Пишемо часто не уважно й не акуратно, не згадуючи про те, що колись написане прочитають й поставлять оцінку, як учневі в школі. Ми пишемо книгу свого життя рідко задумуючись про її зміст, стиль чи форму.  Це мабуть єдина книга, в якій хочеться написати поменше пригод і неприємностей для головного героя, а побільше стабільності й щастя, навіть якщо читати це нудно. Часто ми відкладаємо цікаві глави на потім не задумуючись, що на них може просто не вистачити сторінок. Бо хоч книгу пишемо ми, але кількість сторінок мало залежить від нас, та й останню крапку ставимо не ми.

Женился ноутбук на аккумуляторной батарее. Выбирал самую-самую: высоко­качественную, высокопродуктивную, высоко­эффективную, с большим внутренним объёмом и потенциалом. И всё для того, чтобы питала она его как можно лучше и как можно дольше. Без подзарядки. Не любил ноутбук отвлекаться на всякие там подзарядки, считая их батарейкиным вздором.

Так они и жили: ноутбук питался всем на зависть, а батарейку свою не подзаряжал. «И так хорошо работает», — думал он, занимаясь своими ноутбуковскими делами. А батарейка попискивала иногда, подмигивала, надеясь вразумить своего супруга и направить его на путь истинный. Мол, и я нуждаюсь в питании, несмотря на то, что я — батарейка. Но писк её поглощали равнодушные предметы, разбросанные по дому, и пустота.

Батарейка работала долго, качественно, старательно. Она служила своему ноутбуку из всех своих батарейкиных сил, и, наконец, совсем разрядилась. Ноутбук хочет работать, а батарейка не питает его.

Разозлился ноутбук на батарейку, пригрозил, что разобьёт её вдребезги, раз она такая бессильная и бесполезная. Батарейка заплакала, но не имела сил сказать даже слово в своё оправдание.

Они и расстались. Ноутбук приобрёл себе новую аккумуляторную батарею, а с прежней развёлся.

Новую супругу ноутбук чтил не больше прежней. «Зачем её подзаряжать, если я могу решить все проблемы, просто заменив иссякшую батарейку на новую?» — думал ноутбук.

И батарейки его иссякали, причём так быстро, что вскоре он и сам потерял им счёт.

Бедные-бедные батарейки! Остерегайтесь выходить замуж за такие ноутбуки! Подзарядка своей батарейки — важнейшая потребность достойного ноутбука.

Светлана Коппел-Ковтун

Смятение и мир души

Отчего душа, в грехе сущая; не постоит, а все мятется? Оттого, что теряет точку опоры. Точка опоры дается ей страхом Божиим и спокойною совестию. Когда совесть покойна и отношение к Богу мирно, тогда душа пребывает в себе и держит себя степенно. Когда же совесть встревожена и Бог оскорблен, тогда душе тяжело быть в себе, как в угарной, чадной комнате, – и она бежит вон, и вне себя ищет, чем бы утолить внутреннее томление, перебегая от предмета к предмету без промежутков, чтоб и на минуту не оставаться с самой собою. Только тогда, когда, как ангел, нисходит в нее помышление о примирении с Богом и совестию, возвращается она к себе, как беглый раб с повинной головою, и с того времени опять остепеняется.  

 Слезы

      Есть слезы от слабости сердца, от большой мягкоты характера, от боли; иные насильно раздражают себя на плач; но есть слезы от благодати. 
      Цена слез определяется не влагою, текущею из глаз, а тем, что бывает на душе при них и после них. Думать надобно, что благодатные слезы состоят в связи со многими изменениями в сердце. Главное – сердце должно тогда гореть в огне суда Божия, но без боли и жжения, а с умилением, приносимым надеждою на милосердного Бога, судящего грех и милующего грешника. Думается также, что эти слезы должны приходить уже под конец трудов, не внешних, а трудов над очищением сердца, как последнее смытие или сполосканье души. Эти слезы бывают не час, не день и не два дня, а целые годы. Говорят, что есть еще какой-то плач сердца без слез, но столь же ценный и сильный, как и слезы. Последний лучше и удобнее для живущих в мире, потому что слезы могут быть видимы другими. Все же строит всех спасающий Господь... 

