Артур Саймонс, "Венеция"

Вода, и мрамор, эта тишина,  что колесо, копыто не расколет; град что кувшинка; чуть видна, скорей-- отражена стена дворца, в приволье бесплодных вод недвижима она, ей в назиданье-- ни живой травинки; Венеция безрадостно, без сна взирает на себя: себе поминки. перевод с анеглийского Терджимана Кырымлы  Venice Water and marble and that silentness Which is not broken by a wheel or hoof; A city like a water-lily, less Seen than reflected, palace wall and roof, In the unfruitful waters motionless, Without one living grass's green reproof; A city without joy or weariness, Itself beholding, from itself aloof. Arthur Symons

Артур Саймонс "Что аромат" Как остаётся след духов во складках, где лежал флакон, вот так и дума о тебе-- в извилинах мозгов моих меня не бросит; все в побег-- постой твой тих. Иные думы прочь-- их нет, иных мгновений знатен след, прощаясь, трогают меня, что вздохи, явятся-- уйдут, хрупки, хрупки, едва маня, они не ждут. Лишь думам о тебе пребыть в душе моей, где им борты, надушенные думы суть глубинный мёд, там борть, в мозгу. Иных сберечь не в силах, пусть, тебя-- смогу. перевод с английского Терджимана Кырымлы  As а Perfume As a perfume doth remain In the folds where it hath lain, So the thought of you, remaining Deeply folded in my brain, Will not leave me: all things leave me: You remain. Other thoughts may come and go, Other moments I may know That shall waft me, in their going, As a breath blown to and fro, Fragrant memories: fragrant memories Come and go. Only thoughts of you remain In my heart where they have lain, Perfumed thoughts of you, remaining, A hid sweetness, in my brain. Others leave me: all things leave me: You remain. Arthur Symons

Во фонтанном дворе Фонтан бормочет что во сне, искусства нуль; листва дрожащая, а в ней горит июль; мир всюду в сонном полудне`, царит июль. Дежурный дух, в голубизне, бела крива луна; июль и я пождём, зане июлю ночь нужна; приди, пусть жарко, сроку нет, любовь, скорей, сполна. перевод с английского Терджимана Кырымлы  см. перевод Ларисы Ладыки http://www.stihi.ru/2010/12/13/9433 In Fountain Court The fountain murmuring of sleep, A drowsy tune; The flickering green of leaves that keep The light of June; Peace, through a slumbering afternoon, The peace of June. A waiting ghost, in the blue sky, The white curved moon; June, hushed and breathless, waits, and I Wait too, with June; Come, through the lingering afternoon, Soon, love, come soon. Arthur Symons

Артур Саймонс "Перед штормом" Пришпорил ветер шкуру моря, сиянье пляшет в глубине-- она ревёт спросонья в горе наполовину в страшном сне. Над кромкой скал-- прибоя кромка, чей гребень пеною долой чредой пощёчин пляжу ловко, морской безудержной игрой. На горизонте, ближе кромка где неба мир, видна стена. Серы ветрила --шторм вдогонку, гадаю я, и не до сна. перевод с английского Терджимана Кырымлы  Before The Squall The wind is rising on the sea, White flashes dance along the deep, That moans as if uneasily It turned in an unquiet sleep. Ridge after rocky ridge upheaves A toppling crest that falls in spray Where the tormented beach receives The buffets of the sea's wild play. On the horizon's nearing line, Where the sky rests, a visible wall. Grey in the offing, I divine The sails that fly before the squall. Arthur Symons

Артур Саймонс, "Блудный сын Природе" Любил я краски,-- не цветы,-- их переливы не крылаты; мои года полупусты: в них дружбы в вещью маловато. Но что случилось? Я узрел, дивясь в любовном вожделеньи, хозяек ночи и заре, малышек досуг и стремленье. Как прежде видел я пути лишь мельком, властноёмким взглядом: ни веча жаб во мраке тин, ни в полдень бабочек парадов? Я чую всякой мошки гул-- живой, бескрайний, непоседлив; став крошкой мира на бегу, я принят им, я не последний. перевод с английского Терджимана Кырымлы  Amends to Nature I have loved colours, and not flowers; Their motion, not the swallows wings; And wasted more than half my hours Without the comradeship of things. How is it, now, that I can see, With love and wonder and delight, The children of the hedge and tree, The little lords of day and night? How is it that I see the roads, No longer with usurping eyes, A twilight meeting-place for toads, A mid-day mart for butterflies? I feel, in every midge that hums, Life, fugitive and infinite, And suddenly the world becomes A part of me and I of it. Arthur Symons

