В рами`щах с комнату, что фейсят все дороги
растяжками громадными венчают улочек пороги,
медуют гро`бы кремом, кости маслят похвалой
моторной смазке, ломтям лососины*, сияют
бесперерывно эти скорописанные шахты
житьём-как-надо. Вы`соко над сливом водосточным
нож-серебро ныряет в златосливок масла,
а чином-чин семья в прекрасных
костюмах летних в тон улыбкам их, авто,
и даже юности их, к свежей упаковке
потянут ручки. То, и кресел домостой
с бокалами сиесты, нагревателей головки
(газ? электричество?), кошки в полупрофиль
у тапочек на тёплых ковриках,
не отражает ничего на улицах промозглых, площадях--

они царят снаружи. Нет, скорей, они встают на вы
чтоб ясно вознести пресвежесть выпечки и пены,
прохладу свежую глазам несовершенным, ведь живым,
таращащимся в мир, где не творится
ничто столь новым, вымытым до глянца, пытающим,
где дом всей этой прелести. Вот: стильность тёмных пабов,
наполненных одетыми лишь в белое особами из теннис-клабов;
и мальчик, что выхаркивает сердце в "Жантс",
промазывая; как рантье приплачивает
полпенса ради "Бабушкиного Строгочая"
чтоб насладится старостью; а также ломка
курильщицы, шагающей к ним через некий пёстрый парк,
как если бы мешает дождь ей прикурить,
и дотащиться к ним,
что высятся вот чистенькими,
улыбчивыми, и понятливыми, всё темнея.

перевод с английского Терджимана Кырымлы
* l`assasine? (фр. "убийца", Хлестаков Городничему в комедии Гоголя),-- прим.перев.

Essential Beauty 
 
In frames as large as rooms that face all ways
And block the ends of streets with giant loaves,
Screen graves with custard, cover slums with praise
Of motor-oil and cuts of salmon, shine
Perpetually these sharply-pictured groves
Of how life should be. High above the gutter
A silver knife sinks into golden butter,
A glass of milk stands in a meadow, and
Well-balanced families, in fine
Midsummer weather, owe their smiles, their cars,
Even their youth, to that small cube each hand
Stretches towards. These, and the deep armchairs
Aligned to cups at bedtime, radiant bars
(Gas or electric), quarter-profile cats
By slippers on warm mats,
Reflect none of the rained-on streets and squares

They dominate outdoors. Rather, they rise
Serenely to proclaim pure crust, pure foam,
Pure coldness to our live imperfect eyes
That stare beyond this world, where nothing's made
As new or washed quite clean, seeking the home
All such inhabit. There, dark raftered pubs
Are filled with white-clothed ones from tennis-clubs,
And the boy puking his heart out in the Gents
Just missed them, as the pensioner paid
A halfpenny more for Granny Graveclothes' Tea
To taste old age, and dying smokers sense
Walking towards them through some dappled park
As if on water that unfocused she
No match lit up, nor drag ever brought near,
Who now stands newly clear,
Smiling, and recognising, and going dark.

Philip Larkin

Опричь всего, что бьётся Естества изменой,
что никнет, исчезает, отчего хранишь
себя лишь ты в вертепе перемены,
томящаяся ДУМА! дом чей --мозга тишь?
Взываешь к ВЕКУ, что вдали играет,
к героям сказок будущего рая........................
О, МЫСЛЬ нежна! никто из той блестящей стаи
не оживит тебя огнистым воздыханьем,
пока , подобны жертвам бури, выползшим на берег, 
Надежда и Отчаянье тебя не встретят в притолоке Смерти.

Ты всё ж при мне, и хоть я чётко вижу:
она-- не ты, лишь ты-- она, но тише,
тиха что благо во плоти, Добро,
Любовь живая предо мной в упор
глядит пытливо, ловит что ни слово;
тебе я хмуро: "Милый друг, ты снова?!"

То ль мне за хлопоты одна награда:
мой дом, дом-Англия, и ты! Не надо
твердить! Ты и мой Дом-- одно.
Уютный кров, луна глядит в окно;
что Дрозд баюкает, а Жаворонок будит--
всё без тебя -- коры немая гру`да,
хозяин чей  подобен Океану:
широк, далёк, уселся у развалин,
сам бледен, нем, ошеломлён незнаньем.
И ты-- ничто?  Виде`нье, вот кто ты;
так дровосек с покровом темноты
бредёт на запад с зимнею зарёй
по склону вверх, где след овец замёрз,
и блёстками позёмка гонит вдаль,
он видит: "аки посуху..." --вода
"проводника" не емлет ни следа,
и следует покорнейше за ним,
и видит на макушке ясный нимб;
мужлан влюблённый почитает сказки,
не тень, минуя пропасть без опаски!

