НОБЕЛЕВСКАЯ ЛЕКЦИЯ (Ч.2)
3
На эту кафедру, с которой прочитывается Нобелевская лекция,
кафедру, предоставляемую далеко не всякому писателю и только раз в
жизни, я поднялся не по трём-четырём примощённым ступенькам, но по
сотням или даже тысячам их — неуступным, обрывистым, обмёрзлым, из
тьмы и холода, где было мне суждено уцелеть, а другие — может быть с
большим даром, сильнее меня, — погибли. Из них лишь некоторых встре-
чал я сам на Архипелаге Гулаге, рассыпанном на дробное множество
островов, да под жерновом слежки и недоверия не со всяким разго-
ворился, об иных только слышал, о третьих только догадывался. Те, кто
канул в ту пропасть уже с литературным именем, хотя бы известны, — но
сколько не узнанных, ни разу публично не названных! и почти-почти
никому не удалось вернуться. Целая национальная литература осталась
там, погребённая не только без гроба, но даже без нижнего белья, голая, с
биркой на пальце ноги. Ни на миг не прерывалась русская литература! —
а со стороны казалась пустынею. Где мог бы расти дружный лес, осталось
после всех лесоповалов два-три случайно обойденных дерева.
И мне сегодня, сопровождённому тенями павших, и со склонённой
головой пропуская вперёд себя на это место других, достойных ранее, мне
сегодня — как угадать и выразить, что хотели бы сказать о н и?
Эта обязанность давно тяготела на нас, и мы её понимали.
Словами Владимира Соловьёва:
Но и в цепях должны свершить мы сами
Тот круг, что боги очертили нам.
В томительных лагерных перебродах, в колонне заключённых, во
мгле вечерних морозов с просвечивающими цепочками фонарей — не раз
подступало нам в горло, что хотелось бы выкрикнуть на целый мир, если
бы мир мог услышать кого-нибудь из нас. Тогда казалось это очень ясно:
что скажет наш удачливый посланец — и как сразу отзывно откликнется
мир. Отчётливо был наполнен наш кругозор и телесными предметами и
душевными движеньями, и в недвоящемся мире им не виделось перевеса.
Те мысли пришли не из книг и не заимствованы для складности: в тю-
ремных камерах и у лесных костров они сложились в разговорах с людь-
ми, теперь умершими, т о ю жизнью проверены, о т т у д а выросли.
Когда ж послабилось внешнее давление — расширился мой и наш
кругозор, и постепенно, хотя бы в щёлочку, увиделся и узнался тот «весь
мир». И поразительно для нас оказался «весь мир» совсем не таким, как
мы ожидали, как мы надеялись: «не тем» живущий, «не туда» идущий, на
болотную топь восклицающий: «Что за очаровательная лужайка!», на
бетонные шейные колодки: «Какое утончённое ожерелье!», а где катятся у
одних неотирные слёзы, там другие приплясывают беспечному мюзиклу.
Как же это случилось? Отчего же зинула эта пропасть? Бесчувст-
венны были мы? Бесчувственен ли мир? Или это — от разницы языков?
Отчего не всякую внятную речь люди способны расслышать друг от
друга? Слова отзвучивают и утекают как вода — без вкуса, без цвета, без
запаха. Без следа.
По мере того как я это понимал, менялся и менялся с годами со-
став, смысл и тон моей возможной речи. Моей сегодняшней речи.
И уже мало она похожа на ту, первоначально задуманную в мо-
розные лагерные вечера.
[ Читати далі ] 