Артур Саймонс "Современная красота" Я-- факел, молвила она, зачем мне мошки жизнь? Я--пламя Красы, и я горю для всех затем, чтоб видели её-- прочь, стыд и память. Свет ясен, искренно пыланье-- мне жизнь, смерть мужеским желаньям. Елена и Изольда я, пожар видала Трои-- сгинул милый мой. Мир был моим зерцалом: вздохов пар-- годами на стекле; слыхала вой: за веком век, в отчаяньи и в страсти любви мужской слова-- бедны что "здрасьте". Бессмертна и жива, храню в очах печаль земную, мудрость светотени, мирскую радость на устах; зачах сегодня день похожий на затменье Кто жив для красоты? Горю-скучаю, но где тот мотылёк, что смерти чает? перевод с английского Терджимана Кырымлы  Modern Beauty I am the torch, she saith, and what to me If the moth die of me? I am the flame Of Beauty, and I burn that all may see Beauty, and I have neither joy nor shame. But live with that clear light of perfect fire Which is to men the death of their desire. I am Yseult and Helen, I have seen Troy burn, and the most loving knight lies dead. The world has been my mirror, time has been My breath upon the glass; and men have said, Age after age, in rapture and despair, Love's poor few words, before my image there. I live, and am immortal; in my eyes The sorrow of the world, and on my lips The joy of life, mingle to make me wise; Yet now the day is darkened with eclipse: Who is there lives for beauty? Still am I The torch, but where's the moth that still dares die? Arthur Symons

Артур Саймонс ,"Парфюм" Встряхни власами близ меня, ещё, чтоб ощутил я ароматов шорох, чтоб смутно он явился и ушёл, сопутник поцелуев наших скорых. Нам ночь любви дари`т часок,-- его крадёт рассвет, в поклоне глядит в чудесное твоё лицо, что зареве его утонет. "Прощай!" прокралось в поцелуи наши, ты блёкнешь, призрак, в воздусях; но ах! пустое место краше, здесь дух-- что в волосах. перевод с английского Терджимана Кырымлы 

Perfume Shake out your hair about me, so, That I may feel the stir and scent Of those vague odours come and go The way our kisses went. Night gave this priceless hour of love, But now the dawn steals in apace, And amorously bends above The wonder of your face. 'Farewell' between our kisses creeps, You fade, a ghost, upon the air; Yet ah! the vacant place still keeps The odour of your hair. Arthur Symons

Артур Саймонс, "Венеция" Вода, и мрамор, эта тишина, что колесо, копыто не расколет; град что кувшинка; чуть видна, скорей-- отражена стена дворца, в приволье бесплодных вод недвижима она, ей в назиданье-- ни живой травинки; Венеция безрадостно, без сна взирает на себя: себе поминки. перевод с анеглийского Терджимана Кырымлы    Venice Water and marble and that silentness Which is not broken by a wheel or hoof; A city like a water-lily, less Seen than reflected, palace wall and roof, In the unfruitful waters motionless, Without one living grass's green reproof; A city without joy or weariness, Itself beholding, from itself aloof. Arthur Symons

Артур Саймонс, "Велит" О, это смерть, иль жизнь, чей звук забыт-знако`м на диво: так тихнут моря куражи`-- без бурь, задумчиво-лениво? Едва спросонья слышен, звук, жужжащий что пчела под осень, он полнит полости, так стук в лесу у корней стана просит. О, это смерть, иль жизнь, о память это, иль надеджа, все сути моря вздох мозжит, им век смыкает вежды?

перевод с английского Терджимана Кырымлы   Requires O is it death or life That sounds like something strangely known In this subsiding out of strife, This slow sea-monotone? A sound, scarce heard through sleep, Murmurous as the August bees That fill the forest hollows deep About the roots of trees. O is it life or death, O is it hope or memory, That quiets all things with this breath Of the eternal sea? by: Arthur Symons (1865-1945)

Артур Саймонс, "На пляже"  Ночь, серость неба, море духов, начало мягкое дождя: черны ветрила, бороздят в туманном далеке. И глухо прилив крепчает, уж я чую пространный рокот вдалеке; в моём авто ,навзрыд ночуя, забыта, песнь журчит в тоске. Бесшумно, мягко ночь нисходит, ветрилам чёрным в небе край: Иль тут, где море сникло вроде, безбрежью пляжа век пора? Ни дум, ни грёз, повсюду серость бездонной прорвы моря, ночь уныло вымарала веру-- бессилен день их превозмочь. перевод с английского Терджимана Кырымлы   

