В полшестого пополудни на автостанции полно народа с работы да с рынка-- и взгляду тошно от унылых, заплывших с устатку женских лиц, от псовьих повадок униженных мужчин, режущихся в карты, смакующих солёную кильку под пиво, курящих несмотря на милицейский запрет. Всё сторожа да чёрноробы, изредка-- "менеджеры по продажам". А с другой стороны посмотреть-- тут добытчики, старатели и кормильцы обоих полов собрались, честь им хвала, наш поясной поклон им за то, что не сидят сиднем в своих пригородах, а трудятся не покладая рук, тянут семьи, ладят домики и веселы, веселы они. Возгордясь, видишь с горечью "простых", пока сам среди них не пообтешишься.
Парень лет пятнадцати, худой как палка, в чёрном и сером весь, нерусский и ,кажется больной на голову, дефектный что-ли, таких в армию не берут, комиссуют их, одним словом-- ходит с белым, перебинтованным будто, самодельным ящичком-- и просит денег низким голосом, без акцента говорит, а сам чернявый такой, и лицо будто иудейское у него, словом, таким охотно верующие дают. Два дня назад он было с тем же ящичком побирался, да печати на нём не было. Теперь есть она, но какая-то сомнительная. Народ, однако, не придирается, простой он народ, христианский, добрый, и бедный притом. Дают ему и мелочь, и рубли, которыми в Крыму всегда звали и будут звать эти украинские гривни.
Двое коренастых, тренированных охранника строго распытывают нерусского:
-- Кто будешь?
-- Геворкян.
-- А звать?
-- Давид.
-- От кого работаешь?
Давид запинается, но чётко отвечает, уже другим, повыше, не гробовым голосом:
-- Свято-Успенский монастырь.
Тот, что пониже, с пронзительным, плотоядным вглядом антисемита, звонит по дешёвой своей безотказной мобилке:
-- Алло. Это Свято-Успенский?... Дайте мне главную монахиню..... Здравствуйте!.... Я с автостанции звоню. Геворкян Давид для вас собирает пожертвования?.... Спасибо!... Всё в порядке. Тут он, перед нами, жив-здоров.
(Давиду) -- Иди. Работай дальше. Вот тебе рубль.
Низкий давно, в молодости сидел за грабёж, на Севере срок отбывал, вышел при Горбачёве. Мастерил что-то на заре кооперации, снимал на окраине Симферополя времянку со двором. После нашёл свободную женщину-- и ,возможно, расписался с нею, в общем, решил собственную жилищную проблему, но-- в пригороде. Так вот и ездит столько лет кряду. Фашизм --его развлечение и вера, хобби и цель жизни, скажем прямо, не единственная и не всепоглощающая. Начинал с антисионистских книг "Политиздата".
Я знаю одного тридцатилетнего интеллигентного еврея, который долго думал, мечтал, надеялся, будто Израиль захватит Крым, чем решит массу проблем обитателей полуострова. Я это к тому, что евреев в Крыму побольше, чем в других землях украинских, и они куда мечтательнее тех, что обитают за Перекопом. Так вот, продолжим. В самом конце 1990-х низкий стал понемногу вчитываться в самиздатские брошюрки, узнал массу страшных сведений о помыслах и промыслах сионистов. Отсидев раз в лучшие свои годы, оставаясь надолго без своего жилья, он не шкодил-- значит, тоже вышел в мечтатели! Не настолько, правда, чтоб подключится к Сети-- и завести себе блог на этом портале, иначе б я не опубликовал сей очерк.
Геворкян собирает в день рублей
(...ах, украинских!) триста, не меньше. Гужуется он на постоялом коммунальном дворе, где из приписанных проживает одна лишь одинокая старуха, а остальные каморки хозяева сдают цыганкам, наркоманам, левым торгашам и попрошайкам.
Надеюсь, там его не грабят, не обижают, не слишком наживаются на нём. Монастырь, на который он работает-- женский, туда можно не возвращаться, а деньги доставят к месту, деньги, они легки на подъём, даже чересчур.
Высокий охранник-- из коренных, а значит-- русских! местных.Он во многих отношениях крепче низкого, но далеко не столь начитан. Не сидел. Разведён. Оба без вредных привычек. Убеждённые люди, это я и по себе сужу, редко закладывают за воротник. Высокий употребляет чаще и больше низкого-- вот ещё одно подтверждение моей теории.
