Один известный писатель как-то заметил, что в нашей стране ничто не может так поссорить друзей и родственников, как извечный квартирный вопрос. Супругам Милютиным не угрожали ни ссоры, ни выяснения отношений по сему поводу, поскольку главе семьи удалось выиграть жилплощадь в лотерее. Женившись в 28-летнем возрасте, Сева полагал себя свободным от обязательств перед родственниками жены и смотрел в будущее с той уверенностью, которая присуща личностям целеустремлённым и независимым.
      Между тем, на самом деле всё обстояло не так уж гладко, как ему казалось. Горожанин до мозга костей, типичное дитё асфальта, он не представлял себе даже в наихудших фантазиях, насколько способна подпортить отношения обыкновенная серенькая, ползучая зависть. Жена его, восемнадцатилетняя Женечка, представляла собой тот образчик большеглазой блондинки, который способен свести с ума любого мужчину. Ничего не обещая устами, глазами она вселяла настолько смелые надежды, что даже Сева, человек трезвомыслящий и рациональный, женился на ней незамедлительно и скоропостижно. Уроженка глухой деревушки на окраине Киевской области, она въехала в столичную квартиру с потрясающей самоуверенностью, так что со стороны выглядело, будто феодал возвращается в старую вотчину.
     И всё бы ничего, если бы не родственники жены. Ещё на заре отношений молодых людей родители невесты высказывали свой категорический протест по поводу научных интересов будущего зятя и его городского происхождения.
     -- Да он даже не знает, что такое огород! – возмущался папа, бригадир тракторной бригады.
      Николай Фёдорович Великанов был человеком крупным не только по положению в деревне, но и по телесным качествам.
    -- И не знает, что такое вырастить свинью! – вздыхая, вторила ему мать, проработавшая всю жизнь бухгалтером в колхозе.
     Людмила Владимировна, в девичестве Барыкина, принадлежала к числу покорных деревенских лошадок, готовых без конца тянуть свою ношу, не претендуя ни на лучшее питание, ни на дополнительную ласку.
Что касается старших братьев Женечки, Кирилла и Ивана, перебивающихся случайными заработками, те втайне лелеяли надежды на то, что городской зять поможет им в решении вопроса с трудоустройством. Но, занятый наукой, Севастьян не мог заметить ни тщеславия, расцветающего буйным цветом в сердцах новоявленных родственничков, ни разочарования, порождённого его безразличием к их проблемам, ни откровенной недоброжелательности, вселившейся туда, словно тысяча бесов. Наука и молодая, обворожительная жена – это было всё, что его интересовало. Вполне возможно, что большинство из дам, читающих эти строки, вздохнут: «Ох, чего ещё надо женщине для полного счастья!» Только что защитив кандидатскую диссертацию, Сева готовился к выезду из страны: его пригласили на работу в Германию. Даже если его станут использовать в качестве копирайтера, это обещало принести доходы в фонд семейства значительно большие, чем если бы он оставался рядовым сотрудником какого-либо вуза в родной стране.
     Женечке предстояло вот-вот родить. Доверяя УЗИ, родня ожидала мальчика. Николай Фёдорович, испытывая известную гордость (всё-таки ему впервые в жизни улыбалась перспектива сделаться дедушкой), ломал голову над тем, какое бы придумать имя для нового гражданина. Часто случалось, что Людмила Владимировна просыпалась среди ночи от того, что муж, включив свет, читал справочники или календарь святых, выискивая имя для наследника. Всякая болезнь заразительна по-своему. В том числе и эта. Будущая бабушка тоже включилась в подбор имени. С тех пор, прожившие жизнь в мире и согласии старики, начали ссориться.
    -- Я считаю, что неплохо звучит «Владислав», -- заявлял, к примеру, старик. – Гордо и славно…
    -- Да ну! – отмахивалась женщина. – Как будто поляк какой-то. И как это будет выглядеть? «Владислав Севастьянович»… Смесь польского и русского… Не годится…
    --  Что ты предлагаешь? – с вызовом повышал голос муж.
    -- Хорошо звучит имя «Юлий Севастьянович». В честь Цезаря…
    -- Тю! Его же будут дразнить! Как девочку: «Юля!»
    -- Не будут. Юлий – красиво и многообещающе…
    -- Нет, не пойдёт! Другое придумай.
     После задумчивой тишины Людмила Владимировна произносит:
     -- Давай спросим у сыновей. Молодым виднее.
     Однако Кирилл и Иван, беспокоясь лишь о собственных проблемах, чувствовали себя недостаточно созревшими для решения подобных вопросов. На просьбы родителей они отмахивались и с необъяснимой злобой уходили из дому. Сыновья припомнили родителям, что после того, как у них появилась младшая сестрёнка, им уделялось всё меньше и меньше внимания.
     Соседи, узнав, по какому поводу происходят распри в семействе, злорадно посмеивались, вспоминая, как Николай Фёдорович кому-то отказал во вспашке огорода, другому – в выделении комбайна, а третьего наказал за воровство с колхозного поля. Вспоминали недобрым словом и Людмилу Владимировну, которая умудрялась приписывать непомерно высокую зарплату как себе, так и благоверному. А старый Семён Барыкин, приходившийся главе семейства тестем, созерцая внушительный силуэт зятька, презрительно вертел скрюченным от ревматизма пальцем у белого, как снег, виска…
      Будущие папа и мама тоже не оставались безразличными к столь важному вопросу. Женя, перебирая в памяти всех знакомых, вспоминала, какими именами те наделяли своих чад, и предлагала мужу какое-либо из них. По большому счёту ему было все равно, но ради того, чтобы не показаться любимой безразличным, делал вид, будто заинтересован. По-видимому, его мнение или, точнее, отсутствие такового, казалось ей недостаточно убедительным, следствием чего на её лице появлялась недовольная гримаса, периодически искажающая его. Однако, Сева ничего этого не замечал. Он способен был только заглядывать в глаза жены, находя их самыми красивыми в мире. Как известно, мужчина склонен видеть в женских глазах только то, что хочет видеть…
      Учитывая занятость мужа, Женечка решила дождаться родов в деревне. Там можно и витаминов поесть вдоволь, и вообще как-то спокойнее. В городе её мучил токсикоз. Кругленький животик, из-за которого муж, любя, поддразнивал её «Колобочком», опустился, походка сделалась тяжёлой, как у откормленной утки, грудь распухла и омерзительно обвисла, как у старой доярки, лицо покрылось пигментными пятнами, превратив когда-то миловидную девушку в страшную бабу с вечно недовольной миной. У кое-кого из соседей создавалось впечатление, будто она нарочно выпячивает живот, стремясь подчеркнуть свою женскую природу, своё призвание самки. Братья не могли на это смотреть спокойно, чувствуя в себе подстрекательство некой могучей и навязчивой силы если не толкнуть сестру, то треснуть её в распухший живот.
     В начале ноября наступил день, когда к дому торжественно подъехала «скорая» и увезла роженицу в районный центр. На следующий день Николай Фёдорович с радостным лицом явился в колхозную контору с увесистой кошёлкой – следовало угостить «нужных людей». Радостная Людмила Владимировна с умилительно-глупым видом прислуживала за столом. Их сыновья, бродя вокруг дома, чувствовали себя «ни так ни сяк», тупо пытаясь осознать, что же может быть особенного в столь ничтожном событии.
     -- Тоже мне, -- возмущался Кирилл, наполняя рюмки себе и брату. – Нашли, чему радоваться. Вылезло из утробы нечто противное… Начнутся пелёнки, какашки, вопли…
     -- Воистину придурки! – ухмыльнулся Иван, чокаясь.
    На седьмой день Женечку выписали, и она вошла в дом с той нарочитой торжественностью, которая присуща курице, вовремя снёсшей отборное яйцо.
   Рождение ребёнка – праздник замечательный и, по-своему, особенный. В былые времена бабы, стоя у порога, встречали новорождённого приветственными песнями, одаривали его вкусностями и добрыми пожеланиями. Тут же ожидал поп, в обязанности которого было осенение младенца крестным знамением, как будто оно должно было уберечь его в будущем от всяких невзгод и глупостей. Много пели, много желали, много дарили. Главное, что всё это делалось с подобающими скромностью и искренностью. Не то в наше время! Приглашаются только «нужные люди», а точнее, люди, от которых ожидают дорогих подношений или ещё каких-либо выгод. Журчит самогон, воняют пережаренные жирные котлеты, шелестят купюры и звучат сальные шуточки. И во взглядах светится зависть – ползучая, злая, коварная.
     После второй рюмки (а ведь между первой и второй, как известно, перерывчик-то не большой) кому-то из гостей вздумалось задать стандартный вопрос:
    -- И какое же имя придумали маленькому?
    Все притихли, ожидая чего-то важного.
    -- Наверное, Тимур, -- победоносно улыбаясь, заявила Женечка.
    -- Это ж не наше имя! – воскликнула её мать. – Что ты, дочка! Почему бы не назвать простым именем? К примеру, Никитка, Коля, Петя…
    -- Ой, старая! – исказилось лицо мужа в маслянистой улыбке. – Это ты, наверное, былых своих любовничков вспоминаешь?
     За столом все прыснули, пытаясь подавить смех. В селе мало что удаётся скрыть, но чтобы муж говорил подобное о такой жене, как Людмила Владимировна – это казалось немыслимым.
     -- А новоиспечённый папа что думает по сему поводу? – обратились присутствующие к Севе.
     Тот, не привыкший к малясовке, захмелел и, пребывая в самом блаженном настроении, не был расположен к рассуждениям и словопрениям.
     -- Да мне все равно! – улыбнулся он. – Пусть называет мать. Она рожала и, следовательно, она прав на выбор имени имеет больше.
      Такое рассуждение многие нашли бы вполне резонным и справедливым, если бы не водка.
    -- Как, тебе безразлична судьба моего внука? – злобно уставился на него тесть.
     -- Да что вы, папа! – оправдывался зять. – Почему же безразлична?
    -- Интеллигентишка чёртов! – выругался Кирилл, наливая для себя и брата по четвёртой.
     Вместо того, чтобы обидеться или просто смолчать, Сева снова улыбнулся и наивно сказал:
     -- Друзья, что вы спорите? Пусть мама называет, как захочет. И вообще… Не такой сегодня день, чтобы ссориться…
     -- Ага, ты ещё скажи: «Ребята, давайте жить дружно!» -- съехидничал Иван. – Тоже мне кот Леопольд нашёлся…
     Эти слова и тон, которым они произносились, заставили Севу призадуматься. Наверное, он уловил в них нечто враждебное, но вместо того, чтобы замять тему, он вдруг разозлился:
    -- Да что ты ко мне так обращаешься? Разве я сделал тебе что-то плохое? Или вам, уважаемые тестюшка и тёщенька? Спор начался из-за  пустяка. Какая кому разница, как кто назовёт ребёнка?
     -- Тоже верно, -- закивали головами председатель колхоза и человек из райисполкома, приходившиеся тёще двоюродными братьями.
     -- Вот вы предлагаете всяких там «Иванов» или «Колей»… А я нахожу эти имена не просто слишком обыкновенными, а устаревшими…
     -- Чего? – в один голос, не скрывая угрозы, воскликнули Ванька и тесть. – Смотрите, ему уже наши имена не нравятся! Столица чёртова!..Интеллигенция паршивая!..
    И началось… Полтавская битва не идёт ни в какое сравнение с побоищем, разыгравшимся в доме Великановых. Иван попытался ударить Севу, но получил прямой в нос – зять, оказывается, не ничтожный «ботаник», а в своё время занимался кикбоксингом. Тесть попытался схватить его сзади, но был отброшен ударом ноги. Публика бросилась разнимать или наказывать – это уж как кому хотелось. То ли водка оказала такое влияние, то ли стечение планет всему виной, -- суть не в том, а в последствиях. Женские крики были слышны на всю деревню, отовсюду сбегались люди – одни ради помощи, иные – ради того, чтобы поглазеть и позлорадствовать. Перед домом Николая Фёдоровича образовались две группы, которые, сломя головы, бросились друг на дружку. В ход пошли палки, цепи, обломки забора.
     Прибежал и участковый, дом которого находился по соседству. Сначала он пытался просить прекратить драку, но получил по голове доской, кем-то безжалостно вырванной из забора. Тогда разъярённый служитель Фемиды извлёк из кармана пистолет и дважды пальнул в воздух. В обыкновенных случаях такая мера оказывает успокаивающее воздействие на толпу. Увы, только не в этот раз. Вместо того, чтобы угомониться, драчуны схватили блюстителя порядка, вырвали из его руки «ПМ» и избили ногами, называя нехорошими словами, наиболее цензурными из которых казались «ментяра» и «козёл».
     В это время мимо усадьбы Великановых проходила парочка «влюблённых голубков».  Вроде ничего особенного. Но парню вздумалось бросить любопытный взгляд на потасовку. Кто-то из драчунов перехватил этот взгляд. Что ему показалось, остаётся только догадываться, но уже в следующий миг из толпы послышалось:
    -- Чего пялишься, урод вонючий?!
    Парень, полагая, что имеет полные основания обидеться, направился к кричавшему, – то ли для того, чтобы вежливо объяснить, что он вовсе не «урод» и, тем более, не «вонючий», не то для того, чтобы дать обидчику в морду. Возможно, он намеревался даже дать понюхать собственные носки в знак доказательства своей чистоплотности и принадлежности к племени человеческому, а не парнокопытному.
     Не доходя до цели всего несколько шагов, он был сбит с ног и смят в толпе. Девушке, устремившейся за ним, тоже досталось по какому-то месту, следствием чего стал её звонок братьям, жившим в соседней деревне. Не прошло и пятнадцати минут, как в драку включились десятка два добровольцев из числа родни и знакомых пострадавшей…
Спустя час всё утихло. Новоиспечённая бабушка, охая и ахая, разносила среди павших воду и водку, наливая всем без разбору. Сева, получивший по голове бутылкой, с угрюмым видом сидел у окна и потирал шишку на затылке. Женечка, надутая и обиженная на весь белый свет, заперлась в своей комнате, обвиняя во всём мужа. Тесть то и дело подходил то к одному гостю, то к другому и извинялся:
     -- Мы не хотели… Мы понимаем традиции… Это зять-шизик, понимаете…
    Сева, совершенно отрезвевший, глядя на весь бардак, творившийся вокруг, бормотал себе под нос:
    -- А ведь здесь меня не уважают! И куда смотрели мои глаза?! И на кой чёрт я женился на ней?! Она же дурра! Она любит только себя… Я ей нужен лишь для картинки, для вывески… Что я здесь вообще делаю?..
Тем не менее, он встал и, приблизившись к детской, осторожно постучался.
     -- Женечка, ты прости меня, если я в чём-то виновен. Не лучше ли нам уехать отсюда?
     -- Делай, что хочешь! – прозвучал её приглушенный, с каким-то новым, мужланским оттенком,  голос.
     -- Не понял? Значит, я тебе больше не нужен?
      -- Нет, не нужен!
     -- Вот как?..
     Он всё не мог понять, как это бывает: ещё вчера была любовь, а сегодня – такое безразличие и неприязнь. Издав вздох, он снова уселся за стол и тупым взором посмотрел на бутылку. Недолго думая, он налил полную рюмку и её опустошил многозначительным залпом. После этого он извлёк из кармана мобильный телефон и вызвал такси.
     -- Что ж… Коль такое дело…
    Теперь он смотрел на этот дом и на его обитателей другим взглядом, не таким, как накануне, когда всё казалось в розовом цвете.
    Через четверть часа он уже покинул пределы деревни, оставив далеко позади плач и скрежет зубовный, пьяные обиды и рассказы о драчливом геройстве.
    Весь следующий день был посвящён наведению порядка и выяснениям на тему: «кто прав, а кто виноват?» О причине спора забыли, как и о зяте. Тот уехал, Женечка плакала. Всем было понятно, что она не любила своего мужа, но, в целом, тот был парнем хорошим. На горизонте Жениной судьбы уже образовывались отчётливые контуры призрака матери-одиночки, для которой «все мужики – козлы».
    Дед Семён, прогуливаясь с коляской, бормотал незамысловатую песенку. День был погожий, потому по улице то и дело встречались детки всех возрастов, которые играли и резвились от всей души. Где-то жгли опавшую листву, и запах осеннего дыма вселял в сердце непонятную тоску.
    В какой-то миг к Барыкину приблизилась девочка лет двух. Дед остановился и приветливо улыбнулся.
    -- Приветик, маленькая! – сказал он.
    -- Пливет… -- ответила малышка, пытаясь заглянуть в колясочку.
    -- Там – маленькая ляля, -- произнёс дед.
    -- Ляля… -- задумчиво повторил ребёнок.
    -- А как тебя зовут?
    -- Сася…
    -- Саша?
    Девочка кивнула, повторяя:
    -- Сася…
    -- А лялю как зовут? -- спросил он, полагаясь на детскую интуицию.
    -- Сася…
    -- Значит, Саша?... – осенило его. – Саша… А что? Звучит: «Александр Савельевич»… Гм… Ого!...
    К девяти часам утра дед уже стоял у двери районного ЗАГСа, бережно сжимая в руке необходимые документы.
    -- Боже, как просто! – бормотал он. – Так просто: «Саша»… Красиво, Звучит понятно… А то – «Тимур»… Это в честь Тамерлана, что ли? И стоило ради этого драться?.. Ну и придурки эти наследнички!...

