Часом без жодної видимої причини людині буває сумно. Вдома всі здорові, і немає проблем на роботі. Цвіте жасмин, щебечуть птахи, і вечір обіцяє фантастичний захід сонця - але сумує вінець природи. Немов забув щось і ніяк не може згадати ...

Смуток - він де? У крові у того, хто сумує, - або, як мікроб, в повітрі, і ним всі дихають?

Коли людина рухається, сумувати важко. Набагато легше сумує лежачи на спині, дивлячись у небо. Або лежачи на животі і дивлячись на мурах в траві. Рубаєш дрова - не сумуєш. Кинув рубати, сів, витер піт з чола - знову сумуєш.

Одна людина мені сказала, що смуток народився від почуття втрати. Такої втрати, про яку ти забув. Тобто ти сам не знаєш, що втратив, проте  сумуєш і не розумієш, з якого дива.

Припустимо, ти загубив ключі від будинку. Хіба ти будеш сумувати і, тим більше, співати протяжні пісні? Ні. Сто разів ні. Ти будеш сваритися останніми словами, шукати винних (дружину, наприклад), будеш дивитися під ноги, ніби ти - грибник, а кругом - ліс. Ти будеш злий і активний. А все тому, що предмет втрати відомий.

А ось втратили ми рай. Втратили начисто і безнадійно. Тобто так, що якщо шукати самим, то не знаєш навіть в який бік бігти. Але шукають, коли знають, що втратили. А ми забули про цю втрату. Мізками забули, але душею пам'ятаємо. У нас душа часом на собаку схожа. Скиглить щось нерозбірливе, тугу наганяє, а зрозуміти нічого не можна. Ось звідки смуток в людині.

Роблю висновок, що сумують всі, хоча досвід цей висновок прагне спростувати. Я все шукаю вчорашній день і натикаюся на стрункі колони оптимістів, яким тепло на світі від повного забуття своєї головної втрати. Я думав, що у них є таємниця, що вони такі бадьорі від того, що і дверцята знайшли, і ключик від дверцят у них в кишені. Розмовляв, питав. Виявилося, ніхто нічого не знає. Навіть не розуміють, про що я запитую. Деякі, ті, що спритніші, гнівно кричали: «Жени його! Він нам зараз безглуздими питаннями совість роз'ятрить і душу навиворіт виверне! А у нас футбол сьогодні, фінал Кубка чемпіонів ».

Якщо б у нас, як в Середні століття, була культура публічних диспутів, я б  запропонував відкритий диспут на тему вселюдської смутку. Вселенської смутку. «Вселенський смуток - двигун прогресу». Або «Спроба забутися і розважитися як джерело науки і мистецтва». Було б цікаво.

Смуток - це не туга і тим більше не смуток. Це - не смертний гріх. Навпаки, смертним гріхом пахне оптимізм. У восьми випадках з десяти можна підозрювати, що оптиміст вкрав щось, або уникнув покарання, або придумав якусь хитру капость. Оптимізмом дихає гімн Люфтваффе, той самий, де «замість серця - полум'яний мотор». Навпаки, всі закохані, тобто ті, хто не хоче дивитися на світ зверху вниз і скидати бомби, сумують. Закохані, звичайно, танцюють під дощем, скачуть через паркани, ночують під вікнами. Але ще вони неодмінно сумують.

Сумує весняного вечора дівчина, відчуваючи себе порожньою і марною. Соловей щебече, черемха з акацією дурманять розум розкішшю запахів, а вона сумує. Вона відчуває, що колись народить нове життя. Але коли, коли? І як це буде? І де той, кому можна схилити голову на плече? І ось природа розквітає і веселиться, а людина, та, заради кого сотворена природа, сумує і тужить.

Сумує і тужить юнак. Кров у його венах - що окріп в батареях. Але навіщо він тут? І чому Місяць такий близький, але рукою його не дістати? Юнак теж відчуває, що якась дівчина має народити нове життя. Але він не знає, яка саме, і не розуміє ще до кінця, до чого тут він. А природа продовжує свою хамську весняну радість. Це все одно, як якби цар у палаці сумував, а вся челядь, все пажі, все стражники і кухарчуки були шалено щасливі.

Раніше думали, що людина велика тому, що зуміла робити літаки. Тепер таку дурість може повторити тільки людина з вродженим психічним дефектом. Людина велика тому, що їй і всього світу мало. А раз їй його мало, раз не для цього світу тільки створена людина, то їй залишається втішатися віршами та піснями. Людина велика тому, що вона сумує про рай та співає пісні. А літаки нині й безпілотні є. Вони комп'ютерами управляються. Але ніякий комп'ютер не заспіває «Не для мене прийде весна», і ніякий комп'ютер, почувши пісню, не розплачеться.

Фізику розуміють не всі. Не всі можуть розібрати і зібрати автомат Калашникова. Не всі можуть плавати під водою з аквалангом. Але закохувалися всі, і сумували всі. Значить, це і є відмінна риса істоти людської. І саме людство є велика сім'я істот, що втратили рай, сумуючих з цього приводу і не розуміючих причин свого смутку.

Смуток - це смутна пам'ять і не менш неясне передчуття. Це - безодня, що розкрилася в душі і нічим, крім Бога, не  може наповнитися. О душе, яка сумує за втраченим блаженстві! З ким мені порівняти тебе? Порівняю тебе з царівною Несміяною. Чому б ні? Будемо говорити про велике  дитячою мовою. Не будемо боятися відкривати завісу над таємницями за допомогою жартів і примовок. Будемо вести себе як блазні, тобто як самі сумні на світі люди, які здаються всім самими веселими.

Царівна Несміяна плакала в палаці. Складність була в тому, що їй самій була невідома причина плачу. «Діагнозу немає - лікувати не можна», - говорили німецькі лікарі. А царівна все плакала і плакала, так що під її троном здувся паркет, а в кутах дівочої стала відволожуватися штукатурка.

Цар-батько був людиною прогресивною. Він вірив у силу таблеток і мріяв про міжпланетні мандри. «Дивися, доню. Я тобі нову мобілку купив. У ній три гігабайти пам'яті ». А вона ще дужче сльозами заливається. «Ходімо, доню, до мене в палати. Подивимося новий фільм Стівена Спілберга ». А вона ще сильніше виє, і сльози течуть без всякого натяку на вичерпність ресурсу.

Далі ця казка по-різному кажеться. Але головна лінія - скрізь одна і та ж. Все новомодне, все блискуче, дороге, заморське посилювало нерозгадані страждання царівни. Так вона і вбила б себе стражданням, так би й втратила зір від сліз, якби  не любов до людини, яку, через звичйність і непоказність, ніхто й  помічати не хотів. Він її розвеселив, він її втішив, він їй слізки витер і до життя повернув. Він став їй другом і чоловіком назавжди.

Це, друзі мої, образ Христа, що проник в казку. Це натяк на Христа, Якого не бачать ті, хто від повсякденної мішури осліп, і Якого через Його простоту та смирення не приймають всерйоз мудреці  віку цього.

Ну а плачуча царівна, звісно, це - душа наша, яка реве безутішно і  страждає, нібито безпричинно, поки Небесний Жених в простому одязі не  подивиться на неї мудро й ласкаво.
Ось воно як.

Протоієрей Андрій Ткачов

Праздник Введение во Храм Пресвятой Богородицы. О чем он? Тема его простая: маленькую девочку родители приводят во храм Иерусалимский. Ничего необычного, в то время так поступали многие, это было общепринятым обычаем. Ибо привести в Храм — это значит жизнь ввести в соприкосновение с Богом, дать жизни конечную цель и назначение, осветить ее изнутри светом высшего опыта.

Но вот, повествует церковная служба этого дня, вводят ее туда, куда  никто, кроме священников, не смел входить, вводят в место, называемое «святое святых», в таинственную, священную глубину храма. Имя этой девочки — Мария. Это будущая мать Иисуса Христа, т. е. та, через которую, верят христиане, сам Бог приходит в мир, к людям, чтобы разделить их жизнь и раскрыть божественное ее содержание.

Что это — сказки? Или тут что-то поведано и раскрыто, о чем иначе, в простых человеческих словах может быть и не скажешь, то, что прямо, непосредственно относится и к нашей жизни?

Вот был этот благолепный, тяжелый храм — слава Иерусалима. И веками люди верили, что только в нем, за тяжелыми стенами может человек соприкоснуться с Богом. Но священник взял Марию и ввел ее в самое священное место, и мы и сейчас поем: «пречистый Храм Спасов вводится в храм Господень». А потом, Христос сказал: «Разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его». Евангелист прибавляет: «а Он говорил о храме тела Своего».

Смысл всех этих событий, всех этих слов, всех этих воспоминаний прост: отныне храмом становится человек, отныне не камни и не алтари, а человек — его душа, его тело и вся его жизнь — вот священный и божественный центр мира, вот его «святое святых». Один храм — живой и человеческий — входит в другой, каменный, материальный, и изнутри завершает его смысл и назначение.

Перемещается центр религии, более того — перемещается центр тяжести жизни. В мир входит учение, не ставящее ничего выше человека, ибо Сам Бог принимает человеческий образ, чтобы явить, что назначение человека, призвание его — божественное. С этого момента начинается свобода человека. Нет ничего над ним, ибо сам мир для него — дар Божий, данный ему для исполнения божественной судьбы своей.

С тех пор, что вошла Дева Мария в «святое святых», сама жизнь стала храмом. И когда празднуем мы праздник Введения во Храм, мы празднуем этот божественный смысл человека, высоту и свет его призвания. Их не стереть, не выкорчевать из человеческой памяти.

***

Можно без преувеличения сказать, что церковное почитание Девы Марии,  Божьей Матери, выросло, как дерево из семени, из созерцания Ее у яслей, вВифлееме, в ту для христиан единственную по своему значению ночь, когда родился  Иисус Христос, когда образ Матери с Младенцем на руках стал — и навсегда остался — главным, самым глубоким, самым радостным образцом нашей веры, нашей надежды, нашей любви… Иначе говоря, все праздники, все молитвы,  вся любовь, направленные на Божью Матерь, укоренены в празднике  Рождества Христова.

В древности, когда еще не развился церковный календарь, единственным  праздником в честь Девы Марии был второй день Рождества — 26-го декабря, день, который и доныне называется «Собором (то есть собранием) в честь  Пресвятой Богородицы». Именно в праздновании христианской Церковью  Рождества Христова, то есть в молитвах и песнопениях этого дня, находим  мы самый глубокий пласт богородичной темы, присущей христианской вере,  то есть нашего отношения к Марии, нашего восприятия как Ее образа, Ее  личности, так и места Ее в нашей религиозной жизни.

Одна тема, один мотив красной нитью проходит через все празднования  Рождества Христова: это переживание Матери Христовой как дара мира, дара человечества, и значит — нашего дара приходящему в мир, к человеку Бога.

