266

     This -- is the land -- the Sunset washes --
     These -- are the Banks of the Yellow Sea --
     Where it rose -- or whither it rushes --
     These -- are the Western Mystery!

     Night after Night
     Her purple traffic
     Strews the landing with Opal Bales --
     Merchantmen -- poise upon Horizons --
     Dip -- and vanish like Orioles!

     1861

266

     Земля, чей берег омывают
     Заката Желтые Моря;
     Она растет и отливает,
     Загадкой запада горя!

     Из ночи в ночь чредой пурпурной
     Сюда стремятся паруса
     Свалить опаловые грузы
     И раствориться в небесах.

     Перевод Я. Бергера

 

Есть -- где-то край -- полит Закатом --
Суть -- Жёлта Моря Берега --
Восстал -- и отливает статью --
Они -- их Запад загадал!

За Ночью Ночь
верти`т свой пурпур,
вершит посев Опалов Зла --
Купцы -- висят над морем круто --
и тонут -- иволгами там!

перевод с английского Терджимана Кырымлы

2.
День моей Жизни!
...Солнце садится.
Позлащена уж
   Гладь Реки.
Дышит тепло Утёс:
   видит ли Счастье
в Послеполуденном Сне?
   В зелёных Отблесках
Счастьем наружу играет пока бурая Пропасть.
День моей Жизни!
... к Вечеру кло`нится!
Уже Глаза твои сияют
    вполсилы,
стелется тихо по Морю седому
    Любви твоей Пурпур,
твоё последнее длящееся Высшее Счастье...

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

 
2
Tag meines Lebens!
die Sonne sinkt.
Schon steht die glatte
   Fluth vergueldet.
Warm athmet der Fels:
   schlief wohl zu Mittag
das Glueck auf ihm seinen Mittagsschlaf?
   In gruenen Lichtern
spielt Glueck noch der braune Abgrund herauf.
Tag meines Lebens!
`gen Abend gehts!
Schon glueht dein Auge
   halbgebrochen,
schon quillt deines Thaus
   Thraenengetraeufel,
schon laeuft still ueber weisse Meere
deiner Liebe Purpur,
deine letzte zoegernde Seligkeit…

текст оригинала- прим. пер.

2
День моей жизни!
Солнце садится.
Ровная гладь реки
зазолотилась уже.
Веет теплом от скалы:
не проспало ли
счастье весь день своим сладким сном?
В зеленом вечернем свете
счастье еще разыгрывает бурая бездна.
День моей жизни!
Дело к вечеру!
Уже глаза твои светят
полураздавленно,
уже текут твои росы
ручьями слез,
уже окровавил белизну моря
пурпур твоей любви,
твое последнее медлящее блаженство…

неизвестно, кем выполненный перевод, его "анонимность"- на совести редактора сайта http://www.nietzsche.ru/books_b.php )- прим. Терджимана Кырымлы

3.
Весёлость, золотая, приди!
   ты Смерти
сокровеннейшая, сладчайшая Предвестница!
...Иль я слишком скор на Пути своём?
Только здесь, когда Ноги мои утомились,
    пал твой Взгляд на меня,
    перепало мне Счастья твоего.
Вокруг лишь Волны да Игра.
    Всё что ни тяготило,
кануло в голубое Забвение,
только мой Чёлн, неприкаян, остался.
Буря и Путь- как же он отвык от них?!
    Желанье с Надеждами захлёбываются,
    Гладь на Душе да на Море.
Седьмое Одиночество!
Никогда прежде не был я
столь сладостно-уверен,
столь податлив теплу Солнца.
... Разве не плавится Лед моей Выси как прежде?
    Лё`гок, серебряный, Рыба,
    Чёлн мой теперь выплывает...

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

 
3
Heiterkeit, gueldene, komm!
   du des Todes
heimlichster suessester Vorgenuss!
— Lief ich zu rasch meines Wegs?
Jetzt erst, wo der Fuss muede ward,
   holt dein Blick mich noch ein,
   holt dein Glueck mich noch ein.
Rings nur Welle und Spiel.
   Was je schwer war,
sank in blaue Vergessenheit,
muessig steht nun mein Kahn.
Sturm und Fahrt — wie verlernt er das!
   Wunsch und Hoffen ertrank,
   glatt liegt Seele und Meer.
Siebente Einsamkeit!
   Nie empfand ich
naeher mir suesse Sicherheit,
waermer der Sonne Blick.
— Glueht nicht das Eis meiner Gipfel noch?
   Silbern, leicht, ein Fisch
   schwimmt nun mein Nachen hinaus…

текст оригинала- прим. пер.

3
Веселье, золотое, настань!
ты – смерти
наитайное, наисладкое предвосхищение!
Или же я чересчур спешу?
И лишь теперь, когда ноги мои устали,
взгляды твои на меня упали,
счастье твое на меня нашло.
А вокруг лишь игра и волна.
Все, что томило своею тяжестью,
К кануло в голубое забвенье,
упрямится только моя ладья.
Буря и путь – как от этого отучиться!
Желанье с надеждою тонут,
на море гладь и в душе.
Седьмое одиночество!
Никогда еще не была мне настолько близка
сладкая уверенность –
и настолько любезно солнце
Или не тает по-прежнему лед на моей
вершине?
Серебряный, легкий, как рыба,
выплывает теперь мой челн.

неизвестно, кем выполненный перевод, его "анонимность"- на совести редактора сайта http://www.nietzsche.ru/books_b.php )- прим. Терджимана Кырымлы

Всё, что касается любви, известно смерти.
                                                           Ромен Роллан

     Матиас Йоханнес Херцфельд , толстячок-коротышка, всегда элегантен и корректен, что ни день катился себе по улицам старого города. Бёлый шёлковый платок пузырился кружевом из нагрудного кармана его сюртука будто пена пива ,которым он ежевечерне угощался в садовом заведеньице. Обычно, когда он наморщив лоб ,воздев брови, прижимая локти к бокам, зажимая в одной руке трость, а в другой- пару оранжевых перчаток, прогуливался по парку, люди оборачивались ему вслед и отпускали колкости. В такие моменты Матиас Йоханнес Херцфельд густо краснел, снимал свой цилиндр и утирал лоб белошёлковым платком. Его раздражали смешки. Ведь он трудился профессором латинского языка в городской гимназии, был мыслителем и поэтом.
     Он жил с родителями в старом большом доме, со смешными воротами и горделивыми окнами, что неожиданно являлся взглядам прохожих в коротком проулке. Отец его был отставным професором, худой, с долгой седой бородой, в сползшем на нос пенсне в золотой оправе, зимой и летом прогуливался с тяжёлой, узловатой тростью он по городу в светлых полосатых панталонах, без сюртука, простоволосый.Своего сына не замечал он, жил себе дальше довольствуясь собственными достоинствами и оригинальностью. Фрау Херцфельд ,напротив, была низкоросла и толста, с белыми вставными зубами, она отличалась апоплексической краснотой лица. От неё унаследовал Матиас нездоровую конституцию.
     В просторной комнате на четвёртом этаже Матиас в тихом одиночестве коротал своё свободное время, днём мучился с учениками, а вечерами слагал философический эпос "Блуждания Одинокого".
     "Блуждания Одинокого", труд, над которым Матиас Йоханнес Херцфельд писал уже десять лет, имел короткую предысторию. Однажды ,полувсерьёз, автор черкнул было пару проникновённых строф полных грусти и сочувствия в память о бедняге, скончавшимся на старости лет в мансардной каморке. Матиас прочёл пробу пера нескольким своим знакомым- тем стихи понравились, автору же, как в подобных случаях водится, приписали поэтическое дарование и глубокие познания души человеческой. По правде, Матиасу этот старик был глубоко безразличен, николько он ему не сочувствовал. И вот, начинающий поэт окрылился чистыми помыслами и удалился в сентиментальную башню из слоновой кости. Мысли свои автор истомил муштрой, запретил им обыденные разговорчики, запер их в темнице не дозволяя свободного полёта пока те не истомились- и пустил их, угрюмых, иссохших, хмурых и удручённых пилигримов вдаль. Тогда-то ощутил себя Матиас в родной стихии, одиноким, оставленным всеми радостями, роскошествующим в чистом абстрактном, чурающимся всего человеческого, поглядывающим с отвращением на собратьев, живущим чистыми формами, не видел вещей, поскольку те ,вызволенные из материи, представлялись ему идеями.
     Он читал Будду и Ницше, Шопенгауэра и Канта, понимал всё превратно - и всё-же был счастлив прочитав их. Из книг он заимствовал расхожие пассажи, которые пытался преподнести в связной форме. Это удавалось- он находил собственные мысли красивыми и шёл дальше. Всех мыслителей перечёл он и остишил. Ему не терпелось стать закопёрщиком нового, доселе не виданного направления, познав все системы, связать их воедино- и примирить поэзию с чистым познанием. Обычным людям это было невдомёк, а немногие друзья, которым Матиас зачитал избранные отрывки своего труда, тихонько высмеивали его. Профессор чувствовал себя уязвлённым замечая несоответствие собственного оплывшего тельца прометеевским идеям развиваемым им же. А ,будучи тщеславным, Матиас сильно страдал и  вовсе перестал общаться с кем-либо. Ему было  невдомёк, что мысли его пропахли письменным столом, а стихи годятся только на цитаты для справочника рифм. Он верил в свою двуединую, из труда и гения, творческую звезду и был убеждён в гениальности творимого.
     Название отыскал он, заголовок своему труду: "Мытарства Одинокого".
     Однажды прогуливавшегося было в парковых окрестностях родного городка Матиаса толкнул нечаянно носильщик, да так, что профессорский цилиндр, описав длинную дугу, свалился на землю, а ветер понёс его дальше. Матиас Йоханнес Херцфельд, раскрасневшийся, с потной плешью, побежал следом за "главной крышей" своей. Народ, оборачиваясь, отпускал насмешки. Наконец, запыхавшийся, поймал он своё дорогое имущество, отёр его своим шёлковым платком и водрузил на место, затем, сев подальше, от стыда и волнения опустил глаза вниз. В последний раз оглянувшись, заметил он даму, долговязую, худую, широкоскулую, в коричневой широкополой соломенной шляпке. У незнакомки были карие глаза- в этом Матиас сразу убедился, глаза, которые взирали на него спокойно, без насмешки, почти сочувственно.
     "Сочувствие- это хорошо,- мелькнуло в его сознании, но , спохватившись, Матиас вновь проникся собственным одиночеством, выбранил себя за "слишком человеческое и пошлое", и высоко поднял голову чтоб продолжить свой путь". Он снова ощутил себя непонятым и осмеянным мучеником идеала, проповедником и жрецом нового, не бывшего доселе направления.
     Затем ещё не раз в парке разминался он с незнакомкой. Та взирала на него с некоторым подобострастием- и Матиас краснел от радости. "Присущая мне воля начертана на этом челе- она же видит, -думал он приветливо приподымая цилиндр". Дама кивала в ответ.
     Вечерами Матиас чувствовал себя одиноким как никогда прежде. Десять лет прожил он коря и взыскивая с себя. Десять лет истратил он на чтение, а одиночество было его единственной сластью и радостью. Матиас перечёл мысль Будды о женщине:

              "Что баба? Тёплая бадья,
               себе в которой режут вены,
               нас колесует, о змея!
               Проглотит всех без сожаленья.
               Она как древо нас благоуханьем манит
               чтоб оглушить и одурманить
               и, умертвив, одной на свете жить".

(прим. перев.: "Что есть баба? Тёплая (ленивая) ванна (Бад),
                        в которой себе вены режут (шнайдет),
                        она- скорокатящееся колесо (Рад),
                        которое нас смалывает и вовсе не жалеет (ляйдет).
                        Она- роскошно благоухающее древо (Баум),
                        и -дурманит, и- отравляет нас,
                        и живёт же пото`м беспечно во времени и просторе  (Раум)".
--------------------- подстрочник.)

     Автор нашёл мысль проникновенной и глубокой, гордой, мужественной и дерзкой. И зашёлся он смакуя чеканные рифмы своего вирша.
     Издалека в ночи донёсся колокольный перезвон. Тихо и невозможно, как из прошлого отразилась старая мелодия от крыш, всё не смолкая, будто желала проникнуть в будущее, наконец- стихла , жалуясь, вернулась в минувшее. И Матиас Йоханнес Херцфельд, который столь долго не замечал и презирал дам, не зная их, высмеивал их как хлам-балласт и навозные кучи, возможно, из робости и затаённого страха, решился испытать иное одиночество, одиночество вдвоём, брак.
     Широкоскулая дама с карими глазами звалась Наташей Рабинович, она была студенткой медицины и имела доброе сердце. Она жалела и, одновременно, дивилась толстячку потому, что чувствовала: тот больше чем кажется. Когда на следующий день Херцфельд заговорил с ней, та вовсе не удивилась, но благожелательно улыбнулась, воодушевив его и провела с ним час. Она быстро разобралась в нём ,поняла и простила его спесь, восхитилась его профессорским делом, его неизданным эпосом, похвалила выдержки из неопубликованного. Они стали подолгу ежедневно встречаться говоря о многом, только не о любви.
     Однажды Херцфельд-старший, прогуливаясь в парке, заметил парочку. Он ненадолго задержал свой взгляд на ней, его нос понимающе окунулся в седую бороду, его пенсне свалилось на грудь и долго проболталось там. Затем он протяжно вздохнул, твёрдо кивнул и ушёл восвояси.
     За ужином отец прямо спросил сына:
     "Твоя будущая жена- она?"
     "Да, моя будущая жена".
     "Вот, вот, хорошо! Русская? Да? Ничего. Устроится как нельзя скоро, не так ли? Через два месяца вы же`нитесь!"
     Матиас ,покраснев, кивнул. Отец грозно взглянул на него, откашляися и... :"Надеюсь, вы будете счастливы. Тебе тридцать пять, ей примерно столько же, добра вам. Можете жить на третьем этаже".
     И, кстати, в тот же месяц были разостланы следующие приглашения:
 
     "Господин др. профессор Алекзандер Херцфельльд с супругой имеют честь пригласить вас на свадьбу своего сына,
         проф. др. Матиаса Йоханнеса Херцфельда
                                    с
         фрёйляйн Наташей Рабинович".

