В скорлупах чёрных, будто сброд жуков;
хрупки, иконы древние в коре:
дохни на них --не соберёшь кусков,
старухи ползут отселе на пригрев
присесть на глыбы, или отирать
сухими спинами урочище стены,
чьи камни сберегли чуток тепла.

Попарно спицы, точно клювы птиц,
прицоком клеются к их голосам:
сын, дочка, дети, дети, сыновья,
отдельные, что фото холодны,
никто не знает внуков. Век одет
в ядрёный дым и ржавь фабричных труб
иль зелень лет в манере лишая.

Их гонит прочь с лужайки  крик совы,
что вызволяет привидений сонм.
С кроватей сбитых крепко как гробы--
в чепцах ухмылки престарелых дам.
И, Смерть, пречуткий перелётный шмель,
в палатах сел, где ламповый фитиль
короче с каждым вздохом затяжным.

перевод с английского Терджимана Кырымлы

Old Ladies' Home

Sharded in black, like beetles,
Frail as antique earthenwear
One breath might shiver to bits,
The old women creep out here
To sun on the rocks or prop
Themselves up against the wall
Whose stones keep a little heat.

Needles knit in a bird-beaked
Counterpoint to their voices:
Sons, daughters, daughters and sons,
Distant and cold as photos,
Grandchildren nobody knows.
Age wears the best black fabric
Rust-red or green as lichens.

At owl-call the old ghosts flock
To hustle them off the lawn.
From beds boxed-in like coffins
The bonneted ladies grin.
And Death, that bald-head buzzard,
Stalls in halls where the lamp wick
Shortens with each breath drawn.

Sylvia Plath

Когда глаза привыкнут к темноте,
я тень свою встречаю в загустеньи мрака,
своё я слышу эхо в эшущем байраке*...
Венец творенья, ищущий затей,
делю меж цаплею и корольком заботы,
живу меж тварями холма и гадами болота.

Безумье что? Лишь благородство духа
в углу судьбы. Дневное "зажигай!"
Мне ведом безнадёги чистый край:
как жалась тень моя к стене-прорухе.**
То место среди скал-- кабы пещера,
не то сквозняк. Конец пришёл, наверно.

Всесоответствий буря маеты!
Ночь вон: стай лёт, да рвань-луна--
ан полночь взад средь бела дня!
Идёшь далёко, чтоб узнать, кто ты...
Смерть эго в долгой и бесслёзной ночи,
все рамки сущего блистают непорочно.

Тьма, тьма мой свет, желанья-- сущий мрак.
Душа , в жаре июля бешеная муха--
лбом о стекло, жужжит. Который я их двух?
Я падший муж, я попираю страх.
Ум обретает самость; Бог есть разум;
один Един, он волен с бурей разве.  

перевод с английского Терджимана Кырымлы
* Байрак-- русское слово! см у Даля: http://dal.sci-lib.com/word002233.html;
** к мокрой ("и на старуху бывает проруха")

 
In A Dark Time

In a dark time, the eye begins to see,
I meet my shadow in the deepening shade;
I hear my echo in the echoing wood--
A lord of nature weeping to a tree,
I live between the heron and the wren,
Beasts of the hill and serpents of the den.

What's madness but nobility of soul
At odds with circumstance? The day's on fire!
I know the purity of pure despair,
My shadow pinned against a sweating wall,
That place among the rocks--is it a cave,
Or winding path? The edge is what I have.

A steady storm of correspondences!
A night flowing with birds, a ragged moon,
And in broad day the midnight come again!
A man goes far to find out what he is--
Death of the self in a long, tearless night,
All natural shapes blazing unnatural light.

Dark,dark my light, and darker my desire.
My soul, like some heat-maddened summer fly,
Keeps buzzing at the sill. Which I is I?
A fallen man, I climb out of my fear.
The mind enters itself, and God the mind,
And one is One, free in the tearing wind.

Theodore Roethke

Оно всю вечность шёпоты лелеет
у бре`гов диких, струями лихими
двудесят тысяч гротов моет-- ими
Гекаты шёпот старческий болеет.

Оно же часто кротком настроеньи
бывает, так что мелкую ракушку
с налёжанного места не порушит,
пусть в небе реет распоследний пленник.

О вы, глаза чьи тяготятся бденьем,
побалуйте их дикостью морскою;
о вы, чьи уши в грохоте застыли
иль перекормлены му`зык тоскою--

сидите возле грота вы в покое,
пока не различите нимфы пенье.