Распятие духовное

«В грехе, – говорит святой авва Дорофей, – есть две стороны: одну составляют греховные дела, а другую – греховная страсть. Страсть служит источником и причиною греховных дел, а дела суть произведение и выражение страсти». 
Когда кто оставляет дела греховные и страстные, тогда распинается ему грех, или мир, а когда кто погашает и искореняет в себе самую страсть греховную, тогда и он распинается греху, или миру. Так, например, когда кто оставляет балы, гулянья, театры, так что никто никогда не видит его ни в каких непотребных делах и в местах, когда все находят его всегда исправным в нравственном отношении и степенным, тогда грех, или мир, этою частию своей умер для него, или распялся ему. Но при этом еще нельзя наверное сказать, чтоб и сам он распялся миру, или греху, потому что хоть и нет его в тех местах и делах телом, так он может быть там умом и сердцем. Нет его, например, в театре телом, но он может думать о нем и с услаждением говорить: «Как хорошо побывать бы там!» Нет его на гуляньях, но он может услаждаться тем и желать того. Во всех этих и подобных тому случаях хоть грех и мир распялся ему, но он еще не распялся греху и миру, еще любит, еще желает его и услаждается им. Если же воздерживается от греховных дел, то или потому, что денег нет, или потому, что боится кого-нибудь, а не потому, чтобы не любил греха и мира. А это то же, что миролюбец и грехолюбец, потому что Бог смотрит не на одни дела, но и на сердце. Значит, мы должны отстать не только от дел страстных и греховных, но и преодолеть и погасить самые страсти так, чтобы не думать и не услаждаться никакими страстными предметами и делами. Вот когда кто достигнет такого состояния, тогда он может сказать о себе, что и он распялся миру. Таким образом, когда вы оставите все страстные дела, тогда это будет значить, что мир вам распялся, а когда погасите и страсти самые, тогда, значит, и вы распялись миру. Вот потому-то и различают два обращения к Богу: одно, когда кто оставляет страстные, греховные и мирские дела и начинает трудиться над приобретением навыка к добрым делам, а второе, когда кто от видимых дел обращается к движениям сердца и от себя к Богу, когда, водворив в себе страх Божий, он строго внимает себе и без жалости посекает всякое неправое помышление и чувство, сопутствующее ли делам, или предшествующее, или последующее им, и, таким образом, каждое дело очищает и представляет его Богу как жертву непорочную и всесожжение тучное.

Язык страстей

Всякая страсть, как и грех вообще, имеет свой язык. Язык этот – не пустые слова, а выражение понятий и начал, которыми страсть обстаивает свои права на существование среди других явлений жизни, свою законность. Грехолюбивое сердце всегда с убеждением принимает эти резоны страстей, несмотря на то, что они все до очевидности несостоятельны. В этом и корень ослепления грешника. Тут предубеждение в пользу греха, тут и предрассудки сердца, от которых не освобождает никакое внешнее образование, как бы оно блестяще ни было. Когда манит страсть, искушая свободного от нее, и когда восстает в плененном ею, она всегда является в сопровождении свиты лживых понятий, прикрывающих ее не добротность. Кто не поостережется, того эти призрачности охватывают и облегают как бы некоей мглою и туманом. И он идет вслед страсти на свою пагубу не только спокойно, но даже с некоторым воодушевлением, как на дело правое, уготовляющее ему славу. Туман этот рассеивается, но уже после дела. Кто на первый раз не поддается страсти, пред лицом того устанавливается свита страсти и начинает ее апологию. Она выставляет свои права на внимание, а тот оспаривает их, – и если он хорошо знает адвокатское по этой части искусство, то оспаривает удобно, и посрамленная страсть удаляется. Весы правды, впрочем, здесь склоняются не всегда по законам правды: привходит лукавство сердца и возмущает правый ход дела. При этом, даже не дождавшись конца спора, председательствующий нередко склоняется в пользу этой прелестницы. Как же тут быть? Надобно предварительно разобрать все резоны страстей и разведать их слабые стороны; затем образовать, наперекор убеждениям страсти, противоубеждения и сложить их в сердце как запас победительных орудий. Когда начнется спор со страстью, стоит только вызвать эти противоубеждения, и страсть убежит, как нечистая сила от Креста.

Созерцание и Размышление (Записи и мгновенные откровения святого затворника Феофана)

Валентина сидела, уставившись в окно, и безучастно разглядывала снующих туда-сюда прохожих. В каждом из них она различала предпраздничное волнение и воодушевление.

«Скоро Новый год..., — думала она. — И зима настоящая, снежная — всё готово к празднику. Кроме меня... Настроения — нет. Осточертела рутина! Изо дня в день одно и то же: нескончаемые потоки грязной посуды, грязного белья, грязных полов, ковров, полотенец...»

Радости не было, праздник казался чьей-то жестокой выдумкой, единственное предназначение которой — мучить.

Бедные женщины: вся грязь мира проходит через их руки, желая очиститься. Грязные мысли и грязные чувства тоже предъявляют претензии к женщине: попробуй-ка остановить нас! Если не сможешь, то ты — не прекрасная дама!