окончание следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

     На пятьдесят втором году жизни Казанова, гонимый по свету отнюдь не юной жаждой авантюрных наслаждений, но будучи обеспокоен грядущей старостью, оказался не в силах унять душевную тоску по отчему граду Венеции, ту, что подобно стервятнику над умирающим,опускаясь, всё сжимала круги свои. Всё чаще за последнее десятилетие в  речах его проступала ностальгия, а ведь прежде в мастерски сочиняемых памфлетах его лишь упрямство да своенравие и ,временами, циничное самодовольство практика водили пером, а вот и зазвучали всё откровеннее болезненная тоска, почти мольба и честное раскаяние. Он тем вернее рассчитывал быть услышанным венецианскими правителями ,что в числе грехов его давно минувших лет не числились невежество ,интриганство и мошенничество, а сладострастность натуры и вольнодумство понемногу забывались окружением , и к тому же история своего побега из свинцовой темницы в Венеции, которую он преподносил всякий раз как свежую, да и прочие присказки относительно себя, поблёкли ,и тем более ,что письма в Мантую отосланные им два месяца тому назад не могли не дать властным мужам оснований положиться на теряющего внутренний и внешний блеск авантюриста с тем, чтобы удовлетворительно устроить в кратчайший срок судьбу его.
     По причине скудости средств Казанова решил остановиться в скромной, но приличной гостинице, где в лучшие свои годы раз  останавливался, теперь рассчитывая на прощение, а убивал своё время , -не считая прочих не духовных, от которых он полностью отказаться был не в состоянии, развлечений- за сочинением критического памфлета клеветнику Вольтеру, посредством оглашения коего автор надеялся, возвратившись в Венецию ,несомненным образом укрепить собственную репутацию в глазах благосклонных ему горожан.
     Однажды утром на загородной прогулке, когда Казанова мучительно закруглял истребительное в отношении безбожного француза предложение, он внезапно прочувствовал он с необычным, едва ли не телесно мучительным, беспокойством жизнь свою , три месяца коей провёл он в жалком номере, утренние прогулки из городских ворот на природу, короткие вечера свои за картами с мнимым бароном Перотти и его траченной любовницей в оспинах, нежности уже немолодой, но пылкой хозяйки, и даже своё обращение с трудами Вольтера , и его собственный дерзкий и ,как ему казалось доселе, неплохо складывающийся отзыв- всё это показалось ему под соусом нежного, почти сладкого августовского раннего ветерка в равной мере бессмысленным и превратным. Он пробормотал  вполголоса проклятье, не зная, кому или чему оно адресовано- и, стиснув эфес шпаги, что посылал во все стороны враждебные блики, будто таращились  на него из одиночества ,смеясь, невидимые глаза, -внезапно свернул к гостинице дабы тотчас озаботиться приготовлениями к немедленному отъезду. Ведь он не сомневался, что переместившись на несколько миль ближе к желанной родине, почувствует себя лучше. Он поспешил к почтовой станции дабы заблаговременно заказать себе место в экипаже, который на закате направлялся на восток. Ещё оставалось ему отдарить ответным визитом барона Перотти, а ещё полчаса с лихвой хватило бы на сборы, то есть, упаковку пожитков. Он подумал о двух переменах поношенного платья, в худшую из которых как раз был облачён, и о штопанном-латанном, когда-то отличном, белье, что купно с парой коробок да часами при золотой цепочке и некоторым количеством книг составляли всё его, Казановы, имущество. Молодая баба с кнутом в руке проехалась мимо. В возке среди мешков и прочей домашней утвари лёжа храпел пьяный муж. Та взглянула ,сначала насмешливо-жадно, ему, вышагивающему как на параде, бормочущему что-то себе под нос, в наморщившееся лицо, но встретив ответный гневный взгляд, приняли очи бабские испуганное выражение, а , уже отъехав да обернувшись вслед ,возница даже умаслила глазки. Казанова конечно же знал, что ярость и гнев играющие красками молодости означают кротость и нежность, сообразил тотчас, что это был всего лишь наглый вызов её, выразивший готовность по первому требованию притормозить, а затем творить с молодой бабой всё, что ему заблагорассудится, но, хоть и взбодрился он малость случившимся, всё же решил не тратить даже нескольких минут на столь мизерный роман- и возок крестьянский с седоками беспрепятствено укатил в пыльное марево просёлка.  
     Тени деревьев лишь немного скрадывали разящий зной восходящего солнца- и Казанова заметил что устал шагать. Уличная пыль осела на его платье и обуви столь густо, что их изношенность уж не бросалась в в глаза, и оттого Казанову по наряду и осанке вполне можно было принять за владетельного господина ,которому взбрелось оставить собственный экипаж дома. Уже выгнулась было перед ним арка ворот, за которыми совсем близко располагалась облюбованная гостиница, как вдруг ему наперерез с грохотом выкатила сельская, тяжело груженная телега, в которой ехал дородный ,хорошо одетый, ещё довольно молодой мужчина. Он сидел себе сложив руки на животе и покачивая головой в такт лошадиной поступи, да ,случайно задев оком Казанову, сразу ожил, одарил того радостным взглядом. Дородный мужчина сгоряча вскочил с места, плюхнулся обратно, снова приподнялся, пихнул кучера в спину: потребовал остановки, оборотился в ещё катившем по инерции экипаже, не теряя Казанову из виду, махнул тому обеими руками, окликнул его зычным, приятным голосом трижды по имени. Только по голосу узнал Казанова мужчину, подошёл к остановившейся телеге, улыбаясь, пожал обе ему протянутые руки да молвил: "Не может быть. Оливо, это вы ль?"- "Да, это я, синьор Казанова. Вы узнали меня?"- "Почему бы нет? В последний раз видал вас на свадьбе: за это время вы несколько раздались. Да и я-то за минувшие пятнадцать лет не слишком изменился, разве что не в вашем духе".- "Отнюдь, синьор Казанова, -взревел Оливо, -вы хороши как никогда прежде! Вообще-то, через несколько дней исполнится шестнадцать  лет! И, как вы догадываетесь, по случаю юбилея мы вас говорили битый час, мы с Амалией..."- "Правда,- от всего сердца обрадовался Казанова,-  вы помните ещё обо мне?"  Оливо едва не расплакался. Он, будучи растроган, всё не выпускал рук Казановы. "Сколь благодарны мы вам, синьор Казанова! И чтоб мы забыли своего благодетеля?!  А если б тогда..."- ...Давайте о том не будем - оборвал его Казанова, -Как поживает госпожа Амалия? Как прикажете понять: я провёл в Мантуе два месяца, большею частью в уединении, но всё же прогуливался изрядно по старой привычке, -как вышло так, что я вас, Оливо, да вас обоих ни разу не повстречал?"- "Очень просто, синьор Казанова. Мы уж давно не живём в городе, о чём я вовсе не жалею, Амалия же- напротив. Окажите честь, синьор Казанова, садитесь-ка: через час будем у меня дома", - и он скорчил мину, попросту приглашая к себе в телегу старого знакомого. Тот же покачал головой. Ибо вскоре после того, как Казанова ,влекомый жадным любопытством и настойчивостью Оливо, почти было согласился, сомнение одолело его с новой силой- и он заверил Оливо, что вынужден ещё до вечера покинуть Мантую ради неотложных дел. До и что ему, Казанове, ждало в доме старого друга? Амалия за столько вёсен не стала моложе и привлекательнее: с тринадцатилетней дочерью она вряд ли окажется хотя бы приятной собеседницей.  А господин Оливо, прежде бывший поджарым , усердным, что редкость в сельской глубинке и к вящей радости дородного отца-хуторянина, в штудиях юношей, теперь не настолько увлекал Казанову, чтоб тот отложил намеченный отъезд, который приблизил бы его к Венеции на десять-двадцать миль. Оливио же, чтоб покончить с отговорками, моментально настоял на крюке в гостиницу,- и Казанова уже не стал отбояриваться. Хозяйка, дородная дама тридцати с небольшим лет, не застеснявшись Оливио, приветствовала вернувшегося Казанову нежно-многозначительным взглядом, подчеркнувшим особую, с недавних пор установившуюся взаимность. Спутнику же она, как старому знакомому, подала руку- и Казанова тут же усёк, что последний регулярно постаялял на кухню особые, ценные полусухие вина с собственного подворья. Оливио не преминул пожаловаться на Кавалера Чести (именно так хозяйка величала Казанову, а Оливио немедля перенял манеру обращения) ,который жестоко отклоняет приглашение новообретённого старого приятеля под смехотворным предлогом необходимости сегодня, ах! именно сегодня покинуть Мантую. Вытянувшееся лицо хозяйки убедило Оливио в том, что она только что узнала о замысле постояльца- и Казанова постарался убедить её в том, что замыслил было срочную ретираду не желая стеснять собственным пристутствием семейство друга, и ,самое главное, будучи вынужден...нет, обязан в ближайшие дни закончить некий важный рукописный труд, для чего не знает уединения лучшего чем эта превосходная гостиница, где прохладная и тихая комната кстати к его, Казановы нуждам. Оливио же заверил, что его замечательному лучшую честь окажет Кавалер завершив там свой труд. Сельское уединение может только способствовать сочинительству. Если же Казанове потребуются учёные писания и справочники, то таковых имеется в усадьбе целая стопа, которой снадбила его, Оливио, несколько недель тому назад  племянница, дочь преставившегося сводного брата, юная, но не по годам образованная девушка. А если вечером ненароком явятся гости, пусть Кавалер не отчаивается :ведь усталость от трудов и лишений дневных следует развеять весельем да и в картишки перекинуться сильно не повредит. Казанова ради одной только молодой племянницы решившийся было ознакомиться с усадьбой друга поближе, для виду тянул кота за хвост: уступив натиску Оливио, он клятвенно заверил любезную хозяйку  в том, что покинет Мантую не более чем на дань-два и попросил возможную, несомненно важную, адресованную ему корреспонденцию незамедлительно досылать ему нарочным. Как только дело ,к немалому удовольствию и в пользу Оливио, решилось, Казанова отправился в свою комнату, приготовился к отбытию и ,уже по истечении четверти часа, явился в гостевую, где друг его было увлёкся горячей экономического свойства беседой с хозяйкой гостиницы.  Ну, и Оливио мигом прервался, встал и ,приняв стакан вина на грудь, подмигнул хозяйке пообещав ей, что Кавалер, если даже не через день-два, то в  любом случае предстанет перед ней цел-невредим. Казанова же, неожиданно рассеян и тороплив, столь холодно простился со своею приветливой благодетельницей, что та уже рядом с телегой шепнула ему на ушко вовсе не любезность.