On the Beach Night, a grey sky, a ghostly sea, The soft beginning of the rain: Black on the horizon, sails that wane Into the distance mistily. The tide is rising, I can hear The soft roar broadening far along; It cries and murmurs in my car A sleepy old forgotten song. Softly the stealthy night descends, The black sails fade into the sky: Is this not, where the sea-line ends, The shore-line of infinity? I cannot think or dream: the grey Unending waste of sea and night, Dull, impotently infinite, Blots out the very hope of day. by: Arthur Symons (1865-1945)

Артур Саймонс, "После заката" С закатом морю угомон, что, пу`рпурный покров, голубит серость, гонит в сон всегороздье облаков. Из проруби небес,бледна, слоновой кости диск, со зла`той звёздочкой луна на море вниз глядит. перевод с английского Терджимана Кырымлы    After Sunset The sea lies quieted beneath The after-sunset flush That leaves upon the heaped grey clouds The grape's faint purple blush. Pale, from a little space in heaven Of delicate ivory, The sickle-moon and one gold star Look down upon the sea. by: Arthur Symons (1865-1945)

Артур Саймонс "Брошенная" Луна впритрог белила хлябей тьму. Темнее-- под мостом. Одна продрогла? Она дрожала в шали старой, долгой, ненужная, одна, а ночь блюла тюрьму. Канал, кивая что ль? ворочал муть сползая вдаль, а насыпь, столь полога, сулила отдых, сон, в них сласть итога: сломивши пару рук, вздремнуть, да память отключить, уйти туда ,где люди спят, и снов, возможно, не бывает, "Не надо грёз", шепча; почти сомлев от ожиданья сна ,который бывает при смерти, свалилась в воду, осязая её, храня последний выдох скорый. перевод с английского Терджимана Кырымлы    The Abandoned The moonlight touched the sombre waters white. Beneath the bridge 'twas darker. Was she cold? She shivered. Her poor shawl was worn and old, And she was desolate, and it was night. The slow canal crept onward; to her sight It seemed to beckon, and the lapping told Of rest and quiet sleep: how sweet to fold The hands from toil and close the eyes from light, And so shut out all memory, and go There where men sleep, and dreams, perhaps, are not. O never any dreams, she murmured; so, Longing for sleep, the sleep that comes with death, She fell, she felt the water, and forgot All, save the drowning agony of breath. by Arthur Symons (1865-1945)

Артур Саймонс ,"Во стойле" Житьё подобно мьюзик-холлу, где гнев бессилен мой, во срам; где, очарован частным стойлом, себя я вижу в свете рамп, пляшу на радость мьюзик холлу. Вот я, курильщик сигареты, смеюсь в охотку развалясь, гляжусь в танцовщиц чуть одетых,-- в них вижу суть свою, боясь дымка волшебной сигареты. Моя душа торчком шажком, пестра, надрывно весела; из уст--пустяк за пустяком: "Поверь, что руки-- два крыла"; я вещь, я кукла, жизнь торчком! Мигают рампы в мьюзик-холле, нас утомляют звук и блеск; за часом час-- я счётом болен: "медляк, беляк*, застой и всплеск-- житьё подобно мьюзик-холлу. перевод с английского Терджимана Кырымлы    * т.е. медленный и "белый" танцы,-- прим.перев. In the Stalls My life is like a music-hall, Where, in the impotence of rage, Chained by enchantment to my stall, I see myself upon the stage Dance to amuse a music-hall. 'Tis I that smoke this cigarette, Lounge here, and laugh for vacancy, And watch the dancers turn; and yet It is my very self I see Across the cloudy cigarette. My very self that turns and trips, Painted, pathetically gay, An empty song upon the lips In make-believe of holiday: I, I, this thing that turns and trips! The light flares in the music-hall, The light, the sound, that weary us; Hour follows hour, I count them all, Lagging, and loud, and riotous: My life is like a music-hall. Arthur Symons

Артур Саймонс, "Слепой нищий"  

Он, терпелив, стоит среди толпы дрейфующей туда-сюда. Он слышит весь день гулянье. Саван тёмный дышит гульбой, отрадой мёртвым? нет, слепым. Согбён годами, горек словно дым, он шапку держит из сермяги мышьей, пропащий муж, он скромностью возвышен: отчаянье в беде к лицу слепым. О чём он мыслит, вта`йне видит коль веселье лиц гуляющих прохожих? Иль внешний свет сугубит но`чи боль, иль пучит радость горя круглый ноль? Он терпелив, и днём и ночью-- голь, прося, коря чужих, да кто поможет. перевод с английского Терджимана Кырымлы  The Blind Beggar He stands, a patient figure, where the crowd Heaves to and fro beside him. In his ears All day the Fair goes thundering, and he hears In darkness, as a dead man in his shroud. Patient he stands, with age and sorrow bowed, And holds a piteous hat of ancient yean; And in his face and gesture there appears The desperate humbleness of poor men proud. What thoughts are his, as, with the inward sight, He sees those mirthful faces pass him by? Is the long darkness darker for that light, The misery deeper when that joy is nigh? Patient, alone, he stands from morn to night, Pleading in his reproachful misery. by Arthur Symons (1865-1945)