перевод с английского Терджимана Кырымлы

Constancy to an Ideal Object

Since all, that beat about in Nature's range,
Or veer or vanish ; why should'st thou remain
The only constant in a world of change,
O yearning THOUGHT ! that liv'st but in the brain ?
Call to the HOURS, that in the distance play,
The faery people of the future day-- --

Fond THOUGHT ! not one of all that shining swarm
Will breathe on thee with life-enkindling breath,
Till when, like strangers shelt'ring from a storm,
Hope and Despair meet in the porch of Death !
Yet still thou haunt'st me; and though well I see,
She is not thou, and only thou art she,
Still, still as though some dear embodied Good,
Some living Love before my eyes there stood
With answering look a ready ear to lend,
I mourn to thee and say--`Ah ! loveliest Friend !

That this the meed of all my toils might be,
To have a home, an English home, and thee !'
Vain repetition ! Home and Thou are one.
The peacefull'st cot, the moon shall shine upon,
Lulled by the Thrush and wakened by the Lark,
Without thee were but a becalme`d Bark,
Whose Helmsman on an Ocean waste and wide
Sits mute and pale his mouldering helm beside.
And art thou nothing? Such thou art, as when
The woodman winding westward up the glen
At wintry dawn, where o'er the sheep-track's maze
The viewless snow-mist weaves a glist'ning haze,
Sees full before him, gliding without tread,
An image with a glory round its head ;
The enamoured rustic worships its fair hues,
Nor knows he makes the shadow, he pursues !

Samuel Taylor Coleridge

Я гинею злат`держала --
потеряла во песке`ё --
хоть и сумма небольшая,
фунты в кладах (кто найдёт) --
всё ж была ценна монета
на мой глаз, в расходах жмот --
То есть, как пропажа вышла,
я поохать села, вот.

Была у меня Зарянка --
заливался днями песней;
как леса разрисовались,-
улетел, его уж нет.
Позже столь Зарянок было --
чьи баллады также в моду --
Барда я не позабыла,
"домик" чей держала дома.

Я хранила в небе зорьку,
что звалась вот так: "Плеяда" --
пусть её не замечала,
а она-- со мной, как надо.
Пусть, запружено толпою, --
небо в ночь сполна сияло --
мне-то что, какое дело --
только звёзд мне не хватало.

Вот мораль моей приска`зки --
друга я раз потеряла,
звать его "Плеядой", Робин
и гинея-- трижды. Мало?
И когда мой скорбный при`чет
со слезами купно-дружно --
встретят бывшую измену
во предальненькой окружке --
По уму тому придётся
одинокий скорбный дар --
Беглецу под солнцем счастья,
ни почивки не видать.

перевод с английского Терджимана Кырымлы    (на фото-- малиновка, тж. зарянка,-- прим.перев.)

  
     I had a guinea golden --
     I lost it in the sand --
     And tho' the sum was simple
     And pounds were in the land --
     Still, had it such a value
     Unto my frugal eye --
     That when I could not find it --
     I sat me down to sigh.

     I had a crimson Robin --
     Who sang full many a day
     But when the woods were painted,
     He, too, did fly away --
     Time brought me other Robins --
     Their ballads were the same --
     Still, for my missing Troubador
     I kept the "house at hame."

     I had a star in heaven --
     One "Pleiad" was its name --
     And when I was not heeding,
     It wandered from the same.
     And tho' the skies are crowded --
     And all the night ashine --
     I do not care about it --
     Since none of them are mine.
     My story has a moral --
     I have a missing friend --
     "Pleiad" its name, and Robin,
     And guinea in the sand.
     And when this mournful ditty
     Accompanied with tear --
     Shall meet the eye of traitor
     In country far from here --
     Grant that repentance solemn
     May seize upon his mind --
     And he no consolation
     Beneath the sun may find.

     Emily Dickinson  
     1858

     У меня была гинея
     Золотая, но в песке
     Я гинею потеряла.
     И хотя лежит везде
     Фунтов на земле немало --
     Их с земли не поднимала,
     Потому что на мой глаз
     Бережливый все же это --
     Тоже ценная монета,
     И гинею всякий раз
     Если я не находила,
     Я садилась и вздыхала.

     У меня была зарянка --
     Кармазиновая птица,
     Что мне пела спозаранку
     Целый день, а после -- ночь,
     Но лишь лес утратил сень,
     Как она умчалась прочь.
     Прилетят другие птицы --
     Песни те же их, конечно,
     Но для сгинувшего друга
     Буду я держать скворечник.