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

"Довольно,"- отрезал Карло,- "идём!" И он поволок брата за собой лестницей наверх где на голом земляном полу был их бивак. По пути Джеронимо непрестанно кричал: "Да, вот день настал, да, теперь знаю я! Ах, погоди ты. Где она? Где Мария?  Или ты отнёс её в сберегательную кассу?! Э, я пою ради тебя, я играю на гитаре: моими трудами живешь- и ты вор!" ... Он упал на соломенный тюфяк.
По проходу доносился слабый отблеск,- из приотворённой двери единственной на постоялом спальни. Мария стелила кровати. Карло всмотрелся в опухшее лицо брата, в его посиневшие лубы, прилипшие ко лбу пряди: тот казался на несколько лет старше своего срока. И помалу опомнился Карло. Не сегодняшним было недоверие слепого, оно годами зрело под спудом, и только, пожалуй, мужества недоставало слепому предже высказать его. И всё, чем Карло делал ради брата, оказалось напрасным: раскаяние -зря, жертва всею жизнью своей- впустую. Что теперь оставалось Карло? Должен он и далее день за днём- кто знает, долго ли- вести слепого сквозь вечную ночь, заботиться о нём, для него нищенствовать- и никакой платы кроме недоверия и насмешек не получать взамен? Если брат его, Карло, считает вором, то любой чужак способен быть таким же, если не лучшим, поводырём.  Пожалуй, оставить слепого, удалиться от него прочь навсегда было б разумнейшим выходом. Но в таком случает Карло признал бы свою вину, а брат оказался б ,что называется, обманутым и ограбленным, одиноким и жалким. Да, а за что б он сам взялся тогда? Ну, он ещё не стар: коль оказался б сам по себе, то что-нибудь ещё б предпринял. По крайней мере, слугой везде б устроился. И пока эти мысли витали в голове Карло, глаз не сводил он с брата.  И увидел он вдруг того сидящим на камне у обочины озарённой солнцем дороги, уставившегося бельмами в светило, что не сияет ему, а руками тянущегося в ночь, что всегда окружала его, младшего. И прочувствовал Карло, что как у слепого нет на всём свете такого поводыря, так и у него ,зрячего, нет другого брата. И уразумел, что любовь к брату давно стала единственной сутью его, Карло, жизни -и он впервые совершенно отчётливо понял: надежда на взаимность, с которой он не хотел так просто расстаться, позволяла ему доселе сносить тяготы жизни.  Надо или перетерпеть недоверие слепого ,или отыскать средство окончательно переубедить того. ...Да, если бы раздобыть золотой! Если бы он, Карло мог утром сказать слепому: "Я его ведь припрятал чтоб ты с рабочими не пропил монету, чтоб народ не украл её у тебя..." или что-нибудь ещё...
Шаги приблизились к деревянной лестнице: проезжающие шли на покой. Внезапно голову Карло пронзила мысль достучаться к ним, поведать чужакам всю правду насчёт сегодняшней истории и выпросить у них двадцать франков. Но Карло знал же: это абсолютно безнадёжно! Они не поверят ни слову.  И он ещё припомнил, как те испугался и побледнел один из этих когда Карло внезапно из тумана явился перед экипажем.
Карло растянулся на тюфяке. В покое было совершенно темно.  Наконец, услышал старший брат, как рабочие, громко переговариваяст, затопали вверх по ступеням. Вскоре после того пару ворот на дворе затворили. Слуга ещё раз прошёлся лестницей, вверх и вниз, затем наступила полная тишина. Карло слышал только храп Джеронимо. Раздумья Карло начали путаться обращаясь в сон. Когда старший брат проснулся, только темнота окружала его. Он посмотрел в потолок, где было окно: только напрягши глаза, Карло высмотрел в непроницаемой черноте тёмно-серый четырёхугольник. Пьяный Джеронимо глубоко уснул. А Карло задумался о дне грядущем- и ужаснулся. Он думал о ночи после этого, скорого, дня, о следующей за ним ночи, о будущем, что не лучше прошлого -и страх одиночества овладел старшим братом.  Почему вечером он не проявил характер? Почему не подошёл он к чужакам чтоб попросить у них двадцать франков? Может, проезжающие смилостивились бы. И всё ж, наверное, так к лучшему. Внезапно он приподнялся и почувствовал как бьётся сердце. Он понял ,почему- к лучшему: если б те узнали его ,то заподозрили б, ...так, но... Он уставился на серую полоску, которая едва начала светлеть... То, что Карло невольно подумалось в тот миг, было невозможно, совершенно невозможно! ...Дверь напробив была не на замке, но всё же они могут проснуться... Да, там... серая, светлеющая полоска посреди темноты была новым днём................................
Карло встал, словно влекомый туда, и коснулся лбом холодной балки. Почему же он встал? Чтоб поразмыслить?...Чтоб попытаться?... Зачем же? Это же невозможно и ,кроме того, это же воровство. Воровство? Что значат двадцать франков для таких людей, которые ради удовольствия ездят за тысячи милей? Они даже не почувствуют недостачи... Он подошёл к двери и легонько приотворил её. Напротив, в двух шагах, была другая, затворённая. На гвозде вбитом в столб висели одежды. Карло рукой потянулся к ним... Да, если б люди оставляли свои заработки в карманах, житьё было б простым :не надо было б  больше ходить и просить... Но карманы были пусты. Ну, что теперь остаётся? Снова к своему тюфяку. Всё же, есть, наверное, лучший способ добыть себе двадцать франков, не столь опасный и поправеднее. Если бы он, Карло по цетезими утаивал, пока не собрал бы двадцать франкоы, то смог бы их обменять на золотой. ...Но сколько пришлось бы копить: месяцы напролёт? может, год? Ах, если б он был мужественнее! Карло всё ещё стоял в коридоре. Но что это за полоска мутного света, падающая на пол сверху? Возможно ли это? Дверь напротив всего лишь притворена, не заперта?...Чему удивился он? Уже месяцами дверь не запирали. Карло припомнил: только трижды этим летом в покое спали люди, дважды - подмастерья, а ещё раз- турист, который поранил ногу. Дверь не на замке- ему недостаёт только смелости, да - и ещё удачи! Смелость? Худшее, что может случиться- если обое проснутся, и тогда одна надежда на отговорку. Карло глянул в щель. В комнате было пока темно, так, что он сумел различть только очертания двух спящих. Он прислушался: те дышали ровно, без запинок. Карло легонько приотворил дверь и босиком, совершенно неслышимо, прокрался в спальню. Обе кровати стояли у стены напротив окна.  Посреди комнаты находился стол- Карло приблизился к нему. Он пошалил рукой мимо бутылки- и нащупал связку ключей, перочинный нож, книжечку- и больше ничего...Ну конечно!... Как только он мог подумать, что эти оставляют деньги на столе?!  Ах. нужно скорее прочь!... А всё же, может быть, ещё одна, счастливая попытка- и повезёт?! ... И он приблизился к кровати у двери: тут, на кресле нечто лежало... он почуял это!... револьвер... Карло сильно вздрогнул... Только этого не хватало! И почему тип поклал...приготовил... револьвер на кресле? Если он проснётся -и заметит Карло?...всё ж, нет, Карло скажет путешественнику: "Уже три часа, милостивый господин, вставайте!" И Карло не тронул револьвер.
Стариший пробрался вглубь комнаты. И там, на другом кресле под штуками белья... Небо! это... это кошелёк... он держит его в своей руке! В этот миг Карло уловил лёгкий храп,-  и упал, раснянулся на полу у  ножек кровати... ещё раз -храп, глуьркий выдох, кашель - и снова тишина, глубокая тишина. Карло надолго замер лёжа, выжидая, не шевелясь, с кошельком в руке.  Уже проник рассвет в спальню. Карло, не осмеливаясь встать, понемногу отползал вперёд к двери, достаточно широко открытой чтоб прошмыгнуть прочь. Он прополз дальше, в коридор- и только там медленно, глубоко дыша, поднялся. Он открыл кошелёк: в нём оказались три отделения. Слева и справа- только мелкое серебро. Тогда расстегнул Карло среднее отделение- и нащупал там три двадцатифранковые монеты. На миг только захотелось Карло забрать пару, но он сразу же опомнился: вынул один золотой- и закрыл кошелёк. Затем стал на колени старший брат, посмотрел через щель в комнату, где снова воцарилась полная тишь, и тогда точным броском послал он кошелёк под вторую кровать. Когда чужак проснётся, подумает он, что казна свалилась с кресла. Карло осторожно выпрямился. И тогда легонько скрипнула под ним половица- и в тот же миг услышал он из-за двери: "Что это? В чём дело?" Карло дважды широко шагнул назад, затаив дыхание, и направился в свою каморку. В безопасности он прислушался... Ещё раз скрипнула там кровать- и снова тишина. Зажав пальцами, рассматривал он золотой. Это удалось! удалось! Он взял двадцать франков и может сказать теперь своему брату: "Видишь теперь, что я не вор!" А ещё им надобно сегодня пораньше выбраться на юг к Бормио, затем- дальше, мимо Фелетин... затем- к Тирано... затем- к Эдоле... к Брено... к озеру Изео, как в прошлом году... Не забыть же, как позавчера сказал он сам хозяину: "Через два дня отправимся мы в долину."
Всё светлее становилось, мансарда полнилась лёгкой предутренней дымкой. Ах, вот проснулся бы Джеронимо! Тах легко шагается на рассвете! Ещё до восхода надо им уйти. Гутен морген хозяину, слуге и Марии-  и прочь, прочь... И через два часу пути, уже в долине обьянится он с Джеронимо.
Джеронимо вздрогнул и вытянулся. Карло окликнул его: "Джеронимо!"
"Ну что ещё?- он оттолкнулся руками и привстал."
"Джеронимо, нам пора в дорогу."
"Зачем?"- и он уставился бельмами на брата. Карло знал, что младний не забыл о вчерашнем, но не вымолвит ни звука о том, пока снова не напьётся.
"Холодно, Джеронимо, а нам надо прочб. Сегодня уж ветер не стихнет,думаю, а нам пора идти. К полудню окажемся в Боладоре."
Джеронимо поднялся. Шорохи пробуждающегося дома множились. Внизу, на дворе хозяин разговаривал со слугой. Он обычно вставал ещё затемно когда отправлялся в дорогу. Он подошёл к хозяину и молвил :"Мы хотим попрощаться."
"Ах, вы нынче уходите? осведомился хозяин."
"Да морозит так, что во дворе не выстоять, а ещё ветер сквозит."
"Ну , передайте привет Балдетти когда спустишься в Бормио, и чтоб тот не забыл, что должен мне масла послать."
"Да, я передам. Кроме того, за ночлег... -он взялся за котомку."
"Оставь ,Карло, -сказал хозяин,- Двадцать чентезими дарю твоему брату: я его тоже слушал. Доброе утро."