«Что принесем Тебе, Христе», — спрашивает одна из  рождественских молитв. И отвечает так (я привожу молитву эту в ее  русской, а не церковнославянской форме): «Все, сотворенное Тобою,  встретило Тебя своими дарами. Небо дарит Тебе звезду, ангелы — пение,  волхвы — приношения, пастухи — свою радость, земля — пещеру, пустыня —  ясли. Мы же, люди, приносим в дар Тебе Матерь-Деву…»

В чем глубокий смысл этого удивительного песнопения? Да в том,  конечно, что мир, что все творение не только жаждут соединения с Богом,  не только ждут Его пришествия к нам, но и готовят эту встречу, так что  именно встреча Бога с человеком, свободная и любовная, составляет самую сердцевину христианской веры.

Для современного слуха, высушенного, вылущенного поверхностной  рассудочностью, слова о небе, приносящем приходящему в мир Богу —  звезду, или о земле, приносящей Ему пещеру и ясли, звучат всего лишь как поэтические метафоры, как поэзия, не имеющая, «как известно каждому»,  никакого «объективного» значения, никакого отношения к реальности. Чего  наше рассудочное сознание не вмещает, так это того как раз, что именно поэзии, и может быть только ей, дано видеть, слышать и нам передавать и  являть глубокий смысл, лучше сказать, глубину всякого явления, всякой  реальности, ту подспудную их силу и правду, которая скрыта от маленького, самодовольного, одной лишь внешностью вещей занятого  рассудка.

Небо, в дар Христу приносящее звезду! Что это значит, как не то, что  все в мире, и прежде всего сам мир в своей целостности и гармонии, в  самой своей природности, как бы предназначен, предопределен к явлению в  нем высшего смысла, что сам мир не случаен, не бессмысленен, а наоборот: мир — и символ, и желание, и ожидание Бога.

«Небеса поведают славу Божию!» Это знает поэзия, это знает вера. И  потому в Рождестве Христовом поэзия и вера видят не только пришествие  Христа, но и встречное движение к Нему мира: звезда, пустыня, пещера, ясли. Ангелы, пастухи, волхвы. И, как лучезарная сердцевина, как  скрещение и полнота всех этих движений, — Мария, лучший, самый  прекрасный плод, божественный цветок мироздания.

Ты даешь нам по любви Твоей Сына Твоего — как бы говорит вера Богу.  Мы, в нашей любви, даем тебе Марию, Деву-Мать, чтобы Сын Божий мог стать Сыном Человеческим, быть одним из нас, и нас в себе соединить с Богом. В лице Марии совершается как бы брак Бога с миром, исполнение их взаимной любви.

Говорит Евангелие: «Так возлюбил Бог мир, что отдал Сына своего единородного…» Отвечает Церковь: «Так возлюбил мир Бога, что отдал Ему ту, в чьей  красоте и чистоте раскрывается глубинный смысл, глубинное содержание  мира…» И потому, прежде чем начинает узнавать вера в Марии — Мать и заступницу, прежде, чем находит свою полноту почитания Ее в бесчисленных молитвах, праздниках, изображениях, до всего этого, как основание и  источник всего этого, — явлена нам Божественная полнота. Божественная  красота той ночи, и в самом сердце Ее ослепительный свет, исходящий от  образа Матери с Младенцем на руках.

Все то, что распалось в грехе, злобе, гордости человеческой, — снова  соединено: небо и земля, Бог и человек, природа и дух. Мир становится  хвалой, слова — любовью и песнью, материя — даром, природа — яслями. Та любовь, которой Бог извечно возлюбил мир и та любовь, которой, на  последней глубине своей, извечно любит мир Бога, соединились и  исполнились и воцарились в этом образе, в образе, которого никто и  никогда не смог выкорчевать из человеческой памяти, из человеческого  сознания.

Вглядываясь в этот образ, радуясь ему, мы вглядываемся в единственный подлинный образ мира, жизни и человека. И, ублажая Матерь Деву,  радуемся прежде всего тому, что в ней раскрылось о нас самих, о Божественной глубине, красоте, мудрости и свете мира, когда он  воссоединяется с сотворившим и любящим его Богом.

***

В мире страшно и пусто. Одиноко. И бесконечно трудно жить. И потому  так много людей ищут только того, как бы уйти от этой лжи, от этой  безрадостной жизни, и погружаются — кто в беспробудное пьянство, кто — в попытки обмануть обманщиков, выцарапать у них хоть долю самого  простого, животного счастья, кто — в беспредметные мечтания. Но все это  всегда, рано или поздно, оказывается тупиком, и только еще более  страшным становится пробуждение и насильный возврат к постылой лямке.

Не случайно, какую бы область жизни мы ни взяли, каждая в наши дни  стала «проблемой». Проблема общества. Проблема труда. Проблема пола.  Проблема женщины. Проблема счастья… И стало все это проблемой потому, конечно, что, с одной стороны, готовые ответы и предписания, даваемые  казенной пропагандой, уже давно развенчаны, обличены в своей лжи и  пустоте, перестали быть ответами, и потому, с другой стороны, что иных ответов нет, и мы так часто не знаем — где и как их искать. И воцаряются в нашем сознании пустота и цинизм, и вот их-то и хотим мы заглушить, от них бежать.

Многие в наши дни начинают смутно сознавать, что подлинные ответы  невозможны, если не прорвется человек к высшему и вечному, не обретет  веры.

Но ведь и в Бога можно верить по-разному. Ведь и вера может быть тоже только уходом, только бегством, своего рода психологическим опьянением, то есть вера может быть псевдо-верой, или ложной верой. Увы, и во имя веры, во имя Бога можно ненавидеть и творить зло, разрушать, а не  созидать. И не говорил ли сам Христос, что «многие придут во имя Его, и многих прельстят», и не говорил ли Христос также о том, что не всякий, говорящий Ему «Господи, Господи», войдет в Царство Божие?

Поэтому с первых же дней своих христианство не спрашивало — «веришь  ли ты?» — ибо знало, что и те, которые распинали и предавали Христа,  тоже во что-то и как-то верили; нет, христианство спрашивало: как ты веришь? И во что?

И вот здесь, при попытке ответить на этот основной для подлинной веры  вопрос, и вырастает перед внутренним взором почти бессознательно, почти невольно, образ Девы-Матери. О, это совсем не значит, что образ этот   хоть как-то заслоняет собою образ Христа или же представляет собой для веры как бы второй объект, отличный от Христа. Нет, ибо от Христа, только от Него, получаем мы этот образ как некий подарок нам, как раскрытие всего того, о чем учение, к чему — призыв Христа. Так вот, спросим себя, — в чем же его сила, в чем его помощь нам?

Мой первый ответ, возможно, удивит многих. Вот он: это образ женщины. Первый дар Христа нам, первое и самое глубокое раскрытие Его учения и  призыва даны нам в образе женщины.

Почему это так важно, так утешительно, так спасительно? Да потому,  что мир наш стал до конца безнадежно мужским миром. В мире нашем царят  гордыня, агрессивность, в нем все сведено к орудиям власти и властвования — к производству и к орудиям производства, к соперничеству, насилию, нежеланию в чем-то уступить, где-то смириться, умолкнуть,  погрузиться в тихую глубину жизни. И именно всему этому противостоит, все это обличает — одним своим присутствием — образ Девы Марии, Пречистой Матери, образ бесконечного смирения, но также и силы и красоты смирения, образ чистоты — и ее силы и красоты, образ любви — и победы этой любви.

Дева Мария, Пречистая Матерь ничего не требует — и все получает.  Ничего не добивается — и всем обладает. В образе Девы Марии все то, чего почти уже не осталось в нашем мужском, гордом и агрессивном мире:  сострадание, жалость, забота, доверие; про Себя Она говорит: «се раба  Господня», а мы называем Ее Царицей неба и земли, Владычицей и Госпожой.

Дева Мария ничему не учит, ничего не доказывает — но вот одно ее  присутствие, один свет и радость этого присутствия просто снимают  выдуманные, вымученные нами проблемы.

Как если бы после длинного, мучительного, разбитого дня мы вернулись  домой, и все снова ясно, и все полно того никакими словами не  передаваемого счастья, которое и есть единственное подлинное счастье.

Христос говорил: «Ищите прежде всего Царствия Божия». Так вот, в этой женщине — Деве, Матери, Заступнице — мы не умом, а сердцем чувствуем, что значит искать и найти Царство, и что значит жить им.

Протопресвитер Александр Шмеман

Про те як стати справжнім чоловіком в наш час, говорить протоієрей Андрій Ткачов.

 Сміливість жити.

«Я боюся жити. Напевно, я - боягуз », - співається в одній рокерській пісні.

Чому - «боюся»? Адже «хочу жити» - природніше, ніж «боюся жити». Разом з тим, статистика самогубств в розвинених країнах дозволяє думати про масову втоми від життя.

Здавалося б - яка безліч зручностей полегшує і різноманітить існування людини! Автомобілі та літаки, мобільні телефони, ліфти, вода з-під крана, телевізори, холодильники та багато іншого. Але чомусь від життя, полегшеного такою безліччю зручностей, людина  відмовляється і каже: «Я боюся», - а часом добровільно йде з нього  в
небуття.

Може, причина в тому, що в світі, наділеному великою кількістю зручностей та  розваг, прості і життєво важливі закони людських відносин починають  здаватися необгрунтовано складними і заплутаними? ..
Чоловік і жінка. Сміливість бути разом.

Наприклад, чому сучасні чоловіки в переважній своїй більшості не бажають  одружитися - не хочуть продовжити своє ім'я в історії, не хочуть  відчувати себе главою сімейства і господарем?
Може бути, це рішення виникає з того, що сучасний чоловік засвоїв помилкову вигоду зручності? Для початку він розклав подружнє життя на складові частини, тобто на права та обов'язки. Потім напружився звивиною егоїзму і зробив вигідний висновок: права подружжя  легко знаходяться в ринковому суспільстві без самого шлюбу - і чисту
сорочку, триразове харчування та постіль «радості» можна елементарно  купити, без штампа в паспорті. Так,
звивина егоїзму продиктувала чоловікові, що в законному шлюбі прав не  додасться, а всіляких обов'язків, відповідальності та пов'язаних з нею  тривог і різних переживань не уникнеш. Головне - буде втрачена свобода в досить відчутному масштабі.

Тому наш сучасник, хто водиться чистим егоїзмом, вирішив, що він проживе без сім'ї, тобто без любові, без складних зв'язків між поколіннями і без  вантажу благословенної відповідальності. Якщо мета життя - отримання задоволень, то краще їх отримувати  поодинці.
Уроки мужності.