перевод с английского Терджимана Кырымлы    (см. перевод П.Гуреева, погуглите :"Обречены навечно берега Ласкать свой слух под мерный шепот вод, Что синью заполняют каждый грот,..")

On the Sea

It keeps eternal whisperings around
    Desolate shores, and with its mighty swell
    Gluts twice ten thousand caverns; till the spell
Of Hecate leaves them their old shadowy sound.
Often 'tis in such gentle temper found
    That scarcely will the very smallest shell
    Be moved for days from whence it sometime fell,
When last the winds of heaven were unbound.
O ye who have your eyeballs vext and tir'd,
    Feast them upon the wideness of the sea;
        O ye whose ears are dinned with uproar rude,
    Or fed too much with cloying melody -
        Sit ye near some old cavern's mouth and brood
Until ye start, as if the sea nymphs quired.

John Keats

131

     Besides the Autumn poets sing
     A few prosaic days
     A little this side of the snow
     And that side of the Haze --

     A few incisive Mornings --
     A few Ascetic Eves --
     Gone -- Mr. Bryant's "Golden Rod" --
     And Mr. Thomson's "sheaves."

     Still, is the bustle in the Brook --
     Sealed are the spicy valves --
     Mesmeric fingers softly touch
     The Eyes of many Elves --

     Perhaps a squirrel may remain --
     My sentiments to share --
     Grant me, Oh Lord, a sunny mind --
     Thy windy will to bear!

     1859

Опричь Осенних дней поют
простые эти дни,
сугроба затишный уют,
Орешник ,что поник --

Иной пронзительный Рассвет --
Канун зимы пустой --
Так--мистер Брайент- "Златый Жезл",
а мистер Томсон- "сноп". 

Пока стремнина между льдин
прокладывает бег --
Месмера тонкие персты
коснулись эльфьих век --

Я с белкой стану зимовать --
поделим сантимент --
Дай , Боже, Солнцева ума,
да воли ветер снесть!

перевод с английского Терджимана Кырымлы

131

     Не только осенью поют
     Поэты, но и в дни,
     Когда метели вихри вьют
     И трескаются пни.

     Уже утрами иней,
     И светом дни скупы,
     На клумбе астры отцвели
     И собраны снопы.

     Еще вода свой легкий бег
     Стремит -- но холодна,
     И эльфов золотистых век
     Коснулись пальцы сна.

     Осталась белка зимовать,
     В дупло упрятов клад.
     О, дай мне, Господи, тепла --
     Чтоб выдержать Твой хлад!

     Перевод А.Гаврилова

"Что вам в кругу недостаёт
забот рутинных ежедневных?"-
мол, твой к Парнасу глупый взлёт
не стоит добрых выгод плена.
Услышьте вы, спросили коль:
отмеченной судьбой с рожденья,
удел мой- здешняя юдоль,
мой дар есть Божья добродетель.

Допрежде гниль остывших дней
не озарил огонь холодный,
ещё из торфяных теней
цветов не вывелись головки,
когда бессонный метеор,
посланец Духа, пал в болото,
"Восстань! Иди!"- раздался ор:
"Душа живая, хоть бы кто-то!"

Иди к мечтателю, кто спит
и видит тёмное былое,
и в омут гибельный глядит
дрожа у памяти в полоне, -
чей томный взор горчит слеза,
уста не ведали улыбки-
гряди что вешняя гроза,
греми лесам нежданным ливнем!

Ступай туда, где не любовь,
но похоть перстие кольцует,
и груди на позор для толп
подняв, под музыку гарцует;
туда, где стяг возносит срам,
тотальной алчущий победы,
спроси пропащих: "Где ваш Храм?
Где, бляди, ваши колыбели?"

Забыли Ту, что вечно ждёт,
подарки вам, блудцам, готовит
на раны пе`ревязь кладёт,
не дав пролиться капли крови?
О Сердце вспомните: болит
за вас, но всё простить готово
лишь сто`ит станы преломить
и вымолвить прощенья слово?

Иди к тому, кто заключён
меж двух замоленных Заветов:
как будто проповедь влечёт
к вопросам про`клятым ответы.
Шепчи легко: "Проснись, проснись,
не спи склонён ,о пленник боли,
с воспоминанием простись,
благословен и бодр Любовью".

