Жить стоит, если есть любовь,
Когда твой взгляд кому-то нужен.
Мечтает человек любой,
Чтоб дома ждал обед и ужин.
И тот, кого спешишь обнять,
К кому приятно прикасаться,
И с кем не надо объясняться.
Жить стоит, если дорог ты родным,
Больной и не богатый,
Когда несут тебе цветы,
Взамен не требуя оплаты.
Жить стоит, если есть друзъя,
Кто в трудный час плечо подставит,
С кем вдрызг рассориться нельзя,
Кто за гордыню не похвалит.
Жить стоит, если есть враги,
Что носят камни за душою,
Верни обидчикам долги,
Не баш-на баш, верни с лихвою !
Жить стоит просто потому,
Что мать с отцом тебя родили,
Чтоб жизнь продолжить самому,
Чтоб дети-внуки не забыли !
Жить стоит …

что позволяло обыкновенным людям, молодым и старым, нести бремя жизни: полис, пространство свободных поступков и живых слов людей, вот что могло наполнить жизнь сиянием - .

 

Недавно умер поэт Александр Межиров, и во всех русских изданиях, выходящих в Нью Йорке, появились статьи о нем. Авторы рассказывали о своих встречах с Межировым, или пересказывали гуляющие в интернете байки о его роскошной жизни успешного игрока. О том, как в восемнадцать лет он ушел на фронт, воевал и был ранен. Как он ездил по Москве на одном из первых мерседесов, как он играл ночи напролет и был в игре удачлив, очень, поэтому и не нуждался в благах, предоставляемых членам Союза писателей. Но тем не менее в Союзе состоял, сидел на многочисленных заседаниях и даже участвовал в работе каких-то комиссий, был награжден неоднократно, то есть полностью соответствовал времени в котором жил. Много публиковался, был признан властями, да и стихи писал хорошие, запоминающиеся. [ Читать дальше ]

Сердце к сердцу не приковано,
Если хочешь - уходи.
Много счастья уготовано
Тем, кто волен на пути.

Я не плачу, я не жалуюсь,
Мне счастливой не бывать.
Не целуй меня, усталую, -
Смерть придет поцеловать.

Дни томлений острых прожиты
Вместе с белою зимой.
Отчего же, отчего же ты
Лучше, чем избранник мой?
1911

*******

Мне с тобою пьяным весело -
Смысла нет в твоих рассказах.
Осень ранняя развесила
Флаги желтые на вязах.

Оба мы в страну обманную
Забрели и горько каемся,
Но зачем улыбкой странною
И застывшей улыбаемся?

мы хотели муки жалящей
Вместо счастья безмятежного…
Не покину я товарища
И беспутного и нежного.
1911

******

Хорони, хорони меня, ветер!
Родные мои не пришли,
Надо мною блуждающий ветер
И дыханье тихой земли.

Я была, как и ты, свободной,
Но я слишком хотела жить.
Видишь, ветер, мой труп холодный,
И некому руки сложить.

Закрой эту черную рану
Покровом вечерней тьмы
И вели голубому туману
Надо мною читать псалмы.

Чтобы мне легко, одинокой,
Отойти к последнему сну,
Прошуми высокой осокой
Про весну, про мою весну.
1909

*******

Ты пришел меня утешить, милый,
Самый нежный, самый кроткий...
От подушки приподняться нету силы,
А на окнах частые решетки.

Мертвой, думал, ты меня застанешь,
И принес веночек неискусный.
Как улыбкой сердце больно ранишь,
Ласковый, насмешливый и грустный.

Что теперь мне смертное томленье!
Если ты еще со мной побудешь,
Я у бога вымолю прощенье
И тебе, и всем, кого ты любишь.
Май 1913
*******

 Еще тост
За веру твою! И за верность мою!
За то, что с тобою мы в этом краю!
Пускай навсегда заколдованы мы,
Но не было в мире прекрасней зимы,
И не было в небе узорней крестов,
Воздушней цепочек, длиннее мостов…
За то, что все плыло, беззвучно скользя.
За то, что нам видеть друг друга нельзя.
1961-1963

Никто на корабле не слыхал его голоса, прежде чем пение прикованного уже много пятилетий донеслось с Острова Забвения. Его тело не было видано нами, но ветер-сиверко принёс весть будто 5 дня февраля года 1960-го он, Альберто Мадзоки наложил на себя руки в граде Кордова, в котором был рождён. То была вротая попытка гения, и едва истекло 4 месяца и 15 дён с того дня, когда ему исполнилось 22 года.
И с той поры дух поэта странствует ,читая низким голосом Дилана Томаса или, в лучшем случае, речитативом напевая во весь голос собственные поэмы. Дабы не одни мы с берегов пустынных реки, что течёт островом ,услышали оные, воспроизводим толику в знак памяти и почтения к покинувшему нас. (предисловие редакции некоего перуанского лиртературного журнала, что издаётся в Куско - прим.перев.)