Щоб коли-небудь стати сімейною людиною, чоловік повинен у дитинстві і юності бачити перед очима відповідні життєві приклади. Або так сильно і щиро закохатися, щоб потім безоглядно і назавжди кинутися в
гущу невідомого подружнього життя, в трясовину повсякденного побуту. Але і в тому, і в іншому випадку йому для створення сім'ї буде потрібна рішучість і неабияка частка мужності.
Смію припустити, що ніколи людині не потрібно було стільки моральної  мужності і сміливості для створення сім'ї, скільки потрібно сьогодні. Мужність в даному контексті - це здатність тверезо бачити мету, оцінювати ризики, йти на жертву, не тікаючи від випробувань. Це дуже чоловічий крок - запропонувати спільне життя, тимчасове і вічне, людині, яку ти любиш. Пообіцяти бути стіною-захистом і плечем-опорою для майбутньої дружини і майбутніх дітей: «Я навчуся всього цього, вір у мене». Сказати: «Я ще не вмію, але я неодмінно навчуся», - певною мірою вираз мужності. Причому сказати це потрібно в першу чергу самому собі.

Так, чоловік повинен бути твердий, постійний, посидющий і напористий. Іноді він повинен бути сміливий, але сміливість - це не головне. Є багато сміливості, порідненої з дурістю, абсолютно позбавленої справжньої мужності і благородства.

Мужність потрібно буде чоловіку не для відчайдушної автомобільної їзди і підкорення гірських вершин. Ці похвальні заняття, по суті, не більш ніж розвага.

Мужність буде йому необхідна для виховання дітей, вирощування дерев і  спорудження будинку - для справ простих і необхідних сьогодні потрібно  набагато більше мужності, ніж для справ яскравих і непотрібних.
Ну і, нарешті, ще одним атрибутом мужності варто визнати відмову від порохньої балаканини, сумної і порожньої. Краще займатися конкретною справою.

Протоієрей Андрій Ткачов

На том этаже телецентра, где мы ожидали записи передачи и прогуливались по коридору, было очень людно. Видимо Украина продолжала искать таланты, и почти голые девицы, совсем еще юные, в ожидании вызова на сцену хлопали накрашенными ресницами, шумели в гримерках, выбегали на перекур, тараторили с друзьями и родителями, прижав мобильники к уху.

Нас было двое, и мы коротали время в занимательном разговоре. Моим  собеседником был знаток Ветхого Завета, и мы, мысленно открывая сундук  библейских сокровищ, перебирали отдельные драгоценности, наслаждаясь их  красотой. Надпись «Идет запись» еще была темна над нашей студией.

О чем мы только не говорили тогда: о благословениях, данных умирающим Иаковом сыновьям, о красной телице, о пропавших без вести десяти  коленах, о первом Храме. Каким-то боком разговор наш зацепил и тему Содома. Содом это дело ясное, казалось мне. Неестественный блуд, грубое насилие, мужеложство, вот его яркие признаки. Оказалось, что не только в этом дело. В который раз оказалось, что мы можем привычно думать о чем-то, и считать дело ясным и до конца решенным, тогда как дело и  неясно, и не решено, и нами до конца не выяснено.

«Содом это не просто половая содомия, то есть извращение половой  жизни», – говорил мой знакомый. «Половая содомия есть лишь часть общей  содомии, причем побочная часть»

«А что значит «общая содомия»? – спросил я, по правде сказать, недоумевая.

«Это извращение всех вообще сторон жизни и потеря человеческого  облика. Сильнее всего это извращение проявляется в утрате способности  отличать добро от зла и, как следствие, в извращении правосудия.

Несправедливость в судах, тотальная, вопиющая и невыносимая  несправедливость, это такой же фактор Содома, как половая страсть  мужчины к мужчине»

Мы разговаривали на ходу, медленно прохаживаясь между кандидатками в «звезды», огибая их и иногда невольно слегка с ними сталкиваясь.

«Вот эти девочки, к примеру», – продолжал мой собеседник. «Они ходят голые среди мужчин, которые им не отцы и не мужья. И при этом думают, что так и надо. Это – Содом. Они потеряли чувство меры, чувство стыда, чувство справедливости. С этим согласны их родители. И все это – Содом. Попробуйте сказать им, что они ведут себя нечестиво, что они развратницы и позор своих семейств. Они набросятся на вас, как стая птиц на падаль, они съедят вас, и вы ничего не сможете им ни доказать, ни объяснить. Это и есть Содом. Их родители, кстати, поступят с вами так же»

Тут я начал вспоминать все, что читал в Писании о вещах, подобного рода. «У тебя был лоб блудницы, ты отбросила стыд» (Иер. 3:3)

«Выражение лиц их свидетельствует против них, и о грехе своем они  рассказывают открыто, как Содомляне, не скрывают: горе душе их! Ибо сами на себя навлекают зло» (Ис. 3:9)

Грешить и не краснеть, хвалиться грехом, зарабатывать на беззакониях, вот – Содом. И это еще далеко не все.

Многие вещи сокрыты ночным мраком. Для того они и творятся ночью. Но  люди теряют стыд, и свет слова вносят туда, где должно быть темно. Они  смеются и говорят открыто о грехах своих. Они гордятся грехами, словно это – победы на поле боя, и это – содомское сознание. Я всегда скрыто  чувствовал это, а теперь стал не просто чувствовать, но думать.

Мы продолжили разговор.

Древнее предание говорит, что четверо судей было в Содоме: Шакрой,  Шакрурай, Зайфой и Мацли-дин. Первые двое получили имя от слова «шекер», то есть «ложь». Третий – от слова «зайфон», то есть «подделыватель», а имя четвертого означает «извращающий правосудие».

Извращенное правосудие – вот Содом. Тебя ограбили, но ты же еще и  должен, это – Содом. Ты обратился в суд и обнищал от судебных издержек,  но правды так и не добился, это – Содом. У тебя отобрали имущество, лишили наследства, или сбили на дорогой машине, но ты же и оказался  виноват – вот тебе настоящий Содом, без всякого отношения к половым  пакостям. Это потом неправедные судьи, обмывая очередную «победу», будут смеяться над жертвой, упиваться и в пьяном виде творить пакости. Эти-то пакости мы и называем «содомом», но сам «содом», это то, что творится  раньше, то есть беззаконие.

Жестокость, бесчеловечие – признаки извращенного бытия. «Вы», –  говорил Исайя, – «присоединяете дом к дому и выгоняете бедняка. Как  будто вы одни живете на земле»

И он же говорил, что если бы Господь не сохранил Израилю остатка, то израильтяне были бы, как Содом, уподобились бы Гоморре.

Бесчеловечие, обман, тотальная жестокость – вот родовые признаки  Содома, и мы в нем живем. Да, к счастью, однополые забавы и половая  гнусь культурно все еще далеки от нас. Но не только в этом дело. В роскоши и грабеже – Содом; в злой неправде – Содом. А уж там, за высоким забором Содомского дворца, выстроенного на слезах безответных жителей  земли, никто не помешает поселиться и всякому половому извращению. Так оно и бывает. Так оно и есть.

Воплощенный, актуализированный Содом, это «Колымские рассказы»  Шаламова, где урка играет в карты на свитер, только что присланный с  воли соседу по нарам. Урка проигрывает чужой свитер, а человек согласен снять его только вместе с кожей. Человека молча и спокойно режут  насмерть, и снимают с него свитер, и продолжают дальше играть. И эта  будничная картина есть картина Содома, даже несмотря на отсутствие в кадре всякого намека на педерастию.

И когда интеллигент «тискает роман» блатному авторитету, то есть,  стоя «на цырлах», «по понятиям» излагает смысл классического  произведения, будь то «Ромео и Джульетта» или «Фауст» блатному  авторитету, то это тоже Содом. Этот несчастный интеллигент может еще и,  рассказывая, пятки чесать этому самому авторитету, зарабатывая часть  блатной пайки, и это уже совсем сравнить не с чем. Педерастии может не  быть, а Содом есть, и он очевиден.

Это не апология половых извращений. Да не будет!

Это попытка расширить понимание проблемы до ее истинных размеров, а  не до локальных границ, установленных произвольно. Содом – не просто  извращенный блуд, но целиком извращенная жизнь, и лишь тогда, как  неизбежный плод ее, извращенная половая жизнь. Ибо, как и остаться  неизвращенной половой сфере жизни, если вся жизнь вообще извращена?

Вот доктор Беттельгейм в книге «Просвещенное сердце» описывает случай в концлагере. Эсесовец замечает двух работяг, работающих в полсилы. Он  закипает гневом и приказывает этим двум копать могилу и лечь в нее. Те  исполняют. Потом эсесовец ищет исполнителя казни, и находит взглядом  некоего польского князя из «бывших» (люди с отметиной благородства в  Содоме выживают хуже всех. Их быстро замечают и быстро уничтожают.

Содому нужны только представители усредненного человечества).

– Закапывай их, – говорит офицер бывшему князю.

– Не буду, – отвечает узник.

Следует удар прикладом в лицо.

– Закапывай!

– Не буду.

Еще удар. Поляк непреклонен. «Хорошо», – говорит офицер. «Вы двое –  марш наверх». Те вылазят. «Ложись!», – звучит команда, и поляк ложится  на место тех двух.

«Закапывайте его!» Приказ обращен к тем двум, которые только что  лежали в вырытой ими могиле. Они бодро забрасывают землей поляка. Когда  тот уже совсем покрыт комьями грунта, звучит команда: «Хальт!»

«Ты», – обращаясь к поляку, говорит немец, – «Вылезай»

«Вы двое – обратно в могилу!»

«Закапывай их», – опять говорит поляку немец. И на сей раз, только  что вылезший из земли поляк, закапывает этих двух до конца, до смерти,  под завязку. Цель достигнута. Цель – не просто убить одного человека, а сломать другого человека и заставить людей убивать друг друга. Это –  Содом. Это умное и холодное торжество зла.

Когда человечество доходит до подобных стадий развращения, то оно,  человечество, уже, как правило, не лечится. Или лечится, но только  обильным кровопусканием. Только большая кровь лечит великое развращение, и здесь объяснение и Всемирного потопа, и огня, пролитого на Содом и  Гоморру. Здесь указание на то, почему кровавые конфликты по временам  трясут Вселенную.

Бытовой Содом тому причиной, и кто не хочет большого кровопускания,  тот должен стремиться к нравственному очищению. Иначе всякая  человеческая неправда неумолимо приводит к катастрофе, так же, как все сточные воды, несущие кал и грязь, стекают в канализацию.

Мы, в лице педерастии, ненавидим лишь одну маску Содома, но вполне  уживаемся с другими его образами и лицами. Мы презираем тех мужчин,  которые…. Не будем описывать то, что делают эти, якобы, мужчины.

Но это не единственная форма воплощения содомского сознания. Неправда в суде, злая радость о чужом горе и унижении, обогащение на слезах  простого человека, все это – Содом и только Содом. И наказание этим извращениям соответствующее.