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

 

Мужчины снесли инструменты, погрузили их на тележку. Затем Бруннер и Маунц передвинули куда следует предупредительный знак ,вывесили аварийный фонарь. Райтер стоял в нерешительности, держа в руке щиток, смотрел в сумерки. Через миг загорелись уличные фонари: это было пробное включение, рано ещё. У Флоридсдорфского моста жёлтые пятнышки огней терялись. Мужчина взглянул вверх, затем- вдоль улицы: та стелилась трамвайными шинами ,что кишками, наружу.
     -Зайдёте после работы в кафе?- спросил Райтер своих когда те покатили было тележку. Бруннер покачал головой, а Маунц даже не оглянулся - и Райтер, утирая глаза ладонью, остался один. Он увидел подьезжающий трамвай, махнул вагоновожатому,- тот притормозил,-  Райтер вспрыгнул на подножку. Где нужно ему было, он выпрыгнул - и  благодарственном махнул своей кепкой.
     Кафе пустовало.
     И вот он уж стоял на улице один. Ненадолго движение совсем стихло, только ветер долетал с Дуная, холодный бё. Сварщик остановился недалеко от переправы, за спиной его оставался разбомблённый район, зажатый Северным и Северо-восточным вокзалами. Долго ещё Райтеру не хотелось оборачиваться, идти домой, такому маленькому на фоне встречных фабрик: вагоноремонтной, кабельной, масляной, не замыкаться в каменном ящике, не слышать домашних приветствий.
     Кафе пустовало. Сварщик надеялся, что хоть кто-нибудь ещё усядется перекинуться в карты или выпить по одной пива. Он искал кого-то в Нигде, искал кому вяло открыться до возвращения домой, почти каждый вечер искал он обитаемый пивной остров между работой и квартирой, подобный тому, что располагался между центром города и спальным районом на востоке. А вот и он. Райтер толкнул пару стульев, прошёлся дальше, вглубь запущенного зала, сел у окна и уставился наружу. Он слышал как подошёл "старшой, обернул голову когда учуял, что тот стоит рядом, заказал :"Большую тёмного". Ему захотелось что-то ещё добавить, завести разговор с Францем, а не вышло.
     Настала ночь... В это время в иных заведениях пенсионеры да рантье играли в биллиард, а в его кафе никто не катал шары: рабочие ,что сюда захаживали, были то ли слишком жёсткорукими, то ли имели что-то против игры.  Зато здесь недавно установили аппарат, которым наслаждались все- и мужчина резко встал, принялся забрасывать деньги в щель, дёргать ручку, упился дикими шорохами и грохотом. Когда монеты кончились, он вернулся к своему столу, где уже стояло (у В.Набокова "кофе" ср. рода: не протестуйте- прим.перев.) кофе, выпил его в один присест, и стакан воды- вдогонку. Райтер вытянул ноги под столом- и наткнулся на какой-то свёрток. Райтер нагнулся, пошарил вслепую. Затем достал он это, нечто неожиданное: пакетик? нет, не пакет. Одно мгновение рука сварщика осязала, угадывала это под столом чтоб затем вынуть находку на свет. То была книга, завернутая во вторую обложку из упаковочной бумаги. Мужчина поклал находку возле подноса с бутылкой воды чтобы рассмотреть её попристальнее. Он оглянулся: Франц снова исчез. Кассирши сегодня не было. Сегодня здесь не было никого.
     Ему захотелось подняться чтоб отнести книгу в "бюро находок". Но он слишком устал, очерствел: Бруннер и Маунц действительно не пришли. Он раскрыл книгу, перелистнул пару страниц указательным и ,для скорости, большим впридачу пальцем. Затем склонил он голову, вычитал, без внимания и понимания, первую попавшуюся пару слов, он попросту прочёл пару слов, как всегда выхватывал печатные слова из формуляров, из спортивной газеты, как его учили в  и школе: "одно за другим".
     Он прочёл по меньшей мере десять строк- и закрыл книгу. И сразу же снова раскрыл её: он хотел узнать, как называется книга. Она называлась "Весёлая наука" ("Froeliche Wissenschaft"). Над названием значилось имя... мужчина рассмеялся, когда прочёл его, или вовсе ничего не рассмотрел. Сварщик хотел оставить деньги на столе и уйти, но заметил, что кошелёк пустоват - и, встав, крикнул: "Франц, запиши!" Сварщик с книгою в руке с шумом направился к выходу и ,обернувшись в дверях, заметил, как "старшой" , выходя из туалета, достаёт блокнот и карандашом записывает счёт, когда рука с книгой уже было  преодолела занавеску и тронула ручку двери.