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

* * * * *,................................................................................................ !:)

 

Седьмая сцена

Державник и Мужчина быстрым шагом выходят на сцену

Мужчина: Этим путём идут они, вне сомнения.
Державник: Ты уверен, что это был Науке?
Мужчина: С врагом!
Державник: Что это значит?
Мужчина: Измена! Город предан!
Державник: Предан?
Мужчина: Предан. Больше того, это непостижимо: одним из наших. Мы преданы!
Державник: Хуже! Мы суть тоже предатели!
Мужчина: Невозможно! Вместе! Сумашествие! Откуда мы явились? Откуда у нас право на жизнь? Коль это случилось, остальное не имеет никакого смысла! Коль такое возможно,  нет никакого смысла в нашем прошлом. Тогда мы все -изменники, предатели!
Державник: Ты прежде был уверен в смысле. Но, возможно, мы оказались небрежны, пожалуй- высокомерны. Непонимание есть измена. Возможно, нас обуяло непонимание? Наверное, мы проявили недостаточно любви?...Всегда коль урок велик, случается измена. И её, непременно, до`лжно превозмочь.
Мужчина: Как?
Державник: Умалить её. Измена всегда направлена против персоны, и только. Но предал ли ты народ? Это невозможно. Нам следует свести из мира вон предательство.
Мужчина: Но измена уже свершилась.
Державник: Мы встретим, перейдём им дорогу, мы опередим их, мы переубедим их. Мы подставимся им.
Мужчина: Вести дела с врагами, бюогерами, генералами?
Державник: Нет, не дела вести. Мы дадимся врагу. Он ринется- мы откроемся настежь. Он потребует разоружения- уложим винтовки к его ногам. Денег желает, отдадим ему все ;продовольствия- накормим последним. Нужны ему наши жизни- предложим себя в жертву. Ему, врагу, не останется что потребовать. Он, куда деваться, уравняется с нами.
Мужчина: А народ?
Державник: Мы возвратим ему то, что приняли. Мы вернём ему наших братьев, но пока один из них -среди врагов, бросимся вместо него: предложим врагу себя в жертву! К врагам! Я перечёркиваю вражий наскок. Я бегу городскими улицами- и коль почую дуновение мещанства, стану поперёк ему, как человек, напрочь отринувший Прошлое. Я иду к врагам Путём Самоуничтожения (Самоумаления- прим.перев.)

Державник удаляется

Мужчина: Ты идёшь Путём Любви. Я иду к Народу, Путём Разрушения.
Восьмая сцена

Мужчина. Клоц.

Клоц (врывается): Я бежал к вам через весь город.
Мужчина: Отлично, ты явился! На твой взгляд, как думаешь: народ созрел?...
Клоц: Соскочи с мысленной жерди, друг! Мы должны работать,каждый из нас не покладая рук, среди них, иначе всё пропало! Из подвальных дыр явился я сюда, из безнадёжных закоулков, в собраниях искал вас всех. Они грабят: люди убиты, некоторые товарищи- также. Грабь самую малость. Спичка- уже имущество. И притом работа ведётся. Невидимая рука черпает массы и направляет их против дома. В двух шагах рядом течёт прежняя, неменяющаяся жизнь.
Мужчина: И всё - на руку бюргерам?
Клоц: Да, всё на руку врагам. Если прежде, чем бюогеры ринутся в город, не станется перелом, тогда народ потерян. Всё будет изрублено, колесовано, Свобода распята.
Мужчина: Товарищ, а ведь то, что творится, должно было состояться. Как долго народ угнетали? Веками из-под спуда стремилась наружу Свобода!
Клоц: Нет, нет, нет! Худшее наступает, отвратительное: рабский бунт. Свободе быть умерщвлённой навечно. Мы ещё ничего не сделали из намеченного- теперь должны сотворить всё.
Мужчина: Всё, товарищ? Да, всё- единым махом.
Клоц: Измена! Кто молвил "всё или ничего", обмыслил всё -и остался ни с чем? Ты должен идти вперёд, шаг за шагом, жизнь свою швырнуть, да , безрадостно, на алтарь задуманного, ради цели!
Мужчина: Но они рушат всё, ты доложил мне! Грабёж! Они убивают! Что осталось от непреходящей человечности, от нашёго божественного предназначения, от  жизненной свободы, ради которых мы явились сюда? Сброшен с пути, я обращусь к людям!
Клоц: Нет, ни за что! Не перечь им. Если ты, сдерживая их, станешь проповедовать им Свет, то послужишь Тьме.
Мужчина: Но убийства! Убийцы служат Чорту!
Клоц: Нет, они служат Богу. Они должны опуститься чтоб познать Низость. Они должны вываляться в грязи чтоб обрести способность видеть Чистоту.
Мужчина: Но к чему они рушат себя? Мы, мы суть братья общности. Мы боремся ради Человечества. Но их жизни -ложная жертва: ради чего?
Клоц: Тожа ради Человечества!
Мужчина: А мы?! Что нам делать в таком случае?
Клоц: Жертвовать собой.
Мужчина: Сойти вниз? Избавившись от ноши мира?
Клоц: Нет, именно с грузом всех небесных сфер на плечах. Не спуститься, но выйти в люди. Стать такими же как они.
Мужчина: Как? Убивать с ними? В какую разящую колесницу направить мне стопы?
Клоц: Не убийство, мы же не лишаем жизни. Нет, раскиньте руки -и плывите в людском потоке. Ты усилишь волну прибоя, живущего и дерзающего с тобой!
Мужчина: Но мы суть вожди.
Клоц: Пристушайся к голосам, что проникают из темноты на свет дня. Услышь тайну земную: нет вождей. Вождество есть Измена! ты должен стать частью, малой ячейкой народа, ниточкой народных мускулов.
Мужчина: А Цель? Вечность? Рок, которого не избежать? Свобода?
Клоц: Мужчина, только к ней стремись! К Окончательному, Высшему ,к Тому, Что породило нас. Но -через наши непрочные, временные, ущербные тела, через трудности малого, сквозь пот грехов. Всего желай, последней, окончательной Воли Человечеству, столь великой, что Та Сама способна Земной Шар увлечь в простор- желай того, и знай, что должен ,начав, продолжить дело ,да- от народа в народ, из города в город , от человека к человеку. К безбрежному Счастью людскому да устремимся посредством разрушения людских отдельностей.
Мужчина: И ты полагаешь, что дело пойдёт легко? Идея стискает нас подобно проволочному панцирю : мы неспособны разоблачиться, не удивив своё окружение.
Клоц: Вызволи Идею из панциря, никого не удивляй, выберись сам. Нажу жертву обязаны мы принести, самих себя бросить на алтарь.
Мужчина: Удалиться?
Клоц: Много больше: отдаться Бытию! Мы были вождями, стремились всё выше, излучали потоки всем и вся дабы своротить массы. Мы согрешили! Мир онОвится. У нас больше нет права быть. По нам накатом, прибоем явится Свобода. Не мы уж вызволяем людей: они, ступая по нашим телам, пойдут к Ней. Наше самопожертвование есть Последняя Правда и наше Первое Дело. Взойдём на алтарь, пропадём- ради и посредством Народа!
Мужчина: Исчезнуть в Народе...Мир, откуда мы явились, исчез.
Клоц: Самопожертвование наше- вот твоя Любовь! Нашей крови - в них течь, и тогда-то биение наших сердец подвигнет народ боговым порывом.
Мужчина: Самопожертвованием Мир онОвится!...Что ж, побегу с ними? беснуясь, по улицам, взламывая двери? стану кричать за компанию "голод!"?
Клоц: Крича о голоде, не забудешь Свободу.

Девятая сцена

Предыдущие. Народ вовне. Затем -Женщина. Две группы народные. Старик. Горбун. Калека. Юноша.

Народ вовне: Голод!

Женщина врывается на сцену, с ней и за нею- рой людской: подростки, старики, мужчины, Горбун, Калека с обоими Заключёнными.

Женщина: Всё пропало! Пропало, коль не спасём! Вожди слабы и продажны. Бюргеры в городе: на всех перекрёстках торчат они с вождями за компанию предавая народ как отрясая орехи с веток.
Голоса первого полуроя: Сюда! Скажите вы!
Голоса второго полуроя: Почему вы первые? Мы вас не знаем!
Голоса первого полуроя: Женщина! Ты ведь знаешь, где поесть!
Голоса второго полуроя: Вы ответите головами за всякую ложь!
Голоса первого полуроя: Вы ответите головами за всякую измену!
Мужчина: Измена и Ложь, они среди вас, а вы в них!
Старик: Что вы сотворили с нами!? Нам нечего дать!
Юноша: Мы б лучше вас смогли б управиться.
Калека: Ложь- первое привычное нам слово, которое мы услыхали впервые.
Горбун: Не слыхали? Да мы ничего кроме лжи не слышали. Она нас всегда держала цепко.
Юноша: Всё равно. Нам нечего терять.
Старик: Ничего? Ты, болтун, насмешник! Ты врун! Всё, всё: Жизнь! Жизнь! Жизнь!...Вы наконец проснётесь?
Мужчина: Проснёмся? Вы должны пробудиться! Опустить руки, взглянуть на них, внимательно. Не дрожа дожидаться им следующего фабричного гудка.
Старик: А жить?
Мужчина: Тогда и начнёте жить. А пока враги живут за вас!
Старик (Мужчине, Клоцу, Даме): зачем перешли нам дорогу? Чего от нас хотите?
Весь народ: Чего от нас хотите?
Дама: Ах! Недоверие!
Мужчина, Клоц: Недоверие!
Первый заключённый: Стоять, это товарищи! Я вместо них. Вы меня знаете. Мои годы минули в тюрьме, за вас всех. Вы это знаете.
Горбун: Прошлое. Это больше не заслуга. Что нам проку от вашей тюрьмы?
Калека: Да вы сами- обыватели! Вы так далеки от нас, как и они, вы такие же гладкие и ленивые!
Клоц: Ленивы? Кто ленив? Ты, народ, расслаблен, а они творят с Тобою, мнут Тебя как могут!
Народ: Хотим Жизни! Жить! Жить!