Голых девчонок продолжали вызывать на сцену, и они, окрыленные  позорной и несбыточной надеждой, на сцене продолжали плясать. А мы  ходили среди живого Содома и рассуждали о нем же, то ужасаясь  действительности, то удивляясь глубине Божественного слова.

Ведь действительно с трудом на голову налазит та мысль, что содомитов плодят не только ночные клубы и бары по интересам, но также юридические ВУЗы и прочие подобные инстанции.

Вскоре администратор позвал в студию и нас. Наступила время записи передачи, на которую мы пришли. Над входной дверью зажглась надпись «Тихо! Идет съемка»

Кинокамера уже не стрекочет. Бесшумно работает цифра, и перед лицом  Господа Саваофа пишется памятная книга обо всем, что творится на лице Земли.

А мы живем внутри Содома и настолько свыклись с этим, что уже не  замечаем большей части извращений и несправедливостей. И если можно хоть что-то изменить, то нужно менять ветхое на новое как можно быстрее. А если нельзя ничего изменить, тот нужно хотя бы хранить веру и не  отчаиваться, потому что «праведный верою жив будет, а если кто поколеблется, не благоволит к тому душа Моя» (Евр. 10:38)

Протоиерей Андрей Ткачев

Преподаватель литературы спрашивает студентку:

- Если бы Вы могли встретиться с любым писателем, живым или мертвым, то кого бы Вы выбрали?

Студентка:

- Живого.

В этом отношении христианам и проще, и сложнее: для них мертвых нет, но есть путь погибели.

И нередко приходиться делать выбор, вынесенный в заголовок: умереть или погибнуть, причем не скажешь, что первое – здесь, а второе – там. И то, и другое – сразу и здесь, и там. И можно умереть, но не погибнуть, а можно и наоборот, погибнуть, но не умереть.

Более того, последнее – погибель не насмерть – это еще не худший  вариант. Его выбрал на некотором отрезке своей жизни апостол Петр – в  час отречения от Христа. Но затем Петр раскаялся и, горько плача и перестав быть учеником, всё же не потерял надежды на кротость и любовь преданного им Учителя. В Евангелиях мы читаем страшные строки: ученики и Петр с ними. Это, когда речь идет о днях между отречением Петра и его возвращением в число учеников, каковое совершилось в час беседы с воскресшим Спасителем, принявшим покаяние ученика.

Хуже только одно: погибнуть, а затем еще и умереть. Это путь Иуды.  Сначала предал, а затем всё осознал, отчаялся и повесился. По слову  Писания, дьявол вошел в Иуду после Тайной вечери и одним из самых гнилых дел, совершенных падшим духом, была подмена образа Бога в сердце этого  ученика. Место Бога милости и любви, Бога надежды и жизни, занял бог  беспощадного гнева и слепой справедливости, бог, по слову апостола Павла, «века сего». В общем, карикатура, а не Бог. А какое общение с карикатурой? Какая помощь от неё? Иуда, как когда-то Адам, решил сбежать от такого бога, но не за кусты, как первый человек, а в вечную пустоту.

Каким же ужасом обожгло его душу созерцание пасхальной победы  Христовой над адом! Да, хозяин преисподней подстерегал там человеческую  душу Христа, но встретил – личность Самого Бога, сошедшего через Крест в пределы смерти. Поджидал добычу, а обнаружил Единого от Троицы, молившегося Отцу за глумящуюся толпу: «прости им, ибо не ведают, что  творят». Хотел свести счеты с праведником, а обрел своего Творца, Который пришел положить конец мерзостям, подстроенным бесплотным  предателем. Дьявол был потрясен, ад сокрушен, души, чаявшие правды и  добра, выведены из этой мглы к грядущему воскресению, а Иуда остался с теми, кому уподобил себя, предав Христа, – с поверженными бесами в их  вечной злобе и тоске.

Иуда осознал, что обречен воскреснуть в день всеобщего воскресения,  начало которому положило Воскресение Христово. Но что даст ему это  воскресение плоти, когда душа его будет вечно пережевывать свои обиды, свое предательство и свое отчаяние, адресованное карикатурному богу?

Гиблые дела связывают нас по рукам и ногам, лишают дерзновения,  замуровывают в жуткой вечности. Не остановиться ли нам на путях наших, не покаяться ли, пока еще есть у нас наше время, не смести ли нам все те карикатуры на Бога, каковые внушают нам отчаяние, не стать ли – родными Христу и тому Царствию, ради которого Он, простив Иуду и всех иных  предателей, трусов и подлецов, взошел на Крест?

Бог-то, Он всё нам простил. Беда в том, что в нас нет места для Него. Всё занято ерундой и иллюзиями, ложью и эгоизмом, малодушием и  трусостью. А мира нет, нет любви и терпения, нет ничего, достойного  Бога. Значит, пришло время умереть для ветхого Адама в нас, чтобы новый – ожил. Если для этого надо отдать жизнь, что ж, душа дороже. Если нет,  не будем забывать о том, что жизнь можно отдавать не единомоментно, а  ежесекундно, день за днем и год за годом.

И тогда мы умрем, но не погибнем, чтобы жить во Христе, как до, так и после всеобщего воскресения.

Апостолу Петру, восстановленному в своему ученичестве, удалось  сочетать и годы свидетельства о Христе и мученическую смерть за Христа.

Так что его временная гибель, омытая покаянием, претворилась в вечную  жизнь. Хотелось бы надеяться, что у нас хватит ума последовать за  Петром, даже если наши грехи твердят нам о том, что прощению не  подлежат.

Каких плодов ждать от поста? Когда его полезно ослабить? Как бороться со страстями в период говения? На вопросы о смысле поста отвечает игумен Петр (Мещеринов).

- В чём состоит смысл поста? Должен ли он приносить какой-либо духовный плод?

Вопрос, разумеется, риторический. Ответить на него «Нет. Пост ни в коем случае духовного плода приносить не должен», – это, конечно  же, нонсенс. А между тем, на практике такое случается нередко.

Я бы рискнул взглянуть на проблему поста с неожиданной стороны, а  именно: бывают случаи, когда пост не только не имеет пользы, но,  наоборот, приносит вред душе христианина. Происходит это тогда, когда  подлинный библейский, христианский, церковный смысл поста подменяется  каким-то иным содержанием. Вред этот может быть троякий. Первое – это когда христианство превращается в Религию Еды, и бедный христианин, живя в совершенно ненормальных  условиях большого города и чрезвычайных нагрузках, как психологических, так и физических (чего  стоят хотя бы поездки в московской подземке на работу и с работы), слабеет и изнемогает и постоянно хочет есть. Результатом бывает то, что  центром жизни человека становится Еда.

Таким образом, многие православные во время поста, с одной стороны,  думают не о Боге, а о еде, а с другой – черпают в своём отказе от еды  уверенность, что именно такое «постничество» угодно Богу. При этом почти невозможно избавиться от чувства «несмь, якоже прочие человецы» (Лк. 18, 11); а то, что эти самые «прочие человецы» едят и пьют в свою  меру и в своё удовольствие, вызывает скрытую зависть, что отнюдь не способствует возрастанию в любви к ближнему.

Вдобавок Религия Еды, в отличие от подлинного христианства, учит  лицемерию перед самим собою – самое, пожалуй, опасное состояние в  духовной жизни. Это лицемерие производит на свет такие, уже прочно  вошедшие в наш православный быт явления, как постный майонез, соевую  колбасу или соевое же молоко и прочие весьма вредные для здоровья, а при этом и достаточно недешёвые «постные» суррогаты нормальных продуктов.

Мы «изнутри» не замечаем уродливой комедийности такого постного  времяпровождения; а со стороны очень, увы, заметно, что люди, называющие себя православными христианами, затрачивают массу энергии и сил не на сугубую жизнь по Евангелию, а на то, чтобы соблюсти формальную букву и  тем самым уверить себя в том, что они «угождают Богу».

Второй возможный «вред от поста» – это усвоение мысли (часто, надо  сказать, являющейся предметом церковной проповеди), что «пост – это  такое время, когда нужно больше молиться, больше сосредотачиваться,  больше читать Евангелие, делать больше добрых дел и т.п.». Мысль,  совершенно дезориентирующая христианина – потому что из неё следует, что вне поста сосредотачиваться, молиться, читать Евангелие и, главное,  совершать добрые дела можно меньше.

На этот недостаток (правда, под иным углом зрения) указывал ещё святитель Феофан Затворник, неоднократно высказывающий в своих письмах и трудах сожаление, что все  духовные плоды, стяжанные во время поста, тут же, за несколько дней  после Пасхи или Рождества, куда-то испаряются, и пост, таким образом, пропадает всуе.

Результатом этой дезориентации является третий вред – самый, на мой  взгляд, существенный и одновременно самый тонкий и мало кем замечаемый.

Дело тут вот в чём. Христианская жизнь требует ровности и  постоянности – без этих качеств не может быть возрастания в духовной  жизни. Это касается и молитвенного правила, и сосредоточенности, и чтения, и меры воздержания, и посещения  богослужения, и т.п. Наши же постные уставы, уместные в строгости  древнего монастырского ритма жизни, на мой взгляд, мало способствуют  этой самой ровности и умеренности в духовном возрастании современных  христиан.

У нас получается приблизительно так: как спортсмены тренируются перед ответственным состязанием, или как музыканты усиленно занимаются перед  конкурсами, или как студенты перед экзаменами, так и мы постами начинаем сосредотачиваться на внимании к ближним и доброделании, на том, чтобы  усиленно молиться, читать духовные книги, чаще ходить в храм и проч. А  после постов от всего этого «отдыхаем».

Тем самым расшатывается и утрачивается именно ровность христианского  существования, без которой вся наша церковная жизнь превращается в  «хождение по кругу» – и даже не «хождение», а какое-то чередование «рывков» и обессиленной усталости.

Всем этим искажается подлинный, библейский смысл поста, который, надо сказать, известен уже по меньшей мере три тысячи лет. Вот что про него говорит Священное Писание.

Взывай громко, не удерживайся; возвысь голос твой, подобно трубе, и укажи народу Моему на беззакония его, и дому Иаковлеву – на грехи его. Они каждый день ищут Меня и хотят знать пути Мои, как бы народ, поступающий праведно и не оставляющий законов Бога своего; они вопрошают Меня о судах правды, желают приближения к Богу: «Почему мы постимся, а Ты не видишь? смиряем души свои, а Ты не знаешь?» – Вот, в день поста вашего вы исполняете волю вашу и требуете тяжких трудов от других. Вот, вы поститесь для ссор и распрей и для того, чтобы дерзкою рукою бить других; вы не поститесь в это время так, чтобы голос ваш был услышан на высоте.

