Разогревал себе обед и ненароком сжег БТР. Со всем, что там у него унутре. Лишняя хромосома в лучшем своём проявлении.

Моя не выбрасывает испорченный хлеб в мусорное ведро. Старается зачем-то его голубям скормить. Она у меня такая: догонит и скормит. Впрочем, хлеба мы едим мало. Потому голубям достаётся редко.
В этот раз начала плесневеть одинокая горбушка. Моя засунула её в пакетике в карман пальто.

Уходит, стоит уже одетая. Момент нежности:
– Так бы уменьшила тебя, засунула в карман и взяла с собой.
– В тот карман, в котором хлебушек?

В своей детской зиме я болел по два раза за.

Лечили обычным для того времени способом: горчичники через много слоёв бумаги на всю ночь – чтобы прогрело. Иногда банки, которых я жутко боялся. К тому же, они ко мне не липли – не за что было присосаться. Почему-то после банок полагалось несколько дней не мыться. Я лежал в собственном соку поту, чесался и мучился.
Чай с малиной и калиной, сок черной-пречерной редьки с мёдом, горло в колючем шарфе, такие же носки. Носки на ногах.
Еще интересно менялся вкус знакомых продуктов: лимон – не лимон.

От высокой температуры ночью я рыгал. Поскольку меня укрывали пуховым одеялом, специально снятом с антресолей по болезни, мне снилось, что меня кормят кусками этого одеяла. И я рыгал.

Потом походы в поликлинику, где на жутких подставках стояли хлорофитумы и аспарагусы в горшках. Тогда я этих названий не знал.
Подставки выглядели так: вертикальная конструкция с основой из трубы и приваренными к ней кольцами из толстого прута, покрашенные белой краской. В кольца вставляли вазоны. На трубе, символом советского убожества, были разбросаны вялые горизонтальные мазки черной краской. Призванные изображать лояльную русскость – стволы берез.

В перерывах между ОРВИ я любил лыжи. Беговые, вестимо, на которых я неплохо бегал. Горные были для илиты.

На выходных часто с отцом выбирались побегать в Пущу-Водицу. Очень любили вот это всё: звенящую тишину, шуршание снега под лыжами, редкие вяканья птиц, чай из китайского термоса с колотым сахаром вприкуску. У чая из термоса совершенно особенный вкус, который так и остался вкусом детства.

Потом в тёплое домой, где есть печёная в духовке картошка, большая чашка узвара, иногда венгерская размороженная слива и редкие мультики.

Как пример человеческой подлости были камни в снежках. Вот бьешься ты во дворе в/вне снежной крепости. И тут тебе прилетает в лоб. Камень, облепленный снегом. И на снег красненьким. И славно, что в толстой шапке.

Хорошо было, потому что детство.

На самом-то деле, я своими глазами видел, как малолетние пиздюки нассали в бутылку, а потом из нее наполнили несколько шприцов. И накололи ими арбузы. В сетчатых контейнерах которые. Незаразно, но противно.

Меня этому счету пионервожатый в лагере научил. Мне семь лет тогда было. С тех пор так и считаю:

А дюжина (12) популярна благодаря другому счету. Там считаются пальцы, а потом внешние части фаланг.
А максимально на пальцах одной руки можно посчитать до 24-х.

Показал Моей вот этот вот свой пост. Она такая:
– Ты неправ. Феминистки борются за то, что женская грудь – это не сексуальный триггер. Грудь – это для детей.
– Ерунда, вся женщина для детей. Инкубатор.
Поржали.

— Ты смотрел по телику новогоднее обращение президента?
— Не–е, пропустил... А в кого он обратился?!

Феминистки и сочувствующие периодически пытаются добиться права обнажать сиськи где ни попадя, равняясь с мужчинами.
Однако же есть одно различие: молочные железы у женщин – это вторичный половой признак, а у мужчины – облигатный рудимент.