     У меня звезда на небе,
     Называется -- Плеяда,
     И когда брожу одна я,
     То она со мною рядом.
     И пусть звезд над нами -- комья
     И все небо полыхает,
     Не забочусь ни о ком я,
     Лишь одна из них родная.

     Есть мораль у этой песни --
     Было у меня три друга --
     Одного звала -- Плеяда,
     Птица, что умчалась к югу,
     И гинея на песке.
     Но лишь песенка простая
     До ушей друзей пропавших
     Донесет, что я в тоске,
     То не будет им спасенья
     От печали, пока тут,
     В золотом моем песке,
     Они солнца не найдут.

     перевод Л. Ситника

Наощупь вдоль туннеля семеня,
махал он фонарём-затычкой, всё пытая порознь
бока-сторонки, нюхал тухлый воздух. 

Бутылки, паки, банки, страшный сон,
зерцало всмятку, с логова матрас,
вверху, пятнадцать футов-- бой, а он
пытает розовый разлив блевотных масс.

Стремясь, рукой он стену тронул; увидал
в ногах рогожей скрытого, нагнулся, чтоб
подёргать спящего за руку: "Штаб
ищу я". Ноль вниманья. "До Суда
залёг?" (Он сутками не спал.)
"Подьём, веди меня по этой вони".
Взбешён, он мягко пнул безмолвный "кал",
о подсветил лицо его:  агонью
десятидневной давности хранило
лицо, горящее в ужасном мыле.
А ногти рук впились в чернеющие раны.
Наощупь он шатался утром ранним,

пока не отыскал зари фантом,
что просочился чрез воронку входа
к контуженным, полуослепшим мордам,
что слушали шум "раковин" притом.
И с шевелюрой вставшею кустом
карабкался он тьмой, совсем негордо
сгружая с тылу ад, всё семеня.

перевод с английского Терджимана Кырымлы   

144. The Rear-Guard
 
Groping along the tunnel, step by step,  
He winked his prying torch with patching glare  
From side to side, and sniffed the unwholesome air.  
 
Tins, boxes, bottles, shapes too vague to know,  
A mirror smashed, the mattress from a bed;         
And he, exploring fifty feet below  
The rosy gloom of battle overhead.  

Tripping, he grabbed the wall; saw someone lie  
Humped at his feet, half-hidden by a rug,  
And stooped to give the sleeper's arm a tug.   
"I'm looking for headquarters." No reply.  
"God blast your neck!" (For days he'd had no sleep.)  
"Get up and guide me through this stinking place."  
Savage, he kicked a soft, unanswering heap,  
And flashed his beam across the livid face 
Terribly glaring up, whose eyes yet wore  
Agony dying hard ten days before; 
And fists of fingers clutched a blackening wound.  
Alone he staggered on until he found
Dawn's ghost that filtered down a shafted stair   
To the dazed, muttering creatures underground  
Who hear the boom of shells in muffled sound.  
At last, with sweat of horror in his hair,  
He climbed through darkness to the twilight air,  
Unloading hell behind him step by step.   

Siegfried Sassoon

В тот час, когда всё в мире почивает,
о, одинокий зрителе небес,
в ночи ты ль слышишь ветра шорох, песнь
к Любви тех арф, что вместе отворяют
врата Заре неяркой на насест?

Когда всё в мире почивает, слышишь
лишь ты один арф многострунный лад
к Любви, что Зорьке воли не дала,
а ветер струнам свой ответ колышет,
покуда ночь уйдёт потише?

Незримы, арфы, для Любви играйте,
чей путь всё небо заревом окатит
в тот час , когда ,легки`, лучи играют,
музы`ка сладкая в эфире тает
касаясь и земного края.

перевод с английского Терджимана Кырымлы

At that hour when all things have repose,
O lonely watcher of the skies,
Do you hear the night wind and the sighs
Of harps playing unto Love to unclose
The pale gates of sunrise?

When all things repose do you alone
Awake to hear the sweet harps play
To Love before him on his way,
And the night wind answering to antiphon
Till night is overgone?
 
Play on, invisible harps, unto Love,
Whose way in heaven is aglow
At that hour when soft lights come and go,
Soft sweet music in the air above
And in the earth below.

James Joyce

Счастлив муж, чьи страсть с заботой
родовой удел приемлет,
невелик пусть; муж, охотный
обонять отчизны тело,
в нём и жить своей работой.
Чьи поля полны хлебами, чьи стада молочны вдоволь
гуси чьи ему даруют пух перинам и подушкам,
чьи деревья доставляют тень в горячий летний полдень,
а зимой его подсушат.