 

                -- Валерочка, в этом доме нет ничего твоего! – мягко, но, вместе с тем властно, произнесла пухленькая, ухоженная, красивая женщина лет сорока, обращаясь к седовласому мужчине.

                По обыкновению, она улыбалась, а её голос напоминал кошачье мурлыканье. Эта манера растягивать слова – слегка лениво, воркующее, вкрадчиво… Наверное, именно этот голос и ласковый, бархатистый тон, присущий ему, послужил одной из причин, в силу которых не так давно мужчина решился круто изменить свою жизнь.

                -- Лиза, мы с тобой взрослые люди, -- ответил он, задумчиво теребя пальцем ручку кофейной чашечки. – Если бы всего несколько месяцев назад ты меня предупредила, что в твоём доме я не буду иметь права голоса даже по пустяковому поводу, я бы взглянул на наше знакомство более трезво.

                -- Значит, ты жалеешь о том, что связал свою жизнь с моей? – взвела брови женщина. – Что ж, скатертью дорожка…

                -- Не в том дело, -- стушевался мужчина. – Давай вспомним, как всё начиналось, а потом попытаемся найти какой-то компромисс.

                -- А что там вспоминать? – ухмыльнулась женщина. – Познакомились мы в блогах, переписывались… Ничего особенного…

                -- Ну да, ничего… Если не считать, что я к своим пятидесяти годам успел во многом разочароваться, потерять семью, перспективы… Словом, превратился в старого холостяка. В то время как ты, будучи намного моложе меня, держалась довольно самоуверенно, как дама, вполне довольная жизнью. И действительно, в то время, как я метался и что-то терял, ты сумела,  -- не знаю, каким способом, -- заполучить четырёхкомнатную квартиру в центре города, занять немаловажную должность, сколотить кое-какой капитал, растить сына и дочь…

                -- А как, по-твоему, должны жить нормальные люди? – елейным тоном произнесла Лиза. – Ради чего ещё жить? В чём смысл жизни? Думаешь, в твоих картинах, которые никому не нужны?

                Для всякой творческой личности, -- а Валерий был таковым, -- вопрос о качестве её творчества – наиболее уязвимое место. Услышав эти слова, он почувствовал, как нечто жестокое сжало его сердце. Наверное, эта бесчувственная женщина поняла, что сказала то, чего не стоило говорить, потому что тут же попыталась исправиться:

                -- Конечно, твои картины – по-своему шедевры, но… У тебя устаревший стиль. Кому нужен сейчас рафаэлевский или тициановский варианты? Кто это купит? Денежная публика отдаёт предпочтение модернистским работам, современным.

                -- Лиза, но ты несправедлива! -- воскликнул он. – Ты ведь неоднократно высказывала мне своё восхищение…

                -- Ну да… конечно… -- задумчиво ответила она. – Восхищение… Увидеть в блоге красивые картины на фоне ничтожной мазни, которая повседневно публикуется, -- это не шутка. Да, я действительно была восхищена твоими работами. Но быть восхищённой картинами и жить с их автором, который не способен тебя обеспечить, – это разные вещи.

                -- Ты даже нашла спонсоров. На их средства мы организовали выставку-продажу… Я неплохо заработал…

                -- Ага. И прогорели на второй выставке, -- саркастически улыбнулась Лиза; при этом её внушительный бюст маняще всколыхнулся. – Как мне теперь смотреть в глаза друзьям?

                -- Лизонька, но ведь ты же сама хвалила мои работы!..

                -- Дурак ты… -- с ноткой презрения ухмыльнулась она. – Но мы не о том говорим. Я тебе сделала замечание по поводу тона, который ты избрал для разговора с моим сыном.

                -- Тона? – подавляя негодование, взволнованно произнёс Валерий. – Твоему сыну шестнадцать лет. Я не стану рассказывать о цинизме, с которым он, тайно пробравшись в мою мастерскую, плевал на мои картины. Шут с ним… Дело в другом. Он младший в семье. Он привык, что мать – это его собственность. Как он с тобой разговаривает? «Мамаша, подай!», «Ма, сделай!», «Маманя, застели мою кровать!»… И в то же время ты ещё ни разу не отказала ему ни в удовольствиях, ни в деньгах. В его возрасте я сам зарабатывал на свои потребности… Неужели ты полагаешь, что твоё отношение к нему правильно? В иное время такого сынка путёвый отец выпорол бы розгой, но мы нянчимся с этим малолетним эгоистом, этим зарвавшимся хамом. Я понимаю твои материнские чувства, которые ослепляют тебя. Но поговорить-то с ним было нужно. Я всего лишь сказал ему, что пора бы самому уметь наводить порядок в своей комнате и быть повежливее с матерью. Ни грубого тона, ни нравоучений я бы себе не позволил. Да ты же сама слышала…

                -- А я тебе ещё раз повторяю: никогда не смей цепляться к моим детям по пустякам! – строго, даже со стальным, чеканным оттенком, произнесла женщина, демонстративно ударяя кулаком о кулак перед его лицом. – Иначе вернёшься в свою Тьмутаракань, малевалка несчастный…

                -- Что?.. Что ты сказала?..

У Валерия не хватило слов, чтобы продолжать этот неприятный разговор. Ничего не добавив, он набросил на плечи пиджак и направился к двери.

                -- Так, это что такое? – прозвучало ему вдогонку. – Запомни: если ты сейчас уйдёшь, можешь больше не возвращаться!..

                «Ну и чёрт с тобой! -- пробормотал он, выходя. – И что меня дёрнуло связаться с тобой?..»

                С сердцем, отяжелевшим от длительных раздумий и обиды, он направился в парк, где лёгкий ветерок кружил опадающей листвой. Здесь было хорошо и вольготно. Валерий всегда любил эту осеннюю пору, когда течение времени словно приостанавливается и сочетает в себе как элементы лета, так и предупреждение о скором похолодании.

Какие чувства может испытывать мужчина к женщине, с которой познакомился в блогах? Если бы Валерий Коломиец принадлежал к числу обыкновенных мужчин, его сердце тоже осталось бы совершенно холодным к чужому и, главное, далёкому человеку. Но всё дело в том, что он не был обыкновенным. Есть люди, которые, оказавшись под давлением житейских обстоятельств, способны оставаться романтиками. Они обладают даром переключаться на что-то приятное даже там, где другой человек, несомненно, сломается или, по крайней мере, погрузится в отчаянье. В свои пятьдесят лет Валерий умел найти в себе оптимизм и надежду, тем более, что с некоторых пор то и другое ему стали очень нужны.

                Когда реальность не даёт человеку всего, в чём он нуждается, на помощь приходит интернет. Там можно не только выудить информацию о чём-либо, но и общаться с людьми. Опубликовав несколько заметок «о жизни», Валерий нашёл несколько десятков собеседников, с которыми мог обсуждать всё, что его интересовало. Тут и нашлась Лиза. Её комментарии всегда отличались чувственностью, непосредственностью, пониманием как искусства, так и жизни. Ему нравилось общаться с этой женщиной и, чего греха таить, спустя краткое время он поймал себя на том, что ждёт её появления в сети и нетерпеливо дожидается её писем. Предлагал ли он что-то более интимное, чем общение? Нет. К тому времени он едва успел прийти в себя после разрыва с женой. Почему люди разрушают отношения? Причин бывает много, но основная – одна и та же: на каком-то этапе они теряют уважение друг к другу, тот необходимый элемент восхищения, без которого пропадает всё, что способно волновать; двое людей начинают воспринимать друг друга как нечто само собой разумеющееся, даже как надоевшее, как обузу. Жена уже не пытается скрыть свои минусы, одеть дома чистенький халат вместо старого, а в постели почему-то безразлична. Что касается мужа, его раздражают её вид, блюда, манеры, он избегает откровенных задушевных разговоров с нею…

                Словом, однажды Валерий посмотрел на ситуацию трезвым взглядом. А когда мужчина смотрит на что-то трезво, у него включается рациональное мышление. Это мышление повелительно приказало ему уйти из семьи, тем более, что дети к тому времени выросли и разъехались. Возможно, он поступил бы по примеру многих мужчин, которые, не отваживаясь разрушать многолетнюю связь, живут по инерции, делая вид, будто всем довольны. Но подвернулась Лиза… Кстати, она первая заговорила откровенно и сделала попытку повернуть блоговское общение в более интимное русло.  Её фотография сказала Коломийцу о многом. На него смотрели большие, выразительные голубые глаза с оттенком аристократической томности. «Она одинока, -- подумал тогда Валерий. – Красивая, одинокая… Ей нужен кто-то рядом.»

                И вот однажды они встретились. Он оценивал её как художник, видя в её глазах лишь то, что хотел видеть мужчина, сидящий внутри него. Жить вместе они начали практически сразу. Они притянулись друг к другу, как магнит к металлу, сцепившись с жадностью, характерной для всех, кто истосковался по близости и доверию. В течение первого месяца Валерию казалось, будто он попал в сказку, придуманную самым прихотливым романтиком. Осадок, который остаётся после неудачных отношений и впоследствии мешает развитию нового чувства, куда-то улетучился из его сердца. Он уже было подумал, что так оно и будет продолжаться, но…

                Сын Лизы сразу воспринял «чужого дядьку» как конкурента на мамино внимание, поэтому встретил его безразличием. Но приблизительно к такой реакции Валерий был готов, потому не придавал ей большого значения. Однако проходили дни, недели, месяцы; отношения с новой женщиной начали терять остроту и притягательность. Она уже не заводила разговоров об искусстве, всё дольше задерживалась на работе или у подруг. Валерий всё понял и, несомненно, ушёл бы отсюда, если бы было куда уходить: всё, что имел, он оставил далеко, чтобы никогда туда не возвращаться. К тому же, оставалась ещё её величество иллюзия, к которой мужчина привязывается посильнее, чем к живой женщине…

                Женщины – существа самоуверенные, эгоистичные и странные. Они полагают, будто мужчина, терпя различные выходки и капризы, восхищается их «Я» с его неповторимостью, умом, красотой. И что он совершает те или иные поступки исключительно «ради неё». На самом деле, мужчина преклоняется перед иллюзией, ореолом, который создаёт, «дорисовывает» вокруг определённого образа. А в основе всякого «ради неё» содержится огромная доля «ради себя» -- например, «ради того, чтобы спать с нею» или «ради того, чтобы она снова подарила мне тот взгляд»…

                Лиза поленилась укреплять иллюзию Валерия, не сочла нужным. Это было ниже её. Всё чаще и чаще в лексиконе этой женщины звучало словечко «должен». Мужчина должен то, должен это… Стремясь оградить себя от этих типично пролетарских, потребительских замашек, он начал пропадать в мастерской, возвращаясь домой как можно позднее. Стало ясно, что эти отношения – ошибка. Причём, ошибка осознанная, потому что любой здравомыслящий человек, достигший пятидесяти лет, осознаёт бесперспективность новых отношений, какими бы они ни были – семейными или же любовными. Осознавал это глубоко в душе и Коломиец, но таки поехал к Лизе.