Таков ли тот пост, который Я избрал, день, в который томит человек душу свою, когда гнёт голову свою, как тростник, и подстилает под себя рубище и пепел? Это ли назовешь постом и днём, угодным Господу? Вот пост, который Я избрал: разреши оковы неправды, развяжи узы ярма, и угнетенных отпусти на свободу, и расторгни всякое ярмо; раздели с голодным хлеб твой, и скитающихся бедных введи в дом; когда увидишь нагого, одень его, и от единокровного твоего не укрывайся. Тогда откроется, как заря, свет твой, и исцеление твоё скоро возрастёт, и правда твоя пойдёт пред тобою, и слава Господня будет сопровождать тебя. Тогда ты воззовёшь, и Господь услышит; возопиешь, и Он скажет: «вот Я!» Когда ты удалишь из среды твоей ярмо, перестанешь поднимать перст и говорить оскорбительное, и отдашь голодному душу твою и напитаешь душу страдальца: тогда свет твой взойдёт во тьме, и мрак твой будет как полдень; и будет Господь вождём твоим всегда, и во время засухи будет насыщать душу твою и утучнять кости твои, и ты будешь, как напоенный водою сад и как источник, которого воды никогда не иссякают (Ис. 58, 1-11).

Таков основной смысл поста. И здесь нужно сразу сказать: если  поститься «библейски», то на первое место выходит внутренний труд  сердца; а ограничения всякого рода являются лишь средством для того,  чтобы труд этот был успешным.

-А можно ли такое действие, как «внутренний труд сердца», в какой-то мере расшифровать, или хотя бы привести примеры?

- Пожалуйста. Вот, например, с библейской точки зрения «разрешить  оковы неправды» – очень актуально. Что это значит? Нередко христианин  живёт в своём семейном окружении или в отношениях с коллегами по работе, совершенно не замечая того, что эти отношения не только нехристианские, но порой и до «общенравственных» не дотягивают. Часто православным на это просто не хватает внимания: всё оно поглощено тем, как правильно поститься, вычитать правило, «защитить Православие» и т.п. Вот «разрешить оковы неправды» в данном случае будет – осознать отношения с ближними, чтобы не быть им в тягость, и исправить то, что требует исправления.

Если идти дальше – стать честнее, человечнее и порядочнее в нашем  лживом и бесчеловечном социуме. И именно педагогически всё это  осмыслить, научиться этому – чтобы и после поста, как я уже сказал, не оставлять достигнутого, а продолжать и развивать свою христианскую  жизнь.

- Но не получается ли из Ваших слов, что аскетическая сторона поста становится вовсе ненужной?

- Совсем нет. Ведь для того, чтобы жить по-евангельски, необходимо  стяжать, хоть в какой-то, хоть в начальной мере Духа Святого – духа  силы, любви и целомудрия (2 Тим.1, 7). В помощь этому существует  воздержание, аскеза.

Но нужно помнить, что любое аскетическое делание в христианстве есть  вещь прикладная, то есть является не целью, а средством. Цель наша –  стяжать плоды Святого Духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, веру, кротость, воздержание (Гал. 5, 22-23). Аскетические же делания, в числе которых и пост, являются для этого в некотором смысле «рамками».

Но при этом ошибочно думать, что аскетические подвиги сами по себе приводят к стяжанию Святого Духа. Плод духовный стяжевается вот именно что внутренним трудом сердца.

Мы часто видим на практике, что люди начинают усиленно поститься,  молиться и проч., а в результате сердце их жестеет, появляется злоба,  раздражительность, самомнение и т.п. Почему? Потому что внешние  аскетические подвиги сами по себе ничего нам не приносят; они нужны лишь для того, чтобы упорядочить телесное состояние человека, чтобы тело по  его тесной связи с душой не мешало бы ей осуществлять внутреннюю работу. Вот в этом и заключается смысл поста: не рассчитывать, что через него  можно достичь нечто духовное, но обеспечить душе помощь в духовном  труде.

Поскольку мы живем в падшем мире, который, по словам апостола Иоанна Богослова, есть похоть плоти, похоть очей и гордость житейская (1 Ин. 2, 16), то  непременной обязанностью христианина является отвращение от этих страстных похотей, которыми пропитана окружающая жизнь. И задачей поста, собственно говоря, и является научить христианина, дать ему навык  воздержания от страстей – навык, которым он должен всё с большим и большим успехом пользоваться и во вне-постное время, потому что, как я уже сказал, в христианской  жизни важна ровность воздержания, а не «рывки» и расслабления. Неядение  же в составе поста есть дело последнее, некий подручный инструмент для  упорядочения и облегчения плоти, самая внешняя граница поста, причём – необходимо подчеркнуть – употребляемая индивидуально, по своей мере, по  силам.

И вот эту мысль нужно усвоить – что пост не есть цель, а есть  педагогическое церковное средство. А когда мы это забываем, то  христианство превращается в йогу, в которой тоже не едят, не спят и так  далее.

- Правильно ли понимать тогда, что есть несколько уровней строгости поста (с маслом, без масла и т.д.), и каждый мирянин выбирает свой уровень соответственно своим силам, оценивая этот уровень если не с точки зрения духовной пользы, то хотя бы с точки зрения отсутствие вреда?

- Да, каждый человек должен определить себе свою меру поста. Самым актуальным, на мой взгляд, является сегодня воздержание от излишней информации; что же касается гастрономической части поста, то, я считаю, она должна  быть шире монастырских уставов, а по условиям жизни в большом городе –  предельно смягчённая. Для многих мера здесь – это не готовить дома мясо, и воздерживаться от скоромных продуктов по средам и пятницам и в  предпразднество Рождества. У кого больше сил – может прибавить себе к  этому минимуму ещё что-то.

- Но каков должен быть здесь критерий? Собственная совесть? Благословение духовника?

- Совесть – несомненно. Господь раз и навсегда определил нам  правильный подход ко всем внешним законам и положениям, к которым  относится и пост: суббота для человека, а не человек для субботы (Мк. 2, 27). Следовательно, пост должен проходить не в формальном буквализме, а в том, чтобы была польза для души; а эту пользу и определяет наша  совесть.

Критерии здесь можно предложить следующие. Первый – чтобы во время  поста (как, впрочем, и во всякое время) думать о Боге и ближнем, а не о  еде, ибо Царствие Божие не пища и питие, но праведность и мир и радость во Святом Духе (Рим. 14, 17). Если пост не приносит нам радости и мира, возрастания в любви к Богу и  ближнему – то, спрашивается, какой смысл в нашем пощении?

Преподобный Макарий Великий об этом совершенно ясно пишет: «если не находим в себе обильных плодов любви, мира, радости, кротости, смирения, простоты, искренности, веры и долготерпения: то тщетны и напрасны были  все наши подвиги; потому что всякое таковое делание и все подвиги должны совершаться ради плодов. Если же не оказывается в нас плодов любви и  мира, то вотще и напрасно совершается всё делание» (Духовные беседы.  СТЛ, 1994, стр. 349).

Дальше мы должны внимательно смотреть внутрь себя и видеть: если во  время поста мы начинаем лучше и тоньше понимать, что такое благодарность Богу, если в нас возрастает желание поучаться в Священном Писании, если в нашу жизнь начинает привноситься та ровность, о которой я уже не раз  сказал, причём ровность эта сопровождается некоей тихостью, если – вот, пожалуй, главный признак – мы начинаем видеть себя чуть-чуть «со стороны», с некоторой долей иронии, причём со стороны именно ближних и наших отношений с ними – то мы на верном пути, и пост приносит свои плоды. Если же плодом постного времяпровождения является уныние, слабость, раздражительность, ожесточение – значит, что-то не то с нашим  постом.

Духовник? Да, очень хорошо, когда есть такой духовник, с которым можно обговорить все эти вещи, и который воспринимает пришедшего к нему человека не как  «винтик», который нужно непременно завернуть в схематически-церковную «гаечку», а индивидуально. К сожалению, так бывает далеко не всегда.

- Икра и морепродукты – это «рыба» или что?

- Возвращаемся к гастрономической теме? Это то, что, вообще-то  говоря, дорого. Если организму необходимо, то лучше купить и съесть  что-то не слишком строго-постное и тем самым подкрепить свои силы…, а  разницу в деньгах отдать нуждающимся.

- Если в пост у человека обостряется ведущая страсть,  пресекать которую на подходе просто не получается, это уважительная  причина, чтобы ослабить пост? Если нет, то возможно ли дать какой-то универсальный совет?

- Нет, здесь надо смотреть индивидуально. Что за страсть? Не  скрывается ли тут то, что вне поста мы «законно» разрешаем ей  действовать, а постом это вроде неудобно, и поэтому именно постом она  обостряется? Но борьба со страстями совершается у христианина в  ежедневном порядке и требует, как я уже говорил, ровности и постоянства, и пост тут вовсе не причём.

- Четыре многодневных поста чем-то отличаются друг от друга  по влиянию на жизнь христианина? В частности про Рождественский пост  можно сказать что-то особенное?

- Да, я заметил некую особенность.

Вот уже почти двадцать лет мне приходится подвизаться на ниве  катехизации, и десять лет я занимаюсь церковной публицистикой. И все эти десятилетия каждый год происходит одно и то же. В начале Рождественского поста начинают спрашивать: в чём смысл поста, как надо  поститься, и можно ли встречать Новый год, и если можно, то как. Складывается впечатление, что в течение года контингент церковных людей  меняется полностью, и всякий раз приходится говорить ровно одно и то же – как будто за двадцать, десять и даже пять лет церковной жизни человек  не может усвоить какие-то очень простые вещи…

Насчёт Нового года – конечно же, можно спокойно отметить Новый Год, который давно стал в нашей стране семейным праздником. Даже если брать  Устав, то всегда или 31 декабря или 1 января разрешается вкушать рыбу,  так что новогодний стол может быть вполне праздничным, а текущий пост  побуждает к умеренности в еде, питии и развлечениях.

Совсем не по-христиански будет гордо отказываться от общения с ближними под предлогом того, что «я пощусь».

Со 2-го января начинается предпразднство Рождества, и все православные из-за выходных дней имеют возможность подвизаться более  усердно и посещать храмы (и тем самым противопоставить всероссийскому пьянственному десятидневию пост и молитву) и радостно встретить  Рождество, когда во всём мире уже угасла лихорадка хождения по  распродажам и покупания подарков.

Так что особенностью Рождественского поста можно считать то, что само устроение внешней жизни подчёркивает нашу христианскую неотмирность,  «несовпадение с миром сим». Если эта неотмирность выразится в том, что в период поста мы хоть чуть-чуть научимся любви к Богу и ближнему – тогда цель Рождественского поста будет достигнута.