Забывал тебе сказать
что море стережёт тайну
что ни начертал я на камнях от своего имени
ни протоптал пути в краю
встретил истинную печаль в этих трупах птиц
но также не стряхнул песок
на всякий случай
ни тем что листья растрезвонят моя смерть
Листья стерегут тайну
и если я потерял какую медаль не углядишь без счёту
в них нет никакого предания
Чайки ничего не ведают
Знают кричать и есть день
будет пища что плещётся в воде
но ты знаешь что много лесов скрылось
но в этих путях единственное что можешь слышать
в тишине
нет тем
это одиночество что питается
и ни мантия моя ни моя блуза
ни конь мой которого оставил я в некоторой ветви
ветер также стережёт тайну
склоняется деревья ветви верхние деревьев
шерстит сосновые иголки
лохматит детку бедного
треплет подол женщины бедной
не для того чтоб назваться мне
ночь там на склоне
это море сохранит тайну
никому не скажет что умерло

Альберто Мадзоки (Alberto Mazzochi)

перевод с испанского Терджимана Кырымлы

 

 

КНИГА ВЕЧНОСТИ

 

Я стою, как тополь, немо,

прирастая к облакам.

Снова я читаю небо –

строк созвездья – по слогам.

 

Время движется к рассвету…

Вслушиваясь в тишину,

я всю жизнь читаю эту

Книгу Вечности одну.

 

Кто её великий автор?

Чьи сверкают имена?

Вижу почерк космонавта,

звездочёта письмена.

 

Не комета ли Галлея

над сиреневым кустом

о прозренье Галилея

пишет огненным хвостом?

 

В бесконечное пространство

улечу и я с мечтой:

в Книге Вечности остаться

хоть бы звёздной запятой.

          

                      Семён Милосердов

 

 

 

 

 

Жизнь, вечность, время, пространство и мечты...

Вроде бы и понятные слова, но сколько загадок и неизвестного...  

 

 

 

Гляжу на язвы стен, обоев швы,

На ржавчину облезлой батареи, –

Переселенческою гонореей

Заражены двенадцать метров кв.

 

Две дюжины коробок и рюкзак –

Компактней зачехлить жизнь невозможно.

Пульс перемен нащупав осторожно,

Всё не решаюсь сделать первый шаг.

 

Как бросить здесь мечты, привычки, сны?

Они не сдвинутся за мною с места:

Пред грустью по обжитому насесту

Все арендаторы жилья равны.

 

Невозмутима выходная дверь –

Входной не для меня послужит вскоре.

О, фортепьяно, помнишь вальс в миноре?

Так хочется сыграть его теперь!..

 

Явились в срок мужчины-силачи

И потащили мой багаж к порогу.

Преемственник подумал: «Слава Богу!»

И отобрал от комнаты ключи.

 

 

Тринити

    Киев, 2006

Лежанка-могила, где смолкает прибой ожиданья
и ,связанная по рукам, тонет память о прошлом.
Прогуливается ностальгия,
тяжек урок её:
убаюкать угли
близ засыпанных входов в траншею.

То было пристанище лунатическое
в углах лета,
скатерть для молчаливой тризны
в колодцах рассветной зари,
альков бессонницы суматошной.

После обходов бодрых в пустыне
лун преходящих
слёзы калек выступали,
испарины бивак
на лохмотьях авроры.

В его безымянном русле
осталось решительное прощание
паломников смерти,
негасимые лампады
заброшенной трясины.

В прудах кадила
его лона теллурического покоя
вскормили судьбы`
невольничью родословную.

Перевод с испанского Терджимана Кырымлы

Взгляд непрестанный
обнимает берега, что удаляются.

Дрожащая пена
итожит деликатно
минуту молчанья.

Утолённая на семи ветрах,
замирает эйфория первозданная,
"прощай" пространно упокоенный.

Выдохи сбились и  скорчились
в коридоре сознания,
а воображенье меж тем сочится бессильно
тоскою вдаль.

Тысяча голубок хлопочут
над рабским скопищем
тишины.

Горизонт тяжелеет железом тоски-
ностальгия сладка, она
пока  при тебе.

Трещины неведомые дрожат на ветру
имена просыпая,
и ,предваряя порыв судьбы,
страх несчастный
застревает в гортани.

Перевод с испанского Терджимана Кырымлы

Книга современной парагвайской поэтессы Рене Феррер де Арре`ллага (род. 1944 г.), посвящённая Чакской войне между Парагваем и Боливией (1932-35 гг) вышла в Асунсьоне в  1982 году, -прим.перев.

Войны

Не важно, что войны прозваны:
они суть плачи
и тишина,
бессонница похоронок,
что- в узелках ткачихи-смерти.

Птахи вещие испьют из костей,
несомых ветром,
зелья беспомощности-
и да породолжат полёт свой,
ещё больнее, неуловимей,
к невосполнимой бреши неприсутствия.

И да вернутся биваки холодных плоскогорий
сгущённым пульсом,
гамом теней,
да- с сумерками известковой грусти
звезды унылой.

Не важно, что войны прозваны
и датированы:
солдат, разбрасывающий свои останки
в прихожей тишины,
всегда прежний.

Обстоятельства

Человек есть путешественик авроры,
холодный кормчий между звёзд,
прохожий задержавшейся минуты.

Куранты бьют вослед,
где грёзы распевают-
иль звон удушья это.

В ущёлье пульса рассыпается
состав тоски, что возмущает
прекраснодушие романса.

Всё переменяется мгновенно,
всё течёт.

Человек отупевший средь себе подобных,
мириадом согласных дыханий,
листвою становится под ливнем
в западне насилия. 

Всё переменяется мгновенно
неисправимо.

Вдаль опускается усталое солнце,-
и на просторе подрагивает
исчадие теней.

перевод с испанского Терджимана Кырымлы