продолжаю пичкать интернет-пространство отрывками из несколько более масштабного творения. этот отрывок в целом - вполне самостоятельная личность

___________________________________________________________________________

Я взял трубку. Соприкоснул её с ухом. Сказал «Алло» - хрипло, мёртво. Уже знал, что услышу.- Я открыла твой конверт.Женский вокал на том конце провода. Никогда не думал, что есть провода длиной 517 километров. Хотя нужно, наверное, поинтересоваться у Стаса. Он посмотрит на меня, привычно рассеянно. И скажет: всё просто. Конец провода неизменно ведёт в телефонью тушу. Далее он петляет по её внутренностям, сворачиваясь в километры кишок, пробивает изнанку времени и пространства, а следом за ними – и стенку в твоей квартире, откуда просачивается в изящное тельце твоего телефона и бежит ещё дальше – к твоим звукочувствительным рецепторам. Пока они улавливают лишь помехи АТС – небольшие несварения в телефонных кишках. Я молчу. Я не хочу давать им дополнительную работу. Им, твоим звукочувствительным рецепторам с серебряной точечкой в мочке.

 

[ Читать дальше ]

Идеальный подарок

Жил в одной коробке с атласным бантиком Идеальный подарок. Почему идеальный? А каким еще быть, ведь его выбирали и упаковывали. Нет, нет, по-другому быть просто не может. Такой нужный, желанный, хороший, маленький, хотя может и большой, просто понимаете в коробке не с чем сравнивать, да и не зачем. Ведь подарки не сравнивают)

Так вот. Дремал Идеальный подарок на верхней полке коморки, где спрятался, ожидая праздника, чтобы исполнить свою главную задачу в жизни. Да вот досада, перенервничал и совсем, совсем забыл, что это за цель. Как же стыдно было дипломированному подарку забыть такое важное, просто непростительно. Но одно он знал точно, как только коробка откроется, сразу все вспомнит и непременно выполнит.

Наконец праздничный день настал, коробку слегка колыхнуло, и начало слегка трусить в такт ходьбы, послышался шелест ленточки сверху, крышка тихонько зашуршала и начала отодвигаться в сторонку. Подарок, нервничая, заерзал на бархатной обивке. Сквозь щель ворвался яркий лучик, он все ширился, пока солнечным светом не заполнил всю коробку. Внутрь заглянула прекрасная девушка. Её глаза расширились чуть от удивления и заискрились счастьем.
Девушка улыбнулась…
«Вот оно», - подумал идеальный подарок и так же счастливо улыбнулся.

 Ваша Лю

Правда, странный вопрос. Он кажется нелепым, даже абсурдным. Но почему? Почему мы никогда об этом не думаем? Почему не спросим себя: "Зачем ты любишь? Какой в этом смысл?"

Все в этом мире имеет какой-то смысл. В нем нет ничего бесполезного или случайного. Значит, такая цель должна быть и у любви... а мы не знаем ее.

Прагматик скажет, что любовь это просто физиология. Он скажет, что любовь нужна для продолжения рода. Но разве для продолжения рода недостаточно просто физического влечения? И как тогда быть с любовью к своим родителям, к близким, к Богу, наконец?! Зачем возникает это чувство? Неужели недостаточно привязанности, уважения, восхищения? Почему любовь? .



Любовь приносит человеку страдания, но и в этом тоже должен быть какой-то смысл. Не может же быть, что и душевный труд, и страдания любящего лишены всякого смысла! Но так получается... Каждый знает это по своему опыту.



Мучительный, изматывающий бег по кругу: пустота любовь мука снова пустота и снова любовь. И вот уже нас одолевает единственное желание спрятаться, уйти, забыться, не думать. Человек, познавший боль, испытывает страх. Он боится повторения этой муки. Он не хочет любви, не хочет вновь попасть в ее зловещий, манящий омут.

Страх перед любовью преследует человека. Ведь влюбиться значит потерять себя, лишиться чувства опоры. Любящий отказывается от своего "Я", вверяет себя в руки возлюбленного. Это как прыжок с небоскреба он пугает и завораживает. Завораживающий ужас вот что такое любовь.

Две вещи- любовь и смерть великая тайна, спрятанная под покрывалами страха. Мы не можем проникнуть в суть этих тайн. Они остаются для нас вечной загадкой не проясненными, скрытыми, запретными.