Да простят меня читатели, но я не буду говорить о высоком. Жизнь наша в своем повседневном течении довольно прозаична. И еще. Как сказал приснопамятный митрополит Антоний Сурожский, проповедь надо говорить не вот этим людям, а «никому, кроме как самому себе». Поэтому буду говорить применительно прежде всего к своей ситуации: отец семейства – священник, пытающийся  еще и заниматься наукой, жена почти всё свое время посвящает детям,  которых у нас четверо.

Пища. Начнем с неглавного. Если кратко, то можно сказать так: пища, которую мы едим постом, должна быть по возможности простой. А меру поста (точнее – меру  воздержания от различных видов пищи) пусть каждый определяет для себя  сам. Ведь понятно, что по уставу, монашескому в своей основе,  практически никто из мирян не постится. Не можешь есть картошку  всухомятку, без растительного масла? Лей и не смущайся. Нужна тебе рыба? Ешь (ну хотя бы по субботам-воскресеньям). Здоровье не позволяет  обходиться без молочного? Пей кефир, обеспечивай кальций творогом. А вот когда начинаются рассуждения о кальмарах и прочих морских гадах – это  уже не пост. Когда мы с интересом листаем книгу под названием «Кухня православного поста» (где на обложке монах как символ вкусной и здоровой пищи) – это не  воздержание. Пища вообще не должна занимать наш ум во время поста. Сел,  поел – и живешь дальше.

Ближние. Есть такие люди (наверное, они  святые), которые ездят в детские дома, в больницы, в хосписы, которые  тратят на других не только деньги, не только время – они отдают ближним  самих себя, впуская в свою душу чужое горе, чужую боль. Таких людей  мало. Я не отношусь к их числу. Наверное, то же могут сказать о себе и  многие из читателей. Что же нам делать? Признать, что мы не лучше  язычников, которые любят любящих их. Признать это – и постараться быть  хотя бы не хуже этих самых язычников, то есть людей, далеких от Христа и от Церкви.

Кто же любит нас? Это, конечно, жена, муж, родители, дети. Те, кто  бесконечно дороги нам и кого мы порой просто не замечаем. Пост – самое  подходящее время для того, чтобы увидеть: рядом с нами – наши домашние, которые нуждаются в нашем внимании, в нашем тепле, в нашей помощи. Пусть муж начнет с того, что будет хотя бы иногда мыть посуду и выносить  мусор. Пусть жена встретит пришедшего с работы мужа, поцелует его и накормит ужином. Родители – поиграют с детьми, а не будут отмахиваться  от них как от назойливых мух. Дети – не будут вопить в субботу утром, а  дадут маме и папе в кои веки поспать. И пусть вся семья хотя бы раз в день садится за общий стол. Потому что даже таких простых вещей, как  семейный обед, в нашей жизни почти не осталось.

Молитва. Как мы молимся? Так, что  становится стыдно называться христианином. А если ты еще и священник…  Попробуем исправить ситуацию. Не надо замахиваться на то, что заведомо  невозможно (а порой и неполезно). Посмотрим, как обстоит дело в обычные  дни, вне поста. Утреннее правило читаем либо в сверхкратком варианте,  либо где-то уже ближе к обеду (потому что с самого утра – куча домашних  дел). Значит, надо стараться читать правило своевременно – как только  встали утром. Читать, по возможности, полностью. Времени это занимает  немного – около 15 минут. А польза, как всякий может убедиться, немалая.

С вечерним правилом обычно сложнее: вечером – тоже домашние дела, но  еще и спать смертельно хочется. Что же, если вы не за рулем, то можно  ведь читать молитвы и в метро, по дороге с работы. Всё лучше, чем разглядывать рекламу. Очень хорошо читать постом Священное Писание, в  том числе Ветхий Завет. И здесь тоже не надо непомерных подвигов. На  будничных службах Великого поста читаются каждый день небольшие отрывки  их трех ветхозаветных книг – Бытия, пророка Исаии и Притчей Соломона.  Вот эти-то книги было бы хорошо прочесть за пост. А если душа лежит к  книге Иова или же к историческим библейским повествованиям – что ж, и  этого никто не запретит.

Богослужение. Великим постом много красивых, неповторимых служб. Хотелось бы ходить в храм почаще.  Но дома – неприготовленный обед, ненаписанная статья, непрочитанный  учебник. Да и вообще – нет сил. Есть ли выход? Конечно. Во-первых, всё  же стоит сходить на самые-самые важные службы – походить на Великий канон на первой седмице, выбраться хотя бы раз на преждеосвященную,  помолиться на Мариином стоянии, постоять у Креста в великую пятницу. А  во-вторых у нас, слава Богу, есть возможность иметь богослужебные книги  дома. И если комплект Миней не каждый может себе позволить приобрести  (да еще и поставить некуда), то купить Постную Триодь и ежедневно читать ее хотя бы понемногу – любому по плечу. Да можно даже и не покупать –  все или почти все богослужебные тексты лежат в Сети. А если что-то  непонятно по-церковнославянски – пожалуйста, имеются русские переводы.

Борьба со страстями. Многие замечали, что как только начинается пост – сразу начинаются искушения. Что же, эти искушения надо благодарно принимать. Ведь благодаря им мы видим, где наши слабые места. Не поели вовремя –  становимся раздражительными. Слышим упреки в свой адрес – обижаемся. Не  успеваем сделать то, что обещали, – унываем. Это не значит, что мы стали хуже. Просто Господь дает нам хоть немножко увидеть самих себя в  истинном облике. Немножко – потому что увидеть себя любимого во всем  своем безобразии просто страшно, мы этого не вынесем. Но то, что мы  видим, – отправная точка для работы над собой, тема для исповеди,  предмет исправления.

Пост – хороший повод бросить наконец курить, излечиться от  сериалозависимости, засунуть подальше диски с компьютерными игрушками. У католиков есть понятие великопостных постановлений: христианин дает обещание воздерживаться в течение поста от чего-то недолжного или, напротив, делать какие-то добрые дела. Думается, православным было бы  нехудо перенять этот обычай, избегая, впрочем, излишней формализации своей жизни.

Интернет. Если вы читаете этот текст –  значит, у вас есть интернет. Значит, вам не нужно рассказывать, как трудно порой бывает оторваться от компьютера – ведь по ту сторону экрана столько интересных людей, с которыми хочется поговорить, столько  дураков, которые этого о себе еще не знают, столько нахалов, которых надо поставить на место. Но вот приходит пост – и мы понимаем, что нужно что-то менять. Можем ли мы отказаться от переписки по мэйлу? Вряд ли.  Надо ли дать обет молчания и ничего не писать в ЖЖ? Не уверен. Но вот от чего совершенно определенно можно и нужно воздерживаться и в пост, и в  прочие дни – это от бесцельного хождения со страницы на страницу, от  ссылки к ссылке, от одного материала, который нам неинтересен, к другой  статье, которую мы и не собирались читать. Вот здесь надо поставить себе твердый заслон – иначе вся наша жизнь пройдет мимо нас. А ведь она нам  дана совсем не для этого.

Может быть, для большинства читателей всё вышеперечисленное –  пройденный этап. Искренне рад, если это действительно так. В таком  случае мне остается только пожелать им непрестанного восхождения к  высотам духа и попросить молитв обо мне и моей семье.

Священник Феодор Людоговский

Свіжачок від Валерія Гнатюка

Якось в однім дрімучім лісі

Бедлам і безлад розвелися.

Всі звірі наче подуріли

І що хотіли, те й робили,

 Забули всі старі закони,   Перестороги й заборони: Великий гриву скуб малому, Товстіший боки дер худому, Хапав чуже, партачив спільне, В свою нору тягнув суспільне, І свій не мав до свого шани, І родич родича поганив, І кожен бір обріс вождями, І клацав вид на вид зубами. Весь ліс на клапті поділився Та всяк в своїм кутку казився, Плював на звичай і загал,– Коротше – хаос і розвал. Дістало це звірят сердешних, Зібрались всі вони нарешті І стали думати й гадати, Як в лісі тім навести ладу, Сварки і чвари припинити Та добре-радісно зажити. Зійшлись на тім, що необхідно Обрати в лісі владу гідну, Що має тяму в керуванні І покінчить з отим хитанням. Гарчали, чубились, гадали, Разів зо шість голосували І врешті з криком-боєм-хаєм Обрали сіру вовчу зграю. Мовляв, попри усі нападки, У них закони і порядки, І зграя їх – чітка когорта, Та в ватажка сувора морда. А що говорять – кровожерні, То перебільшення напевно, А як колись кого і з’їли, То це вже дуже давнє діло: Ну з ким в юнацтві не буває, І хто із нас гріхів не має. По лапах вдаривши і рогах, По тім розбіглись по барлогах, П’янкі від гарної події І блага скорого в надії. А сірі довго не барились Хвости усім як закрутили, Взяли звірят в залізну хватку Та завели свої порядки. Кривих, кульгавих і облізлих Без тіні сумніву загризли, Дрібних-маленьких теж поїли, Комах, пернатих подушили, А травоїдних і рогатих В одне велике збили стадо Та парканом обгородили, Щоб там до часу і сиділи. На всі гаї, галяви, грядки Наклали штрафи і податки, Ввели акцизи і побори,

Та всі багатства того бору

Поміж собою поділили, І по сім кір з дерев злупили. Кого не зжерли - зашугали, Хто мав добро - позабирали, Кого в яри загнали к бісу, А інших вигнали із лісу. Отак без докорів-оглядок Новітній там постав порядок. Запанувала вовча зграя Від краю лісу і до краю. «Міцне і мудре» керування – Єдино вовче жирування.

 

Вам не здається, злидні сизі, Що й ми в такім живемо лісі? Чи, може, здуру хтось чекає Добра від вибраної зграї?

Имя святителя Иоанна Златоуста знакомо каждому православному человеку — хотя бы потому, что в храмах служится составленная им литургия. Но если представить себе, как он во плоти вдруг оказался бы на этой литургии, — что бы он сказал с амвона? Отметил бы, как много изменилось в порядке богослужения с IV века? Удивился бы, насколько иначе выглядят сегодня прихожане? Или, напротив, произнес бы пламенную проповедь о том, как мало на самом деле изменили прошедшие века христианской истории человеческие души, как живут в нас те же редкие добродетели и распространенные пороки, что и в его времена?

Провинциал

Он  родился около 347 года в Антиохии в семье военачальника по имени  Секунд. Место и время рождения во многом определили облик его христианского служения. Весь тот край входил в состав огромной Римской империи, власти которой только недавно обратились в христианство. Антиохия была крупнейшим городом восточного Средиземноморья, где эллинистическая цивилизация соседствовала с семитской.

Это здесь еще в апостольские времена впервые прозвучало само название «христиане». В деревнях здесь говорили практически на языке Христа и  апостолов — на арамейском (этот его вариант обычно называют «сирийским»), в городах звучали изысканные философские беседы и тщательно выстроенные речи на греческом. Здесь были все возможности получить хорошее и разностороннее образование, как общегуманитарное, таки сугубо христианское, и Иоанн ими в юности воспользовался, благо он происходил из обеспеченной семьи.