продолжение следует
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Каждую ночь в моей Гранаде,
каждую ночь умирает ребёнок.
Каждую ночь вода садится
поговорить о погребённых.

Есть два ветра- мглистый и ясный.
Крылья мёртвых- листья бурьяна.
Есть два ветра- фазаны на бешнях
и закат- как детская рана.

Ни пушинки голубя в небе-
только хмель над каменной нишей.
Ни крупинки неба на камне
над водой, тебя схоронившей.

Пала с гор водяная глыба.
Затосковали цветы и кони.
И ты застыл, ледяной архангел,
под синей тенью моей ладони.

перевод А. Гелескула

Что ни вечер в Гранаде,
что ни вечер- ребёнок
умирает... Вода болтает
с оставшеюся детворою.

У мёртвых мшистые крылья.
Над башней парят фазаны-
два ветра: мглистый, ясный-
и день-младенец ранен.

Не осталось во зените ноты жаворончьей песни
в ночь когда мы повстречались в винном погребе да тесном.
Не осталось на земле крошки мякиша обла`к
в ночь когда тебя речка приняла`.

Пала речка-исполинша на вершину гор -
эдельвейсами укрылась каменистая долина.
Ледяной, по кра`ям мёртвый арханге`льский торс;
рук моих синеют тени- две стрелы недлинных.

перевод с испанского Терджимана Кырымлы

 

* * * * *,.............................................................................................................!:)

Ш е с т а я    с ц е н а 

Верховная жрица Дианы с прислугой вступает на сцену. За процессией следует гурьба девочек с розами в лукошках, ведомая вооружённой амазонкой.

Верховная жрица: Любимицы вы, розочки мои,

                                позвольте рассмотреть плоды исканий.

                                Тут горный ключ струится, одинок:

                                в тени у пиний мы покойны.

                                Трофеи ваши растрясите мне.

Маленькая девочка (вынимая розы из лукошек): дСмотри, тебе сбирала, мать святая!

Вторая: Вот, полон те подол!

Третья: А это -мой!

Четвёртая: А эта вся весна-красна - тебе!

Верховная жрица: Цветёт гора что верх Гиметты!

                                Быть дню благодаренья, о Диана!

                                Народу твоему не обрывай везенье!

                                Мне, Матери, дары прине`сли дочки:

                                лишь роскошь, ничего великолерья кроме.

                                Мне ведомо, кому слова благодаренья...

                                но, дочери, и это весь запас?

Первая девочка: Не более, чем видишь, мы сыскали.

Верховная жрица: Ах, ваши матушки прилежней были!

Вторая девочка: Сии поля, Святая Жрице, ро`дят

                             поболе пленных, чем-то диких роз,

                             когда повсюду на холмах- лишь греки:

                             заждались серпа жницы удалой,

                             то нехотя цветёт шиповник.

                             Стрела с корьём добычтивее ныне...

                             Мы искололи пальцы: посмотрите.

Третья девочка: Осмелилась на склоне я одну-

                             -единственную розу оборвать,

                             пока бутон в тёмнозелёном кубке,

                             к любви нераспустившийся ещё:

                             я потянулась всё ж и, оборвав,

                             нырнула в прорву, смерти ночь.

                             Казалось мне, я сгинула в утробе-

                             но счастье улыбнулось: вот оно,

                             роскошный цветик десяти побед

                             разящих амазонок что достоин.

Четвёртая девочка:  Я срезала тебе, Святая Мать,

                                   тебе одну лишь розу сорвала я:

                                   всё, вот, единая, взгляни,

                                   достойна царское чело украсить.

                                   Пентесилея краше да не взыщет,

                                   когда Ахилла-божича сразит.

Верховная жрица:   Ну что ж, когда Пентесилея

                                  сразит его, прекраснейший бутон

                                  вручишь. Побереги добычу.    

Первая девочка:  В грядущем под кимвалов звон

                              с ордою амазонок мы уйдём

                              чтоб добывать победу. Посмотри:

                              ладонь моя готова сжать копьё

                              иль дротики метать. Цветёт венок

                              мне на чело, а я таюсь: зачем?

Верховная жрица: Ты полагаешь? Что же, знай себе.