                Здраво лишь то, что создаётся в молодости. Пуритане и ханжи утверждают, будто в юности мы глупы и склонны принимать ошибочные решения (потому, дескать, семью лучше создавать после тридцати пяти). Пусть и ошибочные, зато здравые, а здравые именно потому, что делаются в тот период, когда они вполне уместны. Из этих ошибок и возникает то, что мы называем счастьем, не считая того, что из них получаются дети. Когда тебе пятьдесят, тебя могут уважать, перед тобой могут преклоняться, даже творить культ твоему таланту, -- всё, что угодно, только не страстно любить. А без этого даже самые взвешенные, самые дружеские, самые доверительные отношения с лицом противоположного пола обречены на фиаско.

                Что может дать мужчине женщина, прошедшая замужество, имеющая двух детей, познавшая, как правило, нескольких (а то и несколько десятков) любовников? Ничего. Он нужен ей постольку, поскольку. Между ними никогда не возникнет невидимых серебряных струн, которые наполняют интим нежной музыкой. Не возникнет, потому что всё уже в прошлом. Если женщина достаточно обеспечена, ей мужчина нужен лишь для знаков внимания, для дружеской беседы, для услады одиночества, но такая потребность возникает в ней далеко не ежедневно. Если дама не имеет средств, её беспокоит судьба детей. Именно ради детей она и способна вторично выйти замуж за человека обеспеченного, чтобы с его помощью устроить своих чад. Ничего плохого в этом нет, конечно… если это не грубый меркантильный расчёт.

 

           Продолжение следует

 

         Порою кажется странным, что посреди больших городов можно увидеть обрывки старых,давно забытых пейзажей. На фоне серых бетонных построек пучки зелёной травы и настоящих кустарников выглядят неестественно, словно чья-то безжалостная рука произвольно выхватила их из прошлого и втиснула в наше время. Как бы там ни было, в каких-нибудь двух сотнях метров от центрального моста, соединяющего Старый город с центром, там, где речушка Вонючка впадает в Южный Буг, кто-то построил забегаловку под громким названием «кафе», назвал его «У реки» и соорудил танцплощадку. Речушка, которая приобрела столь примечательное название ещё в советские годы благодаря зловонию, источаемому отходами конфетной фабрики, украсилась дамбами и заграждениями, неприятный запах от её вод куда-то исчез, так что публика определённого сорта посещала это заведение довольно охотно. У самого её устья владелец кафе построил лодочную станцию, что позволяло подвыпившим обывателям за умеренную плату покататься по Бугу. Здесь,почти в центре города, было трудно подыскать уединённое местечко, так что лодки как раз способствовали созданию такой иллюзии.

     Как мы уже заметили, публика посещала кафе охотно. Здесь в любое время дня рекой лилось охлаждённое пиво, под закуску сомнительной свежести наливались «сто граммов», слышался нарочито громкий, искусственный смех безвкусно разукрашенных самок и столь же громко звучала нецензурная брань из уст самцов.Добропорядочные граждане старались обходить этот уголок планеты десятой дорогой, называя его презрительными словами «Лягушатник» и «Сточная канава». Наверное, имелся в виду интеллектуальный и нравственный уровень завсегдатаев…

         По заросшей плакучими ивами набережной, простирающейся как раз перед входом в кафе,  прохаживается толпа гуляющих. Женщины– крашенные-перекрашенные, взлохмаченные или же облезшие, как драные кошки,худые и изношенные или желтоволосые, толстозадые легкодоступные барышни, с чрезмерно выступающими грудями, с кроваво-красными губами – в потёртых джинсах,мини-обках, кроссовках или туфлях, держались кучками, словно собачьи стаи,высматривающие добычу. Поодаль собирались и представители «сильного пола» --кто уже подвыпивши, кто только планируя выпить, -- все со значимым видом,словно хотят доказать окружающим, будто от них зависит само существование Вселенной.

                В двухстах метрах от кафе «У Буга» посреди одноимённой реки находится остров.Обладая небольшими размерами – всего 400 квадратных метров, -- он, тем не менее, пользуется большой популярностью среди бездельников всех времён и народов. В дневное время на его пляжах купаются мамаши с детьми, а в вечернее устраиваются оргии. На берегу острова, как раз напротив кафе «У Буга», кто-то поместил плавучий причал, на котором устроили такое же кафе, названное «Остров блаженства». Начиная с послеобеденного часа, в плавучем заведении царят шум и гам, толкотня и зловоние. За деревянными столиками, где от пролитых напитков образуются липкие ручейки, у недопитых стаканчиков сидят полупьяные люди.Мужчины пытаются перекричать друг друга и размахивают руками просто из животной потребности шума; женская часть публики, высматривая добычу, угощается за свой счёт. В другом отделении «Острова блаженства» за несколькими столиками сидят крепыши в дорогих футболках или рубашках. Разглядывая свои холёные ногти, они периодически посматривают на эту массу и презрительно ухмыляются. У наивного наблюдателя могло бы сложиться впечатление, будто эти люди отличаются от основной массы воспитанностью и порядочностью, если бы в их глазах не мелькало всё то же несмываемое клеймо порока.

                Именно в этих злачных местах можно встретить всю плесень городского общества,столкнуться в примитивным распутством, вдохнуть в себя весь концентрат ядовитых испарений социальной накипи; всё это стоило бы назвать «отбросами общества»,если бы их не было настолько много – бывших студентов, превратившихся в воров и мошенников, журналистов из жёлто-сереньких газеток, аферистов, бандитов, мелких хулиганов, рэкетиров, сутенёров. У каждого из них на лице была маска неприступности и значительности, словно они хотели сказать: «Пусть только попробуют усомниться в моей порядочности!»  Это место настолько пропиталось скотством, от него разит такой гнусностью и продажностью, что официантки и посудомойки, возвратившись после работы домой,долго и тщательно принимают душ, пытаясь отмыться от грязи, которой невольно пропитались их тела. Здесь стоят друг друга самцы и самки – они в одинаковой степени являются ворами, проститутками и скотами. Несмотря на близость воды,которая должна была бы освежать воздух, здесь всегда душно. В этой удушливой жаре испарения от пролитых пива и ликёров смешиваются с запахом немытых человеческих тел, давно не стиранных носков и несвежих женских прокладок,сигаретного дыма и острых духов. Это была своеобразная семья, в которой каждый из членов знал своё место, признавал остальных и отрабатывал своё право на место под солнцем. И только чужак, случайный приезжий мог забрести сюда в вечерню пору… Что касается жары, она казалась в эти дни невыносимой. Июльское солнце за день успевало настолько накалить дамбу, стены и асфальт, что даже вечером от них исходил зной.

                В один из вечеров, который ничем не отличался от предыдущих, публика в обоих кабаках лениво созерцала реку, на поверхности которой так же лениво колыхалась единственная лодка. Стояла такая тишина, что не было слышно ни птиц, ни лягушек; только где-то вдали её иногда тревожили стук трамвайных колёс или жужжание троллейбуса. Внимание компании, которая находилась за крайним столиком«Острова блаженства» привлекло судёнышко, в котором находились двое молодых людей. Жгучий брюнет лет двадцати двух, одетый по последней моде, неуверенно грёб вёслами, не отводя взгляда от своей подруги – худенькой блондинки с маленькой, словно птичьей, головкой. В то время, как он жадно смотрел на неё,девица стреляла серенькими глазками по сторонам, словно стесняясь его общества и высматривая знакомых.

                --Лиля, я не хочу, чтобы ты появлялась в заведениях подобного рода! – решительно заявил молодой человек, стремясь направить лодку подальше от острова.

                --А кто ты такой, собственно? – возмутилась она, растягивая слова и слегка произнося их в нос, как это характерно для моды последних лет. – Артём, знай своё место!

                Её лицо в эту минуту повернулось против солнца и стало заметно, как блеснул пирсинг в её носу.

                --То есть, как это: кто я такой? – воскликнул он. – В каком смысле «место»? Мы с тобой уже год вместе, мы подали заявление в ЗАГС и…

                --Что «и»? Ты хочешь сказать, что только благодаря тебе я смогу оторваться от нищеты и зажить жизнью порядочных людей? Да иди ты!..

                Звук её звонкого голоса, отражаемого дамбой и ближайшими островными деревьями, было слышно далеко. Артём, кажется, понял это и, заметив, что лодка стала центром внимания ротозеев, покраснел.

                --Ничего такого я не хочу сказать, -- приглушенным голосом ответил он. – Просто я не хочу, чтобы моя будущая жена появлялась в таких местах. И вообще, я изначально был против поездки сюда…

                --Да кто ты мне такой, чтобы указывать, где мне можно появляться, а где нельзя? –почти закричала она, не замечая, что от томности и подчёркнутой изнеженности в её голосе не осталось ровным счётом ничего. Напротив, в нём сквозили нотки жёсткие, базарные, характерные для студенток ПТУ и уличных девок.

                --Кто это такие? – поинтересовался у своих друзей, занимавших крайний столик на острове,парень бравого вида.

                --Как, ты не знаешь? – ответила одна из окружавших его девиц. – Это же Артём, сын нашего мэра. Он учится в Окфорде, но весь последний год провёл дома из-за этой пустышки.

                --А она?

                --Да это же Лилька, бывшая пассия Федьки, а потом и Мишки. Если бы не Артём, ей не удалось бы даже закончить техникум.

                --Наверное, этот хлыщ завалил начальство техникума деньгами? – предположил молодой человек..

                --Нет, Колян, он хороший парень. Просто влияет на девчонку положительно.

                --Значит, теперь она выйдет за него замуж и уедет в Англию?

                --Наверное… Если только он не передумает, -- ухмыльнулась девица, закуривая сигарету. – Ты же видишь, как она себя ведёт. И вообще, что он в ней нашёл?…

                --М-да… А знаете что? Я её хочу!

                Компания обратила взоры на него.

                Между тем, перебранка на лодке утихла и, подчинённое крепким рукам гребца, судёнышко снова направилось к острову. Едва её нос коснулся прибрежного песка, пассажирка выпрыгнула на берег и, оглянувшись на Артёма, крикнула во весь голос:

                --Знаешь что, милый? Проваливай-ка ты на все четыре стороны!

                Покраснев,он остался в одиночестве. Лиля, не оглядываясь, поспешила к кафе и, помахав рукой знакомым, заказала стакан воды. В ту же минуту рядом с ней оказался Колян. Положив руку на её плечо, он сказал:

                --Может, чего покрепче?..

                Бросив на него косой взгляд, девица улыбнулась:

                --Время покажет.

                В её голосе снова появились нотки томности и неги.

                В этот момент кто-то включил дешёвую попсовую музыку, которая загремела из мощных динамиков. У подвыпивших девиц в такт ритму задрожали плечи. Разомлевшие в духоте тела требовали движения. Глаза самок забегали по столикам в поиске потенциальных партнёров.

                Артём всё ещё сидел в лодке. Опустив голову, он о чём-то думал, глядя пустым взглядом на медленное течение реки. Иногда он смахивал слезу, набегавшую на глаза. Дело в том, что он был воспитан как человек честный и благородный. Он любил любовью настолько безудержной и безумной, что не мог ни в чём отказать своей девушке.Он любил её вопреки воспитанию, утончённому вкусу, разуму, воле. Это было нечто сродни наваждению, сумасшествию, но он не мог ничего с собой поделать. Будучи от природы нежным и чувствительным, он мечтал о связи изысканной и страстной, а его пленила эта странная девица, чем-то напоминающая стрекозу, -- глупая, как все девки, глупая своей выводящей из терпения ограниченностью, глупая своей некрасивостью, худая, сварливая, тонконогая и почти плоскогрудая. Какая-то непонятная сила принудила его всецело подчиниться этим животным чарам,порождённым бесом плоти и повергающей даже самого разумного человека к ногам самой пошлой, первой попавшейся самки.

                Он предчувствовал, что там, в грязном, заплёванном и зловонном кабаке готовится нечто неприятное и унизительное для него. Нарочито громкий смех, долетавший до его ушей, задевал за живое: ему казалось, что смеются именно над ним. Он прекрасно осознавал, что ему здесь не место, как не место этой стрекозе в его сердце, но, увы, ничего сделать не мог…

                Прошло несколько минут. Вдруг Артём почувствовал, как чья-то рука мягко легла на его плечо. Вздрогнув, он обернулся. Рядом стояла любовница. Стоило бы отвернуться от неё, немедленно отмыть плечо от её прикосновения, -- впрочем, как и многое другое, -- но в эту минуту он был способен только фиксировать неописуемую радость по поводу её возвращения. Это было малодушное и позорное чувство,выросшее на почве желания всё простить, всё позволять, лишь бы она его не покидала.

                --Давай ещё немного покатаемся, мой котик, -- вкрадчиво предложила Лиля.

                --Ты хочешь покинуть это место? – воспрянул он.

                --Да…Пока…

               Продолжение следует

                Если Вам кто-нибудь скажет, будто мужская любовь к женщине основывается (по крайней мере, на начальной стадии) на иллюзии, будьте уверены, что так оно и есть. Ни для кого не секрет, что в период взросления молодой человек, глядя по сторонам, обращает внимание на девушек, а читая книги, пытается создать в воображении некий идеал, к которому в более взрослом возрасте его в той или иной степени влечёт, как бабочку к раскалённой лампе.