Отношение к христианству в Римской империи второй половины IV века было отчасти похожим на то, что мы знаем по собственному опыту. Старики еще помнили те времена, когда говорить о Христе было смертельно опасно, можно было угодить на арену в качестве жертвы для диких зверей. Да и во время отрочества Иоанна Римом правил император Юлиан Отступник, пытавшийся возродить языческую религию.

Впрочем, Юлиан потерпел неудачу и сам погиб на войне, так что отныне империя становилась христианской. Это значит, что в Церковь пришло огромное количество людей — кто ради веры, кто за компанию, кто из любопытства, а кто-то и в поисках выгоды. Всех их объединяло крайне поверхностное знакомство с верой и жизнью Церкви и вполне языческий менталитет.

Вскоре после смерти Юлиана принял крещение и двадцатилетний Иоанн. Среди новокрещеных немного было людей столь образованных. Многие и вовсе не понимали, чем поклонение Христу принципиально отличается от поклонения множеству божеств, которых они прежде чтили. А некоторые  видели в христианстве всего лишь новую идеологию, полезную имперской  власти.

Именно тогда и именно по этим причинам зародилось монашество — движение тех, кто тщательно оберегал чистоту христианства, уходя от шумных толп в малодоступные места. Иоанн тоже принял иночество после смерти своей матери Анфусы: четыре года он провел в уединении, два из них — в полном молчании.

Его красноречию предстояло вызреть, словно плоду во чреве. А многие ли из нас утерпели бы в такой ситуации, чтобы не начать поучать всех вокруг?

И в эти, и в последующие годы Иоанн очень много писал — сегодня  собрание его сочинений занимает целую полку. Это и богословские  трактаты, и комментарии на Священное Писание, и письма разным людям по разным поводам, и конечно же проповеди. Но до них дело дошло не сразу. Публицист на амвоне

Еще до отшельничества Иоанн был рукоположен в чтеца — одна из низших ступеней церковной иерархии. Хотели его рукоположить и в пресвитеры, и даже в епископы, но он отказался. Собственные размышления на эти темы  привели его к написанию «Шести слов о священстве».

Вот как видел он пастырскую ответственность:

«Пастырю надобно иметь много благоразумия и много очей, чтобы со всех сторон наблюдать состояние души. Как многие приходят в ожесточение и предаются отчаянию в своем спасении потому, что не могут переносить жестокого врачевания; так, напротив, есть и такие, которые, не получив наказания, соответственного грехам, предаются беспечности, становятся гораздо хуже и решаются грешить еще больше».

Собственно, эти «Шесть слов» — объяснение, почему Иоанн не считал нужным в тот момент становиться священником .Впрочем, когда он вернулся в Антиохию, то в 381 году был рукоположен  во диакона, и только через 5 лет лет — в пресвитера. Ему было поручено  произносить проповеди, и он делал это при стечении народа не реже двух  раз в неделю, а иногда и ежедневно. В те времена не было средств  массовой информации, а книги были очень дороги, и проповедь, по сути,  оставалась единственным способом научить чему бы то ни было церковный  народ.

В центре его проповеди всегда оставалось Священное Писание. И это неудивительно, ведь он сам считал, что именно

«от незнания Писания произошли бесчисленные бедствия: отсюда произросла великая зараза  ересей, отсюда — нерадивое житье, бесполезные труды. Подобно тому как  лишенные этого света не могут прямо идти, так и не взирающие на луч  божественного Писания вынуждаются много и часто грешить, так как поистине ходят в самой глубокой тьме».

Иоанн мог выбрать какую-то одну из библейских книг и разбирать ее  подробно, от главы к главе, за каждой проповедью, а мог поступить иначе — посвятить свою беседу тем страницам Писания, где речь идет о наступающем празднике. Но его интерес к Писанию — не теоретический,  именно там он находит самые важные указания для своей паствы: как жить  по Евангелию, как исполнять волю Божию, как любить ближнего. Его проповеди очень мало похожи на скучные богословские лекции, пересыпанные цитатами.

Вот он рассказывает о хананеянке, то есть язычнице, которая обратилась ко Христу с мольбой об исцелении  ее дочери. Среди аудитории наверняка было много вчерашних язычников,  выходцев практически из родных мест этой женщины, таких же, по сути,  хананеев.

«Итак, возлюбленный, зная, что так бывает во время молитв, подражай хананеянке; хотя ты — муж, однако подражай жене, иноплеменнице, слабой, отверженной и презираемой. Ты не имеешь бесноватой дочери? Но ты имеешь грешную душу. Что сказала хананеянка? “Помилуй меня, дочь моя жестоко беснуется”. Так и ты скажи: “Помилуй меня: душа моя жестоко беснуется” … Куда бы ты ни пошел, везде слышишь слова Христовы: “О, женщина! Велика вера твоя”. Войди в церковь персов и услышишь Христа, говорящего: “О, женщина! Велика вера твоя”; равно как и в церковь готов, варваров, индийцев, мавров, и какую только страну освещает солнце».

И простые человеческие чувства не проходят мимо внимания Златоуста.  Он пишет молодой вдове и, прежде чем поучать, старается посочувствовать  ей:

«Все будут согласны с тобою, и никто, даже из весьма любомудрых, не станет противоречить тому, что ты получила тяжкий удар и что посланная свыше стрела поразила тебя в самое роковое место… Согласно с тобою и я признаю, что на всей земле между светскими людьми немного бывало таких любезных, кротких, смиренных, искренних, разумных и благочестивых, как твой муж. Но, если бы он совершенно разрушился и обратился в ничто, тогда следовало бы скорбеть и сокрушаться; если же он приплыл в тихую пристань и переселился к своему истинному Царю, то об этом должно не плакать, а радоваться. Эта смерть не смерть, но некоторое переселение и перемещение из худшего состояния в лучшее, с земли на небо, от людей к ангелам и архангелам, к Владыке ангелов и архангелов».

А вот что говорит он подвижнику, которого мысли о демонских искушениях заставили думать о самоубийстве:

«Какое зло, большое или малое, может причинить нам демон сам по себе? Уныние же и без него может сделать много зла, и большинство из тех, которые наложили на себя петлю, или закололись мечем, или утопились в реках, или погубили себя как-нибудь иначе, увлечены были к такой насильственной смерти унынием… Как же можно, скажешь ты, не унывать? Можно, если, отвергнув мнения толпы об этом предмете, будешь помышлять о горнем. Теперь твое положение кажется тебе ужасным, потому что толпа считает его таким; но если ты захочешь с точностью рассмотреть его само по себе, отрешившись от пустого и ошибочного предубеждения, то найдешь, что оно не представляет никакого повода к унынию».

За красноречие Иоанна называют Златоустом, но он служит Богу далеко  не только устами. Много занимается он и благотворительностью в Антиохии. Его слава не прошла мимо внимания властей Восточной Римской империи: когда в 397 году скончался Констанинопольский архиепископ Нектарий, на  первенствующую кафедру пригласили именно Иоанна. Главную роль здесь  сыграло желание императора Аркадия видеть в своей столице такого одаренного и активного иерарха.

Обличитель знати

Но, как это часто бывает, ожидания властей не совпали с подлинным  призванием великого христианина. Проповедовать ему удается уже не так  часто, как прежде, зато он с головой уходит в организацию практической деятельности Церкви: преодолевает раздоры, устраняет недостойных  клириков, требует от остальных прилежания и чистоты жизни. Епископ в его представлении не обласканный властью чиновник, а служитель народа  Божьего. Он распродает роскошное убранство архиепископского дворца и  передает вырученные средства на содержание больниц и гостиниц для  паломников.

Это было время, когда уже стала забываться первоначальная простота  христианских общин, особенно здесь, в величайшем и богатейшем городе  мира, рядом с блистательным императорским двором. Почти никого уже не удивляло, что голодный нищий и пиршествующий богач (словно из  евангельской притчи)  формально суть братья во Христе, а на деле от одного до другого как от  земли до неба. Мало кого смущала далекая от аскезы жизнь иных  христианских пастырей.

Но Златоуст не собирался мириться ни с чем подобным. От нового константинопольского архиепископа достается всем: и епископам, и знати, и даже императорской чете. Но больше всего он ополчается против богатства и социального расслоения:

«Сначала Бог не сделал одного богатым, а другого бедным и, приведши людей, не показал одному многих сокровищ, а другого лишил этого приобретения, но всем предоставил для возделывания одну и ту же землю. Каким же образом, когда она составляет общее достояние, ты владеешь столькими-то и столькими участками, а ближний не имеет ни клочка земли? <.. . > Корыстолюбивые богачи — это какие-то разбойники, засевшие при дороге, грабящие проходящих и зарывающие имущества других в своих кладовых… как свиньи в грязи, они услаждаются, валяясь в нечистотах сребролюбия».

Так и с императрицей Евдоксией, фактической правительницей при слабом и безвольном императоре Аркадии, Златоуст вступает в конфликт из-за ее  неумеренной роскоши и жадности. Он защищает от конфискации имущество  вдовы и детей опального вельможи, а в храме, обличая в проповедях  щегольские траты, недвусмысленно показывает глазами на саму императрицу…

Такого снести она никак не могла! Ведь еще недавно римские императоры официально считались богами, а «оскорбление величества» было самым  страшным уголовным преступлением.

Среди священства и епископата многие тоже были в обиде на святителя:  его требования казались чрезмерными, его стиль управления — жестоким. В  403 году Собор епископов отправил Иоанна Златоуста в ссылку. Правда, длилась она недолго: простой народ обожал своего архиепископа, в столице начались волнения, и его пришлось вернуть.

Иоанн просто не мог воспринимать христианство и в особенности  священство не всерьез, не мог рядом с собой видеть людей, сочетавших  христианскую символику со вполне языческими поступками. Например,  установили на городском ипподроме серебряную статую императрицы — что в  этом такого? Всегда так поступали в Риме! Но Иоанн откликается на это  событие проповедью: «Вновь Иродиада беснуется, вновь возмущается, вновь  пляшет, вновь требует главы Иоанна на блюде». Императрицу он сравнивает с распутной женой царя Ирода, император, соответственно, оказывается  Иродом… Это уже было слишком.

В 404 году новый Константинопольский собор отправляет Иоанна Златоуста в новую ссылку. Сам он сказал об этом так:

«Братия, вор не приходит туда, где хворост, сено и дрова, но — туда, где лежит золото, или серебро, или жемчуг; так и дьявол не входит туда, где прелюбодей, или богохульник, или хищник, или корыстолюбец, но — туда, где провождающие пустынную жизнь… Так, если изгонят меня, я уподоблюсь Илии; если бросят в грязь — Иеремии; если в море — пророку Ионе; если в ров — Даниилу; если побьют камнями — Стефану; если обезглавят — Иоанну Предтече; если будут бить палками — Павлу; если распилят пилою — Исайе; и о, если бы пилою деревянною, чтобы мне насладится любовью ко кресту!»