Десятая сцена

Предыдущие. Науке.

Науке( спотыкаясь, входит с кипой листовок в охапку): Вот оно! У меня! При мне! У меня- еда для каждого.
Народ (набрасывается на него): Листовки!
Науке: Я знаю Еду! Я знаю, где добрая Еда! Там на всех хватит! Кто со мной? Вот вам...(швыряет листовки в народ, некоторые -на сцену)...чтоб знали, что делать должны!

Народ смешивается у листовок.

Мужчина: Ты желаешь их погубить!
Науке: Я хочу спасти их!
Клоц (народу): Не верьте этому! Это неправда! Вас предадут! Они налгали вам. Ни разу не покормят вас, ни одного! Знаю, вы стремитесь упокоиться в рабстве!
Мужчина: Клянусь вам: когда перетерпи`те- и сами убедитесь, что обыватели лгали вам!
Науке: Ко мне. Терпение вышло, довольно страданий!
Народ (ликуя, кричит): Жить!

Одиннадцатая сцена

Предыдущие без Науке и народа.

Клоц: Он повёл народ к обывателям. Вот он, момент истины. Отныне наши жизни потеряли право длиться. Отныне наша сила- в Народе!
Мужчина: Скорее, поворотим их!
Клоц: Нам уж не оборотить их. Нам до`лжно весь город опрокинуть, взорвать!
Мужчина: О, стоило б им хоть к единому слову прислушаться- а уж поздно!
Клоц: Никогда не поздно. Каждый из них ,поодиночке, хоть на секунду опомнится- и всё переменится.
Мужчина: Врля наша! Явись вон!
Клоц: Разделимся, каждый, миллионократно- и всякая капля кровей наших, обрызгав Человека, оборотит его в Друга.
Мужчина: Быстро, вслед!

Клоц и Мужчина удаляются.

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

* * * * *,....................................................................................................!:)

Рупрехт: О да, опомнится...

Адам: Цыц, замолчите.

Рупрехт: Она тут и саможника припомнит...

Адам: О, сатана! Ты, возмутитель, эй!

Рупрехт: Молчу отныне, господин судья.

                Она вам обо мне, ах! нарасскажет...

Фрау Марта: Ты слышишь, не устраивай спектакль.

                      Послушай, сорок девять лет

                      я прожила благополучно.

                      Мой день рожденья- третье февраля:

                      до послезавтра жить хочу спокойно.

                      Итак, короче: кто там был ещё?

Адам: По-моему, добро! Отлично, фрау Рулль!

Фрау Марта: Отец мне завещал пред смертью:"Марта,

                       пусть дочка мужа доброго найдёт,

                       а если станет шлюхою несчастной,

                       могильщику немного заплати:

                       пусть выроет меня и снова

                       да похоронит на спину поклавши-

                       перевернусь в гробу.

Адам: Неплохо.

Фрау Марта: Коль ты отца и мать своих

                      согласно заповеди, дочка, почитаешь,

                      то, ладно, говори: в своём покое

                      сапожник люб иль третий, незнакомец?

                      Ты слышишь? Третий неженат.

Рупрехт: Она меня разжалобила. Попрошу

                горшок, его я отвезу в починку.

                Что за кувшин! Он надвое расколот,

                 всего-то.

Ева: Фу, устыдись. Сказал бы: "Ладно,

        да, это я разбил кувшин"

        Фу, Рупрехт, устыдись, ведь ты

         забыл, как ручку подала тебе

         когда спросил "Меня желаешь, Ева?"

         Или считаешь себя хуже

         сапожника? Иль в скважину

         замочную видал как я поила...

         хоть Лебрехта из этого кувшина?

         Ты бы подумал: "Ева мне верна"

         Мы все под божьим оком ходим

         и ,коль не здесь, то там бы будем вместе:

         когда воскреснем, зажтвём в раю.

Рупрехт: О, душенька, да я нетерпелив:

                в руке синица лучше пташки в небе.

Ева: Допустим, был со мною Лебрехт,

        а почему- пусть рассудит могила,

        пусть одному тебе не обещалась,

        но почему теперь мне не поклясться,

        что я тебе доверилась, о Рупрехт?!

        Ну почему, ответь мне, почему?!!

Рупрехт: Ну, распиликалась, чорт побери.

                Надолго скрипки твоей хватит?

Ева: О ты, чудовище! Неблагодарный!

        Я покажу тебе сколь стоит "скрипка"!

        Одним словечком обелю себя,

        тебя на вечны муки обрекая.

Вальтер: Итак,....единственное слово?...Не заставляйте ждать.

                Не Рупрехт, верно?

Ева: Милостивый сударь,

        коли угодно знать вам, нет, не Рупрехт-

        своею волей до пры скрывала-

        кувшин разбил не он, а если оговор

        сам на себя возвёл- могли ему поверить.

Фрау Марта: Не Рупрехт, Ева?!

Ева: Матушка, не он!

        Вчера я солгала вам! Нет, не Рупрехт!

Фрау Марта: Переломаю рёбра, слышишь ты?! ставит кувшин на пол

Ева: Воля ваша.

Вальтер: Фрау Марта!

Адам: Накажу!

           Довольно лжи и недомолвок:

           зачем же всё на рупрехта валить?!

           Вы ночником светили, фрау Марта?

           Девица, полагаю знать должна:

           проказник-я, коль снею был не Лебрехт.

Фрау Марта: Не Лебрехт, неужели? Нет, не Лебрехт?

Адам: Ну, Евочка, сердечко моё, нет,

           не Лебрехт? Отвечай мне быстро.

Ева: Вы, бесстыжий! Вы ,негодяй!

        Сколь можете твердить о Лебрехте?

Вальтер: Девица, что позволяете себе?

                Вы оскорбляете судью при ревизоре?!

Ева: Судью, вот этого? Сей жалкий грешник

        суда достоен сам, и знает это

        он, волк в овечьей шкуре.

        Они же Лебрехта вчера отправил в Утрехт

        со справкою о рекрутах, пешком.

        Они ведь знают, тот в отлучке был.

Адам: А кто же, чорт побери, вместо него?

           Не Рупрехт, нет?...Не Лебрехт?...Что ты мелешь?

Рупрехт: Клянусь вам, господин судья, позвольте,

                добавлю: девушка не солгала.

                Я Лебрехта вчера поутру в восемь

                видал, он направлялся в Утрехт,

                и, если- пешим ходом ,не подводой

                попутной, крепкий парень, то

                к одиннадцатой вечера, пожалуй,

                он не успел бы возвратиться в Хьюзум.

                Похоже, третий был с девицей.  

Адам: Ах, крепкий парень! Если б не увечье,

           я б смог трусцою кобелиной, для примера,

           до Утрехта и побыстрей сгонять.

Вальтер: Итак, ваш приговор?

Адам: Простите, ваша честь?

           Теперь девица не поможет делу.

Вальтер: Ах, не поможет? Почему? Не понимаю.

Адам: Ребёнок шебутной, вы видите.

          Добра, но переменчива, подросток,

          стыдится бороды издалека.

          Таков народ здесь: в темноте страдает,

          а божьим днём в суде шутя солгут.

Вальтер: Да, вы предупредительны,

                герр судия Адам, добры вы

                во всём касательно девицы этой.

Адам: По правде говоря, герр герихтсрат,

           с отцом девицы были мы друзьями.

           Желает ваша честь сегодня

           добро творить, тогда мы здесь

           да ограничимся тем, что велит нам долг

           и дочь покойника отправим восвояси.

Вальтер: Я чувствую азарт ,герр судия:

                яви`тся дела нам изнанка...

                Ответь нам прямо, милое дитя:

                кто раздробил кувшин? Никто

                твою ошибку здесь не покарает.

Ева: Мои хорошие, достойные, родные,

        вы, господа, позвольте рассказать,

        вам как всё было, не судите строго:

        должно быть, небеса сковали мою речь.

        Нет, Рупрехт не разбил кувшин, готова

        поклясться в этом хоть на алтаре

        коли угодно вам. Во всём

        вчерашнем я одна виновна,

        а матушка пусть не прибавляет

        своих к случившемуся толкований.