                Так произошло и с Владом Кошкиным, тридцатилетним человеком хорошего сложения и не менее хорошего воспитания. К своему возрасту он успел познать в разных оттенках как радости от сближения с женщиной, так и горечь разочарований; поэтому, казалось бы, ему следовало давно распрощаться с подростковыми иллюзиями, да не тут-то было. Случались у него и горячие влюблённости, влияющие на рассудок не хуже дурмана, и простые увлечения, в процессе достижения которых чувственность разгорается, как пламя доменной печи (только почему-то впоследствии чувствуешь себя опустошённым). Дважды или трижды Влада удостаивала своими посещениями её величество Любовь. Брюнетки, шатенки, блондинки, каждая из которых, конечно, отличалась чем-то особенным и неповторимым, увлекали его к порталу, ведущему в новые, неведомые и чарующие миры, от познания которых он, разумеется, никогда не отказывался. Только спустя время он с удивлением замечал, что о большинстве из былых лучиков и бабочек, за которыми когда-то был готов следовать хоть на край света, он позабыл, и делает это тем охотнее, чем больше истекает времени с момента расставания. Конечно, он помнил о первой близости… Не всё, но ЕЁ помнит…довольно смутно. Как правило, первая близость у мужчины происходит с более опытной женщиной. Она чем-то ему нравится, её голос, глаза что-то обещают. Есть девушки и намного получше, а эта не та, к которой могло бы устремиться сердце, но другие не обещают, а эта как раз обещает…Это можно сравнить с первой ямой, которую удалось перепрыгнуть. Что там, на самом её дне – об этом и знать не хочется; главное, что перепрыгнул… И, вопреки вчерашним, ещё наивным фантазиям об ЭТОМ, всё происходит как-то примитивно, почти по животному, даже грубовато и с болью. Ты для этой женщины вовсе не открытие, ибо до тебя у неё был достаточный опыт. Она тебя не любит, но ей где-то, в глубине самолюбия, льстит мысль, что именно она лишила тебя невинности.

                Иногда, анализируя былые связи, Кошкин задавался вопросом: «Почему, несмотря на общность интересов, вкусов, взаимную симпатию, у меня ничего серьёзного не получилось ни с одной из этих женщин?» Экий казус… Напрашивался вывод: чего-то в отношениях не хватало – в конкретной женщине, в нём самом или же у обоих вместе. Наверное, чего-то эдакого… неуловимого лучика, отсвета от некой высшей женственности, о которой он любил фантазировать в ранней юности. Для того, чтобы это понять, ему оказалось мало знаний, полученных в медицинском университете, поэтому он занялся изучением психологии, посещая разнообразные лекции на тему взаимоотношений между полами. На одном из семинаров лектор поднял тему о юношеском идеале, которые формирует впоследствии отношение мужчины к женщинам. О, Владу было что вспомнить. Его идеал отличался выразительными голубенькими глазами, такими добрыми и честными, что не поддаётся описанию; у него были длинные, волнистые, отливающие золотом, волосы; характер его был открытым, благодушным, движения – плавные, женственные, плечи немножко уже, чем тазовая область, а голос – настолько мелодичный и нежный, что юноша блаженствовал в своих грёзах, слыша его на каких-то высочайших уровнях. К тридцати годам Кошкин не сумел бы вспомнить даже о половине всего, что когда-то для себя намечтал, но с каждым годом, познавая женщин всё более, он вздыхал почему-то всё чаще. Все они разительно отличались от его идеала, от Мечты…

                -- Вы взгляните, господа, -- призывал другой лектор, какой-то кандидат наук. – С каждым годом женщины становятся более жёсткими, мужеподобными, резкими, даже наглыми. Некоторых впору было бы назвать мужчинами в юбках, а кое-кого и животными, простите за выражение. У кого есть мнение на этот счёт?

                Поднялась крепко сложенная дама, сидевшая в первом ряду. Жёстким голосом она сказала:

                -- А что прикажете делать, если вы, мужчины, стали на мужчин не похожи? Вы не умеете создать те условия, которые необходимы нам для того, чтобы чувствовать себя настоящими женщинами. Вот и приходится нам достигать всего самолично. Тут уж волей-неволей в нас вырабатываются типично мужские черты.

                Слушая её, Влад вспомнил своего соседа – школьного учителя, который сумел произвести троих детей, которых не в состоянии прокормить. Пока он находился на своих уроках, его жена мыла полы в подъездах, да ещё и подрабатывала шитьём. Хрупкого сложения, какой-то нерешительный… Вот права выступившая или нет? Однозначно судить нельзя. Потому что, если бы у учителя была достойная зарплата, его семье не пришлось бы столкнуться с такими унизительными проблемами. Кто-то заявит: «А пусть бы этот учитель сменил работу, стал менеджером или строителем, чтобы зарабатывать больше!» Но если этот парень – учитель от Бога? Если он рождён быть учителем? Если кроме этого он больше ничего не умеет? И должен ли педагог быть также и строителем? К чему это?..

                Пока Влад размышлял, где-то с середины зала поднялся человек атлетического сложения.

                -- Вы правы! – воскликнул он примечательным баритоном. – Я – атлет. Видите, какие у меня плечи? Так вот, я всё чаще замечаю, что у женщин, идущих впереди меня, плечи едва ли не такие же. Далее. Во время моей юности мои ровесницы рассуждали о чём-то с присущими юности фантазиями, сопровождая это улыбками, яркими взглядами, чувственностью. А как беседуют между собой современные девушки? Как запрограммированные зомби! У них на первом месте только выгода, деньги…

                Следующей поднялась пожилая женщина в круглых очках.

                -- О, это профессорша из педагогического, -- шепнул сосед справа. – Когда-то была хорошим врачом-гинекологом.

                -- О чём мы все говорим, дорогие мои? – задала она вопрос, обращаясь к присутствующим. – Смотрите: молодые, на вид здоровые женщины, которым сам бог велел беременеть и рожать детей, увы, не могут ни того, ни другого. Как свидетельствует медицина, многие из девушек утрачивают эту способность, не достигнув даже совершеннолетия! Иными словами, современные женщины и вправду приобретают мужские черты…

                В зале поднялся гвалт. Не помогало ни традиционное постукивание ручкой о стаканчик, ни умоляющее размахивание руками. Все принялись спорить между собой с таким остервенением, что казалось, будто они вот-вот передерутся. Наконец, на сцену вышел моложавый мужчина, лет пятидесяти. Подчиняясь инстинкту, публика успокоилась. Первых фраз Влад не расслышал из-за шума, но зато следующие прозвучали в полной тишине:

                -- На самом деле всё объясняется довольно просто, но, вместе с тем, это объяснение затрагивает целый комплекс других проблем. Как эколог, могу с уверенностью констатировать, что научно-техническая революция принесла много зла окружающей среде. Мы имеем вредные выбросы производств в атмосферу, мы их вдыхаем. Портится вода, а земля, на которой выращивается пища, наполнена ядохимикатами. Всё это мы поглощаем и… постепенно видоизменяемся. Мужчины вырождаются, а женщины – становятся подобными мужчинам.

                -- Мутации, что ли? – выкрикнул кто-то.

                -- Да, можно и так сказать.

                -- И что же будет дальше? Каков сценарий?

                -- Ну, об этом сложно судить. Во-первых, никто не подсчитывал, сколько вреда мы причинили природе и на сколько лет хватит его воздействия. Во-вторых, не следует сбрасывать со счетов и повсеместную электрификацию. С утра до ночи, начиная с раннего детства, человек получает электрические импульсы. Естественно, они влияют на кору головного мозга!

                -- А пища нынче какая! – воскликнула тучная женщина из середины зала. – Кто помнит советские макароны, тот никогда не полюбит макароны современные. Масло, которое кушать нельзя, соки, сделанные из концентратов, пиво… Короче говоря, кругом сплошная отрава!

                -- А мода – вы только взгляните! – Мода требует, чтобы девочки, начиная едва ли не с детского сада, носили высокие каблуки. В результате у них деформируется малый таз и они потом не могут родить! А игры у них какие? Прыгают и прыгают с утра до ночи. От этих прыжков, естественно, смещаются внутренние органы…

                Кому принадлежали последние слова, Кошкин так и не понял.

                -- А теперь взгляните, -- продолжал эколог. – Физиологические нарушения, потом и деформация сознания. Когда было такое, чтобы женщина была решительно настроена против материнства? Человечество дегенерирует, вырождается. Создаётся впечатление, будто природа таким образом мстит человечеству за то, что оно, вторгаясь в мир сокровенного, портит планету. Мы вырождаемся, сами себя убиваем…

                Переполненный информацией, которую ещё следовало переварить, Влад дождался окончания мероприятия и побрёл домой. Каждый из выступающих был по-своему прав. И все вместе тоже. Общество действительно катится к чему-то опасному…

                Покидая помещение, он обогнал чью-то красивую фигурку, облачённую в платье. По плечам вились красивые золотистые волосы. Волосы…как в Мечте… Это соображение промелькнув где-то в подсознании, принудило Влада остановиться. Но остановился он слишком резко и не вовремя: шедшая позади дама на полном ходу ударилась о его спину всем корпусом. Не ожидавший такого поворота, Влад упал. Дама, потеряв равновесие и следуя инерции, свалилась на него.

                Таким образом, повод для знакомства возник сам по себе. Обладательницу красивых волос звали Наташей. Глаза у неё были серо-голубыми, голос довольно мягкий, бархатистый. Правда, линия губ несколько отличалась от тех, которые остались в мечте, да грудь была чуть-чуть поменьше и ниже, но это уже не имело значения. Как она заговорила! Как отвечала на его извинения! Её тон и манеры вовсе не напоминали те, которые в обиходе у эмансипированных овец. Влад был готов влюбиться…

                Был готов, и это случилось. По истечении нескольких дней он и думать позабыл о своих былых сомнениях. В голове, перед глазами, в воображении стояла только Наташа. Он мысленно разговаривал с ней, представляя, как она отреагирует на то или иное его слово. Они встречались, проводя время в беседах. Она о чём-то рассказывала, а он не мог оторвать взгляд от её глаз. Несмотря на то, что были они вовсе не голубыми, а всего лишь серо-голубыми, и, к тому же, несколько поменьше, чем у Мечты. Всё, чего в ней не хватало, его воображение живо дорисовывало и подкрашивало. Естественно, что обладательница ТАКИХ глаз должна обладать такими и этакими чертами характера. Она, несомненно, честный и открытый человек, будет преданной женой, верной и любящей. Иначе и быть не может, ведь это же его Мечта. А она, конечно, самая лучшая в мире!

                Настал день, когда она пригласила его к себе. Наташа заваривала чай, а у него в это время сердце колотилось, словно угорелое. То и дело эта двадцатидвухлетняя красавица бросала в его сторону взгляды, которые он расценивал на свой лад, соответственный его настроению и восприятию в данной ситуации.

                Она предлагала печенье, а он с ума сходил от эмоций: голос слегка колебался от резкости до приглушенности, дыхание было учащённым, сердце билось, руки дрожали так, словно это – его первое в жизни свидание с женщиной.

                Потом Наташа включила ненавязчивую меланхолическую музыку. Как-то получилось, что они начали танцевать. Он уже почти ничего не соображал, понимая лишь то, что она прижимается всем телом к его телу, а её стройные ножки едва ли не подгибаются. Её дыхание тоже участилось. Танец перешёл в объятия, вначале осторожные и нежные, затем всё более раскрепощённые. Вот его губы коснулись её губ – таких влажных, ароматных, влекущих, её упругая грудь взволновала его ещё сильнее…

                Беспорядочно разбросанная одежда безропотно покоилась, где придётся. Это был ответственный момент. Влад понимал, что девушка ещё может передумать. Мало ли есть на свете девиц, разыгрывающих из себя раскованных и опытных, хотя на самом деле ничего в таких отношениях не смыслят. Выцеловав её тело, как хотел и умел, на ходу постигая, как художник, тайну и красоту его изгибов и линий, он снова потянулся к её устам, которые, ответили благодарным поцелуем в то время, как руки обняли его шею. Это возбудило его ещё сильнее.

                Его сильные ноги оказались между её ног. Влад заметил, что эти ножки раздвигались как-то застенчиво, словно впервые в жизни. На всякий случай он прикоснулся губами к её ушку и шёпотом спросил:

                -- Ты – девушка?

                До сих пор всё напоминало великолепную игру скрипача, в совершенстве владеющего инструментом. Мелодия – нежная, приятная, ласковая, животворящая – лилась, наполняя душу светом, а тело – силой.

Но что это? Вдруг, как это случается, когда внезапно лопается струна, смычок, попав на гриф, издал неприятный звук, а скрипач, краснея, опустил голову. Руки Наташи, до сих пор нежные, напряглись и оттолкнули его с силой, которую было бы невозможно предположить в этом довольно изящном теле. Глаза, до сих пор ласкающие Влада, посерели, сделались стальными и жёсткими. Голос, до сих пор нежный и воркотливый, как у голубки, прочеканил:

-- Да что за пошлость! Как ты смеешь у меня о таком спрашивать? Ты кто такой?!

Опешив (понятно, что после такого ему уже ничего более не хотелось), Кошкин попытался что-то объяснить, но она и слушать не захотела.

-- Пошёл вон! – не то посоветовала, не то велела она ему, глядя на него в упор холодным, немигающим взглядом.

Он не помнил, как оделся и покинул квартиру. Он шёл, куда ноги несли, будучи не в силах понять причины происшедшего. Лишь пройдя приблизительно километр, он остановился посреди какой-то аллеи у пустой скамейки. Закурив, он несколько раз затянулся и, оглянувшись по сторонам, произнёс, обращаясь не то к кронам лип, не то к самому себе:

-- Ну, что за казус такой? Ну и ну!...

-- Это, милая, самое верное средство от обморожения, -- объяснил он вслух.
-- Папа, мне холодно в ножки, -- пролепетал Павлик.
-- В ножки? — словно в полудрёме переспросил отец, с трудом наклоняясь над башмачками ребёнка.

Скотч, как и опасался Алексей, не выдержал и отстал от поверхности обувки. Теперь ножка оказалась залеплена снегом, что причиняло малышу немалые страдания. Что касается подошвы, та едва держалась у каблука. Не было смысла перевязывать её снова, но если скотч прослужит даже десять – пятнадцать минут, было бы уже хорошо. Потому, нисколько не сомневаясь в правоте своего решения, Алексей старательно отчистил снежно – ледяную массу от башмака и снова перевязал его скотчем, истратив почти весь моток.