«Подумаешь, — некрасивая и толстая! Но я — женщина, я ещё помню об этом, несмотря на то, что все забыли. Я — есть! Надо порадовать себя — во имя праздника...»

Валентина решительно встала и пошла одеваться. Ей было сорок пять, когда «баба — ягодка опять», да никто не хотел насладиться сладостью этой ягодки. Личная жизнь — не удалась. Нет, Валентина была замужней женщиной, у неё было всё, что надо: дом, семья, муж, дети. Но муж флиртовал то с одной, то с другой, то с третьей — даже не прятался. Она давно вынесла его за скобки своей личной жизни — чтобы не травить душу.

Да что о нём думать...

Валентина надела свою любимую шубу, в которой чувствовала себя настоящей дамой, и вышла.

Она скромно стояла у витрины, стараясь не привлекать к себе внимания. Ей хотелось просто вдоволь насмотреться, а потом спокойно уйти в свой серый, с ободранными обоями, дом. «Какие же счастливые женщины, которым мужья дарят всю эту красоту!»

Нищенка улыбнулась своему отражению в витрине магазина, отведя на время взгляд от множества бус, колье, браслетов, кулонов... Ей хотелось надеть их на себя, дотронуться пальцами, прикоснуться. Зачем? Она хорошо понимала: к её ветхому одеянию они не пойдут. Красивые бусы на её высохшей от бедности и не ухоженности шее только подчеркнут её убожество. И всё равно душа жаждала красоты, жаждала примерить на себя красоту — ведь красота должна быть всем к лицу, особенно в праздники...

Она тоже была когда-то красивой и любимой. Даже сейчас можно разглядеть отсвет прошлого счастья — было бы кому всмотреться.

Нищенка озадачилась: насколько она стала бы краше, будь на ней вон те голубые бусы, с колокольчиками? Она даже почувствовала как эти бусы небом падают на её сухую грудь, и грудь наполняется свежестью, влагой жизни. Да, её выцветшие глаза когда-то были такого же цвета...

Из магазина, хлопнув дверью, вывалилась толстая дама в норковой шубе. В руках у неё были множественные пакеты, так что дама едва протолкнула себя в дверь.

— Валя, подожди! — окликнула её продавщица, догоняя и протягивая оставленную, видно, сумочку.

Поблагодарив, дама в шубе поспешила к ожидавшему её такси. Она едва удерживала пакеты в своих пухлых ручках, всё время поправляя их и подталкивая коленкой. Неудивительно, что она не заметила, как потеряла маленький пакетик, который упал прямо к ногам бедной женщины.

— Чего стоишь тут, как макака? — крикнула дама в шубе, почему-то негодуя на нищенку. — Денег у меня всё равно нету. Видишь — потратилась!

Та невольно остолбенела: стояла молча, словно неживая. Она научилась, когда надо, становиться невидимой, как бы сливаться с ландшафтом.

Вот и такси отъехало, а нищенка продолжала стоять, не двигаясь. Мимо шли люди. Несколько раз кто-то входил и выходил из магазина, и никто не заметил маленький пакетик голубоватого цвета.

Прошло немало времени, пока нищенка осмелилась украдкой взглянуть на него. Потом робко подняла и незаметно, не привлекая к себе внимания, положила его в карман.

Стоять дальше было незачем. Правда, она не успела выпросить грошики на хлеб и молоко, хоть именно за этим пришла сюда. Но ей сегодня выпало счастье получить большее. Не хлебом единым жив человек, тем более женщина — даже обнищавшая, никем нелюбимая, всеми забытая.

Нищенка быстро шла домой, почти летела на крыльях. Слава Богу, у неё был свой дом, своя комнатушка, которую ей удалось сохранить неимоверными усилиями. И как же хорошо, что ей было куда принести свой голубоватый пакетик, пока его никто не отнял. Ведь она не украла его, он упал к её ногам, словно с неба. Конечно, надо было окликнуть ту даму в шубе, но к такому решительному шагу надо было подготовиться, собраться с мыслями, настроиться...

Придя домой, она села за ветхий стол и достала пакетик. Внутри него оказался браслет — небесного цвета, с колокольчиками.

«И правда, браслет лучше — он менее заметен», — сказала себе женщина, улыбаясь. Она надела его на свою худую руку и молча любовалась ею, словно окутанной небом.

Сегодня она ещё не ела. Впрочем, как и вчера, — только чай пила. Зато с сахаром и вареньем. Запасы последнего у неё были с прошлого года. Голова слегка кружилась. Но чувства голода не было.

Лежа на старом диванчике, она всё смотрела на дивные голубые камушки и цветочки, словно не веря, что это сокровище действительно принадлежит ей.