                                Кусты свои  давно ли присмотрела?

                                Весною будущею, девушка, окрепнешь.

                                Ну, а пока живей венки вяжите

                                на радость Сердцу Материнскому!

Девочки: Быстрей за дело. Ну, с чего начнём?

Первая девочка: Ко мне, Глаукотоэ!

Вторя девочка: Ко мне иди

                           скорее, Хармион! (садятся  попарно)

Первая девочка: Мы для Оринтии совьём венец,

                             которая Альцеста обротала.

Третья девочка: А мы- Партенион, сестрица - Атенеус,

                            той ,что с Медузой на щите, та примет.

Верховная жрица (вооружённым амазонкам): А вы? чем приободрите вы гостий?

                                                                             ...не стойте равнодушно, вы, девицы,

                                                                             иль мне любезности вам преподать урок?

                                                                             Словами их по-дружески поздравьте!

                                                                              Что насторожились, сестрицы боевые:

                                                                              желаете чего ль? да что вам нужно?

Первая амазонка: Достойнейшая, передали вам:

                               цветов не надо, кончен праздник.

Вторая: Они озлились.

Третья:                      К ним не приближайся:

             не глядя, прочь сметут с пути.

                               

.................перевод с немецкого.....................Терджимана:)

окончание  сцены следует

* * * * *,................................................................................................................!:)

Д е й с т в у ю щ и е    л и ц а

Пентесилея , царица амазонок;

Протоэ, Мероэ, Астерия- княгини амазонок;

Верховная жрица Дианы;

Ахиллес;

Одиссей, Диомид, Антилох- цари греков;

греки да амазонки.

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Антилох и Диомид. Входит Антилох в сопровождении свиты.

Антилох: Цари, привет вам! Как идут дела?

                У Трои мы встречались уж давно.

Одиссей: Всё хуже, Антилох! На поле диком

                два войска, эллины да амазонки

                что волка два оголодавших

                схватились, отчего- не знаю.

                Клянусь Юпиттером, коль Громовержец

                Марс и пастух обла`ков Делий

                не сговорятся против озверевших,

                те передохнут, уцепившись в глотки

                друг дружке: нужен срочно шлем воды!

Антилох: Ах , что от нас желают амазонки?

Одиссей: С Ахиллом на Атридовом совете

                в собраньи воинства мирмидонян

                узнали мы: Пентесилеей

                зовётся та, что через перевалы

                доставила горячих амазонок

                дабы Приама в Трое утвердить.

                Мы услыхали также: Деифоб,

                Приамов сын ,на берегу Скамандра

                отаборился с войском чтоб воздать

                почёт союзницам. Мы- промеж ними,

                слиянию отрядов двух помехой,

                сражением подпортить праздник.

                Всю ночь влачился боевой обоз.

                А в сумерках несмелых, предрассветных

                недоуменье охватило нас,

                о Антилох! внезапно увидавших,

                как вдалеке с троянцами сражались

                пришелицы! Несла Пентесилея

                что буря грозная, урывки туч,

 .              ряды нестройные пропащих илирийцев

                за Геллеспонт сметала прочь, за кромку

                земного круга.

Антилох:                       Странно ведь, о боги!

Одиссей: Тогда сплотились мы, чтоб отразить

                 троянцев, к нам на копия бегущих,

                 чем вождь их был нимало удивлён.

                 Наш клин легко рассёк толпу разбитых.

                 В строю посовещавшись, мы решили

                 воздать хвалу царице амазонок,

                 умерившей свой боевой напор.

                 Переговоров мы нет, не дождались...

                 Афина ей на ухо нашептала,

                 сдаётся мне, чтоб пособила грекам?

                 Во имя Гадеса! Свалившись с неба,

                 воительница чью-то из сторон

                 должна была принять, так мне казалось:

                 союзницею дева нам явилась,

                 врагинею- троянцам...

Антилох:                                 Не иначе,

                 во имя Стикса! Выбор сделан.

Одиссей: Ахилл и я навстречу бере скифской

                направились. Она в плаще богатом

                меж дев- подруг нашлась: струился пурпур

                убора боевого бахромою.

                Царица озирала наше войско

                без любопытства, словно ка`мней россыпь.

                Ладонь моя, клянусь, царю, тебе,

                лица пришелицы открытее намного.

