Вот, даже у нас, в Питере, наступает лето. А лето - это что? Это тепло, веселье и пляж. Чтоб все пляжные принадлежности уместились в одну сумку, предлагаю Вашему вниманию пляжные сумки с принтом солнечной Бразилии: Рио и Баия!

О сумке:
Плотность: 220 г/м2
Состав ткани: 100% хлопок - основа, подкладка из полиэстерной сетки
Размер: 50 x 40 см
Дополнительная информация: Коттоновая сумка для пляжа или шоппинга. Удобные лямки для ношения как на плече, так и в руке. Змейка. Внутренние карманы для мобилки и портмоне.

Ах, Рио, Рио! Кому же не знаком этот силуэт? Статуя Христа на горе Корковадо в лучах заходящего бразильского солнца... Романтично, не правди ли?

Лифт Ласедеры, соединяющий Нижний и Верхний город - тоже знаменательное место. Для тех, кто любит Жоржи Амаду не нужно рассказывать, что находится он в городе Сальвадор штат Баия...

подробнее о сумках в разделе пляжных сумок
магазина www.zel.prostoprint.com 

Галина Базайкина, 17 февраля 2012

Календарь – это средство подсчёта времени. Необходимость в этом существует у людей постоянно. Но создать точный календарь – это очень непростая задача. Здесь нужны знания, которых просто не может быть у слаборазвитых народов...



Календарные системы Европы

Автор – Геннадий Южаков

У разных народов, живших на территории Европы, были разные системы счёта дней. У кельтов и скандинавов изначально был 9-месячный календарь, но впоследствии он был заменён 24-месячным. Это было связано с постоянно изменяющимися климатическими условиями и полным переходом на руническую форму письма. После перехода, каждый месяц обозначался своей руной, из т.н. Футарха (сборника Рун). Месяцы отличались по продолжительности, так 1-й месяц был 14 дней, 2-й месяц – 15 дней и 3-й месяц – 16 дней... потом данное чередование повторялось.

[ Читать дальше ]

— Стоишь на берегу и чувствуешь солёный запах ветра, что веет с моря. И
веришь, что свободен ты и жизнь лишь началась. И губы жжет подруги
поцелуй, пропитанный слезой.
— Я не был на море…
— Ладно, не заливай… Ни разу не был на море?
— Не довелось. Не был.
— Уже постучались на небеса, накачались текилой, буквально проводили себя … в последний путь. Хм. А ты на море-то не побывал.
— Не успел, не вышло.
— Не знал, что на небесах никуда без этого?
— …
— Пойми, на небесах только и говорят, что о море. Как оно бесконечно
прекрасно. О закате, который они видели. О том, как солнце, погружась в
волны, стало как кровь. И почувтсвовали, что море впитало энергию
светила в себя, и солнце было укращено, и огонь уже догорал в глубине. А
ты? Что ты им скажешь? Ведь ты ни разу не был на море. Там наверху
тебя окрестят лохом.
— Что ж теперь поделаешь…

Следующее лето, по словам "синоптиков", должно быть еще теплее!
Что будем делать???

Хочется плакать-но нечем...хочется сказать-но нечего...можно и остаться,но незачем... Остается только купить BlackStone, и вспоминать прошлое лето... Поцелуи в такси и утренние танцы под навесом...

Июль... И снова абрикосы
с румянцем на больших щеках
встречают теплые рассветы,
а шмель дрожит на лепестках

цветка невзрачно-полевого  
(он для шмеля – рабочий цех)…
Лишь мы опять бежим по кругу
искать наш призрачный успех...

Июль Вишневый и Купальський,
пахучий луг, полет стрижей,
сезон оранжевых закатов
и проливных друзей-дождей..

Благословен ты будешь вечно -
Экватор летнего пути.
В своих объятьях томно-сладких
грех суеты нам отпусти…

– Готовы?

– Да!

– Уже?

– Скоро!