        Я не могу назвать виновника:

        горшок да сбережёт заклятья тайну,

        открою вам её, быть может, скоро,

        но здесь не место ,где меня

        о том расспрашивать у вас есть право.

Адам: Открылось дело- и на том закрылось.

           Коль девушка в виновности клянётся,

           то жалоба фрау Рулль отклонена-

           и разбираться в деле смысла нет.

Фрау Марта: Коль ничего по сути не скажу,

                      Господь могучий, покарай язык мой.

                      Бывает ведь, когда пропащий хам,

                      чтоб обелить себя прилюдно,

                      клянётся на суде, и к алтарю

                      возвысить свою ложь стремясь,

                      к позорному столбу влачится.

                      Возможно ли ,что с нею был другой,

                      не Рупрехт? Правильно поймите

                      меня: вот Бог, а вот порог,

                      ей говорю, иди, моё дитя.

                      Просторен мир, без отступных уйди,

                      тебе косы достаточно в наследство:

                      она длинна, повесишься на ней

                      наступит час- свершится правосудье.

.......перевод с немецкого....................................Терджимана:).............

* * * * *,......................................................................................................!:)

 

Пентесилея: Ко мне, марсиды,

                      победами увенчанные девы,

                      ещё в пыли сражений и дорог,

                      ко мне! Пожмите ему руку:

                      пусть каждая Пелидом восхитится!

                      Вы, девочки, наказываю, йдите

                      и, диких роз нектар вдыхая,

                      весенние дары сбирайте!

                      Вам, жрицы Матушки-Дианы:

                      ворота храма настежь отворить,

                      сияющие, пьяные медами,

                      они- ворота в Рай: я улечу!

                      Быка короткорогого ведите,

                      да пожирней, сне на алтарь, дабы

                      тесак сразил безмолвную скотину-

                      и жертва на помост падёт тотчас.

                      Служанки храмовые бодрые, эй вы,

                      скорей, прилежные, сотрите кровь

                      скорей ,прилежные, сотрите кровь

                      персидским маслом что из угля.

                      Вы, лёгкие наряды, вейтесь.

                      Вы, полнитесь, злачёные бокалы.

                      Гремите, трубы медные. Тромбоны,

                      торжественно и нежно им вторите,

                      чтоб занавеси колыхались тихо.

                      Протоэ! Ты ликуй во славу.

                      Сестра моя, подруга, этот праздник

                      божественнен. Певунья,

                      Олимпа твои вогласы достигли

                      на свадьбе боевой марсиды

                      и грека. О, Мероэ, где ты? Мегарис?...   

Протоэ: Тебя и боль, и радость изнуряют

             к безумию толкая вместе.

             Ты бредишь, бредила в столице

             и вне себя была на перевале,

             а я порыв сдержала свой одёрнуть

             тебя весомым словом. Оглянись:

             твоё крыло подбито. Где народ твой?

             Где жрицы храма? Мегарис? Мероэ?

             Астерия? Да где они? Ты видишь?

Пентесилея (примадая к груди Протоэ): Протоэ, обожди! Пусть моё сердце

                                                                    хоть два мгновенья счастьем насладится

                                                                    что детка: поиграла- плачет.

                                                                     Сморгну два раза- слёз нахлынет пара-

                                                                     и о ресницы вдребезги ладья.

                                                                     Слетелись эвмениды напугать нас.

                                                                     Вьют парки нити-сети для меня.

                                                                     Я чую : отпевают меня хором,

                                                                     созревшую для смерти. Ах, ответь:

                                                                     ты им отдашь меня?

Протоэ: О, госпожа!

Пентесилея: Да знаю, знаю: ты- половинка лучшая моя.

                     Не обо мне, видать, "несчастье

                     облагораживает" люди говорят.

                     Богам и смертным восставать в страданьях

                     невыносимых, злостью кроя боль.

                     Дитя играет простодушно- мне бы

                     хоть малость быть похожим на него.

                     Как бы хотела я порадоваться миру

                     и ,принимая всё довольной быть!

                     Моя подружка! я-то не богиня 

                     чтоб в горе героинею прослыть.

                    ....К делам. необходимо к возвращенью

                    отряд немедленно готовить.

                    Как только отдохнут все: люди, кони-

                    отправится обоз с полоном

                    к лугам Отчизны...Где там Ликаон?

Протоэ: Кто?

Пентесилея (нежно грозя): Ты ещё спрашиваешь? Тот цветущий

                                             герой, что было меч тебе вручил.

                                             Вы до сих пор не встретились?

Протоэ: Царица! Грек - в зарослях, меж прочими: полон

             для всех един. По твоему приказу

             на родине увижу аркадийца.

Пентесилея: Позвать  его сюда! Для точности приказа:

                      у ног твоих пусть юноша сидит.

                     Возлюбленная, пленного покликать

                     прошу тебя: пусть юные сердца

                     соединятся, ваши, ради счастья.

Протоэ (про себя):  Несчастная! Ну что же, быть тому:

          царицыному указанью следуй. (даёт знак амазонке- та повинуется)

Пентесилея: Что приготовили мне девочки? (рассматривает розы)

                      Смотри: ещё бутоны, а пахучи!

                      Вот здесь бы...(проводит ладонью по челу)

                      Ах, злой мой сон! (к Протоэ)

                      Верховная при нас?

Протоэ:                                     Моя царица,

                     Верховной жрицы с нами нет.

Пентесилея: Тогда

                      откуда розы?

Протоэ (проворно): Принесли их,

                                 корзину полную, за нами девочки.

Пентесилея: Что ж ,угодили: случай подходящий.

Протоэ:         Я уплету душистые цветы

                      в венок Пелиду для тебя.Позволишь? (присаживается на пень)

Пентесилея: Любимая! растрогала меня, родная!

                 Вяжи! А эту, пороскошней,

                - тебе для Ликаона. не зевай. (присаживается рядом с Протоэ)  

.............перевод с немецкого......................Терджимана:)........

окончание следует        

* * * * *,.....................................................................................................................!:)

Д Е Й С Т В И Е    В Т О Р О Е 

Сцена третья

Поляна перед усадьбой княгини. Слева за Либусой следует свита. Справа к ним приближаются несколько мужчин.

Либуса: Подайте кресло, здесь его поставьте-

              меня ведь укачало на коне:

              такой же, белый ,в Будеш вёз меня

              в ту ночь когда отец скончался,

              а я, княгиня, всё рабой была...

              Кто эти люди там?

Власта:  То драчуны, схватились утром.

Либуса: Повод боя в чём? Был сдвинут камень межевой?

Один из драчунов( указывая на другого) : Он сдвинул!

Либуса: Видел ты?

Один из драчунов: Я не видал.

Либуса: Но видели иные?

Второй драчун: Нет.

Либуса: Ты тянешь брата на бранный спор? Помериться?

Второй драчун: Хочу того.

Либуса: А если я утрою твой надел?- о чём быть спору?

Первый драчун: Правым быть хочу.

Либуса: Среди всех слов, что в нашем языке,

              нет ненавистнее мне более "быть правым".

              Есть "правота" в орале, что плодит?

              Покуда жив ты, в том ли "правота",

              что дышишь полной грудью на земле?

              По мне так Милисть, Благодетель Всем

              довольно полнят всех на этом свете,

              а эти черви мне- о "правоте"!

              Ты любишь братьев: жаждущих пои,

              да не "по праву"- чтобы долг исполнить!

              А "правота"- украшенное имя

              несправедливости, парящей над живым.

              Во взглядах ваших я прочла надежду,

              что "доводов" потребую от вас:

              ведь "право" с "доводом"- два костыля,

              хромому непременная опора.

              Смиритесь меж собой, иначе всыплю

              вам розог, палками добавлю

              для прочность: вот "право" где живёт.

Один из драчунов: О, госпожа, ты полагаешь,

                                 мужчинам мериться не вольно?

Либуса(отворачиваясь, бросает им): Коль равенство блюдёте- вы равны,

                                                                но труд даёт вам право на различья.(трое владык следуют за пажем с подушкой)            Те ещё дурни! Право ваше в чём?

Домаслав: Княгиня, да! На руку твою даже.

Либуса: Всего-то? Был урок вам дан.

Ляпак: Он разрешён: разгадку мы нашли.

Домаслав(указывая на подушку): Мы разыскали вещь, её доставив.

Либуса: Ах, вы его убили?

Бивой: Мы ? Кого?

Либуса: Владельца этой бляхи.

Бивой: Жив.

Либуса: Отдал вам?

Домаслав: За злато.

Либуса: Ах он такой как прочие иные:

             поживы раб, достатка господин,

             без выгоды, надеюсь, не продался.

             Прощай, Надежда! И другой не будет...

Первый драчун (взывает к владыкам): Уймите супостата, господа!

Либуса( драчуну): Терпенье, друг мой!  Я дам тебе закалку

                              такую как себе. Судить изволю. (владыкам)

                              Он златом рассчитался добровольно?

Бивой: Взял цепочку.

