «Предполагается, что мозг, теряя зону, отвечающую за оперативную память, перераспределяет эту функцию между другими зонами мозга»
Спустя несколько минут, глядя на алый язычок собственной плоти через баночное стекло, мужчина хихикнул. Ему в голову постучалась гениальная мысль. Высунув от усердия язык, чего никогда ранее не делал, он вывел под первой и пока единственной записью вторую и, как выяснилось, не последнюю.
«Предполагается, что мозг, теряя зону, отвечающую за оперативную память, перераспределяет эту функцию между другими зонами мозга».
Все последующие записи ничем не отличались от первой.
У мозга нет памяти. Он вообще ни за что не отвечает.
- Он уехал в командировку. Ненадолго. Улетел на самолёте. Скоро вернётся.
Пожилая Женщина, стоявшая перед ней на коленях, была матерью. Его матерью.
- Маргарита Вячеславовна, мне не 5 лет. Мне не нужно объяснять, что случилось с Колей. Я была там. Я видела.
«Я тоже была в той машине», - сказала она про себя.
Когда ей было пять лет, мать сказала об отце: «Он уехал на Север». Потом мать помолчала, и слово «Север» вытекло у неё из глаз. Севером оказалось Проскуровское кладбище, в семи километрах от Кировограда.
Пожилая Женщина никогда не видела пятилетнюю Катю и не была в курсе её детской трагедии. Тогда она усердно водила маленького Коленьку в первый класс средней школы и пыталась удержать в семье блудливого мужа. Безрезультатно – муж сбежал к другой шесть лет назад.
- Он…вернётся.
Не муж. Сын.
- Вернётся-вернётся… - как заклинание повторяла Пожилая Женщина. Она уже не стояла на коленях, она нависала над Катей. Убеждая её. Убеждая себя.
- Вернётся - и что же он увидит? Тебя с другим!? Катя! Когда? Завтра? Послезавтра?
Да. Меня с другим. Нет, не завтра. Не послезавтра. Когда-нибудь. Я ещё не решила, когда. Если вернётся – не найдёт.
Её оскорбили слова его матери, слова матери-режиссёра, смонтировавшие жизнь в пошлый видеоролик, изобличающий её странное предательство, её странную неверность, её странную пустоту. Она посмотрела на Пожилую Женщину, и поняла, чего та хочет.
- Кто вам сказал, что я жду ребёнка?
- Он… он сказал, - в глазах Пожилой Женщины оскалилась надежда, она заговорила быстрее - он говорил, что вы…вы не готовы, но…говорил, что никогда тебе не скажет, чувствовал себя виноватым, переживал страшно. И ещё он сказал, что надеется, он никогда бы сам не сказал, он надеялся, что ты решишь сохранить его. Его ребёнка. Вашего…
Вашего внука, Маргарита Вячеславовна. Вашего единственного возможного внука.
- Мы с Колей говорили… - тут голос отказал ей, шлёпнувшись о нёбо, будто сырая рыба о дно баркаса – мы не хотели детей…сейчас.
Пожилая Женщина отпрянула.
- Не делай этого… Ты ведь не хочешь? – ужасная догадка, мелькнув, снова уступила место отчаянному напору, - Это память… память о нём. Его частичка. Сохрани!!!
Громко. Очень громко. Хочется тишины.
- СОХРАНИ! РАДИ БОГА! СОХРАНИ ПАМЯТЬ!
- Памяти нет, - тихо говорит Катя. - Есть человек. Когда человека нет – нет и памяти.
- Ты должна... Господи… - выдохнула, - что ты говоришь такое?
Я никому ничего не должна.
- Побойся Бога, Катя. Ты ведь любила его.
Молчать, Катька. Молчать, не говорить, ты ведь любишь его; продолжаешь рыдать по ночам, пусть часто для того, чтобы заполнить пустоту – и только; вспоминаешь его руки; Катька, не смей! Что измениться, если ты скажешь? Что изменится? Что изменится, если ты… солжёшь?