Небеса посылают нам любовь, Небеса обрекают нас на смерть, не спрашивая ни о нашей готовности, ни о нашем желании. Они обе любовь и смерть, как Рок, как перст Судьбы повелевают нашими жизнями. А мы не знаем их, не можем понять, и даже не видим в них смысла...

Анхель де Куатье “Всю жизнь ты ждала”

Когда  мы встречаемся, а встречаемся мы всякий раз навсегда, твой голос опять  до краев наполняет глаза твои, точно эхо, когда до краев оно заливает вечернее  небо. Подплываю я к берегу облика твоего. Что ты мне говоришь? Что ты  никогда  не  считала  себя  одинокой,  что  ты сновидений не знала с той самой  поры,  как
тебя я увидел, что ты - словно камень, который раскалывают пополам, и
получают два камня прекрасных взамен одного, их родившего, что ты-  и вчерашняя и сегодняшняя одновременно и что вовсе не нужно тебя утешать,потому  что  ты  делишь себя пополам, чтобы вот так, как сегодня, непорочной предстать предо мной.     Ты вся обнаженная, вся обнаженная, и груди твои, еще более хрупкие, чем аромат  побитой  морозом  травы,  держат
груз твоих плеч. Вся обнаженная, ты одежду снимаешь с себя удивительно
просто. И закрываешь глаза, и это - будто падение тени на тело, падение
плотного мрака на последнее пламя.     Осени,  лета  снопы, снопы зимы и весны рассыпаются, и ты открываешь до дна  свое  сердце.  Это  свет
жизни вбирает в себя прибитое пламя, это оазис пустыню сосет, и пустыня
его удобряет, и отчаяньем кормится он. Чуть слышная легкая  свежесть  приходит  на смену хороводу костров, что тебя научили меня возжелать.  Над  тобою  скользят  твои волосы в пропасть, и она - оправдание отчужденности нашей. 
Поль Элюар "Разделенные ночи"

Дороти Шеппилд жила в маленьком деревянном домике по улице Рузвельта. Эта улица насквозь протыкала городок Сильвертаун, занесенный дурными ветрами на самый север штата Висконсин. Каким же торнадо занесло крупногабаритную Дороти, ранее проживавшую в Нью-Арк, не знал ни один житель Сильвертаун. Да ее никто особо и не расспрашивал. Собственно, никаких посиделок со свежей выпечкой тоже никто не устраивал. 

Но, тем не менее, знали ее все жители города и, непременно, здоровались с ней. В супермаркете, в банке или аптеке. Одни здоровались из жалости, другие – из страха, а третьи – потому что она им нравилась. Нет, третьи не были извращенцами. Просто в этой скалообразной Дороти Шеппилд действительно было что-то симпатичное. Что-то невероятно милое и по-домашнему теплое. За бесчисленными складками жира и завываниями при каждом шаге третьи видели в ней доброго человека. Несмотря на ее постоянные ссоры с соседской детворой и отсутствие улыбки на округло каменном лице. Несмотря на то, что она жила между 11-м и 15-м домами, а ее стены, волей администрации города, носили особый номер – 11-2.

Это означало лишь одно – дома под номером 13 на Рузвельт Стрит не существовало. Как не было его и ни на одной другой улице.
Жители Сильвертауна вообще были очень и очень суеверными. Почему? Точно никто не ответит на этот вопрос. Старожилы, вроде морщинистого ветерана Говарда Чаускиса, валили всю вину на русских и вьетнамцев; учитель географии Рупперт Грин утверждал, что это связано с тектоническими разломами плит; отец Колин настаивал на недоверии к Богу, а кассирша Марта Конрад предпочитала обслужить еще с десяток клиентов, чем отвечать на глупые вопросы. 

Суеверия местных жителей касались чуть ли не каждого чиха громкостью более 20 децибел. А, вступивший босой ногой в коровье дерьмо (или поймавший плечом птичий помет) – тут же начинал думать, к чему это. И лишь потом бежал принимать душ.

Так было всегда и с этим ничего нельзя было поделать. Такова была особенность городка на севере Висконсина. Его полупрозрачное проклятье и милая нелепость. Обходящая стороной лишь одного человека в городе. Ростом ровно шесть с половиной футов и весом не менее двухсот девяносто фунтов. 