                Ахилла увидала она вдруг-

                ланиты покраснели, голова

                по шею кровью орзарилась-

                она весь миръ в тот миг поджечь могла б,

                и вздрогнула внезапно так ,всем телом,

                суровым взором смерила царя,

                да искоса вгляделась в наше войско,

                узду служанке поручив, спросила,

                с чем во красе мы заявились.

                Мы, аргивяне, радовались больно

                врагиню дарданийцев величая.

                О ненависти нашей к приамидам,

                что столько лет сердца нам выжигала,

                поведал я союзнице нежданной.

                В какой-то миг я мельком осознал,

                речь не прервав: царица слов не чует-

                очнулась та, созревшая девица,

                вернувшаяся с игрищ олимпийских,

                подруге молвив ближней:" О Протоэ,

                подобных мужей избегала мама!"

                Подруга промолчала. Мы с Ахиллом,

                перемигнувшись, мило рассмеялись. 

                А та молчала, испивая взором

                блистающего в латах Ахиллеса,

                покуда тот застенчиво не стал

                ей семенить, насмешливой, навстречу.

                Царица спохватилась: алый цвет

                то ль гнева, то ль стыда, откуда знать мне

                ещё раз залил скифские ланиты,

                горда и своенравна,  смущена,

                Пентесилеею назвалась....Я послал

                стрелу с отчётом вольным: вы читали?

Антилох: Никто не отыскал стрелы той.

Одиссей: Неведомо доселе нам однако,

                что эта выходка могла бы значить?

                Пристыжены, поворотились мы

                к себе, шагали на виду троянцев,

                а те нас смезом злым сопровождали

                поодаль став победною шеренгой:

                утешились, видать, позором нашим. 

                Лишь недомолвка, недоразуменье

                могла прогневить вдруг Пентесилею

                и подтолкнуть её к жестокой мести.

                Кентаврица поводья натянула,

                обрушилась на греков, на троянцев

                потоку с гор бегущему подобно,

                то нас, то них внезапно подминая.

Антилох: Неслыханно, данайцы!

Одиссей:                                  Началась

                борьба, что даже фуриям не снилась,

                не ведомая на святой земле:

                ведь в мире этом бьются две стихии,

                Огонь с Водой не дружатся, к примеру-

                явился Общий Враг, в укор нам....

(Грек подносит Одиссею шелом воды)

                Благодарю: я жажду...

Диомид: С того дня

               в долине бедной не смолкает битва,

               что с каждой схваткой яростнее всё

               беснуется подобно урагану

               зажатому в лесном ущелье.

               Ещё вчера казалось нам, несчастным,

               что выстоим- она вдруг налетела,

                желая греков вывести под корень.

                Цвет войска перемолот в щепу

                марсидой дерзкой: в плен бойцов берёт,

                и, ослепив, на волю отпускает.

Антилох: Что ей от нас, кто скажет, нужно? 

..........перевод с немецкого .................................Терджимана:)

окончание сцены- в следующем посте

.

В твоей любви сгорит младой пиит,

закат расплавитса и канет в темень.

Давай, по хОлму весело взбекжим

от берега речного выше к небу.

.

Бежим навстречу тёмной синеве;

вдоль берега на холм наш путь лежит.

Рождаясь в брызгах у больших камней,

туман нежнейший у реки дрожит.

.

Взгляни, сияет счастьем лес,

река смеётся, сад и виноградник.

Послушай как журчит Бельбек:

о, этой жизни бег, весёлый праздник!

.

Глянь ,Эмине: за рядом тополей

Сейдам-скала ,присевши, притаилась.

Из стада облаков, что всё темней,

Луна лукавый глаз на нас скосила.

.

Смотри, на изумрудовых лугах

пурпурные фиалки распустились.

В моей руке лежит твоя рука.

В потоке хрусталя мы отразились.

.

В моей руке лежит твоя рука.

Я прикорнул на тёплые колени.

В любимом омуте, твоих глазах,

какие-то таинственные тени.

.

О, Эмине, в твоих объятьях щедрых

поэт отыщет вдохновенье, правда?

О том же сквозь песок столетий

 звучат любви Керемовой дестаны!

.

Кто б не желал, намаявшись за день,

колени милой вечером обнять,

и с новой силою, прогнавши лень,

с утра в труды удариться опять.

.

Бежим навстречу тёмной синеве.

Вдоль берега на холм наш путь лежит.

Рождаясь в брызгах у больших камней,

туман нежнейший у реки дрожит.

.