Но у Иоанна Златоуста был свой собственный путь, о котором можно сказать его же словами:

«Жизнь праведных блестяща; но как она делается блестящею, если не чрез терпение? Приобрев, возлюби его, брат, как мать мужества».

Он был отправлен в городок Кукуз в Армении, где продолжал активнейшую переписку с друзьями (до нас дошло более двухсот писем). И за это из  Кукуза он был отправлен еще дальше, на самый край тогдашней Империи — в Питиунт (нынешняя Пицунда в Абхазии). Места назначения измученный  святитель так и не достиг — он умер в местечке под названием Команы 14  сентября 407 года.

Перед смертью он произнес слова, ставшие затем своего рода последним  девизом всех пострадавших христиан: «Слава Богу за все!» В этих словах — итог его земной жизни.

Почитание святителя началось практически сразу после его смерти, и мощи его  недолго оставались в Команах. Уже в 438 году по инициативе нового  патриарха Прокла и нового императора Феодосия (сына Аркадия) они были  перенесены в Константинополь. Оттуда они были похищены в 1204 году  крестоносцами, которые увезли их в Рим, и лишь в 2004 году Иоанн Павел  II возвратил их на прежнее место.

Преставление святого Иоанна Златоуста совпало с праздником Воздвижения Животворящего Креста Господня, и поэтому его память была перенесена на 13/26 ноября. Кроме того, 27  января/9 февраля отмечается память перенесения святых мощей святителя  Иоанна Златоуста из Коман в Константинополь, а 30 января/12 февраля — Собор Вселенских учителей и святителей Василия Великого, Григория  Богослова и Иоанна Златоуста.

Но мы к тому же поминаем святителя на большинстве наших литургий и встречаем вместе с ним каждую Пасху, слушая в храмах его «Огласительное слово», где цитаты из Писания перемежаются с ликующим голосом самого Иоанна:

«Смерть, где твое жало? Ад, где твоя победа? Воскрес Христос, и ты низвержен! Воскрес Христос, и пали демоны! Воскрес Христос, и радуются ангелы! Воскрес Христос, и торжествует жизнь! Воскрес Христос, и никто не мертв во гробе! Ибо Христос, восстав из гроба, — первенец из умерших. Ему слава и держава во веки веков!»

Журнал «Нескучный Сад»

Протоиерей Игорь Пчелинцев

РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ПОСТ НАЧНЕТСЯ 28 НОЯБРЯ

«Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят»

(Мф. 5:8)

Приближается Рождественский пост. Как обычно, и накануне поста и в его течение, а также и в любое другое время приходской священник слышит сотни раз повторяющийся вопрос — что можно есть в рождественский пост, в какие дни, большая часть вопросов именно о еде или о не-еде.

В народном сознании, особенно людей малоцерковных, любой пост – это прежде всего гастрономическое, диетическое предприятие. Видимо, наша проповедь была не настолько дерзновенной, чтобы вместо постной скатерти-самобранки мы в наших дома прежде всего, и во-вторых и в-третьих видели Христа-Спасителя, слышали Его слово. Слово о спасении верой, спасении через напряженную повседневную работу над собой, через труд по очищению своих сердец.

Печалят газетные и интернет-рубрики: «В Рождественский пост едим с удовольствием», «Изысканные блюда традиционной русской постной кухни» и так далее. С другой стороны, волнуют люди, которые боятся оскверниться наличием в хлебе молочной сыворотки, следов якобы сливочного масла в печенье; люди, которые знают, что такое «оскоромиться» и поэтому дышат через раз, попав в «скоромную» атмосферу современного супермаркета в время поста.  За спиной 20 лет после Тысячелетия Крещения Руси, а мы по большей части все еще заняты поиском непостных молекул в необъятном мире православной трапезы.

О посте написано немало, и в книгах, и в православных периодических изданиях, и в Интернете можно найти много святоотеческих мыслей и рассуждений о посте, руководств, пособий, написанных нашими современниками, замечательными архиереями и священниками (и даже диаконами!). Но трезвый святоотеческий взгляд на пост зачастую остается неизвестным тем, кто хочет поститься поверхностно — вкушая одно и не вкушая другого.

Я хочу выразить одну мысль, которая мне кажется, в ключе евангельского и святоотеческого учения о посте и воздержании, главной, основополагающей.  Соблюдать пост — это стоять на посту. Каждый христианин должен стоять на страже своего сердца и это для каждого из нас Пост №1.

Стоять на посту у своего сердца – это значит не допускать туда вражеских помыслов злобы, уныния, чревоугодия, печали, гнева и так далее по семи смертным грехам (или основным страстям, разрушающим человека). Не допускаются помыслы вниманием человека к своему духовному миру, молитвой собственной, а также обращением за помощью к Спасителю, к  Матери Божией, к Ангелу-хранителю, к своим любимым святым.

Я думаю, что также важно не выпускать из своего сердца те же недобрые помышления, взращенные там внутри нашей безбожной и немолитвенной  жизнью, сладчайшим Именем Иисусовым поражая накопленный «ядерный» потенциал всевозможной нечистоты внутри нашей души.  Результатом сердечного внимания и противодействия Врагу должно быть чувство покаяния, желание всегда быть с Богом, жить по святым Его заповедям.

Если мы не знаем Христа, то и поститься не можем с духовной пользой. Я не рискнул бы назвать такой пост совсем безблагодатным, потому что Бог  иногда и неверие, и нечестие людей употребляет для их покаяния и обращения. Мы не можем знать всех путей, которые Он проложил к каждому  человеку и каждому человеку к Себе. Но если мы дети Церкви, то для нас  должно быть естественным как дыхание поститься ради Христа.

У афонского иеромонаха Парфения Кавсокаливита есть очень поучительная история о том, как нам надо всегда чувствовать Христа, жить Им.  Одна  девушка на исповеди пожаловалась старцу, что она очень любит одного молодого человека и никак не может избавиться от мыслей о нем. Он снится ей, в течение дня она неоднократно обращается в мыслях к нему, как бы  испрашивая его совета, делясь с ним своими думами и переживаниями. Его образ согревает ее девичье сердце.

Отец Парфений помог молитвой этой барышне, но другим пересказывал эту житейскую историю как притчу. Посмотрите на эту девушку, говорил  старец, она не делала над собой никаких усилий, чтобы думать о своем парне, обращаться к нему, согревать свою душу помышлением о нем. Это делает любовь. Все по-другому, когда любишь.

Если бы мы открыли в себе любовь ко Христу и жили этой любовью, вся наша жизнь была бы наполнена Им. Тогда и пост, и молитва, и желание причащаться Его Пречистого Тела были бы совершенно естественным явлением нашей жизни. Душа бы желала этого, вожделела бы дышать благодатью и видеть всех и вся глазами Христа.

Это не отменяет аскетики — необходимо употреблять усилия, чтобы  открыть в себе Царство Божие, чтобы выстоять перед искушениями врага и  насылаемых им помыслов и страстей. Но если человек устремлен к Спасителю, Сам Господь стоит на страже его сердца. «Если Господь не  созиждет дома, напрасно трудятся строящие его; если Господь не охранит  города, напрасно бодрствует страж» (Пс. 126:1).

Блаженны чистые сердцем… Чем более человек очищает свое сердце теми  средствами, которые дает ему Церковь  – постом, молитвой церковной и домашней, осознанным участием в Таинствах, благодарным расположением души к Богу, умилением души, как свидетельством принятого Богом покаяния и освобождения от грехов и страстей, тем более он становится восприимчивым к благодати Святого Духа, освящающей желающего этого освящения. Благодати, исцеляющей немощи и восполняющей недостающие и оскудевающие силы в малом человеческом сердце.

Со времен Галилео Галилея ученые строят телескопы, совершенствуют линзы, с каждым столетием  расширяя для своего взора ускользающий от человеческого глаза огромный мир звезд и галактик. Но человек с чистым сердцем сможет смотреть на мир людей и на Вселенную как Христос, он сможет увидеть всех людей святыми, без той ложной наносной шелухи, которой в страстях и житейской суете обросли их сердца. Он сможет увидеть всю Вселенную, потому что Христос  видит весь мир и за каждую душу в этом мире  Он на Кресте  принес жертву о спасении всех.

Если об этом люди бы задумались в пост, помолились о своем сердце, чтобы Бог помог нашему неформальному искреннему покаянию прощением наших грехов и очищением сердец Своею благодатью.

Мне кажется, что человек, идущий в пост на исповедь, прежде всего должен думать о чистоте сердца, о радости жизни по заповедям Христовым,  ведь это и есть благодатная жизнь с Ним.

Ко мне на исповедь как-то пришла одна женщина и призналась: «Я первый раз на исповеди, особо не знаю, что и говорить — ну ругаюсь там, курю,  особо никаких там грехов нет у меня». Я поинтересовался, известно ли ей, что такое исповедь, зачем она нужна, как ее совершать, не было ли у нее возможности почитать что-то про  покаяние? Она сказала, то нет и  попросила меня рассказать об этом хотя бы кратко.

Я ответил ей, что исповедь должна бы совершаться с вывернутой наружу  душой, без истерики и экзальтации, но все же с распахнутым перед Богом  сердцем, по крайней мере такой могла бы быть первая, осознанная исповедь. Готовы ли к тому?

Мне понравилась честность этой дамы. Она сказала, что услышала для  себя нечто неожиданное и понимает, что именно так она сейчас не готова  поисповедаться, но теперь ей есть о чем подумать.

«Неужели исповедоваться надо с распахнутым перед Богом сердцем?»  Да, если исповедь это дело нашей любви к Богу, а не просто обычай,  исполняемый нами ради причастности к традициям нашего неоднозначного прошлого.

В пост как на Посту №1 — стоим на страже сердца, если еще не знаем как идти за Христом — учим Его заповеди. Заповеди – это указание пути, или даже так — Пути (потому что Христос — Путь, Истина и Жизнь). Пост – это время покаяния, то есть благодатного изменения своей души, а не просто отчет о «проделанной работе от греха №1 до греха №2503».

Пост – это время для того, чтобы питаться Словом Божиим — Святым  Евангелием, а также Телом и Кровью Спасителя, подаваемым нам в Таинстве Причащения. Христос же просто сказал нам о том – «истинно, истинно говорю вам: если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день. Ибо Плоть  Моя истинно есть пища, и Кровь Моя истинно есть питие. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем». (Ин. 6: 53-56).

Ну и самое простое из постной гастрономии, что можно и чего нельзя есть: «Нельзя есть людей!»