Если бы дорога пролегала через лес, лучше хвойный, он мог бы наломать ельника, соорудить шалаш, разжечь костер и обогреть детей, но, к вящему сожалению, на несколько километров в окружности простиралось голое поле. Лишь изредка попадались хилые деревца, которые кто - то посадил вдоль шоссе. Но и слово «деревья» звучало бы для этих слабеньких побегов слишком громко. Из них костёр не развести… И вокруг – ни одного стога сена или соломы, как это бывало в старые времена. Да уж, нынешние хозяева - фермеры сеют лишь кукурузу или рапс вместо пшеницы или овса. Откуда же взяться соломе?..

Провожая тоскливым взглядом очередную машину, он поймал себя на том, что плачет. Горячие слёзы текли из воспалённых глазниц то ли под влиянием ветра, то ли осознания собственного бессилия и обиды. На что? На людей, которых с раннего детства школа и религия учат помогать ближнему, а они поступают наоборот? Или же на безымянного автора притчи «О добром самаритянине», который, по всей вероятности, просто придумал её? Состояние Алексея мог бы в полной мере понять лишь тот, кто однажды побывал в подобной ситуации.

«Почему никто не останавливается? – навязчиво и беспокойно билась в его сознании одна и та же мысль. – Если бы я шёл один или находился рядом с какими - то кустами, это было бы неудивительно: в последние годы слишком часто встречаются разбойники и жульё. Но здесь – голое поле, всякий водитель издали видит двух детей и раздетого мужика, которые едва плетутся и у которых от холода зуб на зуб не попадает… Увы, из - за стёкол кабин смотрят только тупые, безразличные лица с самодовольными лыбами…»

Сколько времени они уже находятся в этой глуши – час, два или три? Кто знает… Алексей утратил возможность отсчёта времени, а извлечь из кармана куртки мобильник с часами уже не мог. На сколько времени и шагов хватит сил у детей?..

-- Ай!.. – вдруг вскрикнул он, падая.
На какой - то момент его сознание помутилось – настолько невыносимой оказалась резкая боль в рёбрах и затылке. Кое - как оклемавшись, он попытался встать на ноги, но левая конечность отказалась слушаться. Ощупав её, Алексей понял, что та сломалась в лодыжке. Превозмогая жестокую боль, он лихорадочно размышлял над вопросом: «Что делать?» Обыкновенно люди с подобными переломами могут самостоятельно передвигаться даже в течение суток; почему же не может он?
-- Тебе очень больно? – склонились над ним дети.

Усилием воли он сконцентрировал всю волю.
-- Почти не больно, милые. Только нога не хочет слушаться.
Встретившись взглядом с глазами малышей, он вдруг почувствовал в себе желание жить.

-- Мы должны идти, детки. Вперёд, вперёд! – почти выкрикнул он. – Останавливаться ни в коем случае нельзя.

Этот порыв на какое - то время помог ему превозмочь боль. Когда очередная машина намеревалась пронестись мимо, он бросился на середину дороги, преграждая путь. Хозяин вроде притормозил, но в следующий момент резко свернул вправо и пронёсся мимо, едва не задавив детей.

-- А чтоб ты не доехал! – в сердцах крикнул Алексей ему вслед.
Чем может быть вызвано такое поведение владельцев автомобилей? Разве страхом перед бандитами? Вряд ли, ведь те не орудуют в такую погоду, да ещё используя в виде приманки детей. Бездушием? Опасением, что за услугу не заплатят? В кармане у Алексея находятся триста гривен, а этой суммы хватило бы даже на поездку в любом такси. «Это – его величество хамство!» -- подсказал внутренний голос, с которым было трудно спорить. Хамство порождается тупостью.

Значит, самым страшным грехом следует считать не поклонение идолам, как учит церковь, а тупость? И это истина, потому что Бог с какой - то целью даёт всем людям одинаковое количество разума и сообразительности. Почему же этот дар не все используют? Ведь если это не использовать, человек оказывается ограниченным, жадным, наглым. Пытаясь добиться высокого положения и денег, он способен

не только проталкиваться с помощью локтей, но и запросто ступать по головам ближних и их трупам. Так появляются богачи и политики. И худшее состоит в том, что они плодятся!.. Страной управляет её величество Тупость. С нею невозможно бороться, поскольку она не способна ничего понимать и с лёгкостью попирает писанные и неписанные законы человечности, некогда придуманные для более или менее интеллектуальных и чувствительных особей. Тупость возможно только пережить. Именно пережить, ибо рано или поздно должен наступить тот час, когда она пожрёт себя самоё…

Прыгать на одной ноге вообще - то возможно, но всего несколько десятков, пусть даже сто -- двести шагов, но уж никак не несколько километров. Алексей осмотрелся по сторонам в поисках какой - нибудь опоры. И действительно, он заметил шагах в пятидесяти чахлое деревце. Кое - как доковыляв до него, он согнул тонкий ствол, пытаясь сломать. К сожалению, это с виду хлипкое растение оказалось ясенем, потому сломать его было не так уж просто.

Однако, промучившись минут десять, человек таки победил, и в руках его оказалась неплохая палка, которая могла в течение некоторого времени служить в качестве опоры. Дети наблюдали за его действиями молча. Им больше не хотелось разговаривать.

Проковыляв метров сто, Алексей с сомнением посмотрел вначале на ногу, затем на сумку, которая при неуклюжей ходьбе болталась и мешала идти. Он уже снял её, чтобы выбросить прочь, но тут ему на ум пришла странная идея.

-- Солнышки мои, сейчас будем согреваться! – неожиданно воскликнул он.
-- Ты нашёл печку, папа? – спросил Павлуша.
-- Вроде того, -- усмехнулся он, распаковывая сумку. – У нас дома есть много - много разных вещей, и мы не станем беднее, если сожжём несколько одёжек ради собственного спасения. Правда, милые?

-- Мы будем жечь наши вещи? – испуганно спросила Маша, как истинная женщина.
-- Да. Ты не бойся, дочка, папа не сдурел. Просто я не могу всё это нести, а выбросить жалко.
-- Сейчас будет костёр! – воскликнул малыш и в его глазёнках засветились озорные искорки.

Алексей извлёк из кармана спичечный коробок, но самих спичек в нём оказалось всего несколько штук. «Почему было не купить ещё?» -- пожал он плечами. В кармане куртки, в которой Маша стала похожа на чучело, находилась зажигалка. Эта мысль обрадовала его.

Спички оказались некачественными: при трении о коробок сера на них рассыпалась. Так было испорчено пять штук. «Что ж, произведено в Украине…» -- констатировал он, глядя на коробку. Оставалось три, которые могли произвести тот же эффект. Что будет, если спички закончатся? У детей пропадет надежда и вера в папу. Этого нельзя допустить ни в коем случае.

Алексей начал чиркать зажигалкой, но тщетно: онемевшие пальцы не могли её держать, как следует. Опасаясь, что вещь может испортиться, он подышал на пальцы, пытаясь вернуть им гибкость и чувствительность, после чего снова зачиркал. Наконец из - под кремня родился долгожданный огонь и Алексей тотчас же поднёс его к сумке. Кое - как, с горем пополам пламя увеличивалось и набирало силу, а спустя ещё минуту в глазах детей появилось выражение заинтересованности. Это должно было означать, что они почувствовали прикосновение тепла.

-- Подойдите, согрейтесь! – пригласил их отец. – Наклоняйтесь, милые, старайтесь «поймать» тепла как можно больше.
Во время этой остановки он попытался дозвониться по телефону кому - нибудь из знакомых, но тщетно. Несмотря на обилие антенн различных операторов связи по всей стране, иногда бывает невозможно куда - нибудь дозвониться.

…Запаса «пойманного» тепла хватило совсем ненадолго. Уже спустя минут пять дети ощутили, как промерзают руки и лица. А когда вдали показался размытый силуэт металлической «бабы», у путников уже не слушались ни руки, ни губы.

«Бабой» её в шутку называли пассажиры автобусов и водители. Это была большая вывеска в виде радушно улыбающейся женщины, державшей в руках плакат со словами: «Счастливого пути!» Именно «бабой» заканчивалась область Винницкая и начиналась Черкасская. Это было утешительно, поскольку до Сатановки оставалось не более десяти километров пути, и где - то недалеко начинается

асфальтированная дорога. Её заметало меньше, чем грунтовую, потому идти по ней должно быть значительно легче. Где - то здесь, в стороне, в нескольких километрах справа находится деревня Тарнава, жителям которой в этот час должно быть неплохо спится…

Проковыляв ещё полкилометра, Алексей обрёл нечто вроде второго дыхания, но если в иное время это означало бы готовность к продолжительной борьбе за выживание, то сегодня оно выглядело как признак истощения сил физических и духовных.

Далеко впереди сквозь снежную мглу мелькнул несмелый, размытый, словно пьяный, пучок света – это мог быть только прожектор ретрансляционной вышки.
Вскоре и вправду начался асфальт. Стены, в которые превратились обочины дороги, ставали заметно ниже, на дороге виднелась чёткая колея, оставленная колёсами машин, да и ледяная корка здесь не была такой скользкой, как раньше. В самый раз было бы продолжить путь бодреньким шагом, но взрослый человек уже не мог себе этого позволить.

-- Папа, у меня снова топик… -- виноватым тоном объявил Паша, уставившись на башмак с растерянным видом.

Подошва отлетела вовсе, оставив ребенка практически босым. Не теряя времени на размышления, Алексей велел Маше снять свой сапожок для брата, а ей отдал собственный. Детям будет неудобно, зато обувка не слетит с их ног. Несмотря на несоответствие размеров, она не даст детским ногам замерзнуть.

Для надёжности он крепко обвязал сапожки вокруг ног и теперь дети их не потеряют. Сам же он остался босой. Ощущения были далеко не из приятных, но минут через десять, когда ноги начали неметь, ему стало всё безразлично.

Между тем идти было всё ещё тяжело. Он заметил, что дети устали настолько, что готовы сдаться или уснуть на ходу. Он и сам едва плёлся. Если раньше он периодически нёс одного из наследников, то после перелома ноги делать этого не мог.

Малыш, конечно, оказался слабее и свалился первым. Именно в этот момент сердце Алексея ёкнуло в предчувствии чего - то ужасного, именно в тот миг он испытал прилив неведомого доселе страха перед обречённостью. «Судьба!..» -- словно выстрелило в сознании.

Передав палку дочке, он взял Павлика на руки и, едва выпрямившись, попытался нести на руках. Это оказалось чрезвычайно трудоёмкой задачей. Одна нога – босая, занемевшая – скользила по льду, а другая, увечная, не могла выдерживать его вес и норовила подогнуться в любой неподходящий момент. При очередном приступе боли, Алексей не выдержал и выругался. Его охватило чувство непередаваемой злости – злости на обстоятельства, на самого себя, водителей, дороги, государство, -- и он, на зло самой боли, ступая на больную ногу изо всех сил, заставил себя идти быстрее. До поры до времени это получалось, – пока боль не сделалась настолько нестерпимой, что упрямец вынужден был остановиться и сесть на обочине.

Когда ощущения позволили ему уравновесить мышление, он посмотрел на Машу и заплакал.
-- Простишь ли ты меня, девочка?
-- За что, папа?

С выражением покорности судьбе она присела рядом и со слезами в глазах прижалась к нему. Павлик, утомлённый дорогой, сопел, забывшись в тревожном сне. Эти беззащитные создания преподали ему яркий пример того, что почему - то принято называть мужеством – именно так, безропотно и спокойно, следует принимать всё то, что предлагает судьба.

Вскоре девочка уснула на его груди. Его самого убаюкивала странная, всемогущая сила, противиться которой он не находил сил. Веки давно слепились столь крепко, что не было мочи заставить их раскрыться. Плоть уже пребывала в том состоянии, когда перестаёт ощущать холод и ей почему - то становится тепло и уютно. Её охватило странное оцепенение, взгляд замутился непонятной дымкой, как это происходит в те минуты, когда забываешься во сне.

Алексей так и уснул, прислонившись в ледяной стене дорожного туннеля, не желая более ничего. Его полузакрытые глаза неподвижным взглядом смотрели вдаль. Сквозь пелену, застилавшую взор, ему показалось на какой - то миг, будто вьюга прекратилась и в одном месте небосвода в толще облаков образовалась трещина, сквозь которую пробивается мерцание какой - то звезды. Этот слабый лучик далекого холодного света согревал его теплом до тех пор, пока удивительным образом не раздвоился. Это видение увеличивалось, расплывалось в уходящем сознании, пока не исчезло вместе с ним совершенно…

                Сёма Шварцман представлял собою конченый тип человека, вконец измученного жизнью и обстоятельствами. Об этом красноречиво свидетельствовали его сутулые плечи и обширная лысина. Идя по улице, он спешил поскорее перейти на другую сторону, когда издалека узнавал кого-нибудь из знакомых. Однажды кто-то уличил его на этой хитрости и откровенно спросил о причине, по которой он избегал встреч с хорошими людьми. Вздохнув с видом обречённого, Сёма ответил:

                -- Вай, Изя! Как увижу ваши сытые, холёные лица, ваши упитанные животы!.. И шо, разве мне не будет стыдно демонстрировать свою худобу и грустные глаза?

                -- Сёма, -- с оттенком жалости возразил друг. – Если у тебя проблемы, старые друзья помогут тебе.

                -- Ой, ну только не надо расчёсывать мне нервы! – в сердцах воскликнул Шварцман и, не попрощавшись, ушёл своей дорогой.

                Говорят, будто худоба человека, как и его сутулость и грустный взгляд свидетельствуют о том, что у него не всё в порядке дома и его грызут какие-то проблемы. А проблем этих было достаточно, чтобы и затосковать, и облысеть, и ссутулиться. А всё началось ещё в юности, когда Сёма, почти золотой медалист с выдающимися, как для семнадцатилетнего паренька, способностями к математике, влюбился в скромную на вид девочку из украинской семьи. Он в ней души не чаял. Прежде, чем отправиться на уроки, он поджидал свою зазнобушку перед её подъездом, чтобы помочь ей донести портфель. На переменах он покупал для неё всякие вкусности – мороженое, пирожные, конфетки. После уроков, естественно, он тоже нёс два портфеля – свой и Гали. Мало того, в один прекрасный вечер эта муза вдохновила его на стихи! И это было бы совсем неплохо, если бы об этих воздыханиях не узнала мама.