Артур Симонс "Поцелуи" Дитя, спою тебе о наших поцелуях? Сколь мягок это, тонок тот, летящий, подобен третий птичьему-- балуя так птах клюёт, кормясь, свой ящик; как замер тот, не распустился оный бутон-- не роза; тот-- смеясь задорно, иной-- рыдая, в край, где спит любовь, плывут; один надулся, глянь; восторжен иной мгновенья точным ложем: устам моим покорны лепестки, и путь открыт мне в цвет, он-- сердца скит всемирной розы, уст твоих, моей... Но сколь беззвучная сердца моего дорога к сердцу розы моей. перевод с английского Терджимана Кырымлы    Kisses Sweet, can I sing you the song of your kisses? How soft is this one, how subtle this is, How fluttering swift as a bird's kiss that is, As a bird that taps at a leafy lattice; How this one clings and how that uncloses From bud to flower in the way of roses; And this through laughter and that through weeping Swims to the brim where Love lies sleeping; And this in a pout I snatch, and capture That in the ecstasy of rapture, When the odorous red-rose petals part That my lips may find their way to the heart Of the rose of the world, your lips, my rose. But no song knows The way of my heart to the heart of my rose by: Arthur Symons (1865-1945)

Уолтер Симонс "У Дьеппа" Полоска гальки с примесью травы заброшена, долга что небыль; Свинцово море, сланцевое небо; уж осень в воздухе, увы! Отель, предолгий монолит, был нестерпимо белым-- вянет в послезакатном свете, станет зелёным он, но серостью полит. Бездушность, бесконечность напоказ-- для нас с тобой она лишь малость значит: так тонны гальки не переиначат погибший миг, которым кончен сказ. перевод с английского Терджимана Кырымлы    At Dieppe ............ to Walter Sickert* The grey-green stretch of sandy grass, Indefinitely desolate; A sea of lead, a sky of slate; Already autumn in the air, alas! One stark monotony of stone, The long hotel, acutely white, Against the after-sunset light Withers grey-green, and takes the grass's tone. Listless and endless it outlies, And means, to you and me, no more Than any pebble on the shore, Or this indifferent moment as it dies. by: Arthur Symons (1865-1945) * Дьепп-- порт на северном побережье Франции. В 1942 году там неудачно был высажен десант союзных войс, который затем был сброшен в море и пленён немцами; ** Вальтер Зикерт, английский художник-импрессионист немецкого происхождения, был намного старше Артура Симонса, см. по ссылке http://en.wikipedia.org/wiki/Walter_Sickert