– А ученые верно знают? Это правда будет сегодня?

– Смотри, смотри, сам видишь!

 

Теснясь, точно цветы и сорные травы в саду, все вперемешку, дети старались выглянуть наружу – где там запрятано солнце? Лил дождь. Он лил не переставая семь лет подряд; тысячи и тысячи дней, с утра до ночи, без передышки дождь лил, шумел, барабанил, звенел хрустальными брызгами, низвергался сплошными потоками, так что кругом ходили волны, заливая островки суши. Ливнями повалило тысячи лесов, и тысячи раз они вырастали вновь и снова падали под тяжестью вод. Так навеки повелось здесь, на Венере, а в классе было полно детей, чьи отцы и матери прилетели застраивать и обживать эту дикую дождливую планету.

 

– Перестает! Перестает!

– Да, да!

 

Марго стояла в стороне от них, от всех этих ребят, которые только и знали, что вечный дождь, дождь, дождь. Им всем было по девять лет, и если выдался семь лет назад такой день, когда солнце все-таки выглянуло, показалось на час изумленному миру, они этого не помнили. Иногда по ночам Марго слышала, как они ворочаются, вспоминая, и знала: во сне они видят и вспоминают золото, яркий желтый карандаш, монету – такую большую, что можно купить целый мир. Она знала, им чудится, будто они помнят тепло, когда вспыхивает лицо и все тело – руки, ноги, дрожащие пальцы. А потом они просыпаются – и опять барабанит дождь, без конца сыплются звонкие прозрачные бусы на крышу, на дорожку, на сад и лес, и сны разлетаются как дым.

 

Накануне они весь день читали в классе про солнце. Какое оно желтое, совсем как лимон, и какое жаркое. И писали про него маленькие рассказы и стихи.

 

Мне кажется, солнце – это цветок, 

Цветет оно только один часок.

 

Такие стихи сочинила Марго и негромко прочитала их перед притихшим классом. А за окнами лил дождь.

 

– Ну, ты это не сама сочинила! – крикнул один мальчик. 

– Нет, сама, – сказала Марго, – Сама. 

– Уильям! – остановила мальчика учительница.

 

Но то было вчера. А сейчас дождь утихал, и дети теснились к большим окнам с толстыми стеклами.

 

– Где же учительница?

– Сейчас придет.

– Скорей бы, а то мы все пропустим!

 

Они вертелись на одном месте, точно пестрая беспокойная карусель. Марго одна стояла поодаль. Она была слабенькая, и казалось, когда-то давно она заблудилась и долго-долго бродила под дождем, и дождь смыл с нее все краски: голубые глаза, розовые губы, рыжие волосы – все вылиняло. Она была точно старая поблекшая фотография, которую вынули из забытого альбома, и все молчала, а если и случалось ей заговорить, голос ее шелестел еле слышно. Сейчас она одиноко стояла в сторонке и смотрела на дождь, на шумный мокрый мир за толстым стеклом.

 

– Ты-то чего смотришь? – сказал Уильям. Марго молчала. 

– Отвечай, когда тебя спрашивают!

 

Уильям толкнул ее. Но она не пошевелилась; покачнулась – и только. Все ее сторонятся, даже и не смотрят на нее. Вот и сейчас бросили ее одну. Потому что она не хочет играть с ними в гулких туннелях того города-подвала. Если кто-нибудь осалит ее и кинется бежать, она только с недоумением поглядит вслед, но догонять не станет. И когда они всем классом поют песни о том, как хорошо жить на свете и как весело играть в разные игры, она еле шевелит губами. Только когда поют про солнце, про лето, она тоже тихонько подпевает, глядя в заплаканные окна.

 

Ну а самое большое ее преступление, конечно, в том, что она прилетела сюда с Земли всего лишь пять лет назад, и она помнит солнце, помнит, какое оно, солнце, и какое небо она видела в Огайо, когда ей было четыре года. А они – они всю жизнь живут на Венере; когда здесь в последний раз светило солнце, им было только по два года, и они давно уже забыли, какое оно, и какого цвета, и как жарко греет. А Марго помнит.