Звали этого человека Дороти Шеппилд. 
Она приехала сюда на старом Шевроле Марун лет шесть назад. Преодолев на своем пути четыре штата, два пробитых колеса и несколько ночей в дешевых мотелях, Дороти (по паспорту Дороти-Лейн) обосновалась в маленьком домике. В меру уютном. В меру – печальном, как и она сама. 

До нее по адресу Рузвельт Стрит, 11-2 жила старушка Бетти Кармайкл, любившая этот дом от фундамента и до дымохода на крыше. Любившая этот дом всю жизнь и всю жизнь пытавшаяся извести гадких крыс с чердака и подвала. В итоге, они исчезли. Вместе с Бетти, отправившейся на тот свет в возрасте девяноста семи лет. Видимо, грызуны не смогли перенести боль утраты родного человека и отбросили свои маленькие когтистые лапки.

Так что Дороти получила дом без единой крысы. И это ее вполне устраивало. Как и устраивал ее вид на озеро из окна на кухне, небольшой задний двор и приблудившийся пес неопределимого окраса, с хвостом-метлой и большими выразительными карими глазами. Она назвала его Тото и чувствовала себя героиней какой-то детской книги.

Отчего и улыбалась. 
Но только так, чтоб никто не видел.

***

Утро двенадцатого сентября было точно таким же, как и утро одиннадцатого – холодным, серым и тихим. На заднем дворе шелестела яблоня, северный ветер заносил в дом шепот озера. Пес Тото, пол ночи прогонявшийся за своим хвостом спал в кровати хозяйки, не замечая, что самой хозяйки рядом уже давно нет. 

Дороти шла по невинной субботней улице. Казалось, что каждое движение дается ей с большим трудом. О чем говорило постоянное гортанное «грррруффффф!» и громкое сопение. Создавалось впечатление, что едет маленький паровоз, набитый ребятишками с фруктовым мороженным в одной руке и охапкой билетов на остальные аттракционы – в другой. И, как обычно бывает в парке развлечений, паровоз, подъезжая к тоннелю, объявляет всем о своем намерении пройти через опасный участок дороги. Тоннелем для Дороти служили раскидистые деревья по обе стороны дороги. Они нагибались, словно только ради нее одной, в утреннем, воскресном приветствии, а совсем не потому, что их сгибал ветер. Выбивая монотонную мелодию своими короткими каблучками, она лишь еще больше походила на железнодорожный состав.

Женщина прошла мимо бакалейной лавки, а сразу за парикмахерской свернула налево, на узкую улочку, ведущую к церкви Св. Патрика. Асфальт сменился брусчаткой, отчего цокот подбитых каблучков Дороти стал слышен еще лучше. Каблукам и брусчатке подпевали сонные голуби и линии электропередач.

У входа в церковь стоял, прислонившись к двери, отец Колин. Он смотрел куда-то на восток, спрятав руки за спину.

- Когда-то он был красив, - тихо и в сторону, прошептала Дороти, - чертовски красив. 

Так считала не только она. Многие, в том числе и замужние женщины Сильвертауна, думали точно так же. И никакие глубокие морщины или седые волосы не могли упрятать то, чем наделила священника природа или, как считал он сам, - Бог. Смени он рясу на костюм за три тысячи долларов, не было бы у него отбоя от девушек как минимум вдвое моложе его самого. Понимал ли это он сам? Кто знает. Но, даже оставаясь священником, он продолжал следить за собой, заставляя сомневаться, что блестит ярче: глаза отца в момент проповеди или же его идеально вычищенные ботинки.

- Здравствуй, Дороти. – отец Колин улыбнулся и жестом предложил женщине войти в церковь. 
- Здравствуйте, отец. – Дороти инстинктивно сжала рукой серебряный крестик на груди и переступила святой порог…

…По дороге из церкви она не раз останавливалась, рассматривая себя в витринах и поправляя тонкие кучерявые волосы, казалось бы идеально собранные в пучок по выверенному центру макушки. То, о чем она говорила с отцом Колином – осталось позади, за углом, в десятке метров хода по брусчатке. 

Долгое время она не решалась зайти в церковь на исповедь. Шесть... Шесть долгих лет Дороти оставалась сама по себе. Никакого Бога. Никакой Библии. Только тяжелый крест, бьющий аккурат между двух величественных грудей при каждом шаге, гора бессонных ночей в невыносимом одиночестве, сотни смятых пачек имени Филиппа Мориса и постоянный страх. Страх сойти с ума. Каждый удар креста напоминал ей о прошлом. Каждая ночь без сна – с силой чемпиона-рестлера крутила ноги и руки, заставляя слезы литься сплошным, нескончаемым потоком.

