С коллегой Штефаном Шоллем из немецкого Sudwest Presse нас задержали вечером в пиццерии, где мы ужинали, отписавшись для наших газет по референдуму. Четверо мужчин подсели к нам за столик, и один из них заявил, что к материалам Штефана вопросов нет, а от меня они хотят объяснений.

— Почитали твои материалы. Что значит: «Такие бюллетени выглядят, как напечатанные на принтере»? — спросил один.

— Эта фраза: «почти не видно молодежи» — ложь, — сказал другой. — Все голосовали!

— Но я видел очень мало молодежи, — сказал я.

— Значит, ты не туда смотрел, — объяснили мне. — Зачем ты так сделал?

— Нет, он там и правильно написал — что сука-мэр нас реально кинул с помещениями, а мы все сами решили.

— Это да. Ладно, братан, ты пойми просто, что вы все, пресса эта — наше оружие. Без вас мы че? Просто ты пишешь мутно, братан, а надо проще, чтоб все поняли, что нас тут давят бендеры, а мы реально нормальные люди, не террористы, за правду стоим, короче.

— Вроде все как есть пишешь, а про молодежь — зачем эта информация?

— Ладно, мы просто поговорить хотели. Сейчас поехали с нами на площадь.

На главной площади Артемовска было шумно. Кто-то из активистов нашел в украинском издании lb.ua перепечатку моей заметки о пропавшем мэре Артемовска, в заголовок украинские коллеги вынесли «Сепаратисты похитили мэра». «Так он пишет для бендеров!», «Мы для тебя сепаратисты, сука?», «Засланная тварь!»

Люди окружили только меня, а коллегу Штефана Шолля не трогали. Пока меня еще не бросили в машину и не увезли на допрос — это будет чуть позже — Штефан пытался уговорить людей на какую-то «мировую». Но его не слушали. А в какой-то момент пригрозили: еще будет лезть, и его расстреляют прямо здесь же.

Хотя вооруженных ополченцев было немного. «Линчевать» пришли в основном простые жители. Но объяснять им что-то оказалось бесполезно — люди не хотели слушать.

Как от шпиона они требовали признаний, что я работаю на «Правый сектор», кто-то сказал, что надо получить от меня раскаяния и записать их на видео, а кто-то говорил, что я прямо сейчас должен публиковать опровержение.

С каждой минутой мои преступления становились все более фантастическими, а намерения людей в толпе все серьезней.

Объясниться мне не давали. Вокруг собралось, наверное, полсотни человек. Наконец люди на площади заговорили, что я работаю на СБУ, ЦРУ, США, а человек, забравший у меня пресс-карту, сказал, что я американец, который овладел русским языком и подделал удостоверение «Новой газеты». Кто-то схватил меня за рюкзак.

Я закрыл голову руками — удары посыпались с разных сторон, откуда можно было дотянуться, и я присел на землю. Били женщины и мужчины. Кто-то сказал, что это «месть за наших сыновей, которые гибнут под Славянском и Краматорском за свободу»; люди кричали, что их не слышат и «не слышали все эти годы». Кто-то ударил меня, сказав: «Какие мы террористы, сука ты!»

Толпу успокоил голос низкорослого крепыша лет 45. На каждом боку, как я увидел потом, у него висело по «калашникову» с укороченным стволом. Он сказал им: «Тихо все!» А того, кто продолжал меня пинать, рывком оттащил в сторону и бросил на землю. На пару секунд он тоже оказался на земле рядом со мной. Я просто увидел, как он вдруг упал в своих старых, еще зимних ботинках.

Крепыш говорил спокойно и негромко.

— Везем чмыря в Славянск, — сказал он. — Разберемся там в подвале СБУ.

В подвале СБУ на тот момент — да и сейчас — 14 пленных. В том числе пятеро украинских журналистов, и теперь выходило, что я должен был стать первым русским. Уже месяц как в самом здании СБУ находится штаб вооруженного ополчения, где заправляет Стрелок со своим помощником — «народным мэром» и комендантом Славянска Пономаревым.

— Стрелок разберется, — сказал крепыш.

В толпе крепыша все звали Башней или Леонидычем. Без эмоций, спокойно, он заломил мне руки и втолкнул в черную «Шевроле Эпика», приказал сидеть, не рыпаться и прижать голову к коленям. Сел рядом. На секунду я поднял голову и спросил:

— Что вы хотите?

Он не ответил, а только ударил локтем в челюсть — откололся зуб.

— Я же сказал не рыпаться, чмырь.

Через минуту на водительское сиденье сел другой человек и разрешил поднять голову. Представился Сергеем Валерьевичем. Это был человек лет 50, в очках, с редкими зачесанными назад волосами, в белой рубашке с галстуком и черном пиджаке.