                                                                 .8. -- Я жажду бесконечности. Или неделимого. -- Я же тоскую по ближнему. -- По низкому? -- По возвышенному. -- По Ничто? -- Я жажду мужчин и женщин. Петер приотворил окно. Хмарь поползла салоном. -- Что остаётся думать, чувствовать, делать? Знакомо тебе это? -- Всё истощено. -- Уже было так однажды. Внезапно перед ними возник во всей красе складный "пульк" (тобогган или индейскиесани, влекомые лыжником, здесь-- неповоротливый прицеп--прим.перев.) Хорошо бы, коль двинулся, да --палочками, палочками (лыжными-- прим.перев.)Потянулся дальше. Собирал себе различнейшие моментики-- ходил по-шахматному. Выпустил когти наконец-- и остался на месте. -- Есть буйство в детскости. -- Вот что ты знаешь на самом деле: под больным стонут нити простыни. -- Довольно лишь поверить в это. -- Жажда, которая приводит к тому, что интимное обращается в неизвестное. Осторожно! Там стоят идиоты! Августин хладнокровно жахнул по тормозам. -- Они легли рядом, представь себе. Штучная работа. А мы едем в Касель. -- Будь спокоен, мой любезный. Где-нибудь там, под Франкфуртским крестом, мы затеряемся. -- Этой ночью? -- С глазу на глаз с ночью, будь совершенно спокоен. -- Но и в ночи-- светлейший день, ты не находишь? Они накрепко засели. Пробка замерла. Вертолёт пролетел над ними вперёд. Впереди появился просвет, затор тронулся-- и наконец рассосался. Поехали дальше. "Форд" взобрался козлом на "мазду". На боковых линиях разметки ,вытянувшись, лежали рядом двое господ. Один в синем, другой в коричневом костюме. Связанные изящной серой нитью. -- Дай газу!-- пыхтел Петер. Августин ударил по педали-- и сани покорно стали на дыбы. -- Они посмотрели на меня-- и от их взгляда я на миг ощутил себя в глубоком ладу с собою. Петер и Августин прижимались друг к другу, пока мчались по автобану. -- Иногда в моих снах раздаётся топот,-- продолжал Петер.-- Ходет один, в сапогах, по моих мнам, думаю я-- и просыпаюсь. Авкустин указал на пашню. -- Мы уже на взморье. -- И вкруг нас глубокая тишь. -- Мы на берегу ожидаем свои желанья. -- Моря наступают. -- Реки? -- Долины. -- Горы? -- Леса. -- Равнины?   -- Они населены людьми, зверьми, духами и чудовищами. -- Но я не вижу мимоходом милого лица Альбертины. Езжай потише, пожалуйста. Я высматриваю её, знаешь? -- Уже. Она спит? -- Она на двадцать лет старше меня. -- Что поделать. -- Её лицо молчит. -- Обьятия. Ласки. Шёпот. Смех. Тишина. Что это? -- Её малелькие ступни обнюхивают изнутри складки простыни. -- Да, это знакомо. -- Я осмеливаюсь направить свои холодные ступни к её, чтоб они повеличались пара с парой. -- Женщина действительно иногда остаются верными одному. -- Кто они, женщины? -- Божественны, когда они шепчут нерифмованное. -- Шорох в постели столь интимен, не правда? -- Я ощущаю себя под контролем. -- Время сторожит нас. Августин резко затормозил. -- Смотри в оба, через считанные километры закончится лето. -- Пожалуйста, не волнуйся, езжай скорее. Ну, жми на газ! -- Как прикажешь. -- Она была в моей комнате. Лампа свисала с полки. Мы сливались воедино. -- Её прежде трахали? -- Никогда. Мы лежали в моей постели. Наши слова нищенствовали среди наших членов. По радио-- старые шлягеры. -- Куда, бывает, бегут волны музыки, там чистое безумие. -- Наш шёпот дополнял полумрак. Мы ворочались зажмурившись. Петер медленно ворочался на сиденьи туда-сюда. -- Наши шёпот становился всё пуще. Внезапно с её уст сорвался вздох. Август застонал. -- Я за модные оттенки. -- Жизнь. Нравится мне. -- Это хорошо, что мы были рождены. -- Думаю о твоей кошке, которая с голоду безумно скачет по стенам и дверям. -- Мы ещё сегодня заедем к ней. -- Мне бы хотелось не забыть об этом. -- Сон нежелателен. Мне включить свет? -- Зачем? Он просветит нам ладони-- и больше ничего. -- Нас сопровождает резкая усталость, ты её замечаешь? -- Мы едем по молу к морю. -- Это хорошо. Он очень далёко выдаётся в море, и он повторяет рельеф дна. -- Над нами кричат птицы. -- Ночные мосты. -- Впрочем, море очень старо. -- Берег усеян лежащими экспертами-- они впрыскивают смертельные инъекции воде. -- Так покойно моё тело. -- Я внемлю красноречивым вздохам Альбертины рядом со мной. -- Я за то, чтоб отворит дверцы свои. -- Одну за другим? -- Страшусь, что мне навстречу выйдет то, что я забыл. -- Я чувствую, что стал мужчиной. Августин взглянул на свои брюки. -- Я бы желал с тяжёлыми, упитанными яйцами покрывать дам. -- В чёрные облака на срамный холм Альбертины. Так, что, кажется, улыбками щель её расплывается. -- Мужчина и женщина. -- Ночь полна мошек. -- Самолёты порхают над волнами. -- Мы всё удаляемся по молу в открытое море. -- Бесчисленные поцелуи вершатся под покровом. -- Ты идёшь со мной. -- Я совершенно спокоен. -- Прошу тебя, не вынимай рук из карманов. -- Я за то, чтоб околдовать тебя. -- Петля на моём горле. -- Я в курсе. -- Будучи неудовлетворёнными, таковы мы есть, давим на каждую кнопку. -- Прозрачные любовники тянутся мимо с тихим ветром. -- Ты ревнив? -- Не беспокой меня. -- Мы выкрали у мира самих себя. -- Наши пальцы обучаются новому пению и ощупывают законы темноты. -- Спокойной ночи, история. -- Что значится в плане игры? -- ... Отставить! -- Посекундно меняется то, что мы привыкли называть и считать программой. -- Приди, сокрытая подруга! -- Мы не только разбиваться умеем. -- Гляди, море всё выше. -- Почему медлишь? -- Мы можем направиться точно к месту и ко времени кораблекрушения. -- Но я постоянно промахиваюсь, в пользу картиночек. -- Ночь тихо станет тихо полистывать мои любовные книги. Я не решаюсь в одиночку читать их. Или должен был решиться? -- Но так не пойдёт, милейший? -- Почему? -- Ты оставил свои руки на железнодорожном вокзале. -- Действительно. Никто ими не озабочен. -- Они посереют от тамошнего чада. -- Ты совсем близко. Свободна от меня. -- Жизнь станет расчётливее, верится иногда мне. -- К тому же заузится она. -- Как бы тоньше от всяческих томлений. -- Я нахожу хорошими те твои брюки, которые обтягивают зад. -- А я-- твои слова, хотя в них ничего атмосферического нет. -- Просты и прозрачны как вода. -- Выбракованы. -- Где-то по мне висит телефон, в некоей глубокой шахте. Из складок темноты раздаётся трель--и минает моим телом. -- У нас нет времени на чуждые сигналы. -- Сколь глупо, бывает, женщины воспринимают наши тяготы. -- Да и мы тоже не сверхотзывчивы. -- К тому же, по-прежнему нам не хочется видеться слишком часто. -- Я столь полон этими часами. -- Я бы не желал покончить с собой. Прости меня. Кому мне ещё поведать об этом? То-то понимаю: я-- некая неизвестная болезнь.   -- Против всего найдётся средство. перевод с немецкого Терджимана Кырымлы 