 

– Оно большое, как медяк, – сказала она однажды и зажмурилась. 

– Неправда! – закричали ребята. 

– Оно – как огонь в очаге, – сказала Марго. 

– Врешь, врешь, ты не помнишь! – кричали ей.

 

Но она помнила и, тихо отойдя в сторону, стала смотреть в окно, по которому сбегали струи дождя. А один раз, месяц назад, когда всех повели в душевую, она ни за что не хотела стать под душ и, прикрывая макушку, зажимая уши ладонями, кричала – пускай вода не льется на голову! И после того у нее появилось странное, смутное чувство: она не такая, как все. И другие дети тоже это чувствовали и сторонились ее.

 

Говорили, что на будущий год отец с матерью отвезут ее назад на Землю – это обойдется им во много тысяч долларов, но иначе она, видимо, зачахнет. И вот за все эти грехи, большие и малые, в классе ее невзлюбили. Противная эта Марго, противно, что она такая бледная немочь, и такая худющая, и вечно молчит и ждет чего-то, и, наверно, улетит на Землю…

 

– Убирайся! – Уильям опять ее толкнул. – Чего ты еще ждешь?

 

Тут она впервые обернулась и посмотрела на него. И по глазам было видно, чего она ждет. Мальчишка взбеленился.

 

– Нечего тебе здесь торчать! – закричал он. – Не дождешься, ничего не будет! Марго беззвучно пошевелила губами.

– Ничего не будет! – кричал Уильям. – Это просто для смеха, мы тебя разыграли. Он обернулся к остальным. – Ведь сегодня ничего не будет, верно?

 

Все поглядели на него с недоумением, а потом поняли, и засмеялись, и покачали головами: верно, ничего не будет!

 

– Но ведь… – Марго смотрела беспомощно. – Ведь сегодня тот самый день, – прошептала она. – Ученые предсказывали, они говорят, они ведь знают… Солнце…

– Разыграли, разыграли! – сказал Уильям и вдруг схватил ее.

– Эй, ребята, давайте запрем ее в чулан, пока учительницы нет!

– Не надо, – сказала Марго и попятилась.

 

Все кинулись к ней, схватили и поволокли, – она отбивалась, потом просила, потом заплакала, но ее притащили по туннелю в дальнюю комнату, втолкнули в чулан и заперли дверь на засов. Дверь тряслась: Марго колотила в нее кулаками и кидалась на нее всем телом. Приглушенно доносились крики. Ребята постояли, послушали, а потом улыбнулись и пошли прочь – и как раз вовремя: в конце туннеля показалась учительница.

 

– Готовы, дети? – она поглядела на часы.

– Да! – отозвались ребята.

– Все здесь?

– Да!

 

Дождь стихал. Они столпились у огромной массивной двери. Дождь перестал. Как будто посреди кинофильма про лавины, ураганы, смерчи, извержения вулканов что-то случилось со звуком, аппарат испортился, – шум стал глуше, а потом и вовсе оборвался, смолкли удары, грохот, раскаты грома… А потом кто-то выдернул пленку и на место ее вставил спокойный диапозитив – мирную тропическую картинку. Все замерло – не вздохнет, не шелохнется. Такая настала огромная, неправдоподобная тишина, будто вам заткнули уши или вы совсем оглохли. Дети недоверчиво подносили руки к ушам. Толпа распалась, каждый стоял сам по себе. Дверь отошла в сторону, и на них пахнуло свежестью мира, замершего в ожидании.

 

И солнце явилось. Оно пламенело, яркое, как бронза, и оно было очень большое. А небо вокруг сверкало, точно ярко-голубая черепица. И джунгли так и пылали в солнечных лучах, и дети, очнувшись, с криком выбежали в весну.