— Павел, вы же должны понимать все. Скажите, зачем вы так пишете? — сказал он. — Вы же россиянин.

— Чмырь редкостный, — сказал крепыш. — Пробили его сейчас.

— Павел, мы же надеялись только на россиян, — снова подал голос человек на водительском месте.

— Валерич, все уже, едем в Славянск, — сказал крепыш.

— Леонидыч, не перебивай. Павел, я думаю, теперь вам понятно, что и почему с вами сейчас происходит.

— Поехали, Валерич.

— Я предлагаю сначала на Володарку, до утра там, потом, если доживет, в Славянск, — сказал Валерич крепышу. — Пусть там решают: хорошо бы пацанов за него получить.

— Да …* его сейчас в лесу.

На несколько секунд в машине повисла пауза. Но машина так и не остановилась. Сергей Валерьевич сказал:

— Не надо так говорить, Леонидыч. Мы же цивилизованные люди, правда, Павел? — зачем-то сказал Валерич. — Мы так не будем.

На Володарке (поселок между Славянском и Артемовском) было что-то вроде штаба. Горели костры в бочках. В большой тентованной палатке — электрический свет. Вокруг палатки находилось несколько женщин и примерно двадцать молодых мужчин с автоматами и ружьями, некоторые были в масках. Меня вывели из машины и повели в палатку.
Башня приказал мне раздеться. Я уточнил, как именно.

— Снимай все. Все вещи на стол, — повторил Башня. — Шнурки тоже вынимай, ремень.

Другие ополченцы уже разбирали мою сумку и рюкзак. Меня посадили на скамейку, вокруг обступили люди. Боевик в маске потребовал сообщить пароль от телефона и ноутбука. Я отказался. Тогда Башня снова ударил меня локтем по лицу.

— Ты еще не понял, что ли? Пароль!

— Пусть напишет на бумажке, — сказал кто-то.

— Он не даст.

— Сука такая.

Я поднялся с земли. Ополченец без маски взял меня за запястье и сказал, что сейчас сломает палец, если я не продиктую пароль. Я продиктовал.

Открыв компьютер, первым делом, как я понял, они стали смотреть фотографии из альбома.

— Это ты где был, за границей? Какие-то башни, картины, — сказал боевик с ружьем. — Бензин там почем?

— В Италии евро шестьдесят.

— …птыть! А народ че, не бузит?

— Да че ты с ним говоришь, это гнида ЦРУшная.

— Сколько тебе платят? На кого работаешь?

— Работает на украинские издания, написал, тварь, что мы сепаратисты, мухлюем с референдумом.

— Написал, что херовые бюллетени, что мы их на принтере напечатали.

— Да нас тут убивают! Танками давят! Ты че думаешь, мы тут можем нормально печатать?! Ты же русский? С нами должен быть!

— А это че за фотки? Был на Майдане?

Боевики включили видео, которое я снимал в центре Киева еще в декабре. Все столпились перед экраном.

— Мужики, ясно все! Засланный!

— Значит, утром живым в Славянск. Пока свяжите и в багажник. Не бить, — сказал Башня. — Я устал и домой.

— Может, слегка упаковать?

— Я сказал. И еще. Вещи его чтобы в сохранности, ничего не брать.

Затем меня допрашивали еще около часа. Кто-то читал мои старые заметки. «А на хрен ты у Порошенко интервью брал? У Добкина бы взял!» «Тут про Крым. В Крыму был? Че там народ, доволен?» «Пишет, что все ликуют, салют, Россия!»

У захваченного ополченцами здания СБУ в Славянске, до которого нашего корреспондента, к счастью, не довезли

После отъезда Башни допрос стал менее строгим. У боевиков постоянно звонили телефоны. Звонили они кому-то и сами, сообщая, что «поймали хорошую добычу для обмена». Но после очередного звонка люди в палатке экстренно решили перевезти меня в другое место. Не стали даже связывать, не было времени и на багажник — только бросили на пол машины между сиденьями. Машина мчалась по плохой дороге и остановилась где-то посреди трассы. Здесь тоже горели костры в бочках, накиданы покрышки, толпились люди с автоматами, на обочине стоял человек в маске с гаишной регулировочной палкой.

Мой компьютер и документы с бумажником переходили из рук в руки. И здесь не было уже никого, кто допрашивал меня в той палатке. Машина, в которой меня везли, также умчалась.

Мои новые хозяева знали про меня совсем немного и особо не интересовались. Знали лишь, что «утром клиента надо доставить в СБУ в Славянске». Делать этого они совсем не хотели. Кто-то и вовсе предложил спрятать меня здесь и потребовать выкуп — называлась сумма 30 тысяч долларов.