Поначалу неловко приходит головка, заржавело колено-- влечёт за собой; уступает парторгу плохая уловка: "Голова, завтра выйдешь в решительный бой..." А начальник уже под столом, и надолго; а на голову ноги с ухмылкой глядят: "Не отдашь кулакам ни Урала, ни Волгу. Отсидишь, сколько скажет народный судья". Вот и всё. Стало быть, надо было упорно распахнув эти двери, шагнуть в кабинет, как в немецком трофейном засмотренном порно: не сморгнув, на колени-- и сделать минет. А в руке громыхает больное колено, а в другой холодеет родное ребро. На стене голова-- то порубленный Ленин, так успел пошутить перед смертью Петров. За тобою завоет в семейном бараке молодая жена, следом --сын сирота. Ты останешься там, в перестроечном баке-- безымянной останешься ты, высота. 

В полшестого пополудни на автостанции полно народа с работы да с рынка-- и взгляду тошно от унылых, заплывших с устатку женских лиц, от псовьих повадок униженных мужчин, режущихся в карты, смакующих солёную кильку под пиво, курящих несмотря на милицейский запрет. Всё сторожа да чёрноробы, изредка-- "менеджеры по продажам". А с другой стороны посмотреть-- тут добытчики, старатели и кормильцы обоих полов собрались, честь им хвала, наш поясной поклон им за то, что не сидят сиднем в своих пригородах, а трудятся не покладая рук, тянут семьи, ладят домики и веселы, веселы они. Возгордясь, видишь с горечью "простых", пока сам среди них не пообтешишься.
Парень лет пятнадцати, худой как палка, в чёрном и сером весь, нерусский и ,кажется больной на голову, дефектный что-ли, таких в армию не берут, комиссуют их, одним словом-- ходит с белым, перебинтованным будто, самодельным ящичком-- и просит денег низким голосом, без акцента говорит, а сам чернявый такой, и лицо будто иудейское у него, словом, таким охотно верующие дают. Два дня назад он было с тем же ящичком побирался, да печати на нём не было. Теперь есть она, но какая-то сомнительная. Народ, однако, не придирается, простой он народ, христианский, добрый, и бедный притом. Дают ему и мелочь, и рубли, которыми в Крыму всегда звали и будут звать эти украинские гривни.
Двое коренастых, тренированных охранника строго распытывают нерусского:
-- Кто будешь?
-- Геворкян.
-- А звать?
-- Давид.
-- От кого работаешь?
Давид запинается, но чётко отвечает, уже другим, повыше, не гробовым голосом:
-- Свято-Успенский монастырь.
Тот, что пониже, с пронзительным, плотоядным вглядом антисемита, звонит по дешёвой своей безотказной мобилке:
-- Алло. Это Свято-Успенский?... Дайте мне главную монахиню..... Здравствуйте!.... Я с автостанции звоню. Геворкян Давид для вас собирает пожертвования?.... Спасибо!... Всё в порядке. Тут он, перед нами, жив-здоров.
(Давиду) -- Иди. Работай дальше. Вот тебе рубль.
Низкий давно, в молодости сидел за грабёж, на Севере срок отбывал, вышел при Горбачёве. Мастерил что-то на заре кооперации, снимал на окраине Симферополя времянку со двором. После нашёл свободную женщину-- и ,возможно, расписался с нею, в общем, решил собственную жилищную проблему, но-- в пригороде. Так вот и ездит столько лет кряду. Фашизм --его развлечение и вера, хобби и цель жизни, скажем прямо, не единственная и не всепоглощающая. Начинал с антисионистских книг "Политиздата". Я знаю одного тридцатилетнего интеллигентного еврея, который долго думал, мечтал, надеялся, будто Израиль захватит Крым, чем решит массу проблем обитателей полуострова. Я это к тому, что евреев в Крыму побольше, чем в других землях украинских, и они куда мечтательнее тех, что обитают за Перекопом. Так вот, продолжим. В самом конце 1990-х низкий стал понемногу вчитываться в самиздатские брошюрки, узнал массу страшных сведений о помыслах и промыслах сионистов. Отсидев раз в лучшие свои годы, оставаясь надолго без своего жилья, он не шкодил-- значит, тоже вышел в мечтатели! Не настолько, правда, чтоб подключится к Сети-- и завести себе блог на этом портале, иначе б я не опубликовал сей очерк.
Геворкян собирает в день рублей (...ах, украинских!) триста, не меньше. Гужуется он на постоялом коммунальном дворе, где из приписанных проживает одна лишь одинокая старуха, а остальные каморки хозяева сдают цыганкам, наркоманам, левым торгашам и попрошайкам. Надеюсь, там его не грабят, не обижают, не слишком наживаются на нём. Монастырь, на который он работает-- женский, туда можно не возвращаться, а деньги доставят к месту, деньги, они легки на подъём, даже чересчур.
Высокий охранник-- из коренных, а значит-- русских! местных.Он во многих отношениях крепче низкого, но далеко не столь начитан. Не сидел. Разведён. Оба без вредных привычек. Убеждённые люди, это я и по себе сужу, редко закладывают за воротник. Высокий употребляет чаще и больше низкого-- вот ещё одно подтверждение моей теории. 