«Отправляйся домой и выпей бокал вина» - предложил ей отец Колин. На прощание он поцеловал ее в лоб и улыбнулся своей шикарной, успокаивающей улыбкой героя голливудских вестернов.

«Теперь все будет хорошо». Так ей сказал священник. Дороти верила ему. Дороти очень надеялась, что так оно и будет – хо-ро-шо. Как надеялась она на то, что завтра будет новый день, а следующий президентом США станет женщина. 

«Хорошо бы, рыжая…» - подумала Дороти.
Подумала и громко чихнула.

Нарыл вот, понравилось почему-то.

Гнат Дарнишин Сантименти

 

Здраствуй, Люба!
Така рада, що получила твоє письмо. Дід наш зовсім захворів. На таблетках живе і я тоже плохо себе почуваю. Сеньчин зять б’є бабу і мати. А Галіна Фьодоровна торгує все на лотку. Діду вчора викликали скору. Сказали простатит. А я й не знаю що робити. Напиши мені, чи ти можеш купити кашемірові нитки. Дуже треба, бо у нас нема, а светр діду з них буде гарний. Знаєш, раніше кашеміру китайського було повно, а зараз нема. Чи то дефіцит, чи то я не знаю. Як знайдеш нитки в Києві, купуй і собі. Гарні з них кофти в’яжуться. Моль їх, Люба, зовсім не їсть, а носяться довго й не патраються. А то в мене синтетична кофта була, так вся чисто опатрана стала. Та ти її пам’ятаєш, синя така кофта, з павліном. Дід передає привіт. Він, Люба, з цим простатитом, всіх заколібав. Бігає сцять кожні пів часа. А злий який робиться. То йому каша холодна, то йому чай без сахару. Робити не хоче. Приходив Олєг з пожарки, каже, дід Саша, ходьом до нас сторожем на бензобазу. Не пішов. Каже, я пенсіонер, я хворий, я рибу буду ловить. А оце пішов на рибалку, два карасі спіймав і прийшов п’янючий як смерть. Ліг кричить, що вмирає. Я кажу, падло, скіки можна пить? А він уже й заснув. Була у тьоті Ніни, справляли юбілєй 60 год. Гарно так погуляли, поспівали. Як там Павлік? Давно не бачила його. Мала Блудниківська вийшла заміж. Зараз в Шепетівкці живе. У нас все дорого. Купила пшона курам давати, а вони не несуться. Дуже переживаю за Дімочку. Нехай кидає ту прастітутку, бо толку не буде. Ти йому мої слова передай. Поцегокались і хвате. Вона ж і курить і матюкається і трусів, Люба, не носить. А як почала стонать, як вони ото у нас ночували, так дід чуть не оскаженів. Каже, Дімі вранці, шоб у гості їздив, а їбаться вдома їбався. Дуже, Люба, дєдушка наш захворів. Синій весь лежить, мовчить. Отаке. Як там ти? Пиши, буду чекать. Не забудь про нитки. Обнімай Дімочку, Сашу, Зіну. Цілую. Мама Зоя.

 

 

***
Здрастуй, Люба!
Вчора справили діду дев’ять днів. Людей було небагато. Наплакалися. Ходила до церкви замовила всім нашим “здравіє”. Не переживай, що не можеш мені дозвонитися, бо телефон виключили. Приїжджай на сорок днів, дуже тебе прошу і Павліка з собою бери. Отпросись з роботи, в тебе ж таке горе. Справимо діду оградку і посидимо. Оце пишу і плачу... Важко мені, доця, ти далеко всі далеко. Що робить не знаю. Приїжджай.
Мама.

 

Я вижу твои слезы. Они режут. Словно осколок стекла. Острее и больнее самого острого ножа. Оставляя в рваной ране маленькие частички себя. Обычной соленой воды из глаз. Обычного прозрачного, окровавленного стекла.
 
Я слышу твой тихий шепот. Едва различимый на фоне телереклам и спешащих куда-то маршруток. Но я его слышу. Среди тысяч сотен других. Не таких же. Ше-по-тов. Я знаю, это слово. Оно начинается букву, похожую на клюв хищного ястреба.