                Был пасмурный осенний вечер. По городу тоскливо светились фонари, сопровождая Сёму после одной из романтических встреч. Как раз перед этим он объяснился Гале в любви, спрягая сие слово на все лады и во всех падежах. Она ответила… Собственно, по существу она не ответила ничего, а лишь покраснела и застенчиво опустила глаза, в которых несчастный Сёма видел лишь то, что хотел видеть. Едва Галя ушла домой, милостиво позволив ему прикоснуться к своей тёплой ручке, к Сёме подошли трое подростков и потребовали, чтобы он навсегда позабыл о девушке. В те времена, невзирая на пристрастие к математике, сей потомок Израиля был парень не промах: занимался боксом и акробатикой. В драке он проявил себя самым достойным образом: прежде, чем убежать, он успел не только получить в глаза, но и оставить подобные отметины на лицах каждого из членов неформальной группы людей, к нему пристававших. Но пока добрался домой, под глазом образовался довольно внушительный «фонарь».

                -- Ой! – вскрикнула Сима Срулевна, имевшая честь приходиться Сёме матерью. – Ты только взгляни, о Мордехай!

                Мордехай Абрамович, как, вероятно, догадался читатель, был не кем иным, как отцом. Он трудился начальником цеха на солидном производстве, был человеком в высшей степени серьёзным и не терпел неясностей. Выйдя в коридор, на ходу поправляя массивные очки, он исподлобья взглянул на сына.

                -- Ну… И кто же испортил тебе портрет? – строго спросил он, опуская газету.

                Пришлось всё рассказать, как на духу. Как вы полагаете, что могли подумать бедные родители?

                -- Ой, Сёма! – вскричала мать. – Та как ты мог?! Она же не наша! Видишь, как тебя наказал бог!

                -- Мать, -- вставил слово отец. – Только не надо причитать. Наш сын уже взрослый, он и сам разберётся. Только надо ему помочь, чем я и займусь.

                Не без сожаления отложив газету с кроссвордом, Мордехай Абрамович увёл ребёнка в соседнюю комнату.

                -- Я хотел тебе сказать совсем не много, -- начал он. – Понимаешь, мы в этой стране гости…так сказать. Нас здесь, мягко выражаясь, не любят. И всё время бьют – перед революцией, после революции, перед войной, на войне, после войны… Даже нынче, в восемьдесят пятом году! Я ничего не имею против этой девушки. Я уверен, что мой сын мог влюбиться только в самую красивую и достойную. Но ты должен понять великую истину: украинские девушки и наши девушки – вовсе не одно и то же, как может показаться. Наши девушки получают в семье совсем не такое воспитание, как украинские. Благодаря этому, в более взрослом возрасте они никогда не ссорятся с мужьями, никогда им не изменяют, никогда не высказывают неуважения к мужчине.

                -- Папа, Галя – самая добрая! – вскричал, глотая комок в горле, Сёма. – Она не грубит, не ссорится…

                -- Но самое главное, сын мой, -- продолжал отец, пропуская мимо ушей заявление сына, -- заключается в другом.

                -- В чём же, папа?

                -- Вскоре мы уезжаем на нашу великую родину, -- почти шёпотом, но с превеликим достоинством изрёк Мордехай Абрамович.

                -- Как?! И я?

                -- Естественно!

                Наверное, папа полагал, что сия весть несказанно обрадует непутёвого сынка, но тот отреагировал по-другому:

                -- Значит, я потеряю Галю?! – только и произнёс он.

                Этот разговор мы привели здесь лишь затем, чтобы вы, господин читатель, могли составить непредвзятое впечатление о степени влюблённости Шварцмана-младшего и о той жертве, которую он впоследствии принёс ради великой любви. Когда понадобилось заполнять анкету для КГБ, Сёма заявил, что желает остаться. И произнёс эти слова настолько твёрдо, что даже чекисты взглянули на него так, словно узрели сумасшедшего. Один из них попытался воздействовать на Шварцмана-старшего, выпалив стандартные словечки:

                -- А вы знаете, что хорошо лишь там, где нас нет?

                Хитро улыбнувшись, Мордехай Абрамович ответил:

                -- Ой, не учите меня жить! Ведь я и еду туда, где вас нет!

                Затем он обратился к чаду тем внушительным тоном, которым древние патриархи обращались к разношерстной массе детей Израиля:

                -- Сын мой! Если ты предашь нас, своих родителей, тебя накажет бог!

                -- Нет, папа, я остаюсь! – решительно повторил Сёма.

                -- Сын, ты предаёшь не только нас с мамой, но и весь еврейский народ!

                -- Я… остаюсь… -- менее решительно, но упрямо твердил своё Сёма.

                -- В таком случае, мы отрекаемся от тебя!

                Что говорить? Сына поняла (или попыталась понять) только мама. Всплакнув, он едва заметно сунула ему в карман пачку десятирублёвок, что составляло ровно тысячу советскими деньгами, и шепнула:

                -- Ты можешь пожить у Шулерманов, а потом поступить учиться…

                Шелерманы приходились родителям Сёмы дальними родственниками и могли бы присмотреть за ним или, в худшем случае, накормить обедом.

                Жизнь Сёмы после отъезда родителей завертелась по совершенно новому руслу. Он действительно поступил в университет, что не мешало ему встречаться с Галей. Теперь эти встречи проходили в его квартире, что повергало в шок всех дальних и близких сородичей, только Сёме до них не было никакого дела, поскольку он был очарован невестой и больше ни о чём не хотел слышать. Стремясь использовать свободу максимально, он, едва дождавшись наступления совершеннолетия, на следующий же день взял Галю за руку и повёл в ЗАГС. Ему даже в голову не приходило познакомиться с родителями девушки; он и позабыл об их существовании! Но на импровизированной свадьбе, напоминавшей, скорее, узкую студенческую вечеринку в домашних стенах, пришлось увидеть и новоиспечённых папу с мамой. Отец Гали представлял собой спившегося неудачника, на которого то и дело посматривала жена. В этом взгляде было много строгости, но ещё больше -- презрения. Мать выглядела не хуже весеннего петуха – столь же разукрашенная и напыщенная. Оказалось, что она трудилась завмагом. Именно

она посоветовала Сёме прописать Галю в своей квартире.

                Спустя месяц Галя сообщила, что ждёт ребёнка, чему Сёма, естественно, несказанно обрадовался. Но вскоре молодая жена, как-то подчёркнуто страдая от токсикоза, промурлыкала:

                -- На тебя даже соседи как-то косо смотрят. Понимаешь, мне тоже немного неловко…

                -- Что случилось, милая? – недоумевал глава семьи.

                -- В народе принято, чтобы мужчина создавал семью, только отслужив в армии…

                При мысли об армии Сёма почувствовал, как по спине побежали мурашки, но тотчас же взял себя в руки.

                -- Ты хочешь, чтобы я пошёл служить? – удивился он. – Но кто же будет тебе помогать, когда ты родишь ребёнка?

                -- Не то, чтобы хотела, но надо бы…

                Вздохнув с некоторой обречённостью, студент Шварцман позволил военкомату призвать себя в ряды Красной Армии. Провожая мужа, Галя обещала, как это заведено, ждать его и не забывать.

                Служил парень хорошо, да будет это сказано к его чести… если не считать глумления «дедов» и презрительного отношения со стороны пропившегося офицерья. Лишь на втором году службы командование заметило его математические способности и предложило работу в штабе, что в какой-то мере обеспечивало ему независимость от обидчиков.

                Галя писала всё реже и реже, что повергало Сёму в уныние. На его вопросы отвечала тёща: «Ты пойми, Сёмочка, что Галя занята ребёночком, потому не может выкроить время на письма. Но она любит тебя по прежнему…» Парню, воспитанному на честности и порядочности, даже в голову не могло прийти, что-то плохое.

                Дослужив, как положено, Сёма вернулся домой, предвкушая, как будет им гордиться любимая жена. «Вот, -- рассуждал он, стоя перед дверью собственной квартиры, -- завтра же восстановлюсь в университете, устроюсь работать, и всё будет хорошо.»

                Открыла тёща. По её виду нельзя было определить, насколько она рада появлению зятя: держа в руках бутылку пива, она курила сигарету. Сквозь развязанный пеньюар отчётливо просматривалась слегка обвисшие, но полные формы. От сего зрелища Сёма опешил и отступил назад.

                -- Ой! – воскликнула женщина, поворачивая голову и обращаясь к кому-то в глубине квартиры. – Затёк приехал!

                При этом голос её задрожал.

                -- Вы курите? – удивился он. – Но в квартире ведь ребёнок…

                -- Ты проходи, сам увидишь, -- пригласила она, бесцеремонно схватив Сёму за руку.

                На кухне ему представилась сцена: за столом, украшенном объедками колбасы и салата, уставленном бутылками водки, вина и пива, восседали Галя и двое мужчин. Одному из них можно было дать лет двадцать пять, другой приходился ровесником тёщи. Компания как раз дошла до того уровня опьянения, когда хочется болтать и веселиться. Увидев мужа, нежданно вернувшегося, Галя слегка стушевалась, но в следующий миг, взяв себя в руки, слёзно произнесла:

                -- Ой, Семён! Ты приехал?!

                -- Да, дорогая! – воскликнул он, протягивая руки навстречу. – А где наш сын?

                -- Понимаешь… он умер…

                -- Как умер?! – вскричал он, выпуская из рук чемодан с подарками.

                -- Да… Мы не хотели сообщать тебе об этом, чтобы ты лишний раз не беспокоился. Ведь ты такой отзывчивый!.. А сегодня мы решили устроить маленькие поминки…

                -- А тут как раз приехали мои родственники из Жмеринки, -- вставила тёща, незаметно делая знак мужчинам. – А меня вот уволили с работы…

                Сёма пропустил последние слова мимо ушей, поскольку подробности жизни дражайшей тёщи интересовали его меньше всего. А ему следовало знать, что мать супруги совсем недавно едва не угодила за решётку, увильнуть от которой помогли многочисленные взятки и продажа квартиры.

                Спустя несколько минут «родственники» вдруг заторопились на поезд. Сёме больше никогда не приходилось с ними встречаться.

                В течение последующих дней Шварцман много думал, не забывая отдавать должное молодой супруге, которую полюбил пуще прежнего. Только теперь его чувство достигло некой зрелости и напоминало яркий солнечный день.

                Вместо того, чтобы восстанавливаться на математическом факультете, он поступил на юридический. Гордясь красавицей-женой, он даже представил её нескольким своим друзьям. Они же вскоре помогли ей поступить на экономический. Окрыленный новыми планами и перспективами, Сёма штудировал юриспруденцию и даже подрабатывал консультациями. Галя, учась на заочном отделении, часто ездила в какие-то командировки; впрочем, это не вызывало у влюблённого мужа никаких подозрений.

Прошло несколько лет. За это время Сёма превратился в юриста преуспевающего, ярким свидетельством чего стал двухэтажный домик под столицей, воздвигнутый на честно заработанные деньги. Подчиняясь большой любви, вдохновлённый и постоянно окрыляемый ею, Сёма подписал дарственную на имя Галины. В те дни она была с ним особенно любезной…

Впрочем, счастье не может продолжаться вечно, ибо это – поток энергии, импульс. Сколько бы он ни продолжался, рано или поздно иссякает, если нет постоянной подпитки. С некоторых пор обращение жены стало более сдержанным и резковатым. Мало того, она всё чаще отказывала ему в близости.

Продолжение следует

            Так приятно отдыхать в весеннем лесу! Воздух наполнен птичьими трелями, ароматами цветущих растений, шорохами и резвостью. Создаётся впечатление, будто сам солнечный свет, на который мы обыкновенно не обращаем внимания, полон движения и жизни. Особенно приятно, когда на некой полянке, недоступной для подавляющего большинства двуногих, расставлены закуски и пару бутылочек хорошего вина, а вокруг всего этого расположилась компания старинных друзей, но не более пяти человек. Иначе отдых превращается в болтовню, суетность и выливается в усталость.

                -- Можете мне рассказывать о человеческих глазах, сколько угодно, -- заявил, пожимая плечами, своим друзьям, Михаил Юрьевич, мужчина почтенного возраста. – Вам с детства внушили, будто глаза – это зеркало души, будто по глазам можно определить все черты характера.

                -- Миша, -- обратился к нему  человек лет тридцати пяти, психолог. – Так оно и есть. Особенно это касается женщин.

                Из уст товарищей послышался смешок.

                -- Ты в своём репертуаре, Валера, -- произнёс Виктор, рекламист по профессии. – У тебя специализация – женщины. Вот ты по привычке всё привязываешь к ним.

                -- Кстати, о женщинах, -- словно опомнившись, заметил Миша. – Вот и тема для разговора на заданную тему.

                Зная характер друга, остальные члены компании приготовились выслушать какую-нибудь занятную историю.

                -- Это сейчас я – почтенный заслуженный художник, -- продолжал Михаил, закуривая сигарету. – А лет пятнадцать тому назад обо мне знали, наверное, лишь немногие знакомые. Мне тогда едва исполнилось сорок лет, я чувствовал себя в расцвете сил, часто путешествовал в поисках новых впечатлений и тем. Я сейчас расскажу кое-что из собственной биографии, но у меня настоятельная просьба: не задавать потом лишних вопросов.

                -- Миша, само собой! – в один голос воскликнули друзья.

                -- Ну, слушайте. Это по поводу глаз. Еду я как-то в автобусе из Винницы в Умань. Знаете Умань? В этом городке расположен знаменитый Софиевский парк. Заповедник, созданный князем Потоцким в честь своей жены, красавицы Софии. Ехать предстояло довольно долго, часа четыре. Мне выпало подсесть к молодой женщине лет тридцати пяти.