На душе было весело: Бог утешил её подарком. Это хотелось отметить по-настоящему. Она достала деньги, оставленные на самый-самый трудный день — пересчитала. Хватит и на картофель, и на хамсу, и на хлеб...

На улице было хорошо: небольшой морозец и солнце. Вдруг её кто-то толкнул, она даже не увидела кто. Упала плохо, ударилась головой. Чьи-то крепкие пальцы выхватили из рук кошелёк. Она заплакала. Кричать не было сил. И прохожих, как назло, не было...

Она закрыла глаза, словно лёжа на своём диванчике. Так и уснула. Навсегда. Наверное, сон её был слишком красивым, и она решила не возвращаться. На руке её сияло голубизной «небо».

Валентина пришла домой в дурном расположении духа. Примеряя обновки, она расстроилась ещё больше. Вещи сами по себе казались красивее. Когда же она их надевала на себя, они теряли свою привлекательность. Да ещё браслет, который очень нравился и подходил к новому платью, она не нашла. Бусы к нему: голубые, с колокольчиками, — были, а браслета — не было. Она вначале думала позвонить подруге, спросить о браслете: может в магазине забыла, да расплакалась...

— Ну разве можно всем этим барахлом заменить любовь? — сказала она сама себе и зарыдала навзрыд, благо — никто не слышал.

И тут в памяти всплыл образ старухи, которую она ни за что обругала.

«Она, видно, голодная была. Надо бы ей денег дать, может и мне станет легче».

Валентина вновь решительно встала, умылась, слегка припудрилась и устремилась утешить того, кому, должно быть, хуже, чем ей.

Не доезжая до места, Валентина попросила таксиста остановиться. Она увидала человека на снегу, оказалось старушку. Возле неё возились девочка лет десяти и старик.

— Что с ней? — спросила Валентина и тут же узнала бедную нищенку. Лицо её красноречиво свидетельствовало о долгосрочном недоедании: худое, изможденное, с синими мешками под глазами. Валентине стало жаль старушку, но тут она заметила на её руке свой браслет, и с ожесточением стала стягивать его с уже окоченевшей руки.

— Вот мерзавка! Она украла его у меня! Пару часов назад, стояла как ни в чем не бывало возле магазина...

Валентина никак не могла расстегнуть застежку браслета, когда же ей это удалось, и она с радостью встала, держа в руках свою находку, то встретилась глазами с девочкой, с ужасом следившей за всеми её манипуляциями.

— Это мой браслет! — воскликнула она. — Он к моему новому платью нужен...

Подъехала скорая. Валентина безучастно наблюдала за происходящим, как бы пытаясь всё осмыслить. Старик суетился, что-то объяснял приехавшей бригаде, а девочка по-прежнему рассматривала Валентину. В её глазах застыл ужас.

«Боже, я опять делаю что-то не так», — подумала Валентина и направилась было к ожидавшему её такси. Но вернулась. Подошла к девочке и протянула ей красивый голубой браслет, с колокольчиками.

— Возьми!

Девочка покачала головой и отступила назад. Скорая тем временем уехала, увозя ту, кому Валентина хотела помочь.

«И тут опоздала», — подытожила Валентина и вновь обратилась к девочке:

— Возьми! Он мне не нужен...

— Что вы, заберите, — подоспел на помощь девочке старик. — Нам чужого не надо.

И увел её.

Валентина отпустила такси, решив пройтись. Домой не хотелось. С тех пор, как дети вылетели из гнезда, она словно очумела. Денег хватало, муж зарабатывал хорошо, только душа её не находила места — будто земли не было под ногами.

Валентина остановилась. «И зачем только я её обругала? Если бы знала, что она вот так скоро умрёт...» На морозе плакать нельзя, но слезы текли из глаз горячими ручейками.

— Тетенька, тётенька, подожди!

Она оглянулась. Раскрасневшаяся девочка — та самая — бежала к ней, а следом, как мог быстро, по-пингвиньи, двигался знакомый старик.

— Не плачь, тётенька! Давай твой браслет — я возьму его. Только не плачь!

Валентина села прямо в сугроб, расстегнула шубу и никак не могла вздохнуть. Грудь, казалось, разрывалась от страдания. Но ещё больше её потрясло сострадание, чуткость. Девочка взяла браслет из безвольно повисшей валентининой руки и тут же одела его на свою ручку.

— Смотри, смотри как красиво! Не плачь, тётенька!

Голубые, полные слёз и благодушия глаза девочки были восхитительно красивы.

— Да, словно кусочек неба спустился на твою ручку. Носи его, милая, чтобы я не плакала.

Светлана Коппел-Ковтун

Клуб православных литераторов «ОМИЛИЯ»