Благ, кто дни ,часы и годы
не спеша живёт, уроки
исполняя, тихим ходом
в полном здравии телесном,
в разуме ещё полезном,
помирает точно к сроку.

Мой удел: в ночи да звуки
спят со мной; труды-науки
с отдыхом попеременно;
отдых сладкий, да моленья,
что не невинностью под руки.

Дайте жить мне неведо`мым,
пусть неузнан я пребуду--
неоплакан, пусть умру я;
С мира камня даже в дом мой
не крадите-- я подспудно
где-то лягу в стыть сырую.

перевод с английского Терджимана Кырымлы

Happy the man, whose wish and care
A few paternal acres bound,
Content to breathe his native air
In his own ground.
Whose herds with milk, whose fields with bread,
Whose flocks supply him with attire;
Whose trees in summer yield him shade,
In winteer, fire.
 
Blest, who can unconcern'dly find
Hours, days, and years, slide soft away
In health of body, peace of mind,
Quite by day.

Sound sleep by night; study and ease
Together mix'd; sweet recreation,
And innocence, which most does please
With meditation.

Thus let me live, unseen, unknown;
Thus unlamented let me die;
Steal from the world, and not a stone
Tell where I lie.
 
Alexander Pope

Синеет сумрак-аметист,
темнее, всё темней;
фонарь зелёный-- им огнист
аршин ночных аллей.

Старик-рояль играет (пой),
степенный весельчак;
она над клавиш желтизной:
поклон-- дорожный знак.

Стыдливы думы, взгляд огнист,
а руки список теребят
Густеет сумрак; аметист...
им осиянна темнота.

перевод с английского Терджимана Кырымлы

Любовь пришла к нам в сумерках минучих:
когда, тиха, играла ты ноктюрн,
а я вблизи стоял, несмел и скучен...
страшась Любви, впервые говорю.

Любви уж нет, но мы сполна изведав
медов её, зовём к нам погостить
в последний раз, чтоб прогуляться бедно
в пустой ночи до тихого "прости!"

перевод с английского Терджимана Кырымлы

Love came to us in time gone by
    When one at twilight shyly played
And one in fear was standing nigh -- -
    For Love at first is all afraid.

We were grave lovers. Love is past
    That had his sweet hours many a one;
Welcome to us now at the last
    The ways that we shall go upon.

James Joyce

Он, в яркой шляпе,
на шляпе ленты,
гудит отпето:
"За мной, моментом,
все те, кто любят.    
Мечты-- мечтайке
без интереса,
его смех с песней
не бу- не будят".

По ветру ленты.
Вскользь, между делом
жужжит он смелым
(на фланге левом)
почище роя.
Мечты отпеты,
что в цель да мимо...
любим, к любимой,
душа, пришёл я.

перевод с английского Терджимана Кырымлы

Bright cap and streamers,
He sings in the hollow:
Come follow, come follow,
All you that love.
Leave dreams to the dreamers
That will not after,
That song and laughter
Do nothing move.

With ribbons streaming
He sings the bolder;
In troop at his shoulder
The wild bees hum.
And the time of dreaming
Dreams is over -- -
As lover to lover,
Sweetheart, I come.

James Joyce

Пока никто не смел о том писать, что я
всё ж разумею: всех великих души
минают временами нас,
а мы, растворены в них, не храним
пр(о)ишельцев отраженья.
Так я есть Данте на часок, и я ж--
сам Франсуа Вийон, вор, господин баллады,
иль-- некто из святых особ, назвать не смею,
дабы не анафема не отягчила моё имя:
то длилось миг-- и сполох миновал.

Как если в сердцевине нас пылает золотая сфера
полупрозрачная, мягка, что значит "Я",
а на неё проекция сама ложится:
Христос иль Иоанн, добавим Флорентийца.
а коль уж нет свободного пространства
новым формам,
то мы на время оставляем существа,
что, Мастера Души, живут себе и дальше.

перевод с английского Терджимана Кырымлы

Historion

No man hath dared to write this thing as yet,
And yet I know, how that the souls of all men great
At times pass athrough us,
And we are melted into them, and are not
Save reflexions of their souls.
Thus am I Dante for a space and am
One Francois Villon, ballad-lord and thief,
Or am such holy ones I may not write
Lest blasphemy be writ against my name;
This for an instant and the flame is gone.

'Tis as in midmost us there glows a sphere
Translucent, molten gold, that is the "I"
And into this some form projects itself:
Christus, or John, or eke the Florentine;
And as the clear space is not if a form's
Imposed thereon,
So cease we from all being for the time,
And these, the Masters of the Soul, live on.

Ezra Pound