— Так, а в Славянске его ведь ждать будут, — сказал кто-то из боевиков.

— Скажем, что завалили при попытке к бегству. Убежать пытался.

— А деньги ты как тогда получишь, фуфел?

— Кенты, че за терка пошла?

Я сказал, что деньги могут раздобыть в Москве, но необходимо хотя бы позвонить коллегам. Попросил телефон. Но посовещавшись, парни решили, что давать телефон мне в руки не стоит: «Опасный фраер, позвонит не туда». Через минуту возник новый план: похитители сказали, что заберут у меня все, что есть — вещи и деньги, — и отпустят. Но вытащив все из бумажника, похитители очень разозлились — там было тридцать девять тысяч рублей наличными. На карточки они не обратили внимания.

— А еще че есть? Че за котлы? Кольцо платиновое?

Часы показались им дешевыми — они и правда недорогие. Зато приглянулось обручальное «платиновое» кольцо. «Обычное золото уже не носите, зажрались?!» Что кольцо серебряное, я решил не говорить.

Дальше боевики спросили, есть ли у меня знакомые и коллеги в Артемовске, кто мог бы «докинуть бабоса». «Говорили про немца какого-то. Пусть готовит бабосы, если хочет жить».

По громкой связи с моего телефона мы позвонили Штефану. И он сказал, что у него есть 600 евро и 2 тыс. гривен, которые можно снять в банкомате. Почти тысяча долларов. Условились встретиться в четыре часа ночи у гостиницы.

— Только это не выкуп, это твой взнос в нашу войну, — сказал человек в маске, которого все звали Север.

— Если все нормально пойдет, уедешь утром в Донецк, — сказал мне боевик в маске, которого все звали Хан. — Скажешь еще спасибо, что не сдали в Славянск.

Я спросил, что было бы в Славянске.

— Ваши эфэсбэшники и чечены там. Говорить бы не стали. В лучшем случае будешь сидеть в подвале, ну а в худшем, сам понимаешь.

Ополченцы обрадовались, что в Артемовске можно получить еще денег, и даже немного расслабились. «На тридцатку ща в этом темпе и выйдем!» Меня усадили в новую машину, и на несколько минут я остался один с телефоном, который после разговора со Штефаном у меня забыли забрать. Я успел набрать несколько SMS для коллег.

В Артемовск к Штефану ехали втроем. Ополченец Хан был водителем и ехал с ружьем на переднем кресле. Север держал наготове ПМ и натянул маску. Было уже четыре тридцать, но Штефан не выходил. Север передернул затвор и сказал, что пойдем в гостиницу за ним, и приказал мне двигаться первым. Охранник лежал на диване в холле и, увидев меня, спросил, кто такой. «А, да, понятно», — сказал охранник, когда увидел Севера с оружием, и пошел обратно на диван.

Мы прошли в номер, но там никого не было, и мы вернулись на улицу. Север был уверен, что Штефан сбежал.

— Кинул тебя немец, — сказал боевик. — Конец тебе.

Я предположил, что Штефан ходит по всем банкоматам города и пытается набрать нужную сумму: в неспокойных городах рядом со Славянском банки ввели ограничение на снятие наличных — не более 200 гривен в сутки. Но на всякий случай предложил позвонить кому-нибудь еще в Донецк, где коллеги и знакомые, но Север отказался и сообщил, что если не будет денег, я останусь здесь или поеду в Славянск

— Сука немецкая, я так и знал, — сказал Север. — Им только дай кинуть русских.

— Он уже шестнадцать лет живет в России, — сказал я.

— А все равно гнилым остался. Соскочил.
Еще через пятнадцать минут мы увидели вдалеке Штефана, который спешил к нам. Побегав по Артемовску ночью, немец сумел раздобыть нужную сумму и не нарваться на неприятности.

— Вы его отпустите сейчас? — спросил Штефан.

— Он поедет со мной в Горловку, и там мы его передадим кому надо, они проверят — и до Донецка.

— Он будет в безопасности?

— Главное, чтоб хорошо себя вел.

И мы снова сели в машину. По дороге она влетела колесами в две крупные выбоины. Подъезжая к Горловке, Север сказал, что за каждую яму я должен заплатить еще по десять тысяч. Я сказал, что наличных у меня больше нет.

— Ну там у тебя карточки, давай посмотрим, че там, как. Слышь, всего по два Хабаровска, литые диски дороже стоят.

