Ту-дух-ту-дух, ту-дух-ту-дух. 

Если закрыть глаза – можно услышать, как размеренно, в такт со всеми паузами и ударными нотами, поезд барабанит колесами по колеям. А еще шатается из стороны в сторону, как будто качает головой в ритм своей песенке. 

Если же оставить глаза открытыми и отправиться в путешествие по вагону, можно обнаружить разные части человеческого тела (руки, ноги, даже головы) торчащие из-под белых, больничного покроя простыней «Укрзалізниці», десятки пустой тары на столиках с перекошенной убогой занавесочкой и десятки еще не отрытых бутылок под ним. 

Дорогу вам может преградить проводник. Если продолжать держать глаза открытыми, можно отметить, что из всего «обмундирования» на работнике «Укрзалізниці» остались только трусы, и то не государственные, а его собственные... 

У такого проводника можно заказать чайку, не только для себя, а и на свою группу путешествующих. Но как только вам предоставят счет за чай с лимончиком или без, за глазами нужно следить с утроенной силой, потому что они начнут активно ползти на лоб... 

Вернувшись на свое место без особых метаморфоз на лице, можно сесть по ходу поезда у окошка и разглядывать сменяющие друг друга пейзажи: сосновые леса, затянутые тиной и поросшие камышом реки, скошенные поля пшеницы и гектары повернутых к солнцу подсолнухов... 

Поезд мчится на всех парах, в соседнем купе гремят бутылками, проводник в одних трусах возле бойлерной делает чай, а глаза радуются открывающимся видам за окошком. Но стоит глаза закрыть – и уже как будто летишь...

Всякий раз, когда я вижу звезды, я начинаю мечтать - так же непроизвольно, как я мечтаю, глядя на черные точки, которыми на географической карте обозначены города. Почему, спрашиваю я себя, светлые точки на небосклоне должны быть менее доступны для нас, чем черные точки на карте Франции? Подобно тому, как нас везет поезд, когда мы едем в Руан или Тараскон, смерть уносит нас к звездам. Впрочем, в этом рассуждении бесспорно лишь одно: пока мы живем, мы не можем отправиться на звезду, равно как, умерев, не можем сесть в поезд.

Винсент Ван Гог

         В детстве мама часто называла меня индейцем. Я не снимала скальпов, у меня не было короны из перьев пестрых птиц, я не бегала в неглиже и не устраивала ритуальных танцев вокруг костра. Сравнения с вождем краснокожих я заслужила тем, что постоянно била коленки и носилась на двухколесном велосипеде «Аист» (который и сейчас стоит у стеночки сарая на даче).

Каким же насыщенным и полным приключений в те времена казалось лето! Оно было полностью искаженным моей детской фантазией, но в то же время каким-то абсолютно настоящим! Один день можно было быть моряком из экипажа Синдбада, бороться с чудовищами и плавать в шторм на корабле-гамаке. На второй – Ксеной – принцессой-воин, рьяно рубить злодеев и лихо гонять на коне-велосипеде. В третий – залезть повыше на дерево или спрятаться в «домике», сделанном с коробки из-под телевизора…

Лично я лучше всего запомнила, что любила расстилать в центре комнаты пуховое мягкое одеяло, сама садилась посередине и представляла, что подо мной ковер-самолет, а я, словно Жасмин из Аграбы, ловлю порыв ветра и уношусь высоко-высоко в небеса… навстречу звездам и невероятным приключениям… 

Дни пролетали совсем незаметно, когда я сама порхала над землей. Сейчас же, чтобы воспарить, кому-то нужно курнуть травы. А тогда, в далеком детстве, было достаточно просто быть мечтателем…

Альберт Эйнштейн:

"Относительно родственников можно сказать много чего... и сказать надо, потому что напечатать нельзя." :)

Он вдвое старше. В десять раз умнее. И в сотри раз более одинокий, нежели я. Мужчина-холостяк без личной жизни и общественной признательности. Навряд ли его слишком преподносят те, в чьи головы он из года в год вдалбливает знания по своей дисциплине. Из фактических элементов в общих фразах, которыми он скрашивает научно-пафосный тон своих лекций, можно по крупицам наполнить песочные часы его жизни. Часы уже наполовину полные, хотя… и наполовину пустые. 

В особые моменты, если хорошенько присмотреться и не пропустить мгновения, когда он выходит из образа, можно увидеть, что он несчастен. Сменяя кабинетные стены, он остается прежним. Вот это и вся его жизнь – бесконечная череда полупустых комнат. 

Он себе нравиться. Даже гордится собой. Это всё, что у него есть. Всё, за что еще можно зацепиться. Думаю, самое страшное для него – потерять уверенность в себе, в свою особенность. Вспомнилось вот что: «Наше эго уверяет нас, что мы, как снежинки, уникальны. Но на самом деле мы все хотим одного и того же: любви, прощения, шоколада»… 

Нет, он не уникален. Наоборот, он самый обычный простой человек, самостоятельно идущий через полупустые комнаты. Это не делает его лучше других. Это просто делает его одиноким.

Цікаво, на старості людина печально-неметушлива лише від досвіду і знань, чи печаль старіє разом зі своїм носієм-господарем і робить людину мудрішою? Може, навпаки – мудрість робить людину печальнішою?

М. Матіос  

      Кому-нибудь когда-нибудь падали на голову туфли? Кажется, был такой мультфильм, где вместо осадков с неба сыпались сардельки, но это другое. Я говорю о нашем непридуманном, а абсолютно реальном мире, где такому среднестатистическому человеку, как я, может на голову упасть чья-то туфля. 

Или штаны. Они тоже падают. Не на голову, конечно, а так, просто. Да, да, представьте себе! Медленно ползут вниз и.. оп! – элегантные брюки превращаются… хотя нет, они просто падают без каких-либо заметных метаморфоз. 

Да уж! Чего только не случается во время танцев!

А танцевало нас 71 студент. Все мы волей и правдой стали участниками феерического танцевального проекта «Танцуй, КПИ!», в поте лица героически выдержали неделю активных репетиций и вот – успешно состоялся наш первый собственный мини-Майданс. 

Итог таков: помимо всяких-превсяких жизненных казусов, в этом реальном мире, здесь и сейчас, есть группа людей, объединенных одной целью, одной страстью, одним настроением и ритмом. Эти люди танцуют. И тут не помешает ничто: ни потеря обуви, ни сползающие брюки…))

Морщины должны только обозначать места, где раньше были улыбки.

Марк Твен

«Мягкость родной земли не отличается от мягкости чужой земли, потому как любая земля была предосновой человечества и не могла распределяться между нациями соответственно качеству этих наций»

Андрей Курков "Добрый ангел смерти"