 

– Только не убегайте далеко! – крикнула вдогонку учительница. – Помните, у вас всего два часа. Не то вы не успеете укрыться!

 

Но они уже не слышали, они бегали и запрокидывали голову, и солнце гладило их по щекам, точно теплым утюгом; они скинули куртки, и солнце жгло их голые руки.

 

– Это получше наших искусственных солнц, верно?

– Ясно, лучше!

 

Они уже не бегали, а стояли посреди джунглей, что сплошь покрывали Венеру и росли, росли бурно, непрестанно, прямо на глазах. Джунгли были точно стая осьминогов, к небу пучками тянулись гигантские щупальца мясистых ветвей, раскачивались, мгновенно покрывались цветами – ведь весна здесь такая короткая. Они были серые, как пепел, как резина, эти заросли, оттого что долгие годы они не видели солнца. Они были цвета камней, и цвета сыра, и цвета чернил, и были здесь растения цвета луны.

 

Ребята со смехом кидались на сплошную поросль, точно на живой упругий матрац, который вздыхал под ними, и скрипел, и пружинил. Они носились меж деревьев, скользили и падали, толкались, играли в прятки и в салки, но главное – опять и опять, жмурясь, глядели на солнце, пока не потекут слезы, и тянули руки к золотому сиянию и к невиданной синеве, и вдыхали эту удивительную свежесть, и слушали, слушали тишину, что обнимала их словно море, блаженно спокойное, беззвучное и недвижное. Они на все смотрели и всем наслаждались. А потом, будто зверьки, вырвавшиеся из глубоких нор, снова неистово бегали кругом, бегали и кричали. Целый час бегали и никак не могли угомониться. И вдруг… Посреди веселой беготни одна девочка громко, жалобно закричала. Все остановились. Девочка протянула руку ладонью кверху.

 

– Смотрите, сказала она и вздрогнула. – Ой, смотрите!

 

Все медленно подошли поближе. На раскрытой ладони, по самой середке, лежала большая круглая дождевая капля. Девочка посмотрела на нее и заплакала. Дети молча посмотрели на небо.

 

– О-о…

 

Редкие холодные капли упали на нос, на щеки, на губы. Солнце затянула туманная дымка. Подул холодный ветер. Ребята повернулись и пошли к своему дому-подвалу, руки их вяло повисли, они больше не улыбались.

 

Загремел гром, и дети в испуге, толкая друг дружку, бросились бежать, словно листья, гонимые ураганом. Блеснула молния – за десять миль от них, потом за пять, в миле, в полумиле. И небо почернело, будто разом настала непроглядная ночь. Минуту они постояли на пороге глубинного убежища, а потом дождь полил вовсю. Тогда дверь закрыли, и все стояли и слушали, как с оглушительным шумом рушатся с неба тонны, потоки воды – без просвета, без конца.

 

– И так опять будет целых семь лет?

– Да. Семь лет. И вдруг кто-то вскрикнул: 

– А Марго? 

– Что? 

– Мы ведь ее заперли, она так и сидит в чулане. 

– Марго…

 

Они застыли, будто ноги у них примерзли к полу. Переглянулись и отвели взгляды. Посмотрели за окно – там лил дождь, лил упрямо, неустанно. Они не смели посмотреть друг другу в глаза. Лица у всех стали серьезные, бледные. Все потупились, кто разглядывал свои руки, кто уставился в пол.

 

– Марго…

 

Наконец одна девочка сказала:

 

– Ну что же мы?…

 

Никто не шелохнулся.

 

– Пойдем… – прошептала девочка.

 

Под холодный шум дождя они медленно прошли по коридору. Под рев бури и раскаты грома перешагнули порог и вошли в ту дальнюю комнату, яростные синие молнии озаряли их лица. Медленно подошли они к чулану и стали у двери.

 

За дверью было тихо. Медленно, медленно они отодвинули засов и выпустили Марго.