Я чувствую, как ты дрожишь. Не от холода. Не от страха. И даже не от дикой боли. Где-то там, внутри. Нет, ты дрожишь не поэтому. Ты дрожишь, потому что дрожит земля под ногами, ускоряющая свое глупое вращение в самый неподходящий момент. Она предлагает выйти из игры, ехидно подмигивая тебе витринами магазинов в Париже. Или Милане.

Я знаю, ты справишься. Со мной или без меня. Сейчас или завтра. С чашкой кофе или с бокалом вина. Глядя в окно, ожидая весну или просматривая свой любимый сериал по кабельному каналу. С идиотской ухмылкой или загадочной улыбкой на твоем прекрасном лице.

Я тебе нужен только в эту секунду. Потому что я мягкий. Потому что я мягкий и добрый. Но я не смогу сделать тебя счастливой. Не смогу сделать несчастной…Я не смогу подарить тебе лучшие секунды твоей короткой жизни. Как и не смогу вскружить голову. Не смогу помочь забыть. Обо всем. И обо всех.

Да и нужно ли?

Ведь я всего лишь кот.
Большой серый пушистый кот с маленькими янтарными глазами. Кот, которого ты берешь на руки, когда тебе плохо.
И о котором забываешь, когда становится хорошо…

Мур?...

1

Плач, без схлипувань і сліз, душив мене. Він, здавалось, підіймався з самісінького серця, а воно розривалося від нестерпного болю. Здавалось, ще трохи, і я вмру від цього. «Немає!... Тебе немає!... І ніколи не буде!... Господи, допоможи мені це пережити! Як мені бути???!!!!.....»

2

Я прокинулася від невимовного, щемного почуття втрати. Сльози були на моїх щоках, а на серці туга…..туга….

Ти солодко спав поруч, і тепло твого тіла та подих привели мене до тями.

«Це лише сон! Яке щастя, що ти поруч мене, коханий!»

Нахилившись, і легко торкнувшись своїми вустами твоїх, я прошепотіла:

-Я ТЕБЕ ЛЮБЛЮ! ЛЮБЛЮ ТЕБЕ!

3

Я спав без сновидінь. Які можуть бути сновидіння після цілоденної біганини та виснажливої роботи напередодні? Я просто впав у ліжко, витративши залишки сил на миття рук та вмивання, навіть не повечерявши.

Пробудило мене відчуття чиєїсь присутності в кімнаті. Ніби хтось доторкнувся до моїх вуст і я почув ніжний голос:

-Я ТЕБЕ ЛЮБЛЮ! ЛЮБЛЮ ТЕБЕ!

Розплющив очі. Порожньо.

«Дивно…», - зринула спантеличено думка. Наступна думка, в’їдлива та сердита, не забарилась: «Нічого дивного! Кого ти сподівався побачити в своїй парубоцькій кімнаті?!»

26.10.2009

Copyright © Stepans’ka Marina (SMG) All rights reserved

 

Це - о-с-с-сінь…

Вітер копирсається в листі, підкидає його, граючись. І сміється, споглядаючи ті химерні танці, які жовтогаряче, золотаве і багряне листя витанцьовує, покірне його, вітру, примхам. Сміх вітру чудернацький, отакий:

• Ш-ш-шш!!!! С-с-ссс!!!! Х-х-х-хи-хи!!!!! Ха-ха-х-х-х-ш-ш-шшшша!!!!.....

Ніби старенький беззубо щось промовити намагався, та закахикався. І це кахикання переходить в таке собі сміхошипіння.

Раптом:

• Цок! – легенько по гілці…

І знову:

- Цок! Тук!.. –більше схоже на шепіт

-Тук-тук! Цок-цок-тук-тук! – все пришвидшуючись. Тихий та рясний, дрібненько побіг по гілках дощик, вмиваючи листя, що ще на гілках тримається, і воно, змочене, обважніло і повільно падає униз, схоже на позолочені вітрильники, які, поступившись силі шторму, ідуть на дно. Дно океану. Осіннього океану.

А там, на дні, затишно. І падають золоті вітрильники, і вже купи їх лежать внизу. І падають униз темно-брунатні блискучі бурштини каштанів та жолудів. Цілі розсипи дорогоцінні! Яка розкіш, яке багатство!

І лежать засмучені та самотні скарби та коштовності осінні, лише інколи дитинчата, скарбошукачі з сяючими очима, збирають в жменьки, несуть додому, посміхаючись та щось їм промовляючи...

21.10.2009

Copyright © Stepans’ka Marina (SMG) All rights reserved