* Что ты за Чел? Задумка Бога! Но тот, кто выдумал тебя, во смертном облике убогом, умом незрел, он из ребят? ** Вера, ты дробишь Сомненья, ими мудро путь мостишь? Голубь Сердца беспроблемно покоряет Неба тишь.

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы 

* Was bist du Mensch? Ein Gottgedanke! Und hat, der dich hienieden gedacht, Wenn dir gefallen der Sterblichkeit Schranke, Nicht weiter dich zu denken die Macht? ** Welcher Zweifel brach o Glaube, Kluegelnd je zu dir sich Bahn? Aber leicht schwang sich die Taube Reinen Herzens stets hinan. Karl Marx

Там вода шумит столь странно "унесись подальше с нами, только верь!"; она без чувств, разум водный вечно пуст, хладно биться, хладно лится,-- всё бурлит, бурлит водица. Но вглуби, в горячей прорве, древний дед сидит, оборван; на луну попляшет малость; коль звездулька показалась, скачет дед, водицу хлещет так, что волны жуть трепещут. Волны, вы убийц орава: члены старцу обрывая, если тот вас хочет выпить, скалясь, костный мозг сосите, взрежьте робкое обличье-- пусть луна за пляски вычтет. Там вода шумит столь странно "унесись подальше с нами, только верь!"; она без чувств, разум водный вечно пуст, хладно биться, хладно лится,-- всё бурлит, бурлит водица.

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы  Wassergreis Wasser rauscht so seltsam dort, Kreist sich in Wellen fort, Glaubt wohl! es fuhle nicht, Wie sich die Woge bricht, Kalt sei`s im Herzen, kalt in dem Sinn, Rausche nur, rausche nur hin. Doch in den Wellen, im Abgrund heiss, Sitzt gar ein alternder Greis, Tanzt auf, tanzt ab, wenn der Mond sich zeigt, Wenn Sternlein aus Wolken steigt, Springt gar seltsam und ringt gar sehr, Will trinken das Baechlein leer. Wellen sind ja die Moerder sein, Zehren und nagen des Alten Gebein, Grinzt ihm eisig durch Mark und Glied, Wenn er die Wogen so springen sieht, Schneid`t gar ein baengliches Wehgesicht, Bis Sonnenglanz Mondtanz verbricht. Wasser rauscht dann so seltsam dort, Kreist sich in Wellen fort, Glaubt`wohl, es fuhle nicht, Wie sich die Woge bricht, Kalt sei`s im Herzen, kalt in dem Sinn, Rausche nur, rausche nur hin. Karl Marx

Нам дано на всё решиться,
не волынить, не лежать,
не в молчальники пошиться,
не в унынии дрожать, 

не болтать и, выгнув выи,
сунуть их, боясь, в ярмо!
Наше-- будни трудовые,
цель и натиск штормовой.