«Ты ведь любила его».
И Катя говорит.
Говорит: - Не помню.
И ещё: Коля обманул вас. Я не беременна. Тест показал отрицательный результат.
5-6 минут в тёплой моче.
И - одна чёрточка.
Одну бесконечная чёрточка небьющегося сердца.
Человек после себя ничего не оставляет. Это правда. Ребёнок, вышедший из родительского лона, по сути, – лишь жалкая попытка зацепиться за вечность. В которой его, человека, никто не ждёт.
Молоко прокисло. Выплюнуть – и идти за новым. Мужчина швырнул пакет в мусорное ведро и поплёлся к раковине, полоща рот жидкостью, когда-то бывшей его молоком. Шёл мужчина неторопливо. На кафеле в ванной его нога поехала. Как подгулявшая балерина, он рухнул в какой-то гротескный шпагат, растянувшись по всей длине. Раковина встретила его прямым ударом в челюсть. Нокдаун. Капля, падавшая из плохо закрученного крана, открыла счёт. Кап – один. Кап – два. Кап – три.
- Твою мать, - посмотрел он на себя в зеркало, стоявшее на кафеле. Старое зеркало, которое он уже три дня выносит на свалку. - Твою мать, - повторил он, сквозь крошащиеся зубы, - кровь ш молоком.
В комнате включился автоответчик.
- Заткнишь! – заорал мужчина. В ответ, после звукового сигнала, заговорил женский голос.
- Коля, - сказал страшный женский голос, - в общем, я обещала тебе… сказать… в общем, их две. Вот. Две.
Спотыкаясь, несётся он, хватает, прижимает, плюётся кровавыми сгустками.
- Катя, Ккатя, ты ещё здесь?
И глухо:
- Да, я здесь.
- Я приеду к тебе. Мы что-то… мы что-то придумаем.
Две.
Две чёрточки.
Две вместо одной - придумывать нечего.
Ей – 18. Ему – 20. Она была женщиной, он – мужчиной. Игры закончились. Теперь они оба – два пещерных неандертальца, жмущиеся друг к другу при каждом громовом раскате.
- Мне страшно, - слышит он в телефонных кишках гулкое эхо своего собственного ночного кошмара.
Кровь капает на автоматический определитель номера. Аккурат на цифру шесть.
- Мне тоже, - говорит мужчина.
И она кладёт трубку.
Прости меня.
- Прости меня, сука.
Я люблю тебя. Давай не будем жить вместе?
ОКОНЧАНИЕ - здесь
Быть умным нелегко на свете,
Враги повсюду только ждут,
Чтобы пронзить кинжалом острым
Твою распахнутую грудь.
Быть умным нелегко на свете,
А добрым быть еще трудней,
Но если сердце твое любит,
То жизнь становится мудрей!
Речь не о неопредолимой тяге к вещам, а-ля трусики, туфельки и т.д. а о более обыденном.
Как-то переезжая в очередной раз, обнаружил, что есть у меня куча вещей нефункциональных и ненужных, но милых сердцу и памяти. Типа разные там сувениры, подарочки, мелочевка, фотографии людей когда-то важных, но давно ушедших из твоей жизни. Что со всем этим делать?
Я решил вопрос радикально - просто выбросил. Чувство было такое, что переврнул лист жизни и что-то ушло. В первый раз было даже больно (если можно это так назвать), потом привык. Так я делал уже несколько раз, опять же при переездах в основном. Видимо я все-таки не фетишист (по крайней мере не бытовой).
Когда эти вещи просто есть в доме, они мне не мешают, и я вполне могу просто забыть, что у меня на полке стоит фотография прежней девушки, и случайно натолкнувшись на нее взглядом просто задуматься. Надолго. Но мне и в голову не приходит мысль убрать ее, просто потому что мы расстались - стоит и стоит себе.
Есть правда одна вещь, которую я не выбросил вот уже два переезда. Это камушек из Освенцима. Но это уже жуки в моей голове, к фетишизму никакого отношения не имеющие.