Север снова заглянул в бумажник: «…птыть, сколько этих карточек тут у тебя! Мы тут, сука, воюем, кровь льем, а вы, …, жируете там у себя!» Обнаружил Север и мои квитанции за проживание в одесском отеле на 500 гривен/ночь. «Ты за это бабло, урод, только три дня поспал, а у нас на них три недели живут!»

У Хана зазвонил телефон, впервые за все время, что они возили меня. Хан рассказывал, что со мной все в порядке, и они только везут меня в отель в Донецке.

На блокпосту ополченцев перед Горловкой была небольшая очередь из машин. Каждую досматривали с фонариком вооруженные люди. Но нашу машину смотреть не стали — Север показал пропуск, и мы заехали в город.

Хан предложил мне выпить минералки. Я отказался, и тогда Хан уже приказал, добавив: «Пей-пей, жить будешь, не отрава», — и засмеялся.

Мы остановились у банкомата, до которого меня проводил Север. Но и здесь была загвоздка с тем самым лимитом на выдачу. На карточке оставалось около ста тысяч рублей овердрафта, но снять его целиком было невозможно.

— Хотел тебе оставить деньжат на возвращение, но щас че-то обидно все выходит, — сказал Север.

Я спросил, собираются ли они меня отпускать, как обещали.

— Сдать бы тебя здесь нашим, — ответил Север. — Но ты уже бледный какой-то, на наркоте сидишь?

— Я устал.

— Щас отдохнешь. Ты расслабься уже, денег-то у тебя больше нет.

Север засмеялся. И меня повели сначала в машину Хана, а Север остался на улице. Очень скоро приехала новая машина, и Север сказал, что дальше поедем на ней, и помог мне выйти.

— Да не, он у нас в натуре наркоман, — смеялся Хан. — Его шатает.

Я помню, как меня сажают в машину и Север закуривает сигарету, а я закрываю глаза, и меня будит девушка, которая говорит, что надо продлять или выселяться из номера. На часах 11.45 утра, отель «Ливерпуль», Донецк. Я лежу в одежде на постели. Администратор рассказывает, что меня привезли люди на машине, я не был пьян, но был как лунатик и шел своими ногами.

Обувь без шнурков, джинсы без ремня, на столе лежит сим-карта, перерытая сумка валяется на полу.

___________________

* Нецензурный аналог глагола «грохнуть»

P.S. Штефан Шолль, отдав выкуп, также покинул Донецкую область и сейчас находится в России.

«Новая газета» благодарит за помощь должностных лиц России и Украины, содействовавших освобождению Павла Каныгина, наших коллег, проявивших солидарность и сдержанность. И особенная благодарность Владимиру Лукину, Максиму Шевченко, Надежде Кеворковой, Сергею Пономареву (The New York Times), Илье Азару («Эхо Москвы»), Светлане Рейтер, Петру Шеломовскому («Фонтанка.ру») и, конечно, Штефану Шоллю. 

Сегодняшний международный терроризм был создан в штаб-квартире КГБ СССР на Лубянке после Шестидневной войны (арабо-израильский конфликт в 1967 году. – "ГОРДОН").

Об этом в интервью "Радио Свобода" заявил бывший генерал КГБ, экс-советник румынского лидера Николая Чаушеску Ион Пачепа. В июле 1978 года Пачепа бежал в США, отказавшись убивать директора румынской службы радио "Свободная Европа" по приказу властей. В сентябре того же года он был приговорен к смертной казни в Румынии.

"Сегодняшний международный терроризм был зачат на Лубянке после Шестидневной войны (военный конфликт, произошедший в начале июня 1967 года, между Израилем и коалицией арабских стран. Несмотря на преимущество в количестве солдат и техники, арабские государства потерпели поражение. – "ГОРДОН"). В ходе этой войны Израиль унизил двух самых важных союзников СССР на Ближнем Востоке", – отметил Пачепа.

После этого, сказал он, СССР начал поддерживать исламских экстремистов финансами и оружием.

Комментируя ситуацию в Сирии, румынский генерал отметил, что действующий президент Башар Асад, как и его отец Хафез Асад, руководивший Сирией с 1971-го по 2000 годы, – это кремлевская марионетка.

"Хафез Асад был советской марионеткой. В те годы, когда я принадлежал к высшему эшелону сообщества КГБ, асадовская Сирия управлялась советниками из СССР. После смерти Асада в июне 2000 года его сын Башар занял место отца после безальтернативных выборов в советском духе. "Выборы" Асада состоялись через несколько месяцев после того, как Путин был внедрен в Кремль в результате дворцового переворота, проведенного КГБ/ФСБ. Вскоре после этого Башар Асад стал такой же кремлевской марионеткой. В обмен на это он получал военную помощь Москвы", – заявил он.

источник