                -- Возле вас свободно? – поинтересовался я, заметив, что на втором от водителя сидении свободно одно место.

                -- Да, конечно, -- ответила она, бросив на меня всего лишь один взгляд.

                Вроде ничего необычного, ничего из ряда вон выходящего… Но что то были за глаза! Если бы вы только их видели! У меня до сих пор по всему телу мурашки от того взгляда…

                -- Такой страшный? – насмешливо спросил Валера.

                -- Ребята, я же просил: ни одного вопроса, -- обиженным тоном ответил Миша, как-то по-особенному краснея.

                -- Так то же только после завершения рассказа, -- нашёлся молодой человек.

                Все улыбнулись, в том числе и Михаил.

                -- Вы поймите меня правильно: глаза – довольно большие, выразительные, ярко-серые. В них светилось столько открытости, наивности, какой-то почти детской непосредственности, в них таилась сказка, даже… я бы сказал, невинность! Я – художник, и этим многое сказано. Я не мог остаться равнодушным к таким глазам… Если бы в ту минуту в моих руках оказались краски и мольберт, я бы только их и рисовал. Что дальше? Вы меня знаете. Я не мог упустить шанс познакомиться с хозяйкой этих глаз.

Её звали Наташей. Особенного -- ничего. Учительница, работала в Гайсине. Возвращается домой после прохождения курса повышения квалификации… Она даже поведала мне свою историю. Муж-компьютерщик, зациклен только на собственных интересах, бездушный, даже ничтожество. Думает лишь о себе, ничем не помогает. В их отношениях отчуждение наступило лет за семь-восемь до нашей встречи. Она столько, бедняжка, выстрадала из-за его эгоизма! У них был почти взрослый сын, но она решила родить ещё одного ребёнка – для себя. Всё, ей от мужа уже ничего не нужно… 

Говоря о младшем сыне, она извлекла из сумочки мобильник и показала его фотографию, на которой я увидел симпатичного белобрысого ребёнка лет четырёх. Я обратил внимание на её руки. Это были ручки музыкантши – нежные, не ведавшие физического труда, с подрагивающими полупрозрачными пальчиками. А ещё я сразу обратил внимание на её лицо – почти свежее, просящее поцелуев, с красивыми губками. Только над верхней губой затаились две едва заметные складочки – как у людей, привыкших повелевать, добиваться всего любой ценой, требовательных.

Мы говорили, говорили… Слово за слово… Вы знаете, как я умею делать комплименты, как умею изображать чувственность…Точнее, умел… Да, собственно, мне довольно редко приходилось её изображать, ибо я был самой чувственностью. Да, Наташа мне в самом деле очень понравилась, и я уже, грешным делом, решился на откровенные предложения. А почему бы и нет?.. Было бы лето, я бы уговорил её сойти с автобуса и увёз к себе. Мы даже почти договорились о встрече, обменялись телефонами… Что говорить, наше общение успело приобрести известную горячность…

Но вот мы уже подъезжаем к Гайсину. В её взгляде то и дело мелькает какая-то необъяснимая обеспокоенность, смешанная с унынием. Она говорит как-то торопливо:

-- Мы ведь договорились, правда? Через неделю?

-- Да, конечно! – заверил её я. – Я и того не выдержу. Мне будут всегда сниться твои глаза…

-- Миша, только, пожалуйста, не выходи со мной на платформу! – как-то удивительно взмолилась она.

-- Не вопрос, милая!

После этих слов она ещё раз взглянула на меня. И взглянула настолько красноречиво, что я не выдержал. Наши губы встретились в продолжительном, горячем поцелуе. Мне даже показалось, будто я чувствую учащённое биение её сердечка.

-- Я буду очень ждать, Миша! – прошептала она таким тоном, что внутри меня заколотилось даже всё то, что, в принципе, колотиться не должно.

Вот и платформа. В последний раз чихнув, автобус остановился и заглох. Дверь открылась, освобождая пассажирам путь на свободу. К ней приблизился мужчина лет тридцати пяти – рослый, светлоглазый, с каким-то обеспокоенным взглядом. Увидев Наташу, он бросился к ней со словами:

-- Талочка моя! Как же я по тебе соскучился!

С этими словами он нагнулся и, подняв её мощными руками, поцеловал в губы. Обняв его теми же слегка дрожащими руками, она отвечала на поцелуи…

А потом, забрав из багажника огромную сумку с вещами, он предложил ей руку, после чего они пошли прочь, не обращая внимания ни на кого.

Спустя неделю на мой телефон пришло сообщение: «Миша, я соскучилась по тебе. Я от тебя без ума. Я тебя жду! Твоя Наташа.»

Вот и всё, господа друзья… Такая вот история…

Наступила тишина. Вероятно, каждому из слушателей было о чём подумать и о чём вспомнить.

-- И что вы ответили ей? – поинтересовался Валерий.

-- Я? – словно пробудившись от сна, встрепенулся Михаил. – Ничего не ответил. Даже её номер удалил…

                                      1

        В разреженной массе морозного ночного воздуха было бы невозможно понять, чьи беспорядочные шаги  тревожат рыхлый снежный покров – мужские или женские, существа ли сознательного или же какой-то бесформенной массы с другой планеты. Царила одна из первых декабрьских ночей, когда зима только начинает вступать в свои права. Небосвод, ещё не вполне очистившись от плотных облаков, накануне разродившихся обильным снегопадом, лишь местами мерцал яркими звёздами, луна дожидалась своего выхода на сцену где-то за далёкими кулисами горизонта, а мороз уже крепко щипал за открытые участки тела. Но человек, шедший наугад, ничего не замечая вокруг, обо всём этом помышлять не мог.

Вернувшись с гастролей на три дня раньше, чем рассчитывал, он купил огромный букет хризантем и, наняв такси, поспешил домой. Дом находился в десятке километров от  столицы, там было тепло и уютно; но главное – в  этих родных пенатах его возвращения дожидалась Амалия. О, как же он её любил! Не проходило ни минуты, чтобы Феликс Винницкий не подумал об этой удивительной женщине. Он не уставал бы восхищаться ею даже спустя сто, тысячу лет. Это была не просто женщина; это -- сама мечта мира! И с каждым годом, проведённым с нею, он чувствовал всё большую привязанность к ней.

Они познакомились давно, лет за десять до описываемого вечера. Однажды ему, молодому, но уже изрядно преуспевшему оперному певцу, пришлось добираться домой в обыкновенном трамвае. Эта девочка, затерянная среди пассажиров, узнала его и, поздоровавшись, застенчиво опустила взор. Феликс влюбился в те глаза, едва лишь увидев, поэтому не мог просто так расстаться с их обладательницей. В тот день они долго ходили по улицам и разговаривали обо всём на свете. Амалия приехала поступать в педагогический и «срезалась» на математике. Теперь вот собиралась возвращаться домой, в далёкий провинциальный посёлок, но  этого так не хотелось! А всё – из-за стыда перед знакомыми и родственниками, которые получат повод если и не подтрунивать над ней, то смотреть свысока.

В свои семнадцать лет она представляла собою сплошное очарование, а Феликсу только что исполнилось двадцать три. Не долго думая, не желая ничего слышать, он потащил её в свой дом, где и предложил остаться навсегда. В роли хозяйки.

Спустя месяц они поженились.

Феликс доверял своей избраннице превыше всех на свете, даже больше, чем себе самому. Этому цветку, этому венцу желаний он посвящал асё своё свободное время. А зачастую и рабочее: он брал её с собой на репетиции, перезнакомил со всеми театральными секретами и их носителями, поначалу вводя юную жену в смущение. Впрочем, она быстро обвыклась. Ей импонировала роль музы, невольно предложенная мужем, поэтому она всегда находилась в первом ряду зрительного зала, и можно было с уверенностью сказать: где находится он, там обязательно присутствует и она.

Такая идиллия продолжалась в течение первых лет. Всё окружение Феликса привыкло к ней, её воспринимали, как некий придаток или даже неотъемлемую часть самого Винницкого. Правда, кое-кто невольно задавался вопросом, почему у столь блистательной пары до сих пор нет детей, но выражать его вслух не осмеливались. Феликс ни за что не признался бы даже своему духовнику в том, что детей нет по вине Амалии, которая в 16 лет, совершив глупость, вынуждена была по настоянию матери сделать аборт. Для него она оставалась святой.

Однако с некоторых пор женщина начала пропускать его концерты, появляясь в компании мужа всё реже и реже. Ему говорили об этом, но влюблённый ничего не замечал. Он помогал ей во всём, даже в учёбе: единственный раз в жизни использовав своё имя, он пристроил её в театральный, благодаря чему она теперь имеет диплом музыкального критика. Он жил ею и только ею, чего нельзя сказать о ней.

У неё образовался свой круг знакомых. То и дело она где-то задерживалась, зачастую возвращаясь домой среди ночи, или куда-то уезжала в сопровождении совершенно незнакомых мужу людей, не заботясь о том, чтобы представить их ему. Всё это Феликс воспринимал, как норму. Амалия, на всякий случай, заявила, что принимает участие в работе благотворительного фонда.

Вернувшись сегодня с гастролей, он поспешил к ней, но, подъехав к собственному дому, был несказанно удивлён, увидев у ворот бронированный «BMW” и два «Джипа», предназначенных для охраны. Когда он намеревался войти, его остановили крепкие ребята в чёрных костюмах.

-- Да вы что, господа! – воскликнул он. – Наверное, вы меня не узнаёте? Это же я, Феликс Винницкий, народный артист! А этот дом принадлежит мне.

-- Ну и что с того, что ты – винницкий? – возразили ему. – А мы тут – киевские, и охраняем человека, чьих подмёток ты не стоишь. Артист, блин!..

-- Кто этот человек? Сейчас я позвоню супруге, она подтвердит, что вы ошибаетесь и что хозяин дома – я.

С этими словами он извлёк из кармана пальто телефон и набрал номер Амалии. Она ответила… смехом. А потом отключилась. В известной степени это задело самолюбие Феликса. Он повторял вызов снова и снова, пока жена не выключила свой телефон окончательно. Краем уха артист улавливал насмешки телохранителей, но сдерживался. Да и что ему оставалось делать?..

Спустя час он увидел, как в гостиной загорелся свет. В тот же миг затрезвонила рация у начальника охраны.

-- Да, Первый, мы ждём, -- ответил он. --  Можете идти, всё чисто.

Феликс видел, как входная дверь открылась, из неё вышел довольно упитанный седовласый человек, в котором он узнал… Словом, лицо, занимающее одну из высших должностей в государстве. Это «лицо» под звонкий и игривый смешок его жены пыталось застегнуть замок на брюках.

Феликс не хотел верить своим глазам. Его  грубо оттеснили от ворот, но он, находясь в шоковом состоянии, этого и не заметил. А когда в сознании на миг просветлело и оно вновь обрело способность адекватно реагировать на происходящее, он, дождавшись, когда «Первый» поравнялся с ним, громко произнёс:

-- Вот она – честь и совесть государства!

За это его изрядно поколотили. Сквозь боль он снова и снова слышал циничный смех Амалии. Она всё видела, и ей было смешно.

 Она станет его презирать. Знакомые, узнав об инциденте, тоже будут его презирать.

Развестись, развестись немедленно! Но на это уйдёт уйма времени. Да и не сыграет ли с ним злую шутку неверная? Ведь любовник будет её защищать своими способами.

Но даже в случае развода оба виновника его позора останутся безнаказанными. И будут продолжать насмехаться, да ещё и в прессе обольют грязью. А Феликс весьма щепетильно относился к своей репутации. Стремясь избежать недоразумений и грязи, он даже уклонялся от сомнительных вечеринок и иных звёздных сборищ. Если для попсовых звёзд такие мероприятия служат едва ли не основным источником доходов и рекламы, он в этом не нуждался, -- хотя бы потому, что находился на пару ступеней выше.

 

                 2

 

После того, как высокопоставленный ловелас уехал, Феликс кое-как поднялся с обочины и, не стряхивая снег с пальто, пошёл, куда глаза глядят. Под калиткой остался измятый букет хризантем – таких же белых и пушистых, как снег.

…Мороз крепчал, но он не замечал этого. Ему было жарко. Чувство смертельной обиды, смешанное с жаждой мести, распирало его существо изнутри, разрывая на тысячи частей. Обидчивость и мстительность – это не врождённые черты характера; они формируются со временем. Когда в юности Феликс занимался боксом, он никогда не испытывал ни злости к соперникам, ни жажды мести. «Откуда во мне это стремление?» – спрашивал он себя, но, не находя на этот вопрос ответа, продолжал ходить вокруг своего двора.

Как отомстить наглой и подлой твари, которой он отдал всё? Она убила не только всё то, что таилось в нём чистого и прекрасного; она хладнокровно уничтожила также и веру в людей, в женщин. Она убила Мечту…

Как отомстить тому, который прикрывается охраной и высоким положением?

Возможно, он сам как-то виновен в отношении Амалии? Задумавшись над этим, Феликс невольно остановился. Разве он плохо относился к этой женщине, разве обижал? Да ну, быть того не может!

Это она, она виновата! Прийти сюда совсем пацанкой, на всё готовое, ничего не делать по дому, вести беззаботную жизнь, выучиться за его счёт, купаться в лучах его славы, пользоваться всеми привилегиями от его имени, использовать его в каких-то своих тёмных интересах…

Нет, она не любила его изначально. Но как же можно жить с человеком, которого не любишь – есть с ним за одним столом, целоваться, спать в одной постели?

Амалия запятнала не только себя, его, но и само понятие «семья». Она растоптала не только его достоинство, но и душу. С каким сердцем, с какими мыслями он теперь будет исполнять роли Ромео или севильского цирюльника?

Эту обиду никогда не забыть, это пятно ничем не отмыть, и в свои 32 года Феликс хорошо это понимал.

Ей всё безразлично, как ветреной бабочке, а ему предстоит с этим жить и страдать.