Либуса: Ту из убора? Недостача!...

Бивой: Высоко оценил: взошёл и не спускался. 

Либуса: Спасибо! Муж умён, и благороден:

              освободил меня от притязаний дурней,

               напомнил : благодарна я ему,

               взял то, что благодарности достойно.

               Где этот муж? Ведите его мне!

Ляпак: Ушёл. И следу не оставил.

Либуса: Похоже- горд. Мне гордость по душе,

              Особенно, коль он вершины ищет

              пренебрегая низкою наживой.

              Он осмеял мой дар? Где "продавец"?        

Ляпак: Княгиня, как же наши притязанья?

Либуса: Смекалка притязаньям не под стать:

             наполовину решена задача-

             вы неделимого отдали половину

             прохожему за образок продавши,

            а покупателя не сберегли к несчастью.

            Возмещена пропажа разве вами

            ценой ущерба целости убора-

            вы половину заслужили платы:

            являйтесь по приказу ко двору как прежде.

Домаслав: Обмануты мы!

Бивой:  Разве нет?

Первыйц драчун: Я прав!

                              Желаю права! Где тот муж,

                              который честно спор честной рассудит?

Некие с Домаславом и Бивоем, хором: Где тот муж?!

Либуса: Кричите,

             и, чувствую, правы: недостаёт вам

             той твёрдости, что лишь к себе являю.

             Узду стискаю слабою ладонью:

             ещё бы шпор, хлыста пожёстче.

.....................................................................

Пусть- господин: да будет вам мужчина.(трое владык подступаются)

О вас обмолвилась я? Трижды нет.(вполголоса)

Ты мнишь себя умней Либусы?-

узнаешь: сам себя перехитрил;

подобно рыбарю уду забросил,

в сторонке наблюдаешь поплавок?

Либуса ведь -не рыбина для ловли:

она сильна,внезапна что дельфин,

крючок схвалив, тебя с удой утянет

и в сине море унесёт,

рыбак мой, ты ль пловец умелый?( народу)

Суть в том ,чтоб мужа вам назначить

дабы судил-рядил повсюду в весях,

который близок нам , и мне знаком, княгине.

...............................................................

Благоразумье долго вам внушала,

да глухи вы иль слушаете Глупость,

что, мне сдаётся, тут же вами правит.

.

Вот белой масти конь заёмный,

что в Будеш вёз меня той ночью,

когда я с зельем обрела корону.

.

Его ведиде под узду к трём ду`бам

туда где тропка делит старый лес,

там отпустите повод -конь покажет,

своим путём пойдёт к себе в приют.

Проследуйте за ним. Найдёте мужа,

он пахарь,что - если в полдень встретите его,

один трапезничает за столом ,не зная,

с кем разделить свой хлеб. Вести ко мне!

Тот муж давно иском и мной, и вами,

он твёрдости добавит в ваш уклад:

столешницу гвоздями укрепит,

владык железных, вас, служить обяжет,

обложит данью даже вздохи ваши,

потребности уменрит и замашки,

он даст вам "право" пополам с неправом,

желанья ваши обрядит в закон

чтоб не себе вы, а вот им служили.

Посетуете- зря: ездок коня не пустит,

припомните что сказку вольности Либусы.

( Княгиня , отпустив узду, лёгким ударом понукает коня на волю; народ расступается перед ним. Занавес)

........перевод с немецкого........................Терджимана:).............

.

* * * * *,....................................................................................................................!:)

Д Е Й С Т В И Е   В Т О Р О Е

Сцена первая( окончание)

Ляпак: ...когда...

Власта(кричит): Княгиня йдёт! (танец прекращается)

                            Либусе не мешайте, довольством окажите ей приём тишайший.

Либуса: Благодарю вас! А цветы оставьте:

              они святые- рада коль живут,

              а вы мне любы в благостном расцвете,

              Садовницей воспоены с заботой,

              укрытые от зноя, в хлад -согреты.

              Надеюсь, праздник делу не помеха?

Власта: Плугатари, сменившись, вышли в поле.

Либуса: Болит чело моё, видать, к дождю.

              Пусть поторопятся, сегодня чтоб закончить.

              Быть лету жарким: всё ж удался год.

              А что за люди там?

Власта: Старателей бригада.

              Подняли но гора тебе подарок,

              закончив смену. Речью им воздашь?

Либуса:  Я воздержусь. Мне пышность слов претит. (рассматривает букет)

               Вот чистым златом лютики звенят,

               а ландыши- те серебром сияют.

               Их всяк из прихоти убьёт шутя,

               украсит дом себе, не похоронит.

                ................................................

               А, Бром! Как поживаешь, что твоя жена:

               остепенились, попусту не бьётесь?

               Зайду к вам чтобы в мире убедиться.

               Не прививай покорности супруге,

               будь мягок сам уступчивости ждущий

               коли сам прав, а коль неправ пожалуй,

               жена вольна ль уступчиво клониться?

               Я ,в зеркало глядясь, тавра не вижу

               в уценку мне поставлену Природой:

               изъяна в жёнах нет тебе на корысть.

               Живёт слуга подобно господам:

               или жена его достойна худшей жизни?

               В семье хозяев нет, и слуг, но мать

               хозяйка сыновьям в семейном доме.

               Смотри, княгиня-баба, это я,

               идёт же к сёстрам тихо за советом,

               а Власта при оружье судит мудро.

               (бабе с ребёнком)

               Ах, матушка! и сын твой! уж здоров?

               Полегчало от трав, что вам сыскала?

               Нет, оспина осталась, глянь, на лбу!

               Найди-ка девясила корешок:

               его приложишь сыну на чело,

               да помолись прилежно- быть добру!

               ......................................................

               Меня зовите если свадьбу соберут.

              (подходят пара молодых и Дремучий старик, отец девушки)

              Ай, старый Рибак, ты доволен-то:

              зовёшь красивых мужем и женой?

              Признал: они достойны быть семьёй?

              А "бедный и богатая" -пустяк.

              Вам всем желаю счастия!

              Танцуйте, веселитесь: делу-час.

              (народ удаляется вглубь сцены)

Либуса (старшинам): Я вижу, господа, вы удалились прочь:

                                     чем недовольны, озадачены, ведь так?

Домаслав: Пожалуй, озадачены: дар`ишь им,

                   богам подобно, чем сама обделена.

Либуса: Ссуди мне остроумья, мудрый Ляпак,

              чтоб поняла я , что он произнёс.

Домаслав: Великая княгине, ты не сватья,

                  но свадьба вечная, что враг любви.

Либуса: Пытаешься позлить меня, мой друг?

              Мне отвергать людское не пристало.

              Любовь и брак нуждаются в двоих...

              добавлю: мой отец, покойный князь,

              мужчины образцом мне служит вечно,

              а я ищу такого же: что делать?

             (удаляясь в сторону)

             Но, кажется, отец так рано умер...

Ляпак: Желаешь испытать нас, но не сразу?

Либуса (про себя): Напросится: я соглашусь на пробу.

Домаслав: То ,что желают отдалить, в туманы рядят.

Либуса: Итак, Ляпак-мудрец и Бивой-богатырь,

              и Домаслав могучий, разделяет вас

              мужчина некий, он всему причина.

              Послушайте загадку: вот вам ключ,

              его кладу , чтоб трое убедились.

              Иль эта цепь -не брачное кольцо?

(сымает с шеи убор, кладёт кго на подушку, что держит паж)

              Кто цепь мою разъял,

              скрепивши незаметно,

              из женихов тот первый на примете:

              пропажу возместил с придачей,

              убор мой стал милей-богаче,

              того мне видится лицо:

              избранник мой так схож с отцом.

Домаслав: Кто цепь мою разъял...

Бивой: ...скрепивши незаметно?

Домаслав: тот первый...

Либуса: ...о, не мучьтесь!

              Ляпак-мудрец , ты записал, я вижу.

              Не утаи , делись с друзьями тем,

              что задала я троице. С Богомъ, господа!

              Ища разгадки, избегайте встречи

              со мной: Либуса - не близка.

             (пажам)

              Вам йти вперёд!  (старшинам) За ними, господа!

Бивой( отойдя): Дурачит нас, поверьте.

Ляпак:  Мы подождём.(втроём уходят в левую сторону следуя за пажами)

Либуса: Кто вопрошает, заблудившись пехом,

              тому три дуба вторят щедрым эхом.

               ................

              Эй, Власта, ходь! Не та ли перебранка,

               в моей душе царит больной: (в глубине сцены мужчины вот-вот подерутся)

               что там?

Власта: Мужчины затевают драку. За бороды схватились.

Либуса (всматривается): Била брата?

                                            Дай меч мне, пусть умрёт зачинщик!

                                            ...Зачем: не лучше ль гнев в душе унять?

                                            Эй растащите, ( некоторые уходять разнимать)

Да приведите, буду их мирить. Борьба, борьба! (прижимая ладонь к груди)

Вот разве тут чуток покоя? (все удаляются налево; занавес)        

..............перевод с немецкого ..........................................Терджимана:) 

.