Я никогда не смог бы вышвырнуть Её прочь из моего сердца... Никогда...Даже когда устройство дел и управление ими грозило поглотить меня, как бешенная волна зимнего моря... Никогда. Разве что вместе с моим сердцем...
...Холодно...Как неуловимо и безжалостно пеленает тело и мозг зима. Как там я писал не так давно, взглянув понезаметнее на состарившихся и часто болеющих соратников и друзей, которых ещё можно было бы назвать друзьями...
ЧТО ТАКОЕ ЖИЗНЬ, Я ВСЁ ГАДАЮ
НА КРАЮ ПОДКРАВШЕЙСЯ ЗИМЫ...
МЫ, КОТОРЫЕ ИГРУ СИЮ ИГРАЕМ?
ИЛЬ ИГРА, В КОТОРУЮ ИГРАЕМ МЫ?
Увлекательная, надо сказать, Игра - жизнь. Камни выпадают то так, то этак. А ты всё ставишь и ставишь свои фишки на свободные места, будто случайно выпавшие сочетания чисел имеют какой-то смысл, помогающий тебе победить...Но в какой-то момент вдруг понимаешь, что проиграл. Потому что два хода назад вон та фишка не была поставлена вот в эту лунку. И можно бы её как-нибудь скрытно переставить сейчас. Но это будет уже не по правилам...А что такое правила, собственно? Законы?... Иное беззаконие порой бывает не так ужасно, и даже более безвредно, чем доведённый до Абсолюта и разрушающий целые цепочки людских жизней и корёжащий безжалостно судьбы поколений ЗАКОН.
Да. Игра... В одном своём давнем сне, случившемся со мной ещё во времена моей молодости, я тоже играл в похожую игру. Тот рыжий и усатый, странно одетый рябой и весьма немолодой уже, с которым я играл тогда в этом сне, называл её "нарды". Что-то восточное, видимо...Да и сон был... Перед самым сражением я заснул прямо на берегу. Меня не могли добудиться. А я всё вглядывался в этот сон. Погружался. И никак не мог из него вынырнуть. И сон был...нелепый и странный....
....Я внезапно отказался от атаки с моря и стремительным маршем направил ядро войска к горам. Чтобы перевалить через хребет и беспощадным ночным кошмаром обрушиться на бунтовщиков с тыла. Это было совершенно против моих правил и здравого смысла. И больше приличествовало бы какому-нибудь предводителю банды беглых рабов, перепутавшему поставленную цель со средством её достижения. Но это был лишь сон, и сон тот всё прощал, хотя понял я это гораздо позже... Потом я совершил другую нелепость. Я отправился на разведку пути лично. С десятком преданных людей. И через полдня бесполезных скитаний в лабиринтах заснеженных скал заблудился окончательно...
Приют на перевале возник передо мной внезапно и неожиданно, каким лишь бывает дарованное богами спасение в чёрном, как провал, несчастье. Публики там было немного. Но усталость и разочарованность в моих поисках не позволяли мне чересчур пристально вглядываться в них. Радушный хозяин, непростое прошлое которого нет-нет да и проглядывало в пристальности его внешне доброжелательного взгляда, снабдил меня кружкой чего-то горячего, ароматного и хмельного и сочувственно разместил близ камина. Уютно и тепло потрескивали дрова, неспешно напевала человеческим голосом что-то печальное флейта. Постанывали где-то поодаль струны...Забытье навалилось скоропостижно, как гибель, и я не успел ни воспротивиться ему, ни даже удивиться....Мне стало сниться...
...Наша с Ней встреча на обеде у друзей. Ей восемнадцать. Я лишь на шесть лет старше, женат на вздорной и нелюбимой ради Мира в Державе, в знак нерушимой дружбы с соперниками за власть. У нас с Нелюбимой дочь, которой нет и года... Эта тоже несвободна, замужем за достойным. Её первенцу три года. Не смуглая и не бледная. Густые волосы цвета потемневшего старого дерева. Чуть высоковатые скулы и чувственные, почти мавританские, губы. Живые каре-зелёные глаза. Лукавство в них лишь притушено тенью густых ресниц. Будоражащий, ни с чем не сравнимый зовущий запах. Голос, от которого по всему телу пробегала томительная дрожь, из-за чего самому хотелось стать этим голосом...и даже просто его тенью.
Я мгновенно понял тогда, что погиб. Безвозвратно. Она была почти точной копией младшей горничной в доме моей матери. Мне было двенадцать, когда та появилась в нашем доме, здорово старше меня, с дочерью, моей ровесницей. Тонкая талия. Волнующая линия удивительно выразительных ягодиц, изящно перетекающих в прекрасной формы бёдра. Точёные лёгкие икры и лодыжки, от чего всегда казалось, будто она просто скользит над полом - так неслышен был её шаг. Да и сама походка, и то, что она выполняла, работая по дому, казались нескончаемым и чарующим танцем.
Двенадцать лет ужасный возраст для мальчика. Даже если он послушен, почтителен со старшими и хорошо учится. Проснувшееся естество его с прытью и навязчивостью рыночного зазывалы принимается пронизывать всё его сознание без остатка, вторгаясь в мысли, действия и чувства ежеминутно...И не оставляя в покое даже ночью.
Она задела однажды меня краем своей одежды, проходя мимо. Легко. Будто вздохом. Совершенно случайно. Просто не заметила меня, выходящего из моей спальни в тёмный коридор...И я тотчас едва не рехнулся, разламываемый невыносимой жаждой повторить её прикосновения и тисками собственного патрицианского воспитания на вопящие от боли куски. Я, которому ненавистны всегда чужие касания, на которые я не давал соизволения. Мне нельзя было этого хотеть. Ни её прикосновений. Ни её саму...Она была из прислуги. И дочь раба. А я - потомок славных древних родов. Гражданин. И это никак нельзя было бросать под ноги своему бушующему желанию. И я временами почти ненавидел её за это. Удивительно, как об этом не стало известно моей маме. Ведь в наших домах ни от кого невозможно спрятаться. Почти всегда тебя кто-нибудь видит или слышит. Прознай мама об этих моих муках, она бы уж конечно распорядилась, чтобы эта горничная приходила ко мне ночами, как только я пожелаю...Но маме следует поменьше знать об эротических мучениях её сына. Да и у меня самого уже тогда были принципы. Года три я сражался с жаждой немыслимого и не то чтобы закалился, но научился с этим сосуществовать. Так наверное живут люди в Азии и Африке, соседствуя со скорпионами и змеями. Пришло и совершеннолетие. А события в Отечестве понеслись вскачь. Мама с частью слуг и сестрой для безопасности удалилась на виллу. А я остался ненадолго с двоюродным дедом, который меня усыновил и помалу вводил в дела управления. И я уже почти не помнил ту нашу служанку.... Почти...
...Всё это бушевало и взбрыкивало в галопе нахлынувших на меня внезапно чувств, когда мы с Ней встретились взглядом...Боги усмехнулись тогда, даровав мне Её, так похожую на ту, почти забытую, истязавшую меня неосуществимостью желания, из моего детства... Её...то покорную, как рабыня, то властную и непреклонную, как восточная царица...И слова, почувствовав свою ненужность, тихо удалились, оставив лишь свои тени кружить над нами...
...Пробуждение вернуло меня к осязанию бытия в обществе какого-то рябого рыжеусого субъекта, с жёлтыми глазам измотанного охотой или бегством волка и в непривычной взгляду одежде. По виду, ему было едва ли больше шестидесяти пяти. Лицо спокойное и задумчивое. И можно было лишь догадываться, что он несколько раздосадован случившейся задержкой в пути и ищет способа скоротать время.
Камин меж тем весело потрескивал дровами, приглашая не огорчаться кульбитами Судьбы и непогоды. Народу в зале прибавилось. В разноголосье, впрочем, можно было расслышать, как два голоса, мужчины и женщины, поют самозабвенно и без надрыва, неспешно роняя слова в звуки свирели, арфы и гобоя.
В душе моей мятежной Осень и Весна,
Объятия смыкают меж собой, то яростно. то нежно.
Так жизнь моя осколками диковинного сна
Мозаику сплетает разочарованья и надежды...
Плавно и трогательно кружились пары. Какие-то две забавно причёсанные девчушки в бальных нарядах сноровисто сновали меж публики, разнося кружки и тарелки с закусками. Можно было и впрямь не печалиться...раз уж всё равно ничего не изменить...
Неслышно и споро приблизился хозяин, неся кружки для нас с рыжеусым. Хозяина здесь все непринуждённо называли Бадди. А он также непринуждённо знакомил людей друг с другом. Выяснилось, что рыжеусого зовут на иудейский манер Иосифом. Мы выпили за знакомство. Потом за Осень и Весну в жизни...Потом за единство разочарований и надежд... Потом за погони и засады...Потом откуда-то возникло вот это... очень похожее на какой-то гимн..."Мы седлаем Мечту. Бок ей шпоря Удачей, в пыль за спину швырнём за верстою версту....по ушедшим не плача...чтоб в погоне горячей упорхнувшее Счастье схватить на лету..." И мы, обнявшись и раскачиваясь в такт, как подгулявшие матросы, вместе с этим рыжеусым, Бадди, персидским купцом и каким-то оборванцем со странными стекляшками на глазах, пели , торжественно и чувственно...Выпуская на волю эти сказанные кем-то и когда-то слова. А может и не слова вовсе. А ожившие в их звуках воспоминания и былые мечты...Потом...
...Чувство тяжести в голове и яркий солнечный свет добрались к моему сознанию одновременно с криками, шумом прибоя, треском ломающихся мачт и вёсел и сигналами командирских рожков. Мои ближайшие соратники, пытаясь разбудить меня, восприняли какое-то из моих мычаний, как сигнал к бою, начали сражение. И я ещё не вполне пришёл в себя, а мой верный друг Марк уже прибыл с рапортом о победе.
Так бывало в моей жизни не раз. И мне невольно вспоминалось то, о чём мы, в хмельном кураже, беседовали в том странном сне с рыжеусым. Победитель - не тот, кто наносит противнику поражение. А как раз тот, кто поставит плоды победы себе на пользу. По прошествии лет и десятилетий, если удастся их прожить, почти никто и не вспомнит, как ты был выбит из лагеря и спасался бегством, потеряв шлем и плащ, а потом вернулся через сутки, когда неприятеля уже разбили. Кто сейчас вспоминает всех этих Панса, Гирция, Антония и прочих? Если в Державе мир и процветание, а враги боятся даже голос повысить? И никому уже не интересно задумываться над такой забавной вещью , к примеру. Меня возносят до Небес и почитают, как Бога, как раз за то, за что моего двоюродного деда объявили тираном да и убили, рассердившись с перепугу. А то Государство, что я моими стараниями создал, называют Лучшим Образцом Республики. Память человеческая достойна удивления...право же...
А Любовь так и вовсе способна создать кандалы - никакому рабу и не снилось. Умей только пользоваться ею, позволяя или не позволяя людям любить друг друга, - и никакой хлыст, чтобы править запряжённой ими повозкой Державы, не понадобится.
Но вслух я этого, прозвучавшего во сне между мною и тем рыжеусым, говорить, понятное дело, не стану. Это только моё. Как и моя Любовь, с которой я так счастливо прожил...хвала бессмертным богам!
оем.