И смех, смех…

От этих мыслей сердце снова сжалось чьей-то безжалостной, грязной рукой. В голове помутилось, так что он был вынужден остановиться снова и охватить её руками. Когда приступ несколько угомонился и руки отпустили виски, Феликс вздрогнул от неожиданности: в каких–то двух шагах перед ним стоял человек, одетый в чёрный фрак, пальто нараспашку и шляпу, -- столь же чёрную, как ночь, как обида, как само зло. Он молчаливо взирал на Феликса, не реагируя ни на его удивление, ни на едва различимый возглас, означающий шок. Казалось, будто его глубоко запавшие чёрные глаза устремлены в саму душу артиста, всё в ней бесцеремонно перековыривают и переворачивают, обнажая наиболее потаённые уголки. Наконец, человек произнёс:

-- Ну и досталось же тебе сегодня!

В ответ пострадавший пробормотал что-то невнятное.

-- Теперь твоя жизнь круто изменится, я знаю, -- продолжал человек в чёрном.

-- Что тебе известно? – робко спросил Феликс, обращая взор к глазам этого странного существа.

Увы, глаз как таковых он не увидел; ему показалось, будто сквозь глазные отверстия незнакомца зияла бездна…

-- Эта женщина тебя унизила так, как не способен унизить даже лютый враг. Она никогда не любила тебя. И даже знакомым об этом рассказывала. Над тобой станут потешаться, а вскоре сплетни о сегодняшнем вечере просочатся в прессу.

-- Да… -- прошептал Феликс, опуская голову.

На миг ему представилось, как вокруг его имени сгущаются чёрные тучи человеческого злопыхательства, зависти, грязи. Папарацци начнут ковыряться в его личной жизни, публиковать на страницах газет сплетни, высосанные из пальца. От последствий скрыться не удастся, они достанут даже далеко за океаном. И ожидает его судьба многих представителей искусства, которые из-за этого потеряли добрую славу, контракты, самих себя. Многие из них вынуждены были уйти со сцены, некоторые спились или даже свели счёты с жизнью. Подобный исход выглядел страшнее смерти.

-- Что же делать, что делать?! – воскликнул он, умоляюще взглянув на незнакомца. – Ты же понимаешь, что я не всесилен, не в моей власти пресечь разговоры!

-- Зато это вполне в моей власти, -- ответил тот.

-- В твоей? – недоверчиво спросил Феликс, невольно отступая на шаг. – Да кто ты вообще такой?

В эту минуту он стал ощущать холод, и только сейчас осознал, насколько продрог.

-- Я? Называй меня… Впрочем, тебе незачем знать моё имя. Но будь уверен: я всегда готов помочь людям, попавшим в беду. И также готов мстить за них. Скажи, Феликс, ты ведь хочешь совершить месть, но не знаешь, как это сделать? Особенно мужчине, потому что он для тебя недосягаем.

-- Да, да!

-- Я сделаю это. Поверь, сама земля содрогнётся, дабы другим неповадно было. И ты ещё обретёшь возможность увидеть мучения людей, грубо поправших самое святое для тебя.

От этих слов Феликс ощутил в себе новый прилив обиды.

-- Да, сделай это, кем бы ты ни был! – воскликнул он, пытаясь схватить этого человека за отвороты пальто. К его удивлению, пальцы прошли сквозь пустоту, но в тот момент он не придал этому значения.

-- Сделай это, я хорошо заплачу…

Чёрный человек улыбнулся, отступая на шаг.

-- Если ты имеешь в виду деньги, они мне ни к чему. Это ещё я могу дать их тебе, сколько пожелаешь. Мне нужна плата иного рода.

С этими словами он взглянул на Феликса так, что тот заметил в его глазницах сквозняк сомнения.

-- Скажи, чего ты требуешь?

-- Нет смысла, потому что ты все равно откажешься, -- покачал головой собеседник.

-- Нет, ты скажи! – настаивал Феликс, подступая к нему.

-- Ладно, будь по-твоему. Мне нужен твой голос.

-- Что? Голос? – опешил артист. – Голос?!

Он не верил своим ушам.

-- Но как?..

-- Ты не понял. Сам голос мне, конечно, не нужен. Мне вполне нравится и тот, которым меня наградила природа. Я исполню всё, что обещал, но ты должен прекратить петь для публики. Можешь тихонько петь для себя, закрывшись в комнате; можешь разговаривать сам с собой, но чтобы твоего пения отныне не слышали посторонние.

Ничего подобного Феликс не ожидал услышать. Ему, обладателю удивительного тенора в пять октав, который известен всему миру, -- и уйти со сцены, кануть в безвестность?!

-- Нет, со сцены уходить совсем не обязательно, -- ответил на его мысли незнакомец. –Мне известно, сколько сил ты вложил в искусство. Нет, без сцены ты не сможешь жить. Но петь тебе ни в коем случае нельзя.

-- Что же мне делать на сцене, если не петь? – удивился Феликс. – Как я смогу сыграть Гамлета, Ромео, Отелло, Дон-Жуана, если не буду петь?!

-- Ты наивен, -- улыбнулся неизвестный. – Означенных персонажей можно не менее красноречиво сыграть без пения да и вообще без слов.

-- Но… как? – подавленно промямлил он.

-- Посредством пантомимы, друг мой, -- ответил голос, в котором сквозили мрачные нотки.

-- Пантомимы? Но ведь это… Это же шутовство! Неужели ты велишь мне превратиться в паяца?

-- Ну, здесь ты не прав. Шутами можно считать артистов, которые плохо играют. Или политиков, например… Но ты будешь играть великолепно, и я уже сейчас вижу, как тобою восхищается публика, как она поднимается с мест при твоём появлении на сцене.

-- Но я никогда не занимался пантомимой! Для того, чтобы достичь мастерства в чём-либо, нужны годы тренировок…

-- Ну и что? Тебе будет дано умение.

-- Ну и чудеса! – растерянно улыбнулся Феликс.

-- Ну как, по рукам?

-- Даже не знаю…

В нерешительности он понурил голову.

-- Подумай о мести…

От этих слов Феликс, который уже собирался отказаться, застыл на месте.

-- Подумай о позоре…

Феликс побледнел.

-- Подумай ещё раз. Пройдут месяцы, ты женишься на порядочной женщине, у тебя родятся дети. Каково им будет узнать от чужих людей о позоре, постигшем отца, и осознавать, что тот не отомстил должным образом?..

Сжав кулаки, Феликс сделал решительный шаг вперёд.

-- Я согласен! Поистине, ты не человек, а какой-то злой дух!

-- Вот и хорошо, -- снова улыбнулся незнакомец.

-- А что делать мне?

-- Ничего. Завтра ты начнёшь замечать в себе проблески нового таланта. Удачи тебе! Только не забывай о договоре: никто не должен слышать твоего пения, иначе умрёшь!

-- Умру? – с сомнением переспросил Феликс.

Он оглянулся в поисках странного существа, но того и след простыл.

-- Умру?... Гм…

Ему хотелось бы возразить, но не оставалось ничего другого, кроме как возвращаться домой и отогреваться.

 

прод. следует

Шварцману исполнилось тридцать пять лет, когда он случайно встретился со старым школьным товарищем. Посидели, поговорили… В процессе разговора он заметил, что собеседник смотрит на него вроде как с иронией. Сёма насторожился и начал осторожно выспрашивать, постоянно наполняя рюмки. Наконец друг достиг той степени опьянения, когда развязывается язык. Похлопывая его по плечу, он рассказал:

-- Слушай, Сёма. Ты – дурак!

-- Я? Почему? – изобразил удивление тот.

-- Потому что ты слепой.

-- Я?!

-- Ну, не я же… Пока ты был в армии, твоя жёнушка гуляла направо и налево. Даже на пару с матушкой, которая в своём магазине проворовалась настолько, что едва отвертелась. Твой тесть, каким бы ни был пьяницей, не выдержал позора и благополучно скончался.

-- Откуда ты всё это знаешь? – сжав кулаки, процедил сквозь зубы Сёма.

-- Ой, да как же не знать? – засмеялся собутыльник. – Да все наши знают и потешаются.

-- Обо всём?

-- Ну, конечно! Знаешь, эти твои родственники основательно подрывают твою репутацию. Ты вполне можешь потерять клиентуру…

-- А что ещё тебе известно?

-- Ну… Сёма, зачем тебе нужна эта грязь?

-- Если уж запачкался, можно и окунуться – все равно мыться придётся…

-- Ну, как знаешь… Знаешь, почему Галя вышла за тебя?

-- Любовь у нас была…

-- Как бы не так! – ухмыльнулся собеседник. -- У неё в то время было полно ухажёров, с одним из которых она даже спала. Или ты не заметил, что взял уже опытную женщину? Наивный… Это её мать научила расписаться с тобой, чтобы потом захватить твою квартиру. Только не удалось тебя выписать, потому что паспортисты честные попались. А она, старая калоша, даже в часть к тебе ездила, говорила с твоим командиром, просила сделать так, чтобы ты не возвращался домой. А ты, добрая душа, небось, сжалившись над мамой жены, поселил её там? Смешно… Ребёнка, говоришь, нет у вас? Так это последствие аборта, который она сделала, пока ты служил… Твоя жена тебе и сейчас изменяет. Это какой-то кавказец, он -- большой бизнесмен, повязан с тёмными личностями.

Вернувшись домой, Шварцман, первым делом, обратился к жене. Ему не верилось, что его Галя способна на такое. Но он жестоко ошибся. Лучший способ защиты – нападение. Понимая, что разоблачена, жена устроила ему такую сцену, что можно было понять: это те эмоции, то подлинное отношение к нему, которое она сдерживала в течение длительного времени. «Вот она – настоящая! – вдруг осенило его. -- Ой, как же были правы мои бедные родители!. Я её прогоню!» Да не тут-то было, потому что Галя хорошо была осведомлена о своих правах. Это она могла бы его прогнать, стоило ей захотеть. Судиться с ней? Превратиться в посмешище? Тут Сёма понял, что переборщил, ибо деваться будет некуда. Маски сброшены…

С того дня Галина всё контрастнее подчёркивала своим поведением, насколько он лишний в её доме, а Сёма, не имея возможности открыто протестовать, начал прикладываться к спиртному. К тому же, он чувствовал, что всё ещё любит эту неблагодарную, блудливую кошку, несмотря на то, что она при каждом удобном случае пытается его оскорбить, называя неудачником, рогоносцем, ничтожеством. Со временем ему стала безразлична работа, ему было стыдно попадаться на глаза знакомым, ведь каждый из которых «знал» о нём всё. Вот почему плечи его ссутулились, словно он стремился сжаться, превратиться в незаметного муравья.

Однажды ему, казалось, повезло. Причиной везения стала внезапная мысль: «А почему бы мне не обзавестись любовницей? А что? Доходы вполне позволяют мне такую роскошь… Вдруг посчастливится?..» И женщина попалась на глаза в тот же день. Он встретил её у метро, даже помог собрать яблоки, которые неведомым образом вывалились из её корзинки. Как в кино… Потом они зашли в какое-то кафе и пили кофе. Она была невероятно хороша собой, грациозна, в глазах играл неподдельный интерес к его особе. Вместе с тем, она не была похожа на одну из тех кукол-мутанток, этих порождений современности, которые от нечего делать ищут приключений. По её словам, ей приходится одной растить дочь, трудится на двух работах… «Это она, она!» -- повторял себе Сёма, чувствуя, как сердце вновь наливается жизнью, а плечи распрямляются. Её звали Анной. Ему польстило, когда она проявила интерес к его биографии.

-- Знаете, я даже не знаю, как объяснить, -- замялся он. – Не хочу сказать ничего плохого о своей супруге, но… Понимаете, она по натуре – тиран… Да, домашний тиран. Я прожил с ней немало лет, но теперь, после длительной паузы в отношениях, понял, что мне не стоило на ней жениться. Мне необходима другая женщина…вот Вы, к примеру… Я чувствую, что Вы – именно та, которая мне нужна…

Как же он обрадовался, когда Аннушка согласилась встречаться! Даже сегодня!

Проводив её до остановки, он поспешил решить некоторые дела, касающиеся работы, что заняло вторую половину дня; после этого он взглянул на часы.

-- Вот, до встречи больше часа. Я успею заскочить домой, чтобы помыться и переодеться.

Сердце трепыхалось, словно птичка, зажатая в ладошке шаловливого мальчишки. Сёма чувствовал себя не менее влюблённым и счастливым, как в тот день, когда Галя впервые сделала ему честь, позволив проводить её до дома.

Вот и дом. Его и, вместе с тем, давно не его. Но пока официального развода не было, он имеет какое-то право хотя бы ночевать в нём. «Снова видеть эту мегеру!» -- обречённо подумал он, но, успокоив себя мыслями о новой знакомой, мужественно устремился вперёд. Открыв дверь своим ключом, он стремительно направился в свою комнату. Для этого следовало пройти по длинному коридору, минуя гостиную, кухню и ванную.

Вбежав к себе, Сёма оторопел: на его диване восседали две женщины. Они вели себя, как давнишние знакомые, которые давно не виделись, но чрезвычайно рады этой встрече. Это были Галина и…Анна. Они улыбались, взирая на него заговорщическими взглядами, и пили чай с тортом.

-- О, Ромео явился! -- одарив его испытующим взглядом, констатировала Галина.

-- А мужчина-то он у тебя галантный, -- сказала Анна, сверкнув многообещающим взглядом.

-- А у нас новость для тебя, -- серьёзно произнесла жена.

-- Послушай, Сёма…или как там тебя… -- столь же серьёзно продолжила Анна. – Ты вот жаловался, будто у тебя есть жена-тиран, жена-диктаторша. Так вот, я хочу тебя поздравить: теперь их у тебя будет целых две! Ну же, иди сюда, в мои объятия, милый!

Побледневший, едва не лишаясь разума, Шварцман отступил назад. Ноги подогнулись под весом дрожащего тела, так что он едва не упал; однако в последний миг, кое-как справившись с собой, развернулся на 180 градусов и, не стесняясь, побежал прочь, беззастенчиво вопя, как младенец.

Вдогонку ему послышался наглый, безжалостный, издевательский смех…