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы 


Darum lasst uns alles wagen...

Darum lasst uns alles wagen,
Nimmer rasten, nimmer ruhn.
Nur nicht dumpf so gar nichts sagen
Und so gar nichts woll`n und tun.

Nur nicht bruetend hingegangen,
Aengstlich in dem niedern Joch,
Denn das Sehen und Verlangen
Und die Tat die bleibt uns doch!

Karl Marx

Сидит во креслах, столь глупа, молчком немецкая толпа. Буянит буря там и сям, моло`ньи небо облакам швыряет до само`й земли-- а им хоть в мо`зги вбейте клин. Но только бури выйдет срок, проглянет солнце, ветерок, вопя, восстанет мигом гниль напишет книгу "Минул гиль!", начнёт о напасти былой мудрить, истоки оной до основ следить, стремить догадки к ясному концу, мол счастье небу к месту и к лицу, да всё систематически слагать, головки, попки, пяточки чесать, гримасничать, шалить по-детски, раскапывать трухлявое наследство, чтоб современность в розысках постичь, земле и небу обретая бич... а те живут обыденным путём, а волны с брегом спорят о своём. перевод с немецкого Терджимана Кырымлы  * Значение слова "ГИЛЬ" в толковом словаре Даля:

ГИЛЬ - м. стар. смута, мятеж, скопище. гилем пришли, толпой, буйным скопишем. гилевщик, участник в гиле....

In seinem Sessel...

In seinem Sessel, behaglich dumm, Sitzt schweigend das deutsche Publikum. Braust der Sturm herueber, hinueber, Woelkt sich der Himmel duester und trueber, Zwischen die Blitze schlaengelnd hin, Das ruehrt es nicht in seinem Sinn. Doch wenn sich die Sonne hervorbeweget, Die Luefte saeuseln, der Sturm sich leget, Dann hebts sich und macht ein Geschrei, Und schreibt ein Buch: "der Laerm ist vorbei." Faengt an darueber zu phantasieren, Will dem Ding auf den Grundstoff spueren, Glaubt, das sie doch nicht die rechte Art, Der Himmel spasse auch ganz apart, Muesse das All systematischer treiben, Erst an dem Kopf, dann an den Fuessen reiben, Gebaerdt sich nun gar, wie ein Kind, Sucht nach Dingen, die vermodert sind, Haettindessen die Gegenwart sollen erfassen, Und Erdund Himmel laufen lassen, Gingen ja doch ihren gewoehnlichen Gang, Und die Welle braust ruhig den Fels entlang. Karl Marx

Нам Быть не суждено. Мы суть поток,
готовых форм текучие рабы:
собор, день, ночь, пригожий желобок
минаем сквозь, гонимы жаждой Быть.

Мы полним формы, нам ли уставать--
нет родины нам, ни добра, ни зла,
всегда в пути мы-- "гостя принимать",
нас не окликнут поле, плуг и злак.

Не знаем, право, Богу мы на что:
играет с нами, дланью звучно жмёт,
что поддаётся слепо, не речёт--
пожалуй, слепит, да не обожжёт.

Кабы окаменеть нам! Коль застыть бы!
к тому влечёт нас неизбывная тоска--
да только дрожи-робости в ней прибыль,
вовек не станет на пути река.

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы 
см. перевод Юрия Куимова по ссылке : http://www.stihi.ru/2010/12/09/7598


Klage

Uns ist kein Sein vergoennt. Wir sind nur Strom,
Wir fliessen willig allen Formen ein:
Dem Tag, der Nacht, der Hoehle und dem Dom,
Wir gehn hindurch, uns treibt der Durst nach Sein.

So fuellen Form um Form wir ohne Rast,
Und keine wird zur Heimat uns, zum Glueck, zur Not,
Stets sind wir unterwegs, stets sind wir Gast,
Uns ruft nicht Feld noch Pflug, uns waechst kein Brot.

Wir wissen nicht, wie Gott es mit uns meint,
Er spielt mit uns, dem Ton in seiner Hand,
Der stumm und bildsam ist, nicht lacht noch weint,
Der wohl geknetet wird, doch nie gebrannt.

Einmal zu Stein erstarren! Einmal dauern!
Danach ist unsre Sehnsucht ewig rege,
Und bleibt doch ewig nur ein banges Schauern,
Und wird doch nie zur Rast auf unsrem Wege